Дневник ненависти

Алексей Петрович Бородкин, 2020

Санкт-Петербург. Наши дни. Известный психоаналитик задумал убить свою жену. Естественно, "чистым" способом… и, по возможности, безболезненно. Однако Провидению было угодно свести психоаналитика с женщиной по имени Лариса, которая невероятным образом копирует жену Лудольфа. Не в плане внешности (хотя и внешне тоже), но в повадках и манере поведения в "дикой природе". Рассказ написан на стыке жанров: мелодрама, драма, саспенс, психология и криминал. Единственное чего вы не найдёте в тексте, так это любовь. Любви не осталось места в дневнике ненависти.

Часть 1. Случай

Из воздуха вылепилась фраза:"Как у моря погоды".

Ждать дальше было бессмысленно. Точнее так: продолжать тратить время — контрпродуктивно. Иван Генрихович посмотрел на часы (хотя был уверен, что прибавилось минут пять-семь, не больше), промелькнул глазами по приборной панели, будто бы часы автомобиля могли предоставить иную информацию.

"Не прибавилось, — подумал, — а убавилось. Время — единственная природная субстанция, которая никогда не прибавляется, но всегда расходуется".

Мысленный мусор подтверждал, что уезжать не хотелось, хотелось надеяться…"упираясь пятками"в ночь, в чортовы кулички (Иван Генрихович припарковался на задворках Галактики, в Петергофе, у корпуса университета), в бездорожье, в усталость… неприметную, словно кирпич в рюкзаке.

"Глупо! — подбодрил себя. — Глупо было приезжать без звонка. Что за ребячество?"

Синий логотип светился над первым этажом и казался космической фантазией; огонёк банкомата (пульсирующий, жизнерадостный) смущал идеями о проститутках — вольных и самозанятых, приписанных к войску Стеньки Разина.

Машину обогнул молодой человек. В наушниках и с рюкзаком (приметы выхватились ярко).

"Студент", — определил Лудольф.

Следом прошел второй студиозус. В футболке с капюшоном и надписью"Боже, храни королеву!" — на английском. Ниже следовала приписка на русском (будто бы от руки):"и зятя её из Архангельска".

"Чорт меня подери!" — Лудольфу припомнилось собственное бесшабашное студенчество… притом не оформилось отдельными чёткими воспоминаниями, но накатило волной — матерински ласковой.

"Он уже не придёт, — признал поражение. — Глупо отрицать очевидное".

Дело в том, что во второй половине дня Иван Генрихович Лудольф почувствовал дьявольское вдохновение внутри себя, подъём. Посредством чего, он отстоял две"пробки", потратил час времени (с лишком), чтобы заявиться в Петергоф. Здесь, в корпусе матмеха, в полуподвале, среди монструозных электрических машин функционировал давнишний его приятель Леонид Ремезов — талантливый техник, энциклопедист, гитарист и певец Древней Греции (в философских её проявлениях). Лудольф изобрёл безобидный способ уничтожить человека, Ремезов должен был изготовить этот прибор.

Поворот ключа, мотор пробудился, машина тронулась и, в ту секунду, когда Лудольф объезжал второго студента, он подумал, что… авария тоже вполне уместный вариант. Нет, давить человека машиною — моветон и пошлятина:"Надо признать, становлюсь пошляком… в другом только оформлении… что если устроить пикник? поехать за город, — нога придавила педаль, — разговориться в дороге… незаметно набрать скорость, чтобы потом… случайная поломка, кочка, препятствие на дороге, — ford вильнул, подчиняясь воле Лудольфа. — Удар в столб. Неприятность. Смерть пассажира".

Меж тем, вечер расцвёл совершенно. Сумерки нежились лениво и сочно, напоминая топлёное коровье молоко. С Невской губы тянуло питательной вонью, соловьи-первогодки начинали свои трели со свиста, надеясь побить матёрых бойцов-конкурентов. Из окна общежития на третьем этаже высунулась девушка (Лудольф был уверен, что она красива), махнула рукою (Лудольф был уверен, что ему), послала воздушный поцелуй.

"Инсценировать выпадение из окна тоже весьма несложно", — откликнулась мысль.

Лудольф оглянулся на девушку, и едва только голова его вернулась в естественное положение — перед машиной вспыхнула фигура.

Тормозить не оставалось времени, Лудольф воткнул педаль"газа"в пол, навалился на руль — машина кинулась на поребрик, через мгновение он отвалил рулевое колесо в противоположную сторону, ударил по тормозам.

С визгом шин, с резиновой вонью, с жалобным стоном, ford исполнил приказание хозяина: вильнул задницей, остановился.

На асфальте живописно раскинулся труп.

Вечер не переставал быть томным, вечеру было плевать на аварию и новоиспечённого покойника. Огонёк банкомата помаргивал, студентка исчезла в глубине комнаты — её ждали партнёр, музыка и далёкая призрачная сессия. Лудольф выскочил из машины, бросился к убиенному.

С одной стороны, Лудольф был уверен, что не задел человека сильно. С другой — явственно видел в зеркало, как рухнуло тело; голова жертвы ударилась о поребрик, отскочила… напоминая капустный кочан.

Фантазия живописала детали: кровища, черепная коробка, без сомнения, треснула и серое вещество, обильно растекаясь, замазало асфальт и траву…

Женщина.

Молодая.

Копна волос.

Светлая. Чуть солнечная.

Дрожащие ресницы.

Пальцы.

Чёрт вас подери! Эти пальцы!

"Какие тонкие, — отметил машинально, — породистые. Боже, как она молода! Нет-нет-нет!"

Требуя, чтобы мозг успокоился, Лудольф несколько раз глубоко вздохнул, вдарил себя кулаком в середину лба и подхватил женщину на руки. Понёсся аллюром к университету, благо, тыльные двери здания располагались неподалёку.

В ту пору (в тот день) вахту по корпусу несла Наталья Васильевна Третьякова. Ей было пятьдесят семь лет от роду, она вырастила двух дочерей, имела (в забытом прошлом) высшее образование и тягу к творчеству. В настоящем — проблемы с поджелудочной железой (через дочек и пьющего мужа), плюс скверный характер, склоняющийся к мизантропии. Поддерживать жизнедеятельность организма женщине помогали воспоминания, и, надо признать, Наталья Васильевна имела роскошное прошлое: была Красавицей города Ростова, покоряла красотой Ниццу, имела шанс стать популярной певицей и замечательно танцевала"ламбаду".

Парадокс заключался в том, что многие"двери"открывались для Третьяковой через её мужа — бизнесмена и запойного алкоголика. Через него же закрывались другие важные двери.

Наталья Васильевна адекватно оценивала себя и своё окружение, посему лелеяла знакомство с Лудольфом, как"соломку"для будущих тёмных времён — всегда уместно иметь в запасе толкового психолога.

…Руки были заняты, Лудольф развернулся и начал колотить в двери пяткой. От установившегося колокольного звона желчь моментально взыграла внутри вахтёрши, Третьякова отомкнула и, обежав фигуру Лудольфа взглядом, спросила:

— Решил потрахаться? Чего вдруг?

— Чего ты городишь? — опешил Лудольф. — Пьяна?

Он навалился плечом на дверь, придержал её, и вошел аккуратно, присматривая, чтобы голова жертвы не ударилась о косяк.

— Вызови… — заговорил, но оборвал фразу. Способность мыслить вернулась к Лудольфу вполне, и трезвое разумение подсказывало, что"Скорая помощь"может оказаться лишней. — Погоди, не звони никому.

— Понимаю, — ухмыльнулась Третьякова. — Постой паровоз, не стучите колёса. Пользуй бабу, пока она тёплая. Коран дозволяет.

Лудольф поморщился и попросил ключи от кафедры:

— От сто второй комнаты, пожалуйста.

Пока Третьякова возилась с ключами, спросил (чтобы сменить тему) о заведующем кафедры (когда приходил, как себя чувствует, не собирается ли на пенсию). Затем обещал позвонить:

— Я перезвоню тебе на днях, — молвил. — У меня есть вопрос, Наташа.

И сразу же мысль:"Зачем я это сказал? Ведь можно было нейтрально выйти из разговора".

Двадцать шагов по коридору, поворот, вверх по лестнице; лабиринт меж деревянных ящиков с неопознанным оборудованием, ещё тридцать шагов… держать курс на запах (рядом с кабинетом кафедры базировалась мужская уборная).

"Глупость сморозил, зачем обещал позвонить? Растерялся?.. Не-ет, парень, этому явлению соответствует иное определение. Ты доигрался! — язвила мысль. — Просто-напросто! Хотел заиметь покойника? Вот он! Получи его! Ешь его, свеженького! Наслаждайся!"

На кафедре ничего не изменилось: залепленное зелёным стеклом окно, диван (сколь же изношенный, столь и заслуженный), пластиковое деревцо с тёмной биографией, портрет Луначарского, вдоль стены — бесконечной длины стол для сабантуев…

/стол был куплен у старьёвщика и установлен Андреем Отченашенко в день его защиты (Андрей защищал диссертацию). Вечером планировалось Событие"обмыть", и стол был роскошно накрыт, но… у Андрея случилось прободение язвы, он умер в карете Скорой помощи, так и не узнав, сумел ли он стать кандидатом.

Лудольф уложил покойницу на диван, метнулся к кулеру. Кулер оказался сух, как пустыня, однако вода обнаружилась в чайнике — алюминиевом чайнике с карболитовой ручкой.

"И что теперь?.. Что ты собираешься делать? Поить из чайника труп?"

В обстоятельствах маячил"идейный разлом", граничащий с идиотизмом: Лудольф вёл себя и пытался воздействовать на женщину так, будто она была жива, однако мадам погибла — совершенно очевидно.

"Пульс. Нужно прощупать пульс", — мысль здравая, однако Лудольф игнорировал её. Осмотрел свои ладони на предмет пятен. Крови не нашел.

"Можно избавиться, — подумал отчётливо и жёстко, — утопить в заливе. Это нетрудно. Главное, продумать, как оградить Третьякову… она баба болтливая, если допросят — выложит всё".

Часы пробили девять; Лудольф вздрогнул и оглянулся — он совсем позабыл о них, о"безбашенных ходиках со средним образованием"(определение хохмача Отченашенко). Часы звонили долго и нудно — выматывали душу. Когда звон смолк, стало тихо, как в раю: по закатному лучу струилась пыль, подчёркивая своим присутствием утвердившуюся тишину и пустоту: тлен к тлену, прах к праху…

— Я умерла? — спросила покойница.

Она медленно поднялась и села на диване. Глупо улыбалась и поправляла причёску.

Лудольф перевёл на неё взгляд и попытался сфокусироваться. Нет, он не задремал, но задумался… ни о чём конкретно, и обо всём одновременно:"Перекрёстки Жизни незаметны. На них не играют оркестры и не разрезаются атласные ленточки. Среди свитков, висящих на стене у господина Наосигэ, был свиток со словами:"К важным делам следует относиться легко". Увидев этот свиток, мастер Иттэй добавил:"К несущественным делам следует относиться серьезно". И это правильно… моя сегодняшняя фантазия привела к серьёзным последствиям, а десять лет проектирования бисинхронного генератора вылетели в трубу…"

Он сидел за своим столом. На своём родном стуле. Рядом со своей (серой, плюгавой, противной и своенравной) лампой. Лудольф покинул кафедру двадцать пять лет назад тому, однако никто не покусился на его"роскошество".

"Может быть, кто-то сидел на моём стуле… хранил бутерброды в ящике моего стола?"

Лудольф вытянул шуфлядку: из угла в угол перекатился синий химический карандаш, и только.

— Я умерла? — повторила женщина. Указала на Лудольфа пальцем и сказала, что очки ему совершенно не идут.

— Я знаю, — откликнулся мужчина.

— Зачем же вы их носите?

— Именно для этого, — Лудольф встал, подошел ближе. — Человек видит во мне изъян и задаёт вопрос. А потом…

— Что потом? — она приподняла бровь. — Суп с котом?

— Между нами протягивается ниточка, — говорит Лудольф. — Совершенство пугает. Дефекты привлекают. Как вы себя чувствуете?

Она потянулась (надо отдать должное, изящно, словно русалка), ответила, что по ней, по всей видимости, проехал трактор:

— Или паровоз. Или меня всю ночь били палками. Вы знаете, в Древнем Китае практиковали подобное истязание.

Беседа сваливалась в неудобную тему, Лудольф"поставил подножку":

— Как вы оказались в Петергофе? — спросил. — В столь неудобное время? В столь неприятном веке?

— Я… — она задумалась. — Я не знаю. Я убежала от мужа. Взяла такси, но денег не оказалось, тогда я села на электричку. Долго тряслась в тамбуре, а потом…

— Потом?

— Потом, меня атаковал кондуктор. Требовал билет и нахамил.

— Билета, полагаю, вы не предоставили, и тогда?.. — Лудольф завесил лицо нейтральной маской, хотя ему хотелось улыбнуться.

— Меня высадили на первой попавшейся станции, — она развела руками. — Очевидно же!

Мадам, вне сомнений, была жива, как минимум, и здорова. Лудольф попросил её поднять поочерёдно руки и ноги, присесть и глубоко вздохнуть. Наконец, он позволил себе человеческую эмоцию. Она моментально обиделась, приняв его улыбку на свой счёт:

— Чему вы смеётесь? Моему внешнему виду? Это низко!

— Нет-нет, что вы! Напротив! — он взял её за руки (недопустимая роскошь!), ответил, что его радость самого искреннего, чистого свойства: — Вы напомнили мне одну студенческую байку… то есть быль. Я учился в этих краях, и даже работал… какое-то время.

— Да?

— Да, — подтвердил Лудольф. — Вы знали, что в прежние годы платформы"Университетская", где вас столь беспардонно высадили (он опять улыбнулся, чувствуя, что подсадил её на крючок любопытства), не существовало? Чтобы попасть на занятия студенты должны были проехаться до платформы"Мартышкино", а затем возвращаться пешком… минут двадцать или тридцать, в зависимости от времени года.

— Это неудобно, — согласилась она.

— Сверх всяких приличий! — Лудольф вскинул плечами; указательными пальцами он попытался нарисовать в воздухе карту железнодорожных сообщений, получилось нечто вроде"креста животворящего". — Но, согласитесь, невозможно заставить ленивого студента ехать вперёд, чтобы потом возвращаться назад. Нонсенс! Парадокс! Студенты дёргали стоп-кран, не доезжая до"Мартышкино".

— Вот как? — она недоверчиво посмотрела ему в глаза, не увидела шельмования, и согласилась, что такой вариант весьма уместен: — Жаль, я не додумалась до подобной диверсии.

— Притом она совершалась регулярно, — продолжил Лудольф. — Систематически. Железнодорожники жаловались руководству университета, но что седые старцы-деканы могли поделать с жизнерадостной хулиганской братией? День ото дня, ситуация только усугублялась. В какой-то момент, студенты сообразили, что и обратно, в Питер… в смысле, в Ленинград, можно возвращаться не возвращаясь в Мартышкино.

— А как?

— Очень просто: на"заклание"выделялся один студент-оболтус (или отличник… что, в сущности, одно и то же), он… или она, сбегала с последней половины пары, шла в"Мартышкино", садилась на электричку, около универа срывала стоп-кран. На борт"электрона"взбиралась вся остальная честная компания, и шпарила домой. —

Он ещё раз посмотрел на свои ладони.

В кабинете стало совсем темно, требовалось либо зажечь свет (что означало перейти на новый уровень отношений), либо…

— Вас подвести? — спросил Лудольф. Признался, что очень устал: — День был длинным. Я еду в сторону Ручьёв, могу подбросить.

Она приняла приглашение, начала приводить себя в порядок, попросила расчёску. Лудольф отдал свою и подумал, что следует внятно выйти из корпуса:"Третьякова должна нас заметить и рассмотреть".

Пока прогревался двигатель, в паузу, Лудольф спросил, как зовут её (имени требовала логика расставания). Она ответила, что друзья называют её Кларисс.

"Пусть так, — кивком согласился Лудольф; интерес к этой дамочке угасал. — Случаются и такие обострения".

— Меня зовут Иваном, — протянул визитку. — Чужие и близкие.

Он специально придерживал в портфеле комплект старых,"просроченных"визиток. В них был прописан несуществующий адрес и телефон — с ошибкой.

— Красивая!

— Что?

— Я говорю, красивая визитка, — она понюхала карточку, заметила, что на ней не отмечена должность.

— Разве? — Лудольф"огорчился", сказал, что работает в администрации. Организовывает детские праздники для многодетных семей.

— Какая изумительная должность! — воскликнула она.

— Согласен.

Ford тронулся и поехал довольно резво, невзирая на ущербный асфальт и темноту. Через минуту закапал дождь, сперва робко, точно прощупывая обстановку, затем — опустилось стеною. Лудольф сосредоточился на дороге, Кларисс смотрела по сторонам. От дождевых капель городские огни тушевались и перемешивались, как в калейдоскопе — творилась Новая Реальность.