Fохтаун

Алексей Николаевич Мутовкин, 2020

2117 год. Бытовые и промышленные роботы с искусственным интеллектом массово выходят из строя. Мир на пороге небывалого экономического кризиса. Пожилой языковед Киэй Карданов помогает юному следователю частной полиции выяснить причины происходящего. Но как человеку, пусть и разбирающемуся в языках лучше других, понять язык машин? Ведь старый лингвист порой не понимает даже собственную дочь! И неудивительно, ведь Киэй всю жизнь мечтал о сыне. Что в голове у молодого коллеги тоже неясно: занимая пост следователя он ведёт себя как ребёнок! Невозможно понять и общество, застрявшее в набивших оскомину политических пересудах! А чем дольше длится расследование, тем очевиднее для Киэя становится факт, что само понятие языка несоизмеримо больше того, что способен постичь робкий человеческий разум.

Киэй

Кеша уныло смотрел в окно. Его кабинет в самом конце коридора имел этот печальный недостаток прошлого — окно. В других, переоборудованных конторах, уже давно избавились от такого вредного недостатка старых помещений. Наличие в конторе окна понижало производительность работников на ноль целых три десятых процента. Кеша знал об этих цифрах и каждый день старательно пользовался окном, чтобы понизить свою производительность согласно установленному лично им плану. Нельзя сказать, что ему не нравилась работа, нет. Занимать должность научного сотрудника в Следственном Комитете по Делам «Системы» (или просто СКПД) было выгодно с финансовой стороны, но никак не с душевной. При повальной безработице, нищете и бардаке, творившемся уже седьмой год, стабильная работа считалась неким сверхъестественным благом. Кеше, в его пятьдесят пять лет, заниматься не физической работой, а умственной, означало выгодно отличаться от большинства в такой возрастной группе. От него требовалось просиживать стул дни напролёт и время от времени выдавать отчёты о преступлениях «Системы», закончившей своё существование аж сорок шесть лет назад.

Вся проблема заключалась в том, что Кеша симпатизировал «Системе». Он являлся одним из тех, как за глаза называли его молодые, «нафталиновых» стариков, который ничего не понимает в современных свободах и живёт прошлым. «Совок развалился два века назад! “Система” развалилась полвека назад! Сколько ещё раз надо всё сломать, чтобы вы, нафталинщики, поняли, что сказки про всеобщее благо — это только сказки?!» — примерно так заканчивались все разговоры с Кешей об экономическом положении, о митингах безработных, о неравномерном распределении результатов производительного труда человечества.

Но Кеша, как и все вокруг, хотел есть. Поэтому ему день ото дня приходилось делать глубокий вдох, садиться за рабочий стол и производить на свет, как он считал, клевету, наветы, ложь и враньё про «Систему». Попутно в обязанности критика входило восхваление господствующей в Объединённой Евразии и Африке системы иной, где все свободны, все молоды, всё зависит от тебя, главное — верить, и если есть желание, то всё получится, а коль ты лентяй, то и будешь бедным.

Кеша как мог обходил острые углы и старался не очернять «Систему». С каждым днём это удавалось всё хуже. Идеологические стычки с начальством учащались. И каждый день, глядя в окно, он мечтал уволиться с этой каторги лжи.

В этот день всё шло по плану: окно, мечты о том, что пора бы перестать идти наперекор своей совести, подсчёт дней до даты выплаты безусловного кредита, глубокий вдох, работа над материалами. Потом рутину прервало сообщение от начальника; молодой руководитель с быстрым мозгом и короткой памятью на лица вызывал к себе.

— Иннокентий, вы здесь работаете уже семь лет, верно? — спросил начальник, когда Кеша сел в кресло перед его прозрачным плексигласовым столом с тонкой, светящейся голубым светом полоской на краю, рассеивающей между начальником и подчинённым невидимый экран, поглощающий бактерии, передающиеся воздушно-капельным путём.

— Да, я работаю семь лет. Вряд ли анкета в компьютере врёт, — ответил Кеша.

— В компьютере, — повторил начальник, натянув на лицо пластиковую улыбку снисхождения. — Умеете вы подобрать слово! Ну да! Вы ведь по образованию лингвист!

— Языковед, — поправил его Кеша.

— Конечно, конечно! Да, ваш профайл в нашей базе действительно показывает семь лет. Ха-ха! Но, учитывая то, что последние семь недель творится с андроидами и с AI, то лучше перепроверить лично у человека. Похоже, мы до сих пор не можем полагаться на машины полностью.

— Так в чём, собственно, дело? — спросил Кеша.

— Иннокентий, я скажу прямо: нам урезали финансирование. Мы сокращаем штат. Сегодня мне выпал не самый приятный день; пришлось выбирать тех, кто останется, и тех, кто уйдёт. Я уже выслал сообщения тем, кто с завтрашнего дня не работает. Но вам я хотел сообщить лично. Всё-таки вы здесь работаете гораздо дольше меня. И вы, как я знаю, человек старых понятий.

— Всё ясно, — кивнул Кеша после непродолжительного молчания. — Что-нибудь ещё?

— Сожалею, Иннокентий, — сказал начальник, ломая себе пальцы, нервно улыбаясь и отводя глаза в сторону, — но вам ведь никогда по-настоящему не нравилась эта работа.

Кеша встал, пожал начальнику руку и вышел из кабинета. Надо было вернуться к себе в «цех», сдать дела, попрощаться с коллегами. Но Кеша отправился прямиком к выходу, последний раз приложил руку к автоматическому турникету, прошёл мимо антропоморфного робота-вахтёра, одного из таких, которых молодое поколение называет андроидами.

— Сегодня пораньше, Киэй Лиуанович? — выдал робот фразу, заготовленную на случай, если работник СКПД выходит из здания раньше пяти часов.

— Бывай! — кинул ему в ответ Кеша, помахав рукой, и, отвернувшись, тихонько добавил сквозь зубы: — Жесть ехидная!

Стеклянные двери распахнулись, и Киэй Лиуанович Карданов по кличке Кеша, или Иннокентий, ступил в свежий воздух свободного дня. Да, это была именно свобода — та самая, которую он так высматривал, глядя из кабинетного окна. В это время суток улица ещё пустовала. Редкие беспилотные автомобили тихо проезжали в сторону центра. По скамейкам в парке плясали сухие листья. А ведь ночью каждая скамейка служила кроватью бездомным людям. Когда он подумал об этом, ощущение свободы вздрогнуло и унеслось в порыве ветерка, отдавая эхом в зеленеющей на солнце листве. Кеша снова почувствовал себя так же стеснённо, как и там, в тёмном кабинете рабочей лжи. Кредиты, семья, безработица, пятьдесят пять лет и никакого желания делать что-либо на благо системы, где молодые люди не понимают разницы между «лингвистом» и «языковедом».

***

Ганка вернулась домой в обычное время и сильно удивилась, застав мужа дома. Кеша валялся на диване и листал свою любимую «Историю танца» — единственную бумажную книгу в их квартире; реликт из далёкого прошлого.

— Я ведь не глупый человек, — сказал он жене, глядя в книгу, — но такого я никогда не пойму.

Он развернул книгу, и Ганка увидела фотографию с актёром, застывшим в скрюченной позе.

— Эти дрыганья бессмысленны! — негодовал Кеша.

— Так-так… Возмущаемся тем, чего не можем понять. — Ганка догадалась: у мужа есть новости. — Рассказывай.

— Разве тебе не пришло уведомление? — спросил Кеша.

— Я не смотрю свой социальный профиль на работе, — ответила она, сразу же схватив коммуникатор и начав изучать последние уведомления.

Из кухни вышел робот-помощник Киби. Ганка улыбнулась машине, сняла пальто и отдала в белые пластиковые руки. Робот отправился в коридор вешать пальто в шкаф.

Киби был стандартным бытовым роботом-помощником. Ростом и телосложением он походил на ребёнка лет тринадцати-четырнадцати. По законам о роботах и искусственном интеллекте, действовавшим во всех странах мира, антропоморфные роботы не должны были сильно напоминать людей, а уж тем более копировать их. Это ограничение существовало для того, чтобы предотвратить возникновение неверного восприятия человеком бытовой машины. Если она ходит как человек, говорит как человек, выглядит как человек, то, скорее всего, это человек. Именно этот парадокс человеческого мышления породил в начале эры искусственного интеллекта множество проблем при распространении роботов. Теперь у роботов-помощников изготавливались из прорезиненного пластика лишь кисти рук, по виду и по ощущениям напоминавшие бледные руки маленького человека. В конечностях и туловище лишь отдалённо угадывалось строение человека, а голова походила на неправильной формы гладкую пирамиду, острый конец которой, смотрящий вперёд, лишь при хорошей фантазии можно было сравнить с носом.

— Ничего страшного, — сказала Ганка, прочитав об увольнении и усаживаясь на диван, — с голоду не умрём.

— Ты не понимаешь, — отмахнулся Кеша, захлопнул книгу и, вскочив с дивана, принялся расхаживать по комнате. — Мне пятьдесят пять! Я никому не нужен. Мне не найти другую работу! Чем платить за обучение Жданы? Ей вот-вот поступать!

Ганка медленно подошла к супругу и нежно обняла его. Кеша улыбнулся.

— Нам очень повезло, — сказал он спокойным голосом. — У нас с тобой есть общий язык; мы понимаем друг друга.

— Ты смотрел новости! — обеспокоенно воскликнула Ганка. — Киби, включи экран!

Робот не шелохнулся, но жалюзи на окнах повернулись. Комната погрузилась в полумрак, а на стене загорелся незаметный до этого экран.

— Молодец, — обратился к роботу Кеша, — возьми с полки пирожок!

Киби безмолвно отправился на кухню.

— Опять за старое?! Он робот; он не понимает твоих издёвок! — пожурила мужа Ганка. — Смотри, они повсеместно выходят из строя. Не хватало ещё, чтобы Киби свихнулся. Вот пишут, что если неполадки не исправят, то нас ожидает транспортный коллапс.

— А чего ты хотела?! — воскликнул Кеша своим усталым голосом, каким он обычно любил критиковать политиков, молодёжь и вообще всю современность. — Сначала мы автоматизируем всё производство, уволим людей, получим свою прибыль, а что дальше — не наше дело! Они думали, что роботы обойдутся дешевле! Ха! Им было плевать на людей, когда они увольняли нас миллионами. Пусть теперь без искусственного интеллекта попробуют привезти сюда, на север, свои пластмассовые помидоры! Да и кто их тут купит?! У них не осталось ни квалифицированных водителей, ни грузовых машин, которыми может управлять человек, ни бумаги, чтобы написать накладную на груз! А у нас нет денег, чтобы тратить!

— Конечно же, теперь во всём обвинят Америку, — предположила Ганка.

— Я слышал, что там, у них, в «Сотружестве», тоже техника сбоит. Но это нашим политиканам не помешает вновь обвинить во всём внешнего врага.

— У них там хоть экономика плановая.

— А какая разница?! — отмахнулся Кеша и нервно зашагал по комнате. — У нас она тоже плановая. И у них, и у нас все производственные планы высчитывает искусственный интеллект. Как называет его мой начальник — AI! Это же так модно — использовать англицизмы вместо своих собственных слов.

— Твой бывший начальник, — заметила Ганка.

— Неважно! Пусть подавится моей должностью.

Кеша вновь принялся метаться туда-сюда, заложив руки за спину и глядя в пол. Внезапно он наткнулся на вернувшегося с кухни Киби.

— На полках нет пирожков, — доложил робот.

— Шёл бы ты отсюда от греха подальше! — чуть ли не криком ответил роботу Кеша. — А знаешь, в чём разница наших экономик? Там, в Америке, в их «Сотружестве», они уже допёрли до того, что надо гнаться не за тем, чтобы максимизировать прибыль от производства, а чтобы закрыть все потребности населения и не сделать ничего лишнего. Они пришли к тому, от чего мы в своё время отошли: экономика должна быть экономной. Не помню, кто сказал!

— А ты помнишь, что должен был придумать подарок Ждане ко дню рождения? — внезапно переменила тему Ганка, завидев, что муж уже не на шутку разошёлся. — Ребёнку, между прочим, восемнадцать лет исполняется.

— Помню, — снова отмахнулся от жены Кеша.

— Придумал?

— Это непросто.

— Когда это было для тебя просто?! — вскинула руки Ганка, явно недовольная тем, что важное дело даже не начато.

— Была бы она мужиком — я бы уже всё давно купил!

— Ах, простите! Я забыла, что родила не того ребёнка. Только вот гарантийный срок уже прошёл и товар возврату не подлежит! Пора бы уже привыкнуть за восемнадцать лет к тому, что у тебя дочка. И ведь каждый год одно и то же!

— Киби, что мне подарить Ждане на совершеннолетие? — обратился Кеша к роботу-помощнику.

Робот едва заметно шевельнул своей пирамидальной «головой».

— Что? — вопросительно глянул на жену Кеша, заметив её негодование. — Жесть за нас вкалывает, жесть тащит нам жратву с продскладов, жесть даже детей наших воспитывает! Так пусть жесть поможет и подарки выбирать.

— Подарок должен идти от сердца, — объяснила Ганка, — а у роботов сердец нет.

— Отцу стоит подарить своей дочери, — заговорил синтетическим голосом Киби, — такой подарок, который станет для неё самым лучшим в мире.

Киэй и Ганка вопросительно посмотрели на робота, который стоял неподвижно возле дивана и явно что-то обрабатывал в своих железных мозгах.

— Оставлю вас наедине, — заявил робот-помощник и вышел из комнаты.

Внезапно раздался звонок, и Кеша взял свой коммуникатор. Отвечая звонящему однозначно либо «да», либо «нет», он всё больше хмурился и вопросительно поглядывал на Ганку.

— Да. Да, — отвечал он кому-то на другом конце. — Да. Нет. Нет, я языковед. По образованию. Да. А как вы узнали? Ах, из социального профиля. Да. Буду ждать.

Он закончил разговор и молча посмотрел на Ганку, которой передалось волнение мужа.

— Из полиции, — сообщил ей Кеша. — Мне предлагают работу.