Беглецы

Алексей Николаевич Загуляев, 2023

В жизнь Олега одна за другой вторгаются две беды – неизлечимая болезнь и измена жены. Опустошённый и утративший веру, он вместе со своим верным псом уезжает в заброшенную деревню, в старый дом покойного деда. Но то, что происходит с ним в деревне, переворачивает его жизнь и представление о казалось бы привычном мире. Шестой рассказ из цикла "Простые истории".

История эта произошла в начале девяностых годов прошлого века, когда ещё не водилось сотовых телефонов и однокомнатную квартиру в провинциальном городке можно было обменять на четыре компьютера IBM, которые сейчас и бесплатно-то никому не нужны. Скажем, в некоем городе N. жила-была семья, не успевшая обзавестись потомством, но, как и многие другие, не сумевшая уберечь себя ни от невзгод, ни от соблазнов новой морали. Невзгоды выпали на долю супруга, которого звали, предположим, Олег, а соблазны свили гнёздышко в сердце его жены, Марины (впрочем, могло быть и наоборот). Хотя, конечно, назвать невзгодами то, что случилось с Олегом, было бы чересчур мягко. На самом деле для него это был приговор. Смертельный приговор. У Олега эта сцена, когда они с Мариной, взявшись за руки, сидели в кабинете врача, отпечаталась в памяти чётко, как голубая заставка студии «Carolco», с которой начинались тогда почти все голливудские фильмы, включая «Рэмбо» и «Терминатора». Каждый его день стартовал теперь именно с этого кадра — врач совершенно обыденно, как делал это, наверное, уже сотню раз до них, объявил: «Рак поджелудочной. Четвёртая стадия. Неоперабельная. Метастазы в кишечнике и в лёгких». По научной классификации — TNM-стадирование. Это врач добавил чуть позже, наверное, чтобы у пациента не возникло сомнений в его вердикте. На стандартный в таких случаях вопрос «сколько мне осталось» последовал стандартный ответ «это зависит от многих факторов, сейчас трудно делать прогноз». И опять через паузу, предполагая, что пациент просто так не отстанет, доктор уточнил: «Может быть, три месяца, полгода, год, два… Десять процентов больных с вашим диагнозом живут более пяти лет». В любом случае помощь могла быть только паллиативной, а это значит — строгая диета, химиотерапия и в конце концов хоспис, если будут места. Марина вцепилась в руку Олега так сильно, будто это был её собственный диагноз. И Олег понимал, что, пожалуй, он сделал бы в этот момент так же, окажись на её месте. Жить рядом с умирающим человеком, зная, что ничем не можешь ему помочь… Это немногим лучше, чем умирать самому.

Дома Олег, как мог, успокаивал супругу, гладил по голове, целовал в мокрые от слёз щёки и на все глупые риторические вопросы, типа «чем мы так перед Господом провинились» и «почему это случилось именно с нами», отвечал, что «так вышло» и «кто мы такие, чтобы осуждать Бога». В конце концов, виновны перед Ним все от самого своего рождения хотя бы потому, что едят мясо. Да и случилось это в тот день не только с ними, а ещё с десятью миллионами несчастных во всём мире. Такова ежегодная статистика, на которую до поры никто не обращает внимания.

Потом они купили тоненькую школьную тетрадь в клетку (в ней удобнее было чертить таблицы), и два вечера подряд высчитывали бюджет, необходимый на предполагаемый курс лечения. Марина предложила расчертить таблицу на четыре года (добрая женщина), но Олег всё же уговорил остановиться на восьми месяцах, про себя подумав, что и этого, наверное, лишку — четыре года смотреть на то, как прогрессирует растерянность супруги, было бы выше его сил. Впрочем, на четыре года средств просто и не хватило бы, учитывая то, что никакой финансовой подушки после дефолта у них не осталось, а зарплаты стали задерживать, и просветов в экономической ситуации в ближайшее время не намечалось. Олег подумывал, не продать ли старый дом покойного деда, затерянный в глуши брянских лесов, но интуиция подсказывала ему даже не начинать разговор об этом с Мариной. Во-первых, она вообще не знала, что дед умер два года назад, и, во-вторых, что и явилось причиной её неведения, она этого деда невзлюбила с первой же минуты на свадьбе, когда Олег их друг другу представил. Прямо посреди торжества дед постучал ей пальцем по лбу и сказал тихонечко вместо напутствия: «Погубишь ты моего внука. Чёрный огонь за тобой следом». Да и не смог бы Олег этот дом продать. Когда в позапрошлом году он, втайне от Марины, ездил проводить в последний путь деда, то деревня предстала перед ним совсем не той, какой он видел её последний раз в детстве. Почти все дома́ были уже заброшены, заборы покосились, а сараи, будто от стыда за своих хозяев, вросли в землю. Умирала деревня. Даже на кладбище пришли только три человека — сам Олег, дед Прошка, всю свою жизнь проработавший трактористом в давно разорившемся колхозе «Луч», и какой-то пьянчужка, которого Олег не узнал. Как позже выяснилось на поминках (тоже на трёх человек), этим пьяницей оказался никто иной, как бывший директор местного клуба, много лет пытавшийся отстоять свой культурный центр ради будущего, так сказать, возрождения, но в конце концов спившийся под натиском сначала барыг, устроивших в клубе показ порнофильмов и дешёвых боевиков, а потом исторического процесса, в котором ме́ста для деревни под странным названием Чу́тки не было. Кто-то, видимо, из молодых и азартных, в спешке покидавших деревню, закрасил на указателе букву «т» и вместо неё написал «ди» — и получилось Чудики. Таковыми эта троица на поминках и выглядела — все это понимали, и никто о несправедливости нового топонима не спорил.

Однако планы планами, а в реальности всё пошло совершенно не по намеченному сценарию. Траты оказались поначалу не такими уж и большими. За исключением взяток, которые приходилось давать врачам, раскошелиться пришлось только на лекарства (половина которых вообще оказалась бесплатной), на пароварку, на заранее подготовленную стопку впитывающих пелёнок, на ведро с сидушкой для тех сумрачных времён, когда Олег не сможет уже сам дойти до туалета. Всё это выглядело печально, как покупка мыла в парфюмерном отделе для смазывания петли, медленно затягивающейся на шее Олега. Совсем скоро они с женой вычеркнули все эти пункты из своего списка, запрятали ведро с пелёнками подальше от глаз и по вечерам просто играли в шашки, ни о чём особо не говоря. Разве что о новых фильмах, которые выходили в нелегальный прокат на кассетах, и лишь однажды о книге, которую вдруг взялась прочитать Марина.

— А ты читал когда-нибудь Солженицына? — спросила она однажды.

— «Архипелаг ГУЛаг». В институте пришлось, — ответил Олег.

— А «Раковый корпус»? — воодушевилась отчего-то жена.

— Нет. Ру́ки так и не дошли.

— А зря. Я сейчас читаю.

— Нашла время, — удивился Олег.

— Ну, это только название страшное. А так-то там про любовь. И это… Ты знаешь, что Солженицын тоже болел раком?

— Знаю.

— А то, что он самоизлечился?

— Думаю, не совсем так. Я в курсе, о чём роман. Ты прочитала там про некий иссык-кульский корень? Ну это же только такой ход для сюжета. Сам Солженицын лечился от семеномы вполне традиционно, в больнице.

— Но бывают же случаи самоизлечения? — не унималась Марина.

— Надо полагать, да, — спокойно согласился Олег и «съел» сразу три чёрные шашки. — Один человек на десять миллионов больных. И не с четвёртой стадией, Марина.

— Ну, я это так, — смутилась супруга, поняв, что и эту партию, уже пятую, она опять проиграла. — Надежда всё равно есть.

— Конечно, Мариш. Куда без неё? На том и весь свет стоит.

— Ох, Олежка, — вздохнула жена. — Ты не против, если я к Ольге сейчас съезжу? Скучать без меня не будешь?

— Поезжай, само собой. Чего ты спрашиваешь? Я кино посмотрю. Потом с Волчком погуляю. Всё нормально.

Волчком звали их пса, тёмненького, с серебристым отливом, беспородного, хоть и очень смышлёного. Он жил с ними уже пять лет. Как только Олег произнёс его имя, тот сразу навострил уши и завилял хвостом.

Вот с этих самых поездок к Ольге и начался Маришкин соблазн. Сначала она ездила к ней раз в неделю, потом раз в три дня, а по прошествии двух месяцев с момента приговора уже через день. Олег понимал, что бо́льшая часть поездок с Ольгой никак не связана, но проверить это хотя бы звонком по телефону не решался. Что ему было теперь беспокоиться о крепости семейных уз, если он одной ногой заступил уже за границу жизни? Но осознавать это, даже гипотетически, было всё равно больно.

Он смотрел «Налево от лифта» с Пьером Ришаром, а слёзы сами собой скатывались по щекам на подушку. И совсем не от смеха, а от какой-то внутренней пробки, которая не позволяла им утекать в самую глубину сердца. Это были не грусть, не обида, не сожаление, а полная душевная расхлябанность, делавшая его сознание ватным. Он мог хорошо играть в шашки, складывать в уме пятизначные цифры, читать наизусть стихи, которые, казалось, давно забыл, но просто думать о жизни, о Марине, о самом себе и о том, к чему всё движется, было невмоготу.

Выплакав всю лишнюю влагу, Олег умылся, рассматривая в зеркале своё осунувшееся, желтоватое лицо, кликнул Волчка и вышел с ним во двор для вечерней прогулки.

Июньское небо рдело на западе золотисто-красным закатом; матовым серебром облаков подёрнулась тающая синева; первые звёзды уже пульсировали сквозь толщу вселенной. И никому-то в этой галактике не было дела ни до Олега, ни до Марины, ни до подозревающего что-то неладное Волчка. Всё шло своим чередом.

***

Через три месяца они уже не играли в шашки и не смотрели вместе кино. Марина ходила хмурая и задумчивая, словно хотела что-то сказать Олегу, но не решалась. «Раковый корпус» так и не дочитала. Вместо него стала штудировать модные журналы и пробовать разные диеты, внушив себе, что слишком уж за последнее время растолстела. Пароварка пришлась кстати, а меню стало разнообразнее. Тошнота, к которой Олег начал уже привыкать, отступила, лишь изредка давая о себе знать. Дома Ольга бывала теперь меньше, чем в предполагаемых гостях у их общей подруги, в парикмахерских и в маникюрных салонах. Бо́льшая часть бюджета стала уходить на эти походы да ещё на экзотические продукты в виде чудодейственных чаёв и пищевых добавок. Правда, Марине удалось-таки выбить для Олега первую группу инвалидности, что упрощало покупку некоторых лекарств и экономило деньги.

Пользуясь временным улучшением самочувствия, Олег стал выезжать на своём стареньком «Москвиче» за город вместе с Волчком, а по пути туда и обратно удавалось даже иногда таксовать. Этот свой заработок он складывал в бардачок, стараясь особо не тратить, и Марине об этом не говорил ни слова. В лесу было хорошо. Пели птички, толстые ёжики выползали из травы на прогретые солнцем тропки. Жаль, что не доживёт, наверное, до сентября, думал Олег, а там бы и гриб пошёл… Волчку в лесу нравилось даже больше, чем Олегу. Раньше его на природу почему-то не брали, оставляли в квартире, когда удавалось осенью выбраться на тихую охоту. Всё тут псу казалось диковинным и необыкновенным. Он полной грудью вдыхал новые запахи, вслушивался в каждый шорох и в каждую соловьиную трель. И как бы даже улыбался, глядя с прищуром на Олега и кивая вбок головой, словно говорил: «Смотри, дружище, ты это видишь? Уму непостижимо. А слышишь? Вот там, за той елью». И Олег будто понимал его и разделял с ним радость открытий. Пожалуй, за последнее время они с Волчком сблизились даже больше, чем когда-то с женой. И Олег забывал о своей болезни, шёл уверенно, смотрел зорко и уже не чувствовал боли, которая, как казалось с утра, никогда больше не отпустит его спину.

И только дома боль всё-таки возвращалась. И не уходила до полуночи, пока Олег не сдавался и не принимал капсулу трамадола.

Как-то так получилось, что с Мариной они теперь спали в разных комнатах. Что именно стало тому причиной, Олег не мог определить точно. Само собой вышло. С супружескими обязанностями, как казалось Олегу, он пока ещё вполне справлялся, пусть и не с той охотой, как раньше, но всё же. Не в этом крылась причина. В чём-то другом, напрямую к нему не относящемся. Сначала Марина допоздна читала и якобы не хотела его тревожить, потом подолгу болтала с кем-то по телефону на кухне, плотно закрыв все двери, чтобы шум её голоса не мешал уснуть. Олег слышал только унылое «бу-бу-бу» и думал, что лучше бы Марина говорила прямо у него над ухом. Это не раздражало его, нет. Это приводило именно в уныние, нюансы которого точнее сформулировать он не мог.

Однажды вечером, когда заморосил мелкий противный дождь и лесную прогулку с Волчком пришлось отменить, Олег всё же решился позвонить Ольге. Он знал её хорошо. Раньше все они — и Олег, и Марина, и Ольга, и её муж Антон, с которым они развелись, — тусили в одной компании. Даже вспыхнула между ними однажды страсть, в которую вмешалась Марина и бесцеремонно увела у подруги Олега. Но много воды утекло с тех пор, и общение свелось на нет.

— Да, — трубку взяла Ольга.

— Оль, привет, это Олег. Если ещё помнишь.

— Олежка-а, — радостно протянула Ольга. — Сто лет не слышались. Привет, привет. Как ты там… — она осеклась и замолчала.

— Да уж, — усмехнулся Олег, — давай обойдёмся без любезностей. Думаю, сама всё понимаешь. Я с вопросом к тебе звоню. Давно собирался.

— Угу.

— Марина сейчас у тебя?

— Нет, Олежек. Была, но… Слушай. Я всё боялась, что ты позвонишь, чтобы это спросить. Но ты всё никак не звонил. И я как-то расслабилась. А теперь… Никак сообразить не могу… В общем, нет у меня её.

— Понятно, — сказал Олег. — Я так примерно и представлял. Так что ты не переживай. Всё норм.

— Олежек, бедненький, — было слышно, что Ольга плачет.

Конец ознакомительного фрагмента.