Тартарары

Алексей Николаевич Евстафьев, 2020

Главный герой соприкасается с трагическим происшествием, имевшим место четверть века назад. Компания из пятерых молодых людей и девушки отдыхала на даче, откуда девушка бесследно исчезла. Поиски остались безрезультатны. В наше время все участники происшествия числятся умершими и пребывают в своих отдельных точках-ловушках многочисленных миров Тартарары. История с пропажей девушки так или иначе повлияла на судьбу каждого из них. Главный герой, переходя из одного мира в другой, сталкивается со множеством фантастических существ и событий, борется с ведьмами и чертями, запутывается в сновидениях, посещает зоопарк-бестиарий, наполненный удивительными тварями. Лишь самый последний визит в Тартарары – возможно в самой глубокой и неприятной его точке-ловушке – приоткрывает перед героем завесу тайны исчезновения девушки. Кто виноват? Содержит нецензурную брань.

Вверх-вниз

Любая безмозглая голова принадлежит не тому, кто носит её на своих плечах, а тому, кого можно назвать коллекционером дурацких историй. Он же и управляет этой головой исключительно нахально и в свою корыстную пользу. Не придавая значения ни возможному вселенскому конфузу, ни повышенной ярости от любителей благочестивых сентенций, даже презирая своих критиков и ворошителей гуманистических идеалов, он справедливо обвиняет большую часть человечества в лукавстве. Коллекционер настолько увлечён смешением реалий и универсалий, что остановить его может только звонок из поднебесной. Да и то не сразу.

У каждого должно быть такое воспоминание, когда за тобой кто-то гонится, а ты улепётываешь, сверкая пятками и ощущая, что вот-вот задохнёшься от перенапряжения, что чуть ли не конец всей жизни близок, и вот уже нет сил бежать, и ты резко тормозишь, выговаривая, что теперь-то вгрызёшься зубами в глотку врага, оборачиваешься… А позади тебя никого и нет!.. уже давно за тобой никто не гонится!..

Герой нашего повествования испытывал очередной приступ благодушия и не был склонен к мистическим философствованиям, а потому шествовал по ночной, лениво петляющей тропинке липовой аллеи самонадеянно, вызывающе игриво и примурлыкивая навязчивый мотивчик. Зацепившись ногой за непредвиденную корягу, он зачем-то попытался мастерски отпрыгнуть прочь, даже взлететь шустрым воробышком, но не сохранил равновесия и свалился кубарем в придорожные кусты, имеющие запах перебродившего можжевельника. Уже в кустах он продолжил дрыгать ногами, удостоверяя себя, что всё-таки не лишён дарования попрыгать, и крепко ударился головой об неожиданный деревянный ящик. «Это что ещё такое?» — трахнул он кулаком по ящику, туго обитому тканью, напоминающей бархат, и сообразил, что имеет дело с натуральным человеческим гробом, после чего на миг струхнул!!

— Кажется, я был несколько резок, когда этот ящик вдарил мне по зубам, а я пожелал здоровья его матушке. — произнёс Евпсихий Алексеевич, приподымаясь на корточки и осторожно ощупывая лицо, опасаясь подтёков в красоте. — Однако, уверен, что моё простое и временное затемнение добросердечности не напрашивалось на столь устрашающие последствия. Да и страшны ли они на самом-то деле?.. Чего только не примерещится в темноте.

Гроб совершенно не откликался на заботы своего нечаянного знакомца, не испускал скрежещущих дымков и таинственных свечений, а намеревался продолжить мирное уединение. Терпеливо постучав по крышке и справившись «есть там кто живой?», Евпсихий Алексеевич попробовал приподнять находку, и это у него легко получилось. «Вероятней всего, что гроб пуст, и его бросили сюда злые шутники. — подумалось Евпсихию Алексеевичу. — Чем-то подобным и я в детстве баловался, и от родителей мне крепко доставалась за подобные шутки, а, значит, можно сказать со значительной толикой уверенности, что ничего неожиданного не произошло. Хотя, конечно, я поначалу крепко испугался, да и челюсть болит от удара.» Евпсихий Алексеевич не без труда сдвинул крышку гроба, разогнув пальцами гвоздик, замысловато согнутый крючком, и просунул в образовавшуюся щель руку. Случись такое дело при иных обстоятельствах, уж тем более где-нибудь на похоронах — где Евпсихий Алексеевич чувствовал себя достаточно неловко и даже грешил излишней застенчивостью — то действия Евпсихия Алексеевича и у самого Евпсихия Алексеевича вызвали бы нарекание, но сейчас им овладел пытливый кураж. Внутри гроб действительно оказался пуст, лукаво гладок и уютен, обладая притяжением сонного тепла.

— Собственно говоря, дело обстоит так. — недолго думая, решил Евпсихий Алексеевич, ещё раз приподняв гроб и убедившись в его доступной лёгкости. — Избыток положительных эмоций невольно притягивает к себе оппонентов, будь то торичеллиева пустота или бандитский кулак, размером с экое-нибудь парадное антре, после встречи с которым начнёшь всю жизнь автобусам улыбаться. Тем и прекрасен мир, что непредсказуем, и непредсказуем даже в мелочах, а от выверенной скуки люди дохнут. Однако, я свою толику увечья безусловно получил, и в качестве компенсации за моральный ущерб, имею право утащить гроб с собой. Присвоить чужую вещь, полагая, что она ничейная.

Зачем Евпсихию Алексеевичу понадобился подозрительно-найденный гроб — этого Евпсихий Алексеевич не смог бы точно объяснить никаким образом, но он взвалил находку на плечо и воровской рысью отправился домой, благо бежать было недалеко. В тесноватой квартире ему пришлось погрустить о собственной бедности, и даже поругаться с самим собой на эту скользкую тему, и даже возникло желание выбросить гроб из окна, поскольку не находилось ему в доме местечка, но окно и навело Евпсихия Алексеевича на дельную мысль. Гроб сию же минуту расположился на длинном подоконнике, который до этого занимал в царственном единовластии взъерошенный кактус.

— Ничего, брат, постоишь на холодильнике, здесь тоже простор. — сказал Евпсихий Алексеевич кактусу, отношения с которым были достаточно дружеские, впрочем, и возражений от кактуса он не ожидал.

Несомненно, что гроб определился на место очень своеобразное, очень утилитарное, но зато смягчающее саму мрачную сущность предмета, что вызывало у наблюдателей шутливую лёгкость и индифферентность. Приятели Евпсихия Алексеевича с оптимистичным равнодушием восприняли наличие гроба на подоконнике, не очень пытались и озоровать, примеряя на себя роли усопших, дабы постигнуть некоторую суть настроения пребывания в гробу и особую чувствительность тела. «Что за радость в уменье притворится мёртвым? — весело брюзжал хозяин. — Куда сложней притворится самоудовлетворённым живым.» На что приятели отвечали поддатой истиной про неизбежность смертного часа, и указывали на ночные заоконные пейзажи, щедро инкрустированные звёздами, уверяя, что ничто не вечно под луной. Собственно, и луна за окном не слишком гримасничала, когда притрагивалась к гробу осторожным подслеповатым светом; осторожным, словно шварканье селезня у гнёздышка возлюбленной. Вот только несколько барышень — эпизодически посещающих квартиру Евпсихия Алексеевича и умозрительно размышляющих на тему женитьбы — не воспринимали гроб как шутку, и уж тем более как абстрактно-психологический элемент декора, а высказывались выражениями невинно-грубыми. «Если только, Евпсихий, ты его плотно занавесишь, когда мы к тебе в гости приходить будем — тогда, пожалуй, пусть и гроб стоит на подоконнике, мало ли мы разных странностей у себя на работе повидали.» — предлагали девушки, на чём Евпсихий Алексеевич с ними и соглашался. Впрочем, самая занудная кандидатка в невесты, постановляющая для себя добиться свадьбы не мытьём так катаньем, при обнаружении гроба вознамерилась опуститься до визгливых протестующих восклицаний, чего Евпсихий Алексеевич допустить не мог, и прогнал барышню вон.

— Ишьтыподишьты: невенчанная, а как изгаляется! — съехидничал Евпсихий Алексеевич.

Таким образом месяц шёл за месяцем, все странноватые обстоятельства находки сглаживались временем и бытовыми неурядицами, а тот факт, что беспредметная скука всё более и более западала в душу и нагнетала щемящую тоску, Евпсихий Алексеевич воспринимал, как нечто закономерно-возрастное. Кому из тех, кто перешёл за тридцатилетний рубеж, не знакомы унылая задумчивость, относительно миросозерцания, и тусклый сарказм, оценивающий явления туманные и циничные?.. Правда, у Евпсихия Алексеевича эта скука развивалась слишком остро, слишком болезненно, что ли, с трещинками бытовой маниакальности — когда при взгляде на кухонный нож, хочется кого-нибудь пырнуть этим ножом, не исключая и себя. Евпсихия Алексеевича принялись посещать раздумья о смысле бытия, причём раздумья весьма развёрнутые, составленные из многочисленных пунктов и подпунктиков, причём атеизм в этих раздумьях определённо главенствовал. Казалось, что закончилась не только одна из глав бесполезной скучной жизни, но и сам конец существования прорисовывался с фаталистической определённостью, не предлагая ничего цельного взамен.

— Что же такое — форма и содержание? — мучил Евпсихий Алексеевич вопросами своих друзей и подруг, пока они вконец с ним не рассорились и не разбежались. — Что такое симулякр — с некоторой намеренностью определяющийся как нomo sapiens, но впоследствии разрушающий всю индивидуальность, поскольку даже сильнейший выживает в стаде, а не в одиночку?.. А кто такие — перебежчики из стада в стадо, из бытия в бытиё, из — скажем наконец — реальности в реальность?.. Что такое — перерожденцы, если забыть, что они тоже люди и желают человеческого к себе отношения, и если попробовать насильно выкопать их звериную сущность?.. Слишком просто я жил — да и продолжаю жить до сегодняшнего дня — чтоб постигнуть все эти вещи, подвести нравственные итоги, слишком примитивно я скользил по поверхности, не видя ничего в глубину, даже на сантиметр от себя. Что мне теперь с собой делать — пока не понимаю, но полагаю, что мне надо что-то с собой делать, что-то радикально менять.

В один из таких душевных надрывов, Евпсихий Алексеевич и обратил внимание на подзабытую давнюю находку, прищёлкнул пальцами, осеняя себя внезапной идеей, решил поступить, словно пчёлка, взимающая дань с душистого цветочка. «Не было ничего случайного в тот раз, когда я рухнул в кусты. — решил Евпсихий Алексеевич. — Всё было закономерно и точно соответствовало той лукавой системе вещей, в которой я рабски прозябаю. Мною двигал фатум, способный преподнести непочатый материал для исследования девиантных состояний.» Затем Евпсихий Алексеевич стащил гроб с подоконника и установил на стол, дабы покорно возлечь в него, закрыться крышкой поплотней, и возлежа таким образом, на манер неподвижного чурбана или иной бессмысленной аллегорической фигуры, попробовать что-то понять в самом себе, раскрыть сакральные силы или их подобия, каким-то образом убедить себя в необходимости продолжать жить дальше с бравурной лёгкостью. Почему-то Евпсихий Алексеевич хотел для себя жизни лёгкой и непредприимчивой.

— Бывает и такое, что человек живёт себе и живёт при полном удовольствии, и на орехи ему практически не достаётся — так только, если по нелепой случайности. — вдруг услышал Евпсихий Алексеевич радушный и слегка доверчивый женский голос, который вполне мог принадлежать юной хорошенькой девушке.

— Что?? — вздрогнул Евпсихий Алексеевич.

— Я знаю, например, что вы по зубам получали, и неоднократно, да только это не убавило в вас лёгкости. — сообщил женский голос. — Безмятежное существование для вас — это что-то вроде физкультурно-оздоровительных экзерсисов; здесь вы похожи на любого человека, кого только не возьми для примера. Но ведь так не может продолжаться вечно. И вот однажды, когда ни что не предвещает беды, человек просыпается в собственной постели, окружённый столь невероятным количеством напастей, что в пору в петлю лезть. Или ещё хуже, если он просыпается не в собственной постели, а в какой-то халупе на окраине города, и даже совсем не просыпается — бывает и такое.

Голос звучал в непосредственной близости от Евпсихия Алексеевича, могло показаться, что он находился непосредственно в самой голове Евпсихия Алексеевича, что могло быть вызвано грустными психическими отклонениями, если б не миллион самовзрывающихся и бешено снующих мыслей, овладевших нашим героем, когда он убедился в натуральности этого голоса.

— А, ну конечно. — произнёс Евпсихий Алексеевич. — Очередная невеста зашла в квартиру без спроса, увидела, как я в гроб укладываюсь, а теперь шалит. Нет, голубушка, со мной много не пошалишь, плохо ты меня знаешь.

— Извините, Евпсихий Алексеевич. — продолжил вещать девичий голос в слегка занудной и смиренной манере. — Я и в правду недостаточно хорошо вас знаю, а уж вы меня тем более не знаете, и наш разговор мне следовало бы начать со знакомства. Хочу вас сразу предупредить, чтоб вы не покидали пределы гроба, поскольку слышать меня возможно только находясь внутри. Слишком долго разъяснять такие банальные мистические императивы взрослым живым людям, но мертвецам здесь всё понятно. Как дважды два.

— Каким мертвецам? — насторожился Евпсихий Алексеевич.

— Да вот получилось так, что вы со мной разговариваете, а я нынче такая, что мертвей некуда.

— Аааааа!! — завопил Евпсихий Алексеевич и, сшибая лбом крышку, вылетел из гроба, чтоб одним прыжком очутиться у двери, схватить табурет и приняться им помахивать, угрожая невидимому врагу. — Не может быть у меня в доме чертей, я в них не верю.

Как и было обещано — голос не звучал вне пределов гроба, и Евпсихий Алексеевич, привыкая к знакомой домашней тишине, быстро успокаивался, ворошил скудные волосёнки на голове и уверял себя, что маленько заснул, находясь в уютной гробовой атмосфере, а оттого ему и примерещилось не пойми чего. «Хотя, от приятелей своих тоже можно каверз ожидать — изобретательны они на редкость. — постукивая зубами, улыбнулся Евпсихий Алексеевич. — Да со мной такие шутки не пройдут, я и на непререкаемую суровость горазд.» Евпсихий Алексеевич воротился к гробу, решительно приподнял его и встряхнул, обстучал бесцеремонным кулаком со всех сторон, пошарил обеими ладонями по всем его уголкам, пытаясь найти хоть какую-нибудь щель или подленькое радиотехническое устройство миниатюрных размеров, разъясняющее явление голоса, но ничего не обнаружил. Тогда он опустил в гроб голову и прислушался. Первые секунды Евпсихий Алексеевич слышал только расточительный, непрожёванный шум в ушах, но затем разобрал и кривоватые слоги, призывающие его имя несколько печально и мучительно.

— Не может быть. — твёрдо решил Евпсихий Алексеевич, проследовал на кухню, где залпом выпил стакан воды, а затем и ещё один стакан, а затем и съел представительный кусок колбасы. — А если всё-таки такое может быть, то я в это поверить не могу.

Евпсихий Алексеевич дожевал колбасу, вернулся к гробу и снова опустил туда голову, напрягая слуховое внимание как можно сильней.

— Залазззззь… залазззззь… ты всё узнаешшшшь… — грустно вещал голос из гроба, явно не желая потерять собеседника.

— Короче говоря, я поступлю так. — обратился Евпсихий Алексеевич к невидимой обладательнице загробного голоса. — Я вновь залезу в гроб и накроюсь крышкой, чтоб послушать, что будет дальше. Но заверяю клятвенно, что если хоть на чуточку… — Евпсихий Алексеевич изобразил пальцами весьма незначительную чуточку. — Если хоть столечко почувствую угрозу своей жизни, то немедленно изрублю этот чёртов ящик в щепки и сожгу где-нибудь на помойке. Можете в этом не сомневаться, дорогая девушка — или кто вы там такая!!

Евпсихий Алексеевич грозно кашлянул, немножко привёл себя в порядок — быстренько причесался и заправил в штаны рубашку — уверенно перекрестился слева-направо (но не помня в точности, по-православному он выполнил этот жест или по-католически — а католиком в эту минуту он точно быть не хотел — перекрестился и справа-налево), после чего возлёг в гроб и закрылся крышкой.

— И что вы хотите мне сказать? — торжественно вопросил Евпсихий Алексеевич у голоса. — Здрасьте!!

— Добрый день, Евпсихий Алексеевич, я очень рада, что вы меня послушались. — незамедлительно ответил девичий голос, стараясь быть мягким и сиротливым. — Я сразу представлюсь, чтоб вам было удобней ко мне обращаться. Меня зовут (или звали — пока я была жива — уж как хотите, так это и понимайте) Анна Ильинична Зарницкая. Я умерла в возрасте восемнадцати неполных лет ровно четверть века тому назад, и померла при настолько загадочных обстоятельствах, что и тела моего не было найдено и захоронено, а неприкаянная душа моя не смогла с миром отойти в мир иной. Ей необходима справедливость. Даже не возмездие, а элементарная справедливость, близкая к Истине.

— Но если вас не захоронили, то откуда взялся этот странный гроб, из которого вы изволите вещать? — напрягся Евпсихий Алексеевич.

— О да, этот вопрос очень важен для продолжения нашей беседы, но тут мы сталкиваемся с областью излишних человеческих чувств, с родительской — можно сказать — коллизией.

— Коллизией?

— О да, можно сказать и так. Мои несчастные родители приобрели этот гроб, в качестве некоторой символики, позволяющей им горевать и лить слёзы, по примеру всех прочих родителей, чьи дети рано умерли. Но все прочие родители совершают этот обряд на кладбище, на маленьких удобных скамеечках у могильных холмов. А моей могилки на кладбище быть не может, поскольку труп не найден, и даже смерть официально не признана. И вот, спустя некоторое время, родители обзавелись гробом, наделив его некоторой эманацией меня, благодаря чему и получили свою толику родительской утехи, а я получила возможность вещать и требовать справедливости.

— Ваши родители просто купили гроб, чтоб с его помощью фрустировать о вас почём зря?..

— Да, он также покоился на столе в моей комнатке, и постороннему взгляду не бросался в глаза.

— И ваши родители слышали ваш голос, имели радость общения с вами?

— Увы, нет. — вздохнула девушка. — Даже моей крайне любопытной маменьке не пришла мысль засунуть голову в гроб (на что внезапно решились вы, любезный Евпсихий Алексеевич), и я напрасно оттуда взывала, используя все возможности потусторонних сил. Но вот однажды пришло время и мои несчастные родители померли, а некоторое количество дальних родственников прибрали вещички из квартиры к своим рукам, предложив дяде Пете вынести гроб на помойку.

— Дяде Пете??

— Это очень дальний родственник из Армавира, он согласился вынести гроб на помойку в обмен на пару замечательных серебряных подносов, и получил эти подносы вместе с костюмом-тройкой, который мой папенька, кажется, так ни разу и не носил; но вы сами убедились, Евпсихий Алексеевич, что до помойки он гроба не донёс, а выбросил в кусты липовой аллеи.

Евпсихий Алексеевич в этом убедился.

— Я всегда недолюбливала гражданскую самобытность нашего человека, его бытовое сознание — если можно так выразиться… Это всё больше смердяковщина и деинтеллектуализация, я так считаю.

— Очень даже может быть. Однако, возможность вещать из самых недр потусторонних миров через гроб — это что-то с чем-то. Не помню, чтоб кому-нибудь из спиритов приходило в голову использовать гробы. Использовали некие вещички покойника, некие предметы гардероба, а то и локоны волос или кусочки ногтей… Но чтоб общаться с покойником через гроб самого покойника (пускай даже в достаточно символическом факте) — это попахивает трагифарсом.

Девушка вздохнула с тем лёгким, едва сдерживаемым стоном, после которого иные девушки принимаются безутешно плакать.

— Однако, оставим гробы в покое, а возьмёмся решительней за вас. Отчего вы умерли четверть века назад? Я могу догадываться, что причиной вашей смерти послужило убийство?.. — спросил Евпсихий Алексеевич, всё более проникаясь несчастиями девушки, и желая ей помочь по мере сил.

— Да, скорей всего меня убили, и лично я в этом не сомневаюсь, но официально считается, что я пропала без вести, поскольку тело не было найдено, а пять подозреваемых юношей ни в чём криминальном не признались, и уголовное дело закрыли.

— Простите. Насколько я понимаю мистическую сторону вопроса, душа не может не осознавать, каким образом она покинула мир. Если тело убивают — душа это уразумевает, даже запечатлевает по сути, и пускается в свой заветный путь по чёрному тоннелю, уводящему либо в Эдем, либо в Тартарары, в которые — признаться честно — я до сих пор не очень-то и верил.

— Но откуда вы можете всё это знать про душу и её заветные пути?

— Как откуда?

— Ну, откуда??

Евпсихий Алексеевич попробовал потереть кончик носа, что в обычных условиях ему помогало сосредоточиться на мысли, но возлежа в гробу, ему не удалось дотянуться рукой до носа.

— Я знаю, потому что кое-что читал по этому вопросу, а до кое-чего допёр и собственным умом.

— Но ведь нельзя же рассуждать о столь загадочных сферах без личного опыта?..

— Напротив!! Личный опыт может и помешать объективному рассмотрению явления, поскольку внутренние проблемы и комплексы преисполнены упрямого лжемудрия. Личный опыт если что-то и постигает без проблем и приближается к истине, так это будут пути экзальтации — вплоть до заворота кишок — а вопросы мистического свойства могут только запутаться в самих себе, вопросы потустороннего требуют трезвого взгляда со стороны.

— Но ведь мудрецы говорят даже врачу: исцелись сам!.. разве не личный опыт оправдывает все перипетии существования, иногда и наказуя самого себя шлепками и щипками? разве можно верить в то, чего не осознаёшь, или знать о том, чего не можешь понять?..

— И опять же скажу вам: напротив! И даже позволю себе заметить: отнюдь!.. Ибо всецело полагаюсь на правильное распределение мыслительной работы и всяческого знания между субъектами жизнедеятельности и объектами созерцания.

Анна Ильинична, кажется, щекотно хихикнула, словно добрая мамаша на скамеечке у детской площадки развеселилась над неразумностью своего малолетнего дитя и пригрозила ему пальчиком.

— Хорошо, допустим, про загробные Тартарары я ничего не понимаю, но вот вы почему ничего не знаете про происшествия нашего мира, к тому же касающиеся непосредственно вас?.. — обиделся Евпсихий Алексеевич на смех Анны Ильиничны. — Как свершилось с вами то несчастье, после которого вы якобы пропали без вести, а в реальности пребываете душой в совершенно непостижимом месте, а голосом — в гробу, купленном маменькой и папенькой?

— Об этом мне и хотелось вам рассказать, и я буду насколько возможно коротка.

— Будьте предельно коротки, оперируйте одними лишь фактами. Я слушаю.

— Четверть века назад я была несколько простодушной и причудливой девушкой, совсем недавно вырвавшейся из-под невразумительной родительской опеки, даже слегка взбунтовавшейся от этой опеки, и поругавшейся с родителями, но вовсе без наличия разбитных мыслей и страстей. Мне нравилось дружить с мальчиками, мне нравилось отдыхать в мальчишеских компаниях, но прослыть гулящей девушкой я не могла, ибо не являлась таковой. Что конечно и раздражало мальчиков и излишне возбуждало их залихватские фантазии, но я — повторюсь — в некоторых вопросах была слишком простодушна.

Евпсихий Алексеевич хмыкнул.

— Собственно, я хотела просто влюбиться в какого-нибудь парня, и наладить с ним семейную жизнь, и уже принялась влюбляться в некоего Шершеньева — мальчика очень красивого и умного, и во многом независимого, и именно потому поглядывающего свысока на других девушек, которые иногда вовсе беззастенчиво увивались вокруг него. И вот какова же была моя радость, когда на совершенно дурацкий праздник 23 февраля этот Шершеньев пригласил меня к себе на дачу, пообещав весёлую компанию и вкусных шашлыков. Я согласилась сразу, и даже толком не расспросила, где находится эта дача, и кто будет с нами на этой даче, а просто побежала домой, приоделась как-то так, чтоб было и симпатично и не зябко. А затем Шершеньев и ещё четверо парней заехали за мной на такси, и мы поехали к нему на дачу.

— Вы не запомнили дорогу на дачу?

— Нет. Я и не пыталась её запомнить, поскольку за всё время пути Шершеньев и другие парни веселили меня, без умолку общались и тискались, водитель им даже пару раз сделал замечание, впрочем, не очень сердито. Молодость есть молодость.

— А тех четверых парней, кроме Шершеньева, вы помните?..

— Да, я их помню, потому что они частенько гуляли вот этой своей вызывающей и притягательной компанией, а с некоторыми я была знакома, хотя очень и очень коротенько. Например, был парень по фамилии Свиристелов, которого постоянно можно было наблюдать рядом с Шершеньевым — они явно приятельствовали, а то и крепко дружили, такое часто бывает с двумя парнями, когда про них говорят «не разлей вода». Также я запомнила Головакина и Феофанова — тоже вполне себе симпатичные парни, любители весёлых шуток, правда у Феофанова был несколько надменный взгляд из узеньких глазёнок, даже не надменный, а с прискорбной иронией что ли, и не очень приятный, честно говоря… Головакин, например, называл его «взглядом, как у винтовки с оптическим прицелом»; сам Головакин казался очень щедрым и добродушным человеком. Ещё был совсем мне незнакомый паренёк, которого они все называли по фамилии Сердцеедский, но я не думаю, что такая фамилия есть на самом деле, я всегда смеялась — ну так, разумеется чисто по-девичьи смеялась — когда они к нему обращались: Сердцеедский, расскажи-ка нам что тут да как, растолкуй что тут то да сё, типа ты у нас здесь самый умный!.. Смешная фамилия, такие вряд ли бывают. Это тоже был очень симпатичный парень, и действительно очень умный, и явно пользовался уважением, поскольку все остальные, хотя были и отъявленные шутники и за словом в карман не лезли, всё-таки на Сердцеедского обрушивали значительно меньшую часть проделок, чем на самих себя. Одно могу сказать совершенно точно про дачу: она находилась на окраине города, и добрались мы до неё от моего дома (а мой дом находится, как вы, наверное, уже догадались рядом с той самой липовой аллеей, где вы обнаружили гроб, выброшенный дядей Петей) за полчаса с небольшим. Кстати, неподалёку находилась железнодорожная линия или даже станция, поскольку я отчётливо помню свист локомотивов и перестук колёс.

— И вы сразу принялись пить и гулять на даче? то есть совершать всё то, что у молодёжи называется отдыхом?..

— Да, именно этим мы и принялись заниматься, и это было очень весело, поверьте. И я очень быстро стала пьянеть, поскольку никогда не злоупотребляла алкоголем, и не была к нему приучена, и кажется принялась вести себя чуть-чуть развязней обычного. А очень скоро и потеряла соображение, вернее ту его часть, которая отвечает за память. Коротко говоря: я совершенно не могу сообщить, что со мной происходило после того, как я чересчур выпила.

— А больше на даче никого не было? Только вы и пятеро парней?..

— Да, именно так, больше никого не было.

— Давайте ещё раз сверимся с их именами, если я правильно запомнил. Шершеньев… Сердцеедский… Головакин…

— Свиристелов и Феофанов.

— И больше никого?

— На моей памяти — никого.

— Это упрощает мою задачу. — Евпсихий Алексеевич ещё раз попробовал дотянуться рукой до кончика носа. — Как бы не старались пять человек, сговорившись заранее, врать об одном и тоже, они всё равно начнут путаться в показаниях.

— Это в том случае, если следователь заинтересован в поисках Истины, а не просто хочет поскорей закрыть дело…

— Итак, вы переборщили со спиртным и перестали осознавать, что с вами происходит. Значит, вы совсем не помните, как эти парни распоясались, понизили планку респектабельности и стали выказывать стремления вступить с вами в половую связь?.. Вы помните хотя бы нескромные шуточки на эту тему, какие-либо намёки?..

— Ну как вам сказать: шуточки… шуточки, конечно, были, но они были очень незатейливы и не грубы, такие шуточки обязательно должны быть и будут, если в компании парней находится девушка. Но я совершенно точно не приметила грубых приставаний или таких, знаете, обжималок в уголке, или непристойных пощипываний за попу, что очень нравится делать некоторым парням, уж не знаю почему. Мы просто жарили шашлыки на улице — благо было достаточно тепло, пили сухое и очень приятное на вкус вино, и я быстро пьянела.

— Парни говорили, почему они не пригласили в гости других девушек, а только вас одну?

— Да, конечно, тут всё дело в Шершеньеве — именно он пригласил меня на дачу, когда как парни раньше договаривались, что будут гулять впятером, что девчонки только всё испортят, поскольку зимой очень трудно создать благоприятные условия для отдыха на плохо отапливаемой даче, и девчонки будут канючить и капризничать.

— Вы же не канючили и не капризничали, а только веселились?

— Насколько я помню — да. Веселье никогда не было для меня фетишем, но тут меня, кажется, чересчур понесло. А затем я совсем опьянела и больше ничего не могла запоминать, и это-то всё и закончилось трагедией.

— Да уж. — построжел голосом Евпсихий Алексеевич. — Мы приступаем к самому важному моменту вашей истории. Рассказывайте всё очень внимательно, не упуская ни одной важной детали, но и не слишком затягивайте рассказ.

— Представляете, Евпсихий Алексеевич, что я совсем не буду затягивать свой рассказ, а скажу, что когда я опьянела и перестала осознавать происходящее — тогда я почувствовала в себе нечто подобное долгому нудному звуку, словно пытающемуся вырваться из замурованного подвала, и это было настолько долго, что я даже не пыталась и понять, как и чем можно соединить этот звук с понятием времени, а затем в сознании появился очень бледный, туго расширяющийся круг, который мгновенно ассоциировался у меня с болью и словом «карачун». И я уверена, что в этот самый миг этот самый «карачун» для меня и наступил: то есть, в этот миг я померла. Это было одновременно и жутко, и сладостно, и невыносимо больно от того, что я уже ничего не могу с собой сделать, но и бесконечно утешительно, что не надо больше делать ничего, чего не хотелось бы с собой делать. В своём новом состоянии я не могла владеть той плотью, которая — скажем так — являла из себя парализованную субстанцию, но я очень хорошо постигала духовную материю, весь накопленный душевный опыт, продвигающийся между тёмных пятен, одним из которых и являлась причина моей смерти. Поначалу я не очень и пыталась как-то освободиться от этого парализованного состояния, хотя, конечно, и грустила о том, что не могу проследовать дальше — в миры, более счастливые и деятельные, но однажды я увидела перед собой некое создание, которое у меня незамедлительно ассоциировалось с ангелом, хотя оно и не имело ничего общего с теми изображениями ангелов, к которым мы все привыкли, и я спросила у него: почему мне не дано проследовать дальше?.. И ангел ответил голосом достаточно аллегорически-назидательным, но с сочувствием, что до тех пор, пока не установится Истина, касающейся моей смерти, с точным определением либо моей вины, либо вины иных людей, я не смогу покинуть временно данную оболочку, дабы проследовать в дальнейший путь и найти в конце концов вечное сладостное успокоение. Эти слова повергли меня в неописуемое горестное состояние, я готова была разорваться от снедаемой тоски и бессилия, и я вновь провалилась в небытиё, в беспамятство, и даже вовсе не полагала из него выбраться. Но вот три года назад мои папенька и маменька приобрели этот гроб, отчаявшись дожидаться каких-либо вестей от меня, установили гроб в моей тихой комнатке, чтоб таким странным способом сублимировать своё общение с любимой дочерью. И только тогда я очнулась — некоторым совершенно неописуемым образом и находясь в столь же совершенно неописуемом состоянии, близком к душевной парализации — очнулась, пребывая в загробном миру, который вы уже назвали очень точно — Тартарары. Мне было одиноко и тоскливо, единственными собеседниками являлись грустные чертенята, озабоченные беспрестанной работой и только умеющие, что жаловаться на свою судьбу. А уж таких жалоб и у меня самой с лихвой хватало, и чертенята только нагнетали безысходность. Но вот вчера передо мной явился тот же самый ангел, с которым я разговаривала несколько лет назад, и торжественно поведал, что пятеро мужчин, возможно повинных в моей смерти, уже умерли и теперь находятся здесь же. Ибо нет явной Истины и на их счёт, дело 23 февраля покрыто мраком, и тут, конечно, надо бы всех порасспросить хорошенько, разобраться «от и до», чтоб злодей получил по заслугам и низвергнулся в пучину вечных мук, а жертва проследовала в миры обетованные.

— То есть, вы хотите сказать, что и служителям загробных миров неизвестны обстоятельства вашей смерти? — опешил Евпсихий Алексеевич, впрочем, посчитавший, что его кто-то сильно хочет обдурить.

— И я не могла поверить услышанному от ангела, но он явно не шутил. Он просто попробовал мне объяснить, что если бы всякое движение на земле — несущее трагедию или радость — возможно было бы досконально запечатлеть, то была бы возможность и куда как более полезная: останавливать событие на уровне зачатия, пресекать в самый начальный миг задумки любое бесполезное злодейство, предотвращать грехопадения и не позволять катастрофам уносить жизни ни в чём не повинных людей. Но ангел мне попробовал объяснить, что у них таких возможностей нет. Всё гораздо хуже, чем мы себе представляем, пока живём на земле.

— Вон оно что. Кажется, я эти обстоятельства хорошо понимаю, поскольку и сам о чём-то таком догадывался. Мне бы пообщаться с этим ангелом, но только не в том месте, конечно, где вы пообщались, мне бы где-нибудь здесь…

— Не уверена, что здесь это возможно.

— Думаю, что это совсем не возможно, но возможно другое. Возможно помочь вам. Итак, смерть ваша загадочна, лица — возможно виновные в вашей смерти — за это время и сами успели помереть, и теперь населяют миры Тартарары, и чтоб всё это собралось в единый мозговой центр и завершилось Истиной, мне нужно расследовать дело 23 февраля и поставить точку.

— Да! — воскликнула Анна Ильинична. — Расследуйте и поставьте точку!!

Евпсихий Алексеевич торжественно кашлянул.

— Но вы уверенны, что умерли именно тогда — на празднование 23 февраля, что случилось четверть века тому назад?

— Странный вопрос. А когда же ещё?..

— То есть, вот вы напились на этой дурацкой даче и обеспамятовали — и всё!! больше ничего в своей жизни не помните?..

— Ни секундочки. Ничего.

— И нудный звук, который сопоставился у вас со словом «карачун», это не столько кусочек памяти, сколько ощущение, что чем-то таким ваша память должна была уплотниться?

— Получилось так, что память была сама по себе, а я сама по себе.

— Но уверены, что не просто померли, скатившись кубарем с крылечка и ударившись головой об лёд, а в результате совершённого насилия на 23 февраля?

— А когда же ещё я могла помереть?? И если надо мной не было совершено насилие, а я просто свались с крылечка, то какой тогда был смысл прятать моё тело?

— А вы считаете, что ваше тело было спрятано, поскольку его не нашли?

— Либо плохо искали одни, либо другие хорошо спрятали — потому и не нашли.

— Ну да, ну да… — пробормотал Евпсихий Алексеевич. — Ну да… И вот ведь что ещё удивительно: что за такой относительно короткий срок все пятеро парней умерли. А отчего?..

— Не могу знать.

— Не можете, конечно, не можете знать, я просто так спрашиваю… Но что же вы от меня хотите? Я не могу проникнуть в архив прокуратуры, чтоб заняться чтением вашего уголовного дела и понять, много ли вранья было в показаниях всех этих Шершеньевых и Свиристеловых.

— Вам и не нужно проникать в архив прокуратуры. — Анна Ильинична загадочно промолчала. — Вам нужно проникнуть в Тартарары!..