Клоаки Большого города

Алексей Николаевич Наст, 2018

Замечательный роман из коротких историй! Роман на грани фола! Роман, который надо читать!Содержит нецензурную брань.

— В оформлении обложки использована фотография с https://pixabay.com/ по лицензии ССО.

Все мы люди образованные, и знаем, что слово «Клоака», в своём первоначальном значении — наименование очень короткой линии канализации в Древнем Риме. Но линия была одной из первых, а Древний Рим — это Древний Рим. Потому «Клоака» вошла в историю и во все языки, с соответствующим смысловым наполнением. Ничего не прибавишь, не убавишь…

Но, бог с ней, с древнеримской клоакой. Другое значение слова, образовавшееся от первоначального: помойка, сборище нечистот.

Мой юный друг дядя Вова (я его зову дядей, потому что он старше меня на четырнадцать лет, а юным — он всегда весел, жизнерадостен, всегда смеётся и всё знает — с ним интересно!) этим слово (Клоака) наградил рюмочные нашего Большого Города. Если кто не знает, поясню слово «рюмочная» — это такая забегаловка, где торгуют в разлив крепким алкоголем (не путать с баром!): водкой (в основном самопальной), портвейном (в основном самопальным) и вином «Изабелла» (эта вся самопальная).

В этих рюмочных всегда обретаются опустившиеся субъекты — мужчины и женщины. То есть, там полная помойка. Это по-русски выражаясь. Чтобы сгладить резкость и грубость, дядя Вова обратился к благородному языку древних римлян, к латинскому, и дал этим рюмочным ёмкое и хлёсткое, как пощечина, наименование: «Клоака».

Об этих «Клоаках» и пойдёт речь…

Сначала отвлечёмся — дядя Вова изумительный гид по Большому Городу, он знает огромный мегаполис, как свои пять пальцев (Нет! Даже лучше!), всегда рассказывает, где был какой завод при СССР (сейчас везде торговые центры), и тут же говорит: «Выпьем!».

Недавно я рассказал ему об озарении, которое меня посетило — еду по городу, и вдруг начинаю удивляться: «О, мы здесь пили с дядей Вовой! И здесь! И тут…»… Город такой Большой, с десяток огромных районов… Районах в пяти мы пили везде… Это же ужас!…

Вот здесь, у магазина «Аквариумы»…

Дядя Вова посетовал:

— Специально зашили окна изнутри картоном, чтобы не глазели с улицы, а заходили внутрь! А там, поди, рыбки везде, и очень красиво!… Да…

— Зайдём! Просмотрим!

— Нет! У меня фантазии… А вдруг там убого всё… На, Лёшкин, рублишки, дуй за чекушкой — выпьем. Тут за углом продовольственный…

Я пошёл. Магазин был разорён — там шёл ремонт (хозяин сменился).

Я прошагал целый квартал, пока обнаружил супермаркет с алкоголем, и на обратном пути не утерпел, заглянул в магазин «Аквариумы». Там всё сияло подводным, подцвеченным великолепием — штабеля аквариумов завораживали бурной, интересной жизнью своих обитателей: рыбок, черепах и тритонов, даже один убогий замученный крокодильчик (Вот судьба! Не позавидуешь!) теснился в водяном загончике из плексигласа.

«Друг, за что тебе такая страшная доля?», — погрустил я мимолётно, и поспешил к дяде Вове.

Торопясь, зашустрил голосом:

— Там так красиво, здорово! Дядя Вова! Там крокодил подыхает…

Он быстро отхлебнул из чекушки, и сразу повеселел. Радостная энергия залучилась из него благостной аурой, аквариумы и их обитатели его уже совсем не интересовали…

— Лёша, забудь о крокодиле, он по любому сгинет в небытье, годом раньше, годом позже… Он нежить! Пожиратель рыбы. А пьянчуга зазевается, и его сожрёт.

— Он же маленький.

— Я не про конкретного крокодила говорю, а, вообще, об их породе, аллигаторах там, кайманах… Идёшь себе домой, покачиваешься, думаешь о великом, а тебя хвать, и рвут на части, глотают… Обидно… Хорошо, что у нас они не живут.

— Они у нас не живут, а мучается…

— От судьбы не уйдёшь, Лёша. Кого-нибудь укусил в детстве за палец, вот его и продали сюда, в Россию, в аквариумное рабство! Да бог с ним, с крокодилом! Ты о себе думай!…

…И таких описаний пьянства по Большому Городу я могу предоставить массу, но выпивки на улице не есть цель данного исследования, оставим их в архивах истории.

Будем говорить про уютные клоаки, тёплые и зловонные. Клоака — это же сборище нечистот, так погрузимся в эту жижу…

Такого количества грязных, вонючих, давно не мывшихся представителей рода человеческого, уже не людей, а каких-то зомби, нигде не встретишь и не увидишь, как только в «клоаках». Это правда, друзья мои, там такая помойка, что заходя, иногда хочется опорожнить желудок тут же на кафельный пол. И пол-то такой, выстеленный кафелем, чтобы легче было убирать блевоту…

Ещё одно уточнение — такие «Клоаки» раньше были везде. Рюмочные очень прибыльный бизнес. Но на данном этапе Большой Город почти оказался «зачищен». Стойко держится только один район мегаполиса. Эдакий, последний Бродвей — кусок прошлого, лихих девяностых ХХ века. В этом районе масса клоак, про которые я вам и поведаю. Увы, но только в нём, в этом района, выпивающему мужчине есть, где отвести душу рюмкой плохого, дешёвого алкоголя. Но нам хватит и этих «помоев».

Мы с дядей Вовой, выпивая водку и запивая её всевозможными соками, всё время обсуждали эту странность — во всём городе клоаки убрали, а здесь они процветают. У нас что, город, как Соединённые Штаты Америки, где каждый штат-район, что хочет, то и творит? Может быть (предполагали мы в пьяном угаре) здесь имеется денежный интерес неких властьимущих и их аффелированных приближённых? По другому и не подумаешь. Или кого из полицейского начальства? Одна из клоак расположена в одном здании с Управлением Вневедомственной Охраны, через арку, вторая дверь. Там, в клоаке постоянно «тусуются» своеобразные человеческие элементы, на стенах висят кричащие предостережения о работе карманников: «Будьте внимательны! В заведении промышляют карманники!». Бравые полицейские ничего этого не замечают… А что туда лезть? Клоака!

Как-то мы с дядей Вовой, с девяти утра выдвигались пешком к магазину «Арктика», и дядя Вова меня сразу предупредил:

— Сейчас, Лёшкин, посетим клоаку в здании, где полиция!

— О, — обалдел я. — Разве такое бывает?

— Ты забываешь, где это происходит! В этом района бывает всё!

— Круто! — сказал я.

Зашли мы в эту чистую, аккуратную рюмочную. Две-три компании (в них были две женщины!), сквернословя и задирая друг друга, размахивая сжатыми в гневе кулаками, вели свой привычный образ жизни. Все в трико, во всём чёрном — что-то похожее на зоновскую униформу. Видимо, существует огромный пласт людей, чувствующий себя более комфортно в тюремной зоне, чем на свободе… Им это нужно, они к этому стремятся, даже в мелочах показывая свою тоску, свои стремления…

Дядя Вова сделал заказ:

— Два по сто, и по половинке томатного сока.

Как он меня учил, заказывая водку в таких заведениях, не следует уточнять продавцу, что сто грамм именно водки — это дурной тон, слова человека со стороны, новичка в пьянстве, лоха. А лохов здесь не любят. И сразу стараются «развести на деньги». Лох должен платить за чужой праздник.

Итак, сто грамм — это водка, всем всё ясно…

Заказывая сок, лимонад или минералку, не надо говорить: «Сто граммов сока!». Это перебор! Решат, что ты умничаешь. Такое в клоаках не одобряется. Говорить надо просто: «Половинку сока», что означает те же… сто граммов, то есть половину двухсотграммового стакана…

Слава Богу, что в этой стерильной (что есть, то есть — чистота пола и стен на уровне!) клоаке наливали в одноразовые стаканчики.

Дядя Вова поведал грустную историю, обращая моё внимание на одноразовую посуду:

— Сейчас хорошо, стерильно всё. А несколько лет назад ещё наливали в стеклянные стаканы. Мыли их, конечно, вроде, как положено. А мой племяш, вот в этой клоаке подцепил из стакана какую-то дрянь, и за несколько месяцев сгорел — зараза съела изнутри…

— Туберкулёз? — попытался уточнить я.

— Сам думаю на эту болезнь. Какая-то очень острая форма. Сразу, резко сожгла, съела…

Я оглядел с благоговением клоаку — сколько людей она убила! А скольких убьёт!

Почему я решил, что убьёт ещё, не смотря на одноразовую посуду?… Водка!

Водка была такая ледяная, что ей не хватало мизера, чтобы вода начала отлагаться от спирта, и превращаться в лёд. Кто знаком с химией, тот поймёт. Сивушный привкус, готовый выворотить наизнанку, сигнализировал о некачественной водке. Самопал! Ого-го! Чего, чего, а в клоаках на него напороться — минутное дело. Прохладный томатный сок немного успокоил своей вязкой массой обожженное нёбо и горло.

Остаток дня я проболел — любой будет мучиться, если отведает технического спирта или растворителя.

Вы думаете мной описанная клоака самая ужасная? Ничуть! Всё-таки, там близость полиции сказывается, и заведение, более-менее, приемлемое…

Самая ужасная клоака находится у гостиницы, что рядом с Домом культуры большого, всероссийского значения, технического завода… Вот там полная помойка и грязь.

Проезжая как-то мимо, мы с дядей Вовой удивлённо посмотрели на часы — было восемь утра, начало девятого, а у клоаки уже радостно тусовалась «местная дворовая элита», хорошо принявшая и обсуждавшая в хохочущих кучках внешнюю политику государства, дела спортивные и сугубо местные.

— Лёша-а! — встрепенулся взволнованно дядя Вова. — Смотри! Это же беспредел! Ещё девяти утра нет, а там уже наливают! Это явное беззаконие! Явное!

Дядя Вова возмутился потому, что, очень часто, когда горели трубы, и хотелось опохмелиться, взять раньше девяти утра было нельзя. Мэр города или губернатор (кто из них, злодеев?!), установил, что покупать алкоголь можно с девяти утра до двадцати двух часов вечера. И ладно бы, если бы в мегаполисе соблюдался Федеральный закон о торговых сетях, где строго настрого запрещалось в одном районе более 25% супермаркетов одного оператора. Но ведь это было не так… Раньше была масса мелких продуктовых магазинчиков. Там всегда можно было купить и пораньше. А теперь, в заполнившей все районы однообразными, бедными на разнообразие товаров, супермаркетами фирме, стояли кассы с определителем товара и времени. Раньше девяти часов никак не купишь — касса не пробьёт. Случались, иногда, понимающие продавцы. Они брали деньги, отдавали товар, а пробивали после означенного времени — у них был свой штрих-код на картонке. Но потом и такое прекратилось… Потому дядя Вова долго ещё ворчал, увидев, как посетители клоаки у гостиницы уже радовались с самого утра, а ему эта радость была не доступна.

Вечером мы пошли в эту легендарную клоаку.

— Раньше, Лёша, бывало, тусуемся там, в подвале (рюмочная располагалась в подвальном помещении), менты подгонят уазик к самой двери, и всех подряд в «воронок» — в вытрезвитель. Тогда же им план спускался на алкашей. Это теперь пьянь никому не нужна. Что хотят, то и творят эти уроды. Хоть посреди площади обмочатся и упадут спать в пьяном угаре — никто им слова не скажет. Демократия. Свободный человек на всех начхал, обгадился в хлам, и лёг отдыхать. Имеет право! Всё как в Америке! Умеем мы равняться на всякую дрянь!

Дядя Вова прекратил обличать, и сказал мне выразительно:

— Ладно, зайдём… Подивишься на здешних «инфузорий».

Вниз спускаться предстояло по длинной, крутой лестнице. Уже у железных дверей, несколько высоченных лбов, под два метра ростом и выше, курили и смотрели на входящих изучающее, как опытные психологи… Я порадовался, что оказался не один, в таком неуютном месте, а с дядей Вовой — тот ни в чём не уступал суровым тридцатилетним парням, а кулак имел с половину моей головы — кувалда, не меньше…

Помню, в бытность мою студентом, я имел удовольствие дружить с огромным, в высоту, в ширину и в массу, человеком — Платоном. Мы любили шутить друг над другом. Я ему как-то подарил, не скрывая удовольствия, конфету-карамельку.

— Оба-на! Это мне?! Здорово! И в чём прикол? — он знал меня хорошо, и понимал, что всё происходящее было не просто так!

— Читай название! — велел я, ибо Платон уже торопился развернуть конфетку, подозревая, что сюрприз в начинке.

Платон расхохотался:

— Дубок, — и даже постоял, чтобы успокоиться от смеха. Мне сказал. — Тонко. Оригинально. Намекаешь на мои умственные способности?

Я пожал плечами — думай, что хочешь. Конечно, намекаю!

Мы были молоды, и шутили над друзьями зло и жестоко, полагая, что мы оригинальны, и со стороны это выглядит забавным. А это было нисколько не забавно… Но мы были молоды.

Идём в толпе парней-одногруппников.

— Лёша, лови!

Чувствую ветер, эдакий ураган, и темно. Тряхнул головой. Перед моим лицом кулак, огромный, с мою голову. Платон смеётся.

— Ну, как?

Я заистерил:

— А чуть промахнулся, и всё — убил бы.

— Я контролировал ситуацию, — радостно сообщил мне друг, забавляясь моим испугом.

— Платон, я правильно подарил тебе конфету «Дубок».

Мы оба добро посмеялись.

Вот у дяди Вовы кулак был на половину меньше, чем у Платона, но всё равно человек он могучий, высокий и крепкий. Он — остров спокойствия в бурном потоке будней.

Как мне он говорил: «Придёт к дочке свататься кавалер, посидим мы за столом, дежурные слова поговорим все вместе за праздничным ужином, потом пойдём пообщаться лично, в мой спортивный уголок. Я начну подтягиваться, отжиматься и крутить нунчаками, и всё — нет кавалера. А дочь плачет! Вот скажи, где ныне настоящие мужчины?».

Я был прост и не оригинален:

— Прекрати крутить нунчаками перед женихами!

Дядя Вова, думаю, что-то понял тогда. А теперь он шёл вниз, в клоаку, следом за мной, и я был доволен, что спускался в эту аорту алкогольного разврата, и чувствовал себя совершенно спокойно, даже под этими жгучими, изучающими взглядами двухметровых завсегдатаев. Ибо, помимо собственной физической мощи (я и сам словно танк, и внешний вид мой сразу заставляет тосковать злодеев, так что дядя Вова тоже, наверное, всегда чувствовал себя очень спокойно рядом со мной), дядя Вова имел ещё один веский аргумент. Он всегда говорил тихим шепотом, сильно подвыпив и отсмеявшись какой-нибудь моей шутке, обводя мутным взглядом очередную клоаку: « Подрезать кого, что ли?!»… Всегда носил с собой нож… Помните старый голливудский фильм про Данди-Крокодила, когда на него напали грабители с ножом. Он удивился: «Разве это нож? Вот нож!». И показал огроменный армейский кинжал, каким не только людей, а и свиней, и верблюдов резать можно без проблем…

Тоже самое, проделал надо мной мой весёлый друг дядя Вова. Он мне всегда говорил, что нож на тот случай, что «мало ли что». Никогда мне ножа своего не показывал. Ну, я и думал, носит с собой складешок. Ножик, вещь нужная в повседневной жизни мужчины — бутылку пива открыть (ещё не все виды бутылочного пива имеют винтовую крышку), порезать колбасу, что-то обстругать, что-то поддеть… Как-то был момент, что требовалось срезать мелкую деревяшку (думаю, помучается дядя Вова, но этим обойным ножом, какой я ему выдам, всё равно сделает дело — не было другого, я собирался в поход за грибами и купил пластмассовую дрянь в киоске «Союзпечать» — сейчас эти киоски называют «Газеты, Журналы», в разных городах, но у нас эта до сих пор фирма носит название «Союзпечать».). И я наивно предложил дяде Вове свой никчёмный, пластмассовый ножик, с тонким, хрупким лезвием для резки бумаги…

Дядя Вова усмехнулся, как Данди-Крокодил:

— Разве это нож? Вот нож!

И тут дядя Вова извлёк из своей чёрной сумки такой «свинорез», что сердце зашлось. Огроменный ножище! Данди-Крокодил отдыхает!

Я расхохотался.

— Однако!…

Так вот, спускаясь вниз по лестнице к входу в «клоаку», я не робел под свирепыми взглядами двухметровых алкоголиков. («Папаша, огоньку не найдётся?!». «Не курю!»). За мной следом шёл дядя Вова с большими кулаками, всегда готовый пустить в дело свой большой нож с длинным лезвием.

За массивной, железной дверью сразу был пряный, наполненный миазмами немытых, потных тел, воздух, и лежбище — спали вповалку и сидели мужчины и, что поразило, женщины. Все грязные, вонючие, косматые, пьяные в хлам. Это говорило снова о некачественной, самопальной водке, изготовленной на основе технического спирта или ядовитой, химической дряни.

Во, отступление небольшое, насчёт химической дряни. Несколько лет назад «зажигал» я в близком пригороде. Это масса частных, одноэтажных ветхих домов, тёмные улицы и одинокий вагончик-магазин, который никто никогда не проверяет. Мы поехали туда за водкой, водки уже не было — население массово пировало, и когда подошла наша очередь, продавец нам предложила вместо водки стеклоочиститель:

— Берите! Очень хорошая штука! Весь посёлок берёт, никто не жалуется…

Я тогда отказался со смехом, но попробовать этой гадости, к сожалению, пришлось. Я думал, что водка, а в бутылке был разведённый стеклоочиститель… Что вам сказать… Через десять минут грязный пол халупы, где мы пьянствовали, стал цветным красно-оранжевым ковром, а чёрные от копоти и грязи обои, расцвели фиолетовыми, мерцающими узорами. И пару дней после «давили» почки в поясницу. Пришлось есть много укропа (хорошо помогает от химического отравления почкам), и пить сильно сладкий чай (убирает боль в почках — они сладкое любят).

То есть, войдя в подвал-«клоаку», мгновенно оценив обстановку, я уже понял, что качество «товара» здесь очень сомнительное. И, что меня поразило, в этой рюмочной были не только одноразовые стаканы из пластика, но и обычные, стеклянные. И все завсегдатаи заведения, стоя за высокими стойками, пили из нестерильных стеклянных ёмкостей! Делалось это, естественно, из экономии — за одноразовые стаканчики требовалось платить дополнительно. Вот где заразообменник!

Мы, как люди состоятельные, ищущие приключений без последствий, заказали всё в пластик.

— Два по сто, и два томатного сока по половинке, — озвучил заказ дядя Вова.

Выпили. Запили. Чувствуем — мало.

— Ладно, Лёшкин, побудь здесь, стереги очередь а я схожу покурю, — сказал дядя Вова.

Как раз, продавец вышла в зал, чтобы собрать пустые стеклянные стаканы. Я ждал у стойки. Тут же ко мне подошла, чуть виляя бёдрами, юная, сорокалетняя особа (может, ей было и двадцать, но настолько она была запитая, что и сороковник я ей определил с великим сомнением). Чтобы вам было понятно, опишу более подробно. Артиста эстрады Игоря Маменко все знаете, видели не раз, как он анекдоты рассказывал пьяным голосом, или его миниатюру: «Сосед, я пять лет, как с мужем развелась». Вот подходит ко мне такое создание, и голосом известного артиста, предлагает:

— Мужчина, угостите даму портвейном!

Мне стало неуютно. Не люблю подобных моментов.

Она это поняла, и сбавила планку.

— Мужчина, у меня есть два рубля, остальное не хватает. Добавьте, и купите мне стакан портвейна.

И смотрит так заманчиво, то есть, ей так кажется, что я немедленно попадусь в её сети.

Я пересилил себя, отозвался хрипло:

— Нет.

Она прищурилась, как Игорь Маменко, спросила с вызовом, голосом Игоря Маменко:

— Что, не достаточно красивая для тебя?!

И тут подоспел на помощь громадный, и возмущенный дядя Вова:

— Геть!

Просительница испарилась.

— Что тут у тебя? Я отлучился на минуту, а ты уже женщину себе нашёл? Хе-Хе-Хр, — захохотал он в нос. — Тут это быстро.

— Отругала меня, что кривляюсь, мол, не достаточно хороша для меня.

— Ага! Хр-Хм-Хр! — дядя Вова ещё потешался пару секунд, потом построжал. — Что такое? Почему сразу не послал её?

— Неудобно.

— В таких местах надо быть всегда готовым к отпору. Тут быдло. Отбросы людские. Клоака… А ты расслабился. В чём дело, Алексей?

Дядя Вова смотрел с укоризной.

— Дал маху, — согласился я.

— Смотри, в другой раз будь внимательней. Ладно, выпьем. Э-э, — дядя Вова сурово метнул взгляд на уже образовавшуюся очередь из жаждущих алкоголя мужчин. — Сейчас наша очередь!

Все с лёгкостью согласились, ибо, и правда, очередь была наша.

Мы повторили — водка по сто и сок по сто, после протиснулись на свежий воздух. Было морозно, но алкоголь уже грел изнутри ядерным реактором, поднимая внутреннее давление. Дядя Вова меня притормозил:

— Стой, Лёшкин. Я покурю.

— Кури. Я подышу твоими выхлопными газами.

— Я же не автомобиль. У меня не газы, а дым. Как ты можешь не курить? — тут же поразился дядя Вова. Он знал, что я бросил курить ещё в бытность мою солдатом срочной службы, а было это очень давно.

— Мне хватает твоего дыма. Говорят же, что пассивное курение куда опаснее основного.

— Лёшка, скажу тебе по секрету — это пи..дёж… Выдумки медиков, чтобы некурящие давили курильщиков.

— Ладно.

Тут у входа в клоаку заметались трое плохо одетых мальчишек лет десяти-двенадцати. Они намеревались пробраться внутрь взрослого заведения…

Нет, отложим пока эту историю, вернёмся к ней позже.

Самая хорошая, изумительная клоака находится у торгового центра «Золотой Колос». Раньше тут, при СССР, был большой хлебный магазин «Золотой Колос», потом всё рухнуло, начиная с СССР, но название осталось. И граница городского района буквально проходила в паре метров от клоаки, потому она уцелела, процвела и стала самой лучшей рюмочной в Большом Городе. Здесь опрятно, здесь чисто, очень дружелюбно. Раньше висело объявление: «Осторожно! В рюмочной орудуют карманники! Будьте бдительны!». Я лично подвергся нападению этих джентльменов удачи. Зима, на улице темно уже в шесть вечера. Только собрался входить, вдруг из рюмочной вывалились два небритых кавказца, и я оказался во тьме — накинули сверху какую-то куртку, и хохочут. Я оттолкнул их — они народ щуплый, маленький. Разозлился — что за шутки? А те всё хохочут, словно в хлам обкуренные.

— Прости, брат! Радость, брат! День рождения, брат!

И тянет мне руку для пожатия.

Я знаю, что в клоаке можно столкнуться с любым, потому расслабился, пожал руку хохочущему, обкуренному и пьяному имениннику, пожелал:

— Что ж, раз так, счастья тебе и удачи!

Тут же человек протрезвел, глаза обрели смысл, он взял и поцеловал мою руку (Я обалдел — это перебор! Но принял за сильное алкогольное опьянение именинника, раз он так расчувствовался поздравлению) и приложился лбом к моему запястью. Его спутник тоже перестал смеяться. Они коротко кивнули мне, и испарились в темени зимнего вечера.

Захожу в клоаку. А там идёт разговор о карманниках. И завсегдатаи тут же говорят:

— Вас сейчас не обшарили на входе? Это были карманники. Они здесь во всю шерстят!

Я не боялся за карманы — я в них ничего не держу, кроме носового платка, потому посмеялся — как ловко придумали, негодяи — пока человек барахтается в накинутой на него сверху куртке, они шарят по его карманам. А почему поцеловали руку и приложились к ней лбом — я пожелал им воровской удачи! Так они восприняли мои слова. Карманники — люди очень суеверные. Я им пожелал удачи, и они, этим нехитрым ритуалом, попытались её закрепить.

Я потрогал карманы, вроде не тронутые. Я поразился — пожелал варнакам хорошего, и меня не тронули!…

Наивная простота! Следующим утром, собравшись на работу, я осмотрел себя в настенном зеркале уже в верхней одежды, и неприятно поразился — карманы, на замках-молниях, какими я никогда не пользовался, оказались вскрыты. То есть, один пожимал руку, кивал головой, целовал запястье, а другой в это время вскрывал карманы.

Когда, приняв дозу алкоголя, я вышел из клоаки в тот вечер, в далёкой темноте шумел скандал.

— Ты что смеёшься, урод? Ты мои карманы шмонал!

— Ты что, брат? Ты не прав, брат!

— Не брат я тебе!

— Эй! А! А!

Шум и возня. Сцепились…

Но, видимо, романтики с большой дороги стали напрягать даже хозяев клоаки, и со стен сорвали объявления о карманниках, и поставили молодого, крепкого охранника в брезентовой форме американского спецназа.

В этой клоаке не встретишь королей жизни — совсем опустившихся людей, пропивающих доставшиеся от умерших родителей квартиры и презирающих труд, как таковой, здесь обычные клиенты — это работяги, выходящие из метро. Они быстро выпивают свои дежурные сто грамм после долгого, тяжелого рабочего дня, запивают, кто соком, кто лимонадом или минералкой, а кто и закусывает микробутербродом или долькой лимона, и идут домой. Завсегдатаи здесь — хорошо одетые, весёлые, образованные пенсионеры. Они всегда расскажут что-то очень интересное и весёлое. Даже, как-то, выступил интеллигент, любящий поэзию. Он там выпивал «стационарно» — взял себе побольше алкоголя и, млея от его воздействия, общался с «массовой аудиторией», выстаивающей очередь за вожделенной выпивкой. Он прочитал красивое и длинное стихотворение — я всё время стоял в очереди, и прослушал его от начала до конца. Посетители воспылали весельем и начали хлопать. Строгая продавщица тут же пресекла вспышку культуры:

— Хватит! Это вам не поэтический салон! Зашел, выпил, вышел! Стихи читайте на улице!

Мужики, человек двадцать, боязливо замолкли…

Последний раз, опять выстаивая очередь в этой изумительной клоаке (Что поделать — метро рядом, людской поток большой, очередь почти всегда. Денег там оседает — мама дорогая!), услышал такой разговор:

— За рулём нельзя разговаривать! Это отвлекает! Это опасно! В этом причина семидесяти процентов аварий! — заявил один из выпивох в конце очереди.

— Хр-Хм, — хрюкнул смехом ухоженный пенсионер, попивающий у стойки «Изабеллу». — Я тебе скажу, что делают водители! Я сегодня видел! Водитель красит губы, говорит по телефону, и тут же щелкает семечки!

Продавщица рассмеялась этому заявлению, пояснила:

— Я тоже это видела!

— Паша! — предостерёг рассказчика другой пенсионер, уже хорошо выпивающий и закусывающий. — Паша, это не водитель, это — обезьяна с гранатой!

И мы заулыбались, понимая, что речь идёт о женщине за рулем…

Клоака, примерно одного уровня пакостности с клоакой у гостиницы — это рюмочная у Сада Чекиста. Не скажу, что там сильно плохо, но там опасно… Был я там всего раз пять, и всегда чувствовал себя очень напряжённо в этом заведении. Оно располагается в глубоком подвале…

Но не будем торопить события.

Стояли мы с дядей Вовой у Сада Чекиста. Сад прибывает в степени крайней захламлённости и неухоженности. Хоть памятник и свежевыкрашен бронзовой краской, мраморные плиты основания требуют ремонта. Такое ощущение, словно здесь время остановилось на уровне девяностых годов всеобщего развала.

Как сказал бы мой дед: «Бляха-Муха! И это двадцать первый век!».

Помню, в моём детстве, бабушка ругала деда: «Иван, что ты постоянно материшься?». Дед удивлялся: «Никогда!». В ответ удивлялась бабушка: «А это: Бляха — Муха! Японский городовой?!». Дед пояснял: «Бляха — это специальная, цельнометаллическая пряжка мужского ремня, обычно военного. Муха — это муха. Как выразилась одна забавная девочка — муха — это маленькая птичка… А Японский городовой — это японский полицейский… Никакой матерщины…».

Так вот, Сад ещё не превратился в дикий лес, но уже на грани. Дядя Вова томился. Он хотел выпить, а выпивать было рано — в Большом Городе, как я указывал выше, раньше девяти утра распитие алкоголя не поощряется властями. Ну, тыркнулись мы в пару супермаркетов, где уже все сотрудники, начиная от директора и кончая уборщицами и кассирами — гастарбайтеры, выходцы из Средней Азии, нас везде обломали, ибо кассовый аппарат, он не человек, он отбивает алкоголь только после положенного срока.

Дядя Вова откровенно тосковал. Нам требовалось ехать по делам в Крематорий, который угнездился за городом, и жёг трупы в три смены. Город большой, мрут много…

Дядя Вова надоумил:

— Идём в клоаку. Там продадут!

Спустились мы вниз осторожно. Заходим. Уже бурная компания за столом-стойкой бушует весельем — пьют давно, успели набраться.

— Блин, ещё девяти нет, а тут полный карнавал! — позавидовал-возмутился дядя Вова. Обратился в окошко, за которым скрывался продавец:

— Девушка, вы нам бутылку водки продадите?

Продавец, опытная пенсионерка, на взгляд определила, что мы не проверка (вот изумительные психологи эти торговцы на разлив!), рыкнула недружелюбно, прямо, как при СССР:

— Водку продам!

Быстро купили бутылку водки и пластмассовый стаканчик, тут же спрятали приобретённое в сумку (Продавец велела. Мы не были завсегдатаями, и она всё же, опасалась).

Мы вышли. Вдогонку кинулся молодой цыган:

— Друзья, пять рублей! Пять рублей!

— Нету! — выразительно и грозно пошевелил бровями дядя Вова.

Вспомнился случай. Идём дворами, раннее утро, выскакивает навстречу всклокоченный пенсионер, почти дед, руки расставил, словно собираясь нас заключить в объятия:

— Сынки! Пять рублей! Пять рублей! Спасайте! Не хватает!

Вручили деду пятак, чтобы поправился.

На следующее утро, та же картина: несётся на нас дед, кричит умоляюще:

— Отцы! Десять рублей!

Мы развеселились:

— Смотри, как мы резко постарели, из сынков стали отцами!

Так и здесь — пять рублей ему подавай! Чего удумал! Цыган хотел пировать, и пытался собрать скромную мзду со всех приходящих в клоаку мужчин.

Мы поспешно перешли дорогу. Я оглянулся — цыган и его собутыльники, высоченные друзья-славяне, уже на улице остановили студента, и взимали с него «оброк» — забирали мелочь. Обычный, бытовой грабёж у Сада Чекиста. Тут так принято — алкаши снимают свою раннюю «взятку».

— Паренёк попал, — констатировал дядя Вова. — Ладно, выпьем.

Мы встали у киоска, торгующего цветами, у высокого, обрубленного ствола клёна — около метра высотой. Стоим, разговариваем о своём.

Я оживился:

— Дядя Вова, белка! Белка бегает! Бельчонок! Ещё совсем юный!

Дядя Вова, увидев бельчонка, потеплел.

— Позови его.

Я давай чмокать губами. Бельчонок, с непуганой готовностью кинулся к нам, и уже сидел на метровом обрубке клёна. Мы умилились.

— Что ему дать?

Бельчонок ждал угощения.

— У меня только колбаса, — сознался дядя Вова.

— Белки колбасу не едят, — уверенно заявил я.

— Проверим.

Дядя Вова извлёк из сумки пластик полукопчённого сервелата, протянул бельчонку. Тот в испуге сбежал вниз. Кинули ему вслед — тот махнул прочь со всей скоростью, на какую был способен, распушив хвост.

— Не любят белки колбасу, — сделал заключение дядя Вова. Потом задумался, и выдал. — А может, только сервелат не любят… Но у меня брауншвейгской, увы, нет, не припас. Ладно, Лёша, выпьем. И потом я пойду, отолью.

Мы ждали маршрутку — к Крематорию ходила только одна маршрутка, но она ходила так часто, что жаловаться было бы перебором. Раз в пять минут, или семь. Однако, подходя к Саду Чекиста, она уже была переполнена — выходцы из Средней Азии активно работали на коттеджах, окруживших Крематорий (я всегда поражался, как люди строят огроменные особняки у могильной печи?!), плюс перед Крематорием располагался большущий дачный район, ещё старый, с домиками два на три метра… И туда стремились тётеньки и бабушки с тележками, и полными рюкзаками. Бабушки и тётеньки любили ездить на свои дачи в самый час пик, когда всё работающее население стремилось к своим рабочим местам.

Мы стояли, переваривая выпитые пятьдесят грамм, и смотрели на битву бабушек и выходцев из Азии за места в маршрутке — бабушки орудовали локтями, толкались и пихались. Всё это происходило в мрачной, суровой тишине, без возгласов возмущения.

Дядя Вова философски объяснил мне:

— Торопятся в Крематорий. Огненное погребение сейчас очень актуально… Раз! И пепел по ветру!

Тут же сменил тему:

— Всё, Лёшкин, пора отливать…

Дядя Вова пытливо посмотрел вглубь Сада Чекиста.

— Вон, вижу туалет. Дуем туда.

Подошли. Дядя Вова зашёл в заведение. Я остался стоять. Ко мне прибился юный, глупый сорочонок.

— Что надо? Иди вон! — пытался шугнуть я птицу.

Дядя Вова вышел злой.

— Там надо платить! С ума посходили! Вокруг лес, а я буду отливать за деньги!

Увидев сорочонка, он удивился:

— Это что?

Сорочонок ответил сам:

— Пр-р-р, — и захлопал крыльями.

— Ладно, я понял, что у тебя проблемы, птица, но мы их решать не будем, прости, — серьёзно объяснил ему дядя Вова. А мне сказал. — Я отолью в кустах, а этого шугни, пусть валит!

Я не знал, как прогнать птенца. Конечно, он уже умел летать, но ещё был полным юнцом, не знающим жизни. Как наши паренёк или девчонка в двадцать лет — вроде взрослые, а такие беспомощные, не знающие суровости бытия.

На моё счастье, этого «дятла», отбившегося от своих, с громким стрекотом нашли два брата и мама-сорока.

Из кустов вышел дядя Вова, задумчивый, словно решал теорему Декарта…

— Ну, что? — сразу спросил он.

— Забрали.

— Кто? Кого?! — поразился и удивился дядя Вова.

— Родные. Сорока и сорочата! Забрали сорочонка, — отозвался я.

— Какие сорочата? Ты пьян, что ли? Нам ещё в Крематорий ехать, Алёша. Очнись!

Я пожал плечами…

А теперь вернёмся к клоаке у гостиницы. Стоим у входа. Дядя Вова курит, я этим дымом дышу. У входа в клоаку заметались трое плохо одетых мальчишек лет десяти-двенадцати. Они нырнули в проход, в заведение, но, видимо, даже потерявшие всё человеческое люди-зомби, их оттуда прогнали. Они выбежали нервные и возбуждённые. Заводила, наглый, уже повидавший всё плохое за свою короткую жизнь, паренёк, велел своим юным вассалам повторить попытку — видимо, внутри «зависал» кто-то из родителей и юнцы доставали очередную порцию финансов, чтобы родитель-тиран мог продолжить свой праздник жизни. Тут мой дядя Вова сурово зашевелил бровями, и как гаркнул: «Эй, мелюзга! А ну, прочь отсюда!», что юные «гавроши» в панике ретировались…

Я немедленно вспомнил, как однажды, ещё проживая в дальнем районе города, видел такую картину: у Супермаркета сидели два десятка тётенек, на ящиках и коробках, продавая нехитрые продукты своих подсобных хозяйств. Жителям того микрорайона повезло, что за мелкой, грязной, но богатой рыбой, речонкой, располагалось большое и богатое село, откуда бабушки-дедушки-тётеньки-дяденьки несли всё свежее, всё домашнее: фрукты, овощи и зелень. Оттуда же появлялись «добытчики» — алкоголики, которые воровали сельхозпродукцию с чужих подворий, и сбывали всё по дешёвке. Я на эту тему даже стишок написал:

Воровал старик малину,

После мчался к магазину,

По дешёвке продавал,

Ну, а деньги, пропивал…

Все ему: «Отец! Отец!»…

А по сути-то подлец…

Зимой крестьяне пытались привозить мясо, продавая его из багажников стареньких, изъеденных ржавчиной «Жигулей», последних уцелевших раритетов советского автопрома, или с брезента, брошенного на мерзлую землю… Через какое-то время подъезжала крутая иномарка, новая, миллиона за два рублей, вылезали толстые, высокие пацаны в тесных для них, спортивных, розовых костюмах, и начинали «грузить» фермеров… Один раз на моих глазах «пацаны» мужиков развели, быстро взяв нахрапом — сразу сняли с них несколько тысяч отступных. Мужики, горестно посоветовавшись, поняли, что теперь и смысла в продаже не осталось, и уехали восвояси, ограбленные. Другой раз «пацанам» дали отпор — у замученного работой трудяги-фермера жена оказалась не робкого десятка, напористая и голосистая. И она стала так «поливать» на всю округу вымогателей, вознамерившихся срубить мзду, что те, краснея щеками, торопливо сбежали в свою сверкающую иномарку и дали газу… Вы, верно, подумали, что эта крикливая жена фермера удачно распродала мясо, а жители микрорайона насладились изысканным, домашним продуктом? Ничуть. Через две минуты (словно стояли за поворотом и ждали сигнала) притормозили на патрульном уазике менты-полицейские, и грозя самыми страшными карами, в виде задержания, содержания под стражей, и конфискацией товара, вынудили фермера с супругой свернуться и ехать домой… Ну, да бог с ними, с мясом фермеров, с вымогателями и гонителями…

Лето. Сидят бабушки-тётеньки со своим овощным товаром — у кого огурцы и смородина, у кого помидоры, редиска, у кого летние грибы — подберёзовики, подосиновики. И стоит посреди них малыш в самом центре, лет пяти-шести. В руке его зажаты пару листов хрена и несколько стеблей укропа. Он орёт, рыдая, благим матом, призывая торговок:

— Купите! Купите у меня! Дома убьют! Деньги нужны! Купите, пожалуйста!

Сам чумазый, грязный. Никакой. Оборвыш полный. Родители послали раздобыть денег на выпивку. А может, не родители, «отчим» какой-нибудь, приезжий на лето из дальней республики, очередной сезонный мамин «муж»…

И никто у ребёнка лопухов хрена не купил… Никто.

Я ушёл, не желая смотреть и участвовать в этой пытке совести. Я решил, что не буду покупать у бедняги, ни при каких обстоятельствах. Если я куплю, и он принесёт деньги, его пошлют снова и снова, а так просто изобьют из-за его неумения, потом перестанут кормить дешёвой, пустой вермишелью, и он, если хватит везения, выживет, сбежит от опустившейся матери, и там только Бог решит, сгинуть ему уличным «гаврошем» первой же зимой, или взлететь Горьковским «Буревестником». Рождённый ползать летать не может? Может! Пути Господни неисповедимы! И этот малыш, орущий благим матом, сжимающий трясущейся ручонкой листья хрена и стебли укропа, если станет взрослым, этого никогда не простит ни своей матери, ни нам, обществу, которое так с ним обошлось.

Хотя, он уже стал взрослым, в свои пять-шесть лет…

Тот мальчонка не выходит из головы. Я ведь запомнил его на всю жизнь, буду помнить и мучиться… Хотел ещё пару клоак описать, но больше не хочется… Вот вам и Большой Город, столица густонаселённого российского региона. Какие клоаки описывать, когда вся жизнь — это глубокая, бесконечная клоака? Клоака везде и во всём…