Ком глистов

Алексей Немоляев

Эта рукопись была найдена при довольно странных обстоятельствах. Когда Фролов и Денисов преследовали неуловимого убийцу (их приключения я подробно описал в цикле романов «Когда овцы станут волками»), они наткнулись в покинутом антарктическом убежище на стопку исписанных листов за авторством потокового ученого Люциуса Шнитке. Фролов попытался разобраться в этом, не побоюсь этого слова, манускрипте, однако быстро потерял к нему интерес…

«Ком глистов»

автор — магистр потоковых наук Люциус Шнитке.

Посвящается моей любимой и единственной дочери Элеоноре.

«Дальние путешествия — это не только

открытие новых земель и культур,

но и погружение в саму суть жизни,

где каждый шаг на чужой земле

раскрывает новые грани собственного бытия.»

Эрнесто Арчи, 16707 год,

Эра Дракона

Мы сидели на кухне. Дверь на лоджию была открыта, оттуда доносились звуки дронов доставки, мелких доходяжных роботов, летающих туда-сюда, без какого-либо смысла и привязки к тонкой линии продавец-покупатель. Я хотел закрыть эту дверь и погрузить полутемную комнату в глухой вакуум беззвучия, какой бывает при встрече двух холодных сердец. Но ее ступни, прекрасные ступни, лежали на моих коленках и придавливали меня к обитому дерматином стулу.

Мне нравились ее ступни. Мои грубые пальцы лапали ее икры, заглядывали под короткую оливковую юбку. На ней не было трусов. В параллельном Петербурге стояла сумасшедшая жара, и я вполне понимал, почему она не надела ни лифчика, ни трусов. Жара такая, что плавился асфальт. У вас тоже такое бывает.

На левой лодыжке — тонкая золотая цепочка. Загорелая кожа молодой шлюхи лоснилось от пота. Мой член встал, я схватил ее за шею, другой рукой расстегнул ширинку, и заставил ее сосать. Она наметила сопротивление, как бывает у художника — крохотный неброский мазок, ни к чему не обязывающий, и быстро взяла в рот. Черт! Ее зубы! Неужели никто не научал ее сосать?

Через три минуты мне все это надоело, я поднялся со скрипучего стула, смазал слюной ее дырку, попытался вставить, но член умер. Такое тоже бывает. С возрастом все чаще и чаще.

Но вообще рассказ не об этом. Да, я люблю хорошенько потрахаться, люблю, когда телка садится мне на лицо и начинает елозить мокрыми губами по моей физиономии, люблю, когда мне отсасывают, да так, чтобы семенная жидкость посредством глотательного рефлекса оказалась у нее в желудке и прошла через ее кишечник, наружу, туда, где моей сперме и место.

Господа! Господа! Черт вас подери! Тишина! Тишина! Дайте мне сказать! Дайте сказать! Со времени большого бума сколько прошло? Сколько прошло, я вас спрашиваю! Десять лет. Десять долгих лет, за которые мы, как последние жители этой проклятой земли, должны были все восстановить. Тишина! Тишина! Понимаю, что все восстановить невозможно, но мы обязаны были попытаться. Хотя бы попытаться. И что в итоге? Пир во время чумы. Пьем, трахаемся, дожираем последнее. Что мы будем делать, когда закончатся наши запасы? Год или полтора мы еще протянем, но что дальше? Земля перевернулась десять лет назад. Время пошло вспять.

Но мы-то, мы-то продолжаем жить в неперевернутом мире, господа! И мы должны продолжать пытаться вырастить еду. Нам жизненно необходимо пытаться. Пытаться, господа! Иначе скоро нам всем конец!

А мы что? Мы решили избрать единый язык. Этот чертов эсперанто. Я, хоть я китаец, я согласился. Хорошо, мы можем разговаривать с вами на одном языке. Но что дальше? Почему мы закрыли все свои лаборатории после первых неудач с выращиванием еды? У нас даже генов домашних животных в распоряжении не осталось. Одна только гречка осталась, и мы ей давимся уже третий год подряд. Почему мы не оставили генов других культур? Ладно. Хорошо. Гречка. Надо искать пути, надо понять, как нам выживать дальше…

Я так и не понял, чего хочет этот придурок. Вроде выращивать что-то неперевернутое. Ну так выращивай, идиот. Кто тебе мешает. Вот только лучшие умы этого неперевернутого мира бились над этой задачей пять лет. Не спали почти. Не жили своей жизнью. Проводили все время в лабораториях. Но росток как превращался в семечко, так и продолжает превращаться. И ты с этим ничего не сделаешь. Ничего. Ты понимаешь меня, моя дорогая. Кто мы такие, чтобы заставлять человека тратить последние годы жизни на сущую бессмыслицу. Кто мы такие. Мы уже не выживем. Самые последние долбаные людишки, которым в начале их пути казалось, что они особенные. Мы уже никак не выживем. Зато все баночки чистенькие, ни единой крупицы ржавчины. И все чистое. Как думаешь, доживем мы до того момента, как рак нашего старого Альфонса совсем рассосется. Вот кому уж точно повезло, так это ему. И другим смертельно больным. Готовились уже помирать, но не тут-то было, а. Поживи еще лет десять. Только я никак не могу понять, почему мы-то не молодеем. Вроде, если думать логически. Хотя, как тут можно думать логически.

Большой бум, представляешь, сладкая. Не просто большой. Огромный бум. Бум, который накрыл весь мир. Две тысячи, дай бог памяти, триста шестьдесят четвертый год. Конец истории человечества. Есть такая книга «Конец Европы», знаешь, дорогая. А это можно было бы написать книгу «Конец человечества». Ну как человечества. Человечества в нашем, неперевернутом понимании.

Ну ты совсем у меня глупенькая. Глаза у тебя красивые, но такие пустые. Его ведь, почти не осталось, этого рецессивного гена нейрогаза, отовсюду его вывели. А тебе, вот. не повезло. Или повезло. Ничего не помнить. Все сразу же забывать.

За это, наверное, я тебя и люблю. Помнишь, ты мечтала доехать до Аляски. Нет, не помнишь. Там холодно, как в аду. Я говорил тебе это. А ты говорила, что все равно хочешь туда. Если уж умирать, то на воле. У тебя почему-то воля и смертельный холод оказались синонимами. Наверное потому, что твой долбанутый папашка держал тебя в рабстве на ферме в Техасе. И теперь ты не чувствуешь себя свободной, в этих домишках, огороженных десятиметровым забором. Хотя, от кого теперь прятаться. Теперь уж точно все померли. Одни мы остались на земле.

Марк Туллий был тем еще извращенцем. Он был назван в честь великого императора, и порядочно порочил это прекрасное имя. В то время как его знаменитый тезка толкал внушительные речи в сенате, неизвестный Марк Туллий, упившись неразбавленного вина, (исключенный по требованию законодательства эпизод).

После того, как курчавый белобрысый мальчишка (исключенный по требованию законодательства эпизод), и стер легким движением кисти проступивший на лбу пот, Марк Туллий перевернулся на спину и тут же уснул. Боги навеяли ему сны о странном месте. Что это было, Марк Туллий не мог понять. Странная маленькая комната, темная маленькая комната, в центре которой расположился некий саркофаг. Но Марк Туллий, будучи во сне, почему-то понимал, что это нисколько не саркофаг. Было что-то пугающее в этом большом предмете. Саркофаг (пускай так, потому что по-другому Марк Туллий его не мог назвать, потому что не мог знать название и предназначение настолько странного предмета) был раскрыт, разверзнут в пустоту потусторонней комнаты. Внутри него мерцали блестящие трубки, как пальцы мертвеца, страшные пальцы мертвеца, вбитые в стальной корпус адской машины. Марк Туллий был уверен, что это какая-то адская машина, и стоит только подойти к ней, как она убьет его, уничтожит, низведет до атомов. Поэтому он стоял в отдалении, ни в силах двинуться с места. Взгляд его был направлен в мерцающую пустоту внутренностей саркофага.

Наконец, он заставил себя обернуться: вдруг там, за спиной, в суровой блистательной тишине, покоится его смерть? Так всегда, только так всегда и происходит: смертельная опасность тиха, незаметна до той поры, как раз два три убийственность, страха нет, просто мимолетная боль, сковывающая сознание.

(исключенный по требованию законодательства эпизод).

Но позади ничего не было. Никого не было. Только густая темнота. Марка Туллия можно было бы назвать пророком. Только это был слишком молчаливый и слишком бесполезный пророк, который никогда не смог бы принести пользу своему народу. Постоянные мучительные сны одолевали его, мучали его, заставляли чувствовать страх. Его матушка, бедная старая женщина, которую он любил нежной застенчивой любовью, не могла не страдать вместе с ним. Он хотел зайти к ней, и одна только мысль, прорвавшаяся сквозь сон, сквозь непроглядный кошмар, заставила Марка Туллия очнуться. Нежные нежные руки. Материнские. Печальные. До чего же вы прекрасны.

Надо к ней сходить. Прямо сейчас.

Марк Туллий вскочил, напоролся на удивленный взгляд вспотевшего мальчишки, перед которым Марку Туллию почему-то вдруг стало стыдно, аж загорелись уши. Марк Туллий натянул красную тунику, надел сандалии на свои широкие ступни и вышел в прелую атмосферу предвечернего города. Под подошвами горячая брусчатка, лучи заходящего солнца лижут покатые крыши домов. Марк Туллий вдохнул пряный воздух. Грудь поднялась, разрослась. Разве может быть что-то прекраснее, чем медленная прогулка к любимой матушке? Он направил стопы к заветному дому. Маленьким мальчиком он гулял по тихой дремотной завесе. Молодая матушка разговаривала с ученым слугой. Она всегда была такой странной. Общалась с теми, с кем не надо бы. Верила в то, во что не надо бы. Умный слуга рассуждал о будущем, такое странное и страшное слово, о том, что ждёт империю и весь мир. Люди смогут общаться друг с другом, находясь по разные стороны великого моря жизни, как будто стоят в одной комнате. Что за вздор! Разве можно было хотя бы даже помыслить о таком кощунстве, не говоря уж о том, чтобы серьезно об этом рассуждать. Или чего только стоят нечестивые мысли о странных саркофагах, в которых.

Тут Марка Туллия передернуло. Холодный пот проступил на его лбу. Саркофаг. Надо бы серьезно поговорить об этом с матушкой и ее слугой. Этот слуга. Что-то в нем есть. Странное. Потустороннее. Будто он пришел с того света. Бледная кожа, ладони просвечивают. Он молился странные богам. Страшным богам, которых нельзя было измыслить. Тому, у кого много мозгов, много щупалец, много глаз, много рук, много мыслей, много сил, много энергии, много звуков, много языков, много шума, много мудрости, много речей, много времени, много пространства, много владений, много воды. И вот этот слуга говорил про саркофаг. Тут бы Марку Туллию остановиться и подумать. Может, эти странные сны были навеяны красочными рассказами слуги? Остановиться, подумать, подышать свежим воздухом. Подумать. И еще раз подумать. Решить, наконец, что все это не более, чем игра подсознания.

Но он не остановился и не подумал. Он шел и шел, и в нем ширилось чувство тяжелого потустороннего страха.

Он что-то знал, этот слуга. Этот раб всевеликой мысли, бесконечного всеведения. Слишком уж он не похож на остальных слуг. Слуг, заполонивших Рим, заставляющих свободных людей сидеть без работы.

Усилием ягодиц Марк Туллий втянул геморрой внутрь себя и зашёл в материнский дом. Здесь было темно, как во сне, и Марк Туллий не сразу распознал силуэт матери, разлитый по мягкому ложу. Она все еще оставалась привлекательной женщиной. Все благодаря ваннам с горячим молоком и молодым любовникам, которых она меняла, как перчатки. Богатство (их семья происходила из древнего рода патрициев) привлекает, несомненно. Но это только на первый взгляд. На самом деле мужчин влекло к ней по иной причине. Эта женщина привлекала мужчин своей инфернальной природой. Женщины, вообще, по сути своей, выходцы из жаркого ада, но некоторые — в особенности. Вот поэтому Марк Туллий их избегал. Да и, к тому же, член у него с юношества был вялым, а какая женщина будет в восторге от такого?

Матушка лежала на кровати — силуэт тонкий, рачительно выделенный белым платьем. Юбка покоится на бедрах. Она расточительна в своей любви. Царица плотского. В полутьме космического пространства она кажется молодой. Как в былые времена, когда маленький Марк Туллий подсматривал за ее мощными грудями, в замочную скважину, в томное покачивание ее наливных сосков.

Древние греки были слишком умными. Придумали трагедию и комедию. Словоблудная суета. Нужно сразу определиться с движением психических материй. От веселого к грустному или от грустного к веселому. Тогда-то уже можно понять, куда двигаться. Матушка никогда этого не осознавала. У нее всегда было все перемешано. Черти что. Комедия нападает на трагедию, а что в конце? Ложь, безумие, невнятная скорбь, ниспадающая на подлокотники.

Что привело тебя сюда, сказала она. Слова застряли у Марка Туллия в горле. Он здесь. Этот слуга. Спрятался в темноте. Чёрная туника, будто сама чернота.

Что привело меня? Я. Я просто хотел тебя увидеть, матушка.

А, вот оно что. Но. Что тебя тревожит? Я же вижу, тебя что-то тревожит.

Я боюсь, сказал Марк Туллий. И я очень устал. Я устал от своих снов. От своих бесконечных кошмаров. Что они значат? Я не понимаю.

Одному только провидению известно, что все это значит, сказала матушка. Не нам судить об этом.

Мне кажется, твой слуга другого мнения. Где ты его нашла?

Никто никого не находил. Матушка едва заметно улыбнулась. Просто иногда так происходит. Трагедии нужна разрядка.

О чем вы обычно разговариваете? Вы же разговариваете? Когда меня нет. Когда вы остаетесь наедине.

А ты уверен, что мы существуем, когда тебя здесь нет? Мы живем, действуем, пока ты здесь. Смотришь на нас незамутненным взглядом, понимаешь, что перед тобой твоя мать. Та, из чрева которой ты вылез. Или все было не так? Может, просто еще один сон, от которого ты не можешь проснуться?

Я? Я? У Марка Туллия перехватило дыхание.

Кто же еще? Ты, мой единственный сын. Живешь во сне. Помнишь ли ты, как попал сюда?

Конечно помню, сказал Марк Туллий. Я шел к тебе по дороге из камня. Дороге из камня. Дороге из камня. Дороге из камня.

Сколько прекрасных женских ножек прошло по этой дороге. Тонкие щиколотки притягивали взгляды. Все вожделели чего-то большего, чем то, до чего могли дотянуться. Люди обычно замахиваются на большой кусок, но не могут раскрыть свой рот на достаточную ширину. Вот и прохожие смотрели на эти прекрасные ножки рабынь. Тут уж нечего сказать. Ножки, и вправду, хороши. В любом обществе человеком правит животное. Хоть самые великие философы, а все равно будут дрочить. Внимание! Правильная техника мастурбации. Итак.

Обхватив член ладонью (или можно ухватиться двумя пальцами, по-аристократически), начинайте возвратно-поступательные движения. Желательно также помогать себе бедрами. Туда-сюда. Туда-сюда. Так будет приятнее. Если закрыть глаза, при некоторой доле фантазии можно представить, что трахаешь ту самую рабыню с загорелыми щиколотками. Все эти аристократки такие бледные и серьезные, что волей-неволей задумаешься об извращениях. Трудно понять, чего эти аристократки добиваются. Сами же себе хуже делают. Сидят, пьют вино и мечтают о самых извращенных оргиях. Но не могут позволить себе участвовать в них. Голубая кровь хуже чёрной чумы. Тонкие пальцы сжимались в подобострастной манере.

Ну что, господа, с победой, сказал К.

Как-то не слишком уверенно, сказал М. Конечно, с победой! Думаю, мы заслужили немного отдыха. Пойдешь в бар?

К. коротко кивнул.

Остальные ученые калифорнийской лаборатории ОНАТР потирали руки и хлопали друг друга по плечам. Все устали за этой год, слишком длинный год поисков и разочарований.

Мы создали Вселенную, которая имеет смысл для живущих внутри нее людей. А, значит, и у нас, создателей, появился смысл.

Что это за смысл такой, спросите вы.

Посмотрите на небо. Если вы из той самой версии вселенной, то увидите на нем описание своей личной цели, которая является составной частью общей цели. Так называемой метацели, или как там ее. В общем, если вы ее не видите, то у меня для вас плохие новости.

В. (это я) проснулся сегодня утром от жуткой жажды. После вчерашнего вечера трудно вспомнить хоть что-то. Но потом мысли, все-таки, начинают проявляться, как на старинной пленке, которая опущена в раствор. Мы с А. принимали ЛСД. Поначалу было весело, до того момента, как А. начал блевать во все стороны. Наблевал в аквариум, из-за чего все рыбешки подохли. Я раньше и не знал, что можно блевать от ЛСД.

Я вышел на балкон, чтобы покурить, достал сигарету, вставил ее между зубов, и так и застыл. На небе появилось нечто странное. Цель изменилась. До этого у меня была цель работать в местной лаборатории для того, чтобы через пятнадцать лет выявить особенности измененного строения ДНК петрушки. Если честно, я никогда особо не задумывался о том, для чего я это все открою, просто следовал своей цели. Мне нравилось праздновать всякие разные незначительные открытия. ОНАТР живет так — сначала открывает что-то незначительное, а потом со всей силы это празднует. Ну и мы с моим закадычным другом тоже отпраздновали, даже не знали, что именно.

Но сейчас, когда я вышел на балкон, я ощутил резкий холод, какой бывает после резкого пробуждения от кошмара. Что это такое? Может быть, меня до сих пор не отпустило?

Я протер глаза и снова посмотрел на чистое голубоватое небо. Там высвечивались следующие слова, выпуклые, полные удивительной прямоты и холода.

Ты должен следить за матчами, которые проходят на кортах школы тенниса в Мидлточ, штат Номер Шестнадцать.

Я, чтобы вы понимали, живу совсем на другой стороне континента.

Нас с детского сада учили, что нужно строго следовать за написанной на небе целью. У нас не может быть собственных желаний и мыслей насчет этого самого большого куска жизни. Детишек, которые не понимали важности этого действия, жестоко наказывали. Директор называл это действо «порицанием», и от него кровь стыла в жилах. Не буду его описывать, просто поверьте мне на слово, это тот еще ужас. После таких индивидуальных занятий нарушать общественный порядок совсем не хотелось.

Я позвонил своему отцу и сказал, что моя жизненная цель изменилась. Он не мог поверить. Ты шутишь, сказал он. Разве я могу шутить о таких вещах, сказал я. Не может быть, сказал он. Да я не вру. И что же теперь делать, сказал он, голос у него сразу стал серьезным. А что еще мне делать. Нужно брать шмотки и переезжать в шестнадцатый штат. Но я понять не могу, что это за цель такая, следить за матчами. В этом и будет смысл моей жизни. Просто следить за матчами? Я позвоню в лабораторию, чтобы тебя перевели в шестнадцатый филиал, сказал отец. Хорошо, сказал я. И, знаешь, что, отец. Я так скучаю. Не могу понять, почему наши цели настолько разные, что мы не можем увидеться. Тихо, тихо, испугался отец. Вдруг они прослушают наш разговор и обвинят в осуждении великого плана. И что с того, сказал я. Цель есть цель, что они могут сделать. Собирайся и переезжай, сказал отец и бросил трубку.

На улице — жаркое лето 5342 года. Еще восемь лет до Великого Откровения, когда нам, простым смертным, по плану, должен был открыться смысл всего. Восемь лет холодного опустошения.

Но теперь куда мы поедем. Теперь только дожидаться смерти. Вот тут уж, действительно. Давай, может, потрахаемся. Не хочешь. Ну и ладно.

Одно только расстраивает. Мы, получается, как узники времени. Что-то вроде того. На той стороне реки, уж позволь мне эту метафору, живут и здравствуют люди. Десять миллиардов людей. И они даже не знают о нашем существовании. Может быть когда-нибудь они додумаются до того, что существует параллельный мир, который появится когда-то в будущем. В точке бифуркации. Большой бум, помнишь, дорогая.

Ну а сейчас их время продолжило течь в правильном направлении, а наше время сломалось. Вообще, если так посмотреть, нет и самого понятия времени. Есть только последовательность причин и следствий. Так должно быть более понятно. Есть причина, которая идет перед следствием. Наоборот быть не может. Вот что такое время. То есть, в момент взрыва произошло раздвоение хода истории. И нам просто не повезло оказаться на этой стороне. А не на той, более жизнеспособной.

Взрыв. Самое странное, что происходило когда-нибудь в истории человечества. Я тогда работал советником мэра по безопасности. И вопросы, связанные с решением каких-то там уравнений, потоковых уравнений, меня волновали в последнюю очередь. Больше всего меня волновали мигранты, которые лезли через границу, как тараканы, не остановишь. Но 11 ноября 2364 года шеф отправил меня на эту злосчастную научную конференцию. Ну это у нас так принято было на работе. Все советники должны время от времени появляться на культурных мероприятиях.

Ну я и пошел. Ученые на этом сраном собрании говорили про сердцевину потоковых уравнений, самые глубокие его уровни, о том, как устроен этот мир. Или что-то подобное. Решение этих уравнений привело их к тому, что, оказывается, существует не один мир. То есть, не только наш. Оказывается, миры живут в паре, что-то вроде того, что питаются энергией друг друга. И таких спаренных миров бесконечное множество. Уравнение, будь оно проклято, вполне недвусмысленно говорит об этом.

Но я хочу поговорить с вами о другом.

Вы когда-нибудь видели, как происходит последнее прощание с человеком? Видеть — значит смотреть спокойным взглядом, в этом нет ничего непристойного, просто спокойным и незаинтересованным. Представьте себя эдаким ученым, нависшем над микроскопом. Под увеличительным стеклом: я и мертвец. Мой любимый мертвец, которого я, однако, ненавижу. И дело не в том, что он мертв, что гребаная служба превратит его в зеленую таблетку через каких-то пять-десять минут, нет. Дело в том, что этот мертвец, когда еще ходил и дышал, заставлял меня страдать каждый божий день.

Черт возьми!

Каждый божий день!

А в тот день я смотрел на него и понимал, что он продолжил выполнять свою экзистенциальную функцию, простую до боли в зубах — он продолжил меня мучать, только уже в моих мыслях. Я так и не успел его простить. Смотрел на его вбитые в кожу морщины, смотрел, смотрел, и понимал, что нет ничего более ужасного, чем оставить человека без прощения. Он всегда со мной, в любых стратосферах, в любых местах; всюду дотягивается его костлявая рука и несет несет в крепко сжатой ладони сумрачный свет горькой истины. Я не простил, и теперь уже никогда… И что мне остается? Только бесконечный сон, сообразно показанию счетчиков — в этом месяце сжег столько-то света, в том месяце слишком часто пользовался душем. Его теперь можно включить только на три минуты пятьдесят три секунды. Что-то они там посчитали, с этой своей системой, с этими своими потоковыми данными, что мне прошлось отказаться от долгих размышлений о своей бесполезной жизни. Теперь хватает только сполоснуться. Раньше, когда был один — дрочил, когда с кем-то — трахался и спускал на спину, потом отходил, позволяя ей смыть с себя сперму.

Странное было время. Хотя, что я говорю. Время всегда странное. Какое оно еще может быть?

Я работал тогда оператором белковой фабрики. Братья Болговы. Если слышали. Но, конечно, вряд ли. Или уже ни черта не помните. Нейрогаз. Пустошь проклятых. Смешно до коликов в животе. Ха. Ха.

Я люблю тебя. Я люблю тебя. Что вкладывают они в эти слова? Любовь для них — попытка властвовать над человеком. Они не готовы жертвовать собой ради любви, привыкли только получать. Вот теперь и сидят без дела. А ножки, женские ножки, загорелые щиколотки, ласковые бедра, покрытые белесыми волосками, упругие икры — все это божественное проведение. Провокация, одобренная природой. Война, взбудораженная девичьими прелестями, так же необходима, как смерть. Без войны нет мира, без любви нет страдания. А сны, они всегда приходят к людям, и мало кто задумывается над тем, что реальность сна реальнее жестокого бытия. Марк Туллий ускользает в сон, после дневной суеты, после сладких мальчиков с толстыми членами. И куда таким молодым парням такие толстые члены? Марк Туллий ускользает в сон и видит что картины неведомых миров. Но Вергилия нет. Нет никого, кто мог бы сопроводить его. И приходится ему в одиночестве скитаться по сумрачным пустошам. И видятся ему светящиеся щупальца смертоносных механизмов, гигантские исполины домов. Да и, разве, это дома? Марк Туллий не уверен. Разве человек может построить такое? Чёрный камень уходит в небо, возвышается горьким пламенем. Кто в них живет? Марк Туллий заглядывает внутрь. Чувствует тошнотворную вонь, смесь говна, отрыжки и спермы. Хочет уйти, но не может. Ноги сами несут его в клокочущую тьму. Взгляд проносится по блеклым дверям, теням, крикам, стонам, неярким отсветам, густой предрасположенности, слабо обозначенной боли, имя которой бесконечное плавание в соленой воде пустоты.

Почему боги выбрали Марка Туллия жертвой своих насмешек? Почему именно его? Детство его, кажется, ничем не отличалось от детства других маленьких патрициев. Презрение и томительный интерес к жизни черного люда. Греческая философия похожа на сифилис. Ждешь, когда отвалится нос, который месяц назад жадно втыкался в женский лобок. Пахнет тушеной рыбой. У рабыни между ног непроходимая вселенная правды. Тысячелетиями ничего не меняется. Дыра глубока. Залезешь в нее и навсегда пропадешь. Уверен, и через десять тысяч лет будет так же. Мужчина тешится иллюзией власти, в то время как настоящая власть сосредоточена в черной дыре. Сны Марка Туллия переносят его в огромную железную лодку. В круглых окнах горят и трепещут звезды. Крохотные дырочки в небе. Интересно, сможет ли человек в них пролезть? Что там, за этой темно-синей тканью? Боги? Или все такая же неминуемая суета?

Корабль огромен, отдает вечностью, тих. Есть ли здесь еще люди? Марк Туллий один, путешествует по бесконечным комнатам. И опять эти саркофаги. Не зря этот слуга так смотрит. Он что-то знает. Он был там. Киники не так просто жили как собаки. Они осознавали цену жизни. Пустоту жизни. Можно, конечно, обвешаться золотом, регалиями, дворцами и замками, рабами и рабынями, но это не заполнит внутреннюю пустоту. Ничто ее не заполнит. Мы летим по бесконечному космосу, брошенные, с перебитым позвоночником. А сколько было надежд на то, что материя поможет насытиться! Но богатство растет по экспоненте, а печали все множатся. Чтобы лицезреть трагедию, не нужно идти в театр. Достаточно заглянуть внутрь себя. Пристально посмотреть на свою жалкую душонку. Мерзкую, бессильную душонку, которая прячется за шаткими категориями материального.

Это упражнение, несомненно, требует храбрости. Нашему человеку не хватает храбрости, но обойдемся тем, что есть. Сначала нужно отбросить все мысли. Сесть на циновку и достичь благословенной тишины. Проплыть по космосу пустоты. Отвязать балласт. Тишина. Тишина.

Тишина.

Тишина.

Вдох.

Выдох.

Вдох.

Выдох.

Вдох.

Тишина.

Тишина.

Тишина.

Тишина.

Выдох.

…

Теперь можно погружаться в болото. Не бойтесь утонуть. Вы уже в этом болоте, просто пока еще не осознали этого. Болото начало засасывать в тот момент, когда вы вылезли из матки. Воздух перестал поступать, когда любящая мамочка заставила надеть шапку, когда пошел снег. Вы задохнулись, но не заметили это. Так что, свобода — это иллюзия, господа. Как и реальность.

Сну довериться легче, чем этой промозглой реальности. А помните тот момент, когда вы собрались за праздничным столом (любимые сатурналии), и мамочка ударила вас по маленьким ручкам, когда вы полезли к поджаристому гусю?

Куда ты впереди взрослых, пакля?

Болото засасывает все сильнее, и уже нет никаких шансов выбраться.

Ну ничего, ничего. Все так живут. Но если хотите открыть глаза, чтобы мерзкая вода залила зрачок.

Дышите. Размеренно и спокойно. К чему все это, спросите вы. Да ни к чему. Просто так. Мы с вами все равно уже ничего не можем исправить. Мы — паразиты. Недостойные существа. Единственные существа. Сон властвует над пространством, заплывает внутрь гигантского небесного корабля. Есть ли во всем этом хоть какой-то смысл? Время ковчега еще не пришло. Хотя, с другой стороны, давно прошло. Все зависит от точки зрения.

Дорогой сын. Мой единственный сын. Ты даже не представляешь, сколько было с тобой забот. Бессонные ночи похожи на фальшивые монеты. Смешались в кошельке с настоящими, так что теперь не отличишь. Помнишь Вергилия, своего старого друга? Писал свои патриотические стишки. Пытался любить сельское хозяйство. Помнишь, как он бродил с тобой по железному кораблю? Сколько кругов вы прошли, прежде чем добрались до центра всего? Туда, где сходятся все ветви великого уравнения.

Что это такое? сказал Марк Туллий.

Что такое? сказала матушка.

Что? сказал слуга.

Голос его грубый и тяжелый. Бьет по ушам. Тит Пулион говорит, что все, в конечном итоге, сойдется в одной точке. Все уже пережито, пройдено. Титаническая буханка содержит в себе все свойства и все обстоятельства.

Однажды Марк Туллий присутствовал на космическом представлении. Солнце потухло, зажглись факелы.

На полуживом форде я еду на запад, в прерии шестнадцатого штата. Говорят, там есть реки, где все еще можно поймать рыбу. Я сейчас имею в виду настоящую рыбу, которая вырастает из икры, отложенной другой рыбой. Ну, в общем, очень интересно.

Так и пришлось бросить своего друга в отключке, но тут уже ничего не поделаешь, цель есть цель. И еще какие-то умные и поучительные слова.

Кондиционер в машине сломан, а поэтому все окна нараспашку, и моя левая рука свисает с двери. Другая рука на руле. Моя судьба отправила меня очень далеко. В плеере играла космическая музыка прилива, и мне хотелось плакать. И даже не то, чтобы плакать, а рыдать. В старом месте я чувствовал себя хорошо. Я привык к своей цели, и она не слишком мешала жить. А теперь, что это за цель такая. Мне что теперь, нужно сидеть на каждом матче и глазеть на то, как мячик прыгает туда-сюда. Какую это пользу может принести? Я даже совсем не люблю теннис. Ни большой, ни маленький. Единственное, что я люблю, это хоккей, вот почему меня не послали смотреть матчи НХЛ, не понимаю.

Меня с самого детства раздражало то, что какая-то околопотоковая хрень решает, как мне жить. А что мне делать, если я не хочу так. Совершать самоубийство? Уходить в прерии, как некоторые отщепенцы? Тоже нет. Говорят, что у них там процветает каннибализм. Хотя, может, все это и чушь собачья. Сраная пропаганда. Никогда по телесвязи ничего конкретного, одни общие фразы. Когда-то они набрались сил и храбрости, и напали на аванпост. Аванпост есть одно из главных прибежищ силы.

А вы думали, что все эти вещи держаться на благой воле граждан? Как такая ерунда может держаться на порядочности? Ну и, в общем, напали они на аванпост, как в каком-нибудь модном боевике, и как давай разносить гвардейцев. Раз, раз, и готово, раз, раз, и готово! Гвардейцы лучше вооружены, конечно же, они лучше вооружены, и могут себе позволить выжигать напалмом все, что движется и несёт угрозу, но повстанцев больше, и поэтому они с радостными визгами пробуривали трехмиллиметровые дырочки в их черепушках. Хотелось бы мне посмотреть на эту заварушку!

После того, как последний гвардеец был убит, его голову отделили от тела и посадили на кол перед центральным входом на аванпост. Выпученные глаза мертвеца смотрели на пустую дорогу, упирающуюся в толстокожую пустыню. И делать им было больше нечего, кроме как сложить свою голову, в прямом смысле, за какую-то бессмыслицу. Это как с богом. Защита веры, как по мне, абсолютно абсурдна. Если веру надо защищать, значит, ее нет. Ну или как-то так. Не знаю. Я не философ.

Ну, в общем, сами понимаете, какая тут ситуация. Но стоит человеку совершить антигосударственные действия, против этого общеконтинентального уклада целенаправленности, у этого человека тут же начинались проблемы. Одно слово — ужаснейшая бюрократия. Помните, как в романе Процесс? Или как там его…

Читать я не слишком-то и люблю, но вот эту книгу я перечитал несколько раз. Серьезно. Дело все в том, насколько человек может быть раздавлен строго установленной и построенной бессмыслицей. Кажется, был такой эксперимент с бананом и обезьянами. Первое поколение обезьян нещадно получало от электрического тока, когда тянулось к банану, и потом все остальные тоже получали по мощному электрическому удару, ну, короче, трах, бабах, и потом, когда появилось новое поколение, оно тоже, ведь, хотело съесть банан, и первое поколение стало мутузить потянувшуюся за бананом обезьяну. А потом, да, звучит это довольно скучно, но для общего развития очень полезно, так вот, потом третье поколение появилось, а первое поколение давно уже подохло, и, короче, обезьяна из третьего поколения только тянулась к банану, обезьяны из второго поколения тут же на нее накидывались. Представьте себе. Второе поколение даже не знало, что можно получить разряд тока. Они просто научились не трогать бананы. И передавали эту информацию следующего поколению. Ну, в общем так.

Не знаю, если честно, зачем я все это рассказал, я уже и мысль потерял. Короче, я ехал до того самого штата целых четырнадцать часов без остановки. По маленькому ходил в стеклянную бутылку из-под колы. Веселого в этом мало, но останавливать машину я не хотел. В нашей прекрасной стране слишком много людей, в небе которых светится цель красть у богатых и раздавать бедным.

Четырнадцать часов спустя, глубокой, глубокой ночью, я остановил автомобиль перед главным входом в теннисную школу. Ночь, ночь, глубокая ночь. Глубокая ночь похожа на излишнюю суету. В какой-то момент может показаться, что суета всегда излишне, но это не так. Далеко не так. Иногда суета может иметь полноценный смысл. Как хождение движение по кругу, по кругу, по кругу. И сейчас воздух пах исчезнувшим жаром, спавшим жаром, то есть, он спадал, медленно, нелепо, глухо. А теперь самая настоящая глухая одноэтажная ночь. Где-то там, вдалеке, натянута тетива кортов, многочисленных кортов, каждый из которых помнит пот маленьких мальчиков и девочек, и не очень маленьких парней и девчонок, которые уже узнали, что такое половое созревание. С этих моментов их разделяют. На лобке начинают расти курчавые волосы, мелкие завитушки, и мальчики с девочками начинают засматриваться друг на друга. Внутри разгорается странный жар. Хочется чего-то нового. Странно. Странно, что так быстро все превращается в обыденность. Нет ничего более непостоянного, чем постоянство. Нет, нет. Ничего такого. И гораздо легче отпустить ситуацию и просто наслаждаться моментом.

Я, вот, не слишком-то и наслаждался моментом. Точнее, наслаждался, но не так, как надо. Потому что думал, что вся эта синекура будет продолжаться вечно. Я всегда буду просто так ходить на работу, ничего не делать, ничего не делать, два раза, а после этого приходить домой и заниматься непотребными вещами.

Я курю с пятнадцати лет. Однажды отец нашел в кармане моей модной кожаной куртки огромный косяк. Он сказал, что такой только в мультиках видел. А после этого закрыл меня в комнате на неделю. Я много играл и спал. В общем, было неплохо. Ломка, конечно, немного мешала, но, в целом, я хорошо провел время. В какой-то момент мне нужно было сделать выбор — либо отказаться от употребления наркотиков и потерпеть неприятные последствия, либо вернуться в родные пенаты.

Я бычкую сигарету, кладу ее обратно в бардачок, откидываюсь в сидении и закрываю глаза. Вот так и меняется жизнь, резко и непрошенно. Не-прошенно. Есть такое слово? Жизнь меняется, и это самое главное. Достаточно сказать, что человек не слишком-то и властен над тем, что происходит в его жизни. Да и зачем ему быть властным? Какая же глупость! Все мы делаем хорошую мину при плохой игре. И все равно не выходим из-за стола. Потому что, если выйти, куда дальше идти? Вот и я о том же. За пространством стола — холодная бездна, свобода, свобода, существование которой не берется в расчет, целая вселенная самого черного цвета, или что-то наподобие крипты, или как там ее, ну это самое, короче, типа, короче, длинной глубокой ямы. Свобода — это вектор, который ведет в пустоту. Как-то так.

Я лечу в самую что ни на есть бездну. Глаза мои закрыты, и я вижу черноту. Чернота обступает, обнимает, обрамляет, поглощает. Да, именно поглощает. Становится единой со мной. Теперь я думаю то же самое, что и бездна. Оказывается, что у бездны много мыслей. Первая мысль, самая глубокая, представление о широте, пульсирующей где-то внутри, о том, насколько суть ее вещей одиноко-печальна, и которая стоит сама себя. Самоосознанная, прекрасная, сама на себе зацикленная, парит над пространством времени, вот что именно она осознает. И все человеки все существа все травушки вся землица которая кормит чубатых казачков все это она вмещает в себя, и чувствует, и радуется этому, и заходится смехом, потому что ей надо как-то высвобождать зацикленную энергию. Все кипит все млеет хочет высказаться. И еще у нее много других мыслей. Например, о том, как хорошо проснуться утром и выйти на лужайку перед домом, прямо так, босиком, вдохнуть свежий холодной воздух, летнее утро, хорошо, хорошо, и легкий ветер бороздит волны длинных волос, расправляет крылья, и летит, летит над крышами, над прямыми стрелами улиц, над макушками сосен, вечных зеленых сосен, и летит, и летит, прямо как сама бездна, бездна это женщина, которая ничего не хочет, просто живет и наслаждается текущим моментом, и ветром, и холодной росой, и небольшим домом за спиной. Глубокий вдох. Тишина. Перед началом самого длинного дня во вселенной. И ничего больше нет. Вся правда лежит перед ней.

Я засыпаю. И слышу, как мои мысли пересекаются с мыслями бездны. Плеск уходящей волны. Я океан, я океан, первичный бульон, первичный самец и первичная женщина, которые делают дело и все такое, космическое дело.

Я почти уснул, и сны мои были полны одиночества. Есть такие места, в глубинах леса, куда не заходят даже самые отважные путники. Они слышали истории, далеко, в детстве, зарывшись под одеяло, замкнув от страха, от липкого непонимания, где я, что я, зачем я, маленькое тело хочет просто хочет покоя хочет уснуть хотя куда ему еще засыпать если оно уже спит… спит спит спит спит спит спит спит спит спит спит спит спит спит спит спит спит спит спит спи мой мальчик спи мой хороший маленький организм

он видит видит ли он сны в пересечении иступленном возгласе по-отечески вскинутой голове глаза которой горят красным видит ли он глубокий лес в котором еще глубже запрятан склеп запрятан глубоко глубоко в котором сокровища позабыты потеряны похоронены под толстым пластом времени лет столетий тысячелетий сокровища несметны но нереальны да и зачем они в реальности если до них никому не добраться а кто добирается до них тот уже изменен на атомном уровне совсем не тот кто собирался в путь не тот кого обнимали дворовые девки прежде чем отпустить его на волю в это ужасное путешествие в один конец он уже другой и знает это он никогда не вернется никогда никогда не вернется и память о нем мгновенно выпарится из умов всех ныне живущих да и из его памяти все ныне живущие тоже будут выпарены как и встарь как только его костлявые пальцы касаются проклятого золота и сопли слюни стекают исподлобья и глаза ничего больше не видят кроме экспансии золотого пространства в котором много света много броского удовольствия много того чего так хочется от жизни не жить а наслаждаться жизнью никогда не наслаждаться жизнью всегда ею наслаждаться и стоять перед огромным дубом под огромным небом под чистым небом отсутствие суеты нет никакой шерсти во рту и нет ничего более размашистого чем это чувство неведомой свободы свободы от свободы от самой свободы потому что пальцы жаждут сжимать тягучей кровью эту золотую тетиву на которую наложена золотая стрела золотые жилы я сделаю себе золотые жилы чтобы навсегда запечатлеть в себе это яркое всепоглощающее чувство невероятной свободы я силен да сейчас я силен это я придумал поток это я его создал рассчитал опосредовал подчинил константы нового времени это я великий человек но почему я теперь должен прятаться в этой антарктике почему великие открытия не дают первооткрывателям счастья почему они заставляют его убегать убегать почему так почему так и даже здесь теперь меня могут достать но как я могу убежать как я могу убежать если здесь я уже обустроился хотя то же самое было и в москве да знаю знаю я все это но мне так страшно так неприятно понимание того что опять скоро придется бежать американцы и китайцы опять вышли на мой след опять хотят узнать последнюю тайну потока но я ее никому не скажу я ее никому не скажу это очень страшно настолько страшно что я лучше умру чем открою ее всему миру нет этого никак нельзя теперь я сижу в закрытой лаборатории не могу ни с кем поговорить ни с кем связаться я просто изгой на столе лежит старинный револьвер шесть патронов в барабане и в голове какое-то странное чувство как будто я должен сделать что-то но что именно я не пойму.

И сейчас, сказал этот очкастый ушлепок, сейчас мы покажем кое-что. Именно кое-то. Здесь я напрягся. Что-то не так. Чутье меня никогда не подводило. Но я не стал ничего делать. Подумал, как какое-то уравнение может нанести хоть какой-то вред.

Сейчас мы кое-что покажем. На основании расчетов уравнений уровня ядра, мы построили вот такую штучку. Маленькую штучку, у которой всего одна функция. На крохотную долю герца, или что-то такое, понижать пространственные колебания. Или как-то так. Точно не помню. Это должно было привести к тому, что мы смогли бы заглянуть в замочную скважину и убедиться, что параллельный мир, действительно, существует.

Ты даже не представляешь, как я напрягся в этот момент. Прям аж очко сжалось. Но я уже ничего не мог сделать. Знаешь, бывают такие обстоятельства, когда уже ничего нельзя сделать. Вроде бы, все в твоих руках. Возьми да и разбей эту штуковину. Отдали катастрофу хоть ненадолго. Ты чувствуешь, что она скоро произойдет. Но ты ничего не можешь поделать. Ты просто стоишь и лупишься на манипуляции этого улыбающегося очкарика. Ну, короче, запустил он свою чудо-машину. Но замочная скважина не сработала.

Что-то не так, сказал тогда этот очкарик. Система функционирует, но посмотреть на другой мир не получается. Он есть, но помехи не дают посмотреть.

Ну я подумал, что все это хрень собачья, конечно. После этой клоунады доложил начальству о том, что ничего интересного не увидел, и покатил себе домой. Покатил, покатил. По дороге заскочил в бар, пропустил пару рюмок индонезийской водки. Нет, больше. Пять рюмок. Все хорошо. Дома жена, детишки.

Через неделю я уж и забыл про этот случай. Про этих ученых. А потом прилетает от сельхоз департамента одна странная депеша. Мол, агрокультуры странно себя ведут. Растут в обратную сторону. Из ростка — семечко. Помнишь? Ну, вот.

Господа. Что-то странное происходит в этом мире. Электроны протоны нейтроны взбунтовались! Нужно срочно отключать коллайдер. Иначе нам всем придет…

Годы, проведенные в пустоте. Будничная суета. Странно. Когда происходит нечто странное, всегда кажется, что никогда не привыкнешь к изменениям. Но потом — нет, привыкаешь. И в войне, и в чуме — одинаковая будничность. Иногда, правда, вспоминаешь свою прежнюю жизнь. Но только с некоторой долей ностальгии, не больше. Здесь и сейчас нужно жить, работать, не сойти с ума. А вот это трудно. Ешь консервы и превращаешься в дикаря. Ресурсы все более и более труднодоступны. Хочется проводить время в спокойствии и праздности. Но нужно стараться, нужно трудиться ради будущего.

Ради чертового будущего. Для кого-то. Но не для меня. Я рожден только для того, чтобы взрастись в своем теле раковую опухоль новой жизни. Моя жизнь закончилась в тот момент, когда время перевернулось. Это убило меня. И родился новый человек. Тот, чье призвание — превратить себя в указующий перст. Найти истину.

Спуск в адские пустоши похож на мелкую дробь дождя. Шаг за шагом. Вниз, вниз. Я уже и не знаю, для чего начал этот путь. Просто иду. Рядом со мной неведомая тень, превращающая мои кошмары в дымку. Когда-то давным-давно, в прошлой жизни, я ходил на спектакль. Актеры оделись в военную форму и пели песни. Старый поэт не может никому рассказать о своей любви. Смеется над всеми. Хотя единственный, над кем точно стоит смеяться, это он. Кто тебе мешает поведать о любви? Только ты сам. Твой страх все потерять. Странный боязливый поэт, затерявшийся в веках. Давно бы уже вертел на члене свою возлюбленную. Но тебе гораздо важнее взращивать в своей душе горькой обман собственного величия. Над кем. Над чем. Непонятно. Толстый генерал заглядывает под юбку каждой прохожей. Счастливый ханжа. И только ты, испуганный поэт, дрочишь в сторонке, не в силах приблизиться к возлюбленной. А какие у нее ножки! Какие щиколотки! Ты только посмотри!

Он не помнил как он попал на это представление. Кто-то ведь его пригласил или он сам шёл по своим делам мимо площади и его внимание вдруг привлёк звук рукоплескания толпы? Рукоплескания это как приливные волны которые врезается в берег и бьют бьют бьют бьют покуда не закончится энергия моря. И вот я пришел на представление и увидел как актёры рабы натянули на себя красные маски, которые изображали богов древних покинутых времен. Покинутые времена. Обитель проклятых людей, которые жили во времена архетипов. На самом деле, существует не так много архетипов. Самый яркий пример — мать. Мать-Земля, мать-магма, мать-коитус, мать-преждевременная-эякуляция. Все дело в попытке все упорядочить. Из-за этого мозг не улавливает разницу между выпадавших из люлек от выпавших люлек. Он не улавливает вообще никакой разницы. Для него все время мать. Самая главная, самая родная субстанция. Огромная спокойная река, которая истекает из одной половины бесконечности, протекает мимо и вливается в другую ее половину. Блистательный космос, равнозначно созвучный тому, что исторгается сложенных в трубочку губ пухлощекой только что родившей женщины, когда она шепчет своему ребенку о любви своей, любви, которая пролетает сквозь пустыни, пространство, пустые тела, прилипшие к механизму жизни, госпоже, разум которой очарован улыбкой младенца.

Архетипы всегда правили нашим миром и всегда будут им править. Я люблю этот мир, несмотря на то, что он причиняет мне много боли. И языки оракулов говорят много, много истин, вот только истины эти никогда не будут понятны простому смертному. А я и есть простой смертный. Мало того, что простой смертный, так еще и уничтожен развратом, которому уже невозможно сопротивляться. Не могу, не могу, не могу сопротивляться. И если за это мне уготовано вечно гореть в пустошах смертной тени, то что мне с того? Разве я могу повелевать той судьбой, которую мне пророчат оракулы.

Я помню тот день, когда прошел по извилистой тропинке сквозь лес, обогнул небольшой овражек, поднялся на невысокий холм, поросший низким кустарником, где птицы изливались выразительной трелью, потом спустился в набитую шорохами низину и вошел к оракулам.

Статная женщина посмотрела на меня с холодом и отторжением.

Ты какой-то низкий, — сказала она. — И очень уж несуразный. Зачем ты сюда пришел?

Я хотел узнать кое-что. У меня есть одна небольшая проблема. Я кое-что вижу в своих нелепых и загадочных снах. Саркофаг. Но саркофаг этот… Я не понимаю, что это. Внутри лежит человек, обвитый серой лозой.

Серой лозой?

Человек как будто бы спит.

Человек молодой или старый?

Марк Туллий задумался.

Скорее, молодой. Может быть, ему лет двадцать. Или чуть больше. Глаза его закрыты. Ладони покрыты выпирающими венами. Сама комната, где располагается саркофаг, темна, и по ней ходят бесцельные тени.

Тени?

Тени — это умершие люди, которые лежали в саркофагах до этого человека. Я не знаю этого, но чувствую это. И все они проходили один и тот же цикл — полеты по небу, соседство с богами…

Как можешь ты своим грязным ртом говорить о богах! — закричала оракул. — Но продолжай…

Все они летали по небу, как птицы, но, что самое странное, они никогда больше не выбирались из саркофага… Как только залезали туда — так и все. Справедливо ли это?

Они были наравне с богами?

Этого я не знаю. Но мне кажется, что да. Может быть, даже, они могли говорить с богами или сами были богами! Саркофаг менял их. Они переставали быть людьми. Становились иными. Но не внешне, нет… Честно говоря, я и сам не понимаю, как это происходит. Я могу сказать только то, как я чувствую это. Саркофаг — это как бы порталы в иной мир.

Оракул заметно оживилась.

Расскажи подробнее о серой лозе. Как она выглядит?

Обычная лоза. Только немного толще и серая, и по ней как будто пробегает какая-то жидкость. И маленькие неяркие огоньки, иногда. Совсем иногда.

Ты трогал эту лозу?

Нет. Никогда. Я ни за что не осмелился бы. А если бы осмелился… мне кажется, я бы обратился в прах от одного только прикосновения. Как можно прикоснуться к божественному и не сойти с ума?

Продолжаю путешествие по крипте. Древние египтяне любили всякую такую ерунду. Обвешивались золотом, поклонялись кошкам, превращали мертвых богов в мумий. Мертвые боги. Мертвые боги. Как это страшно звучит! А, ведь, когда-то они были живы. И бродили по земле, и любили, и творили, и лелеяли жизнь на этом свете, ту, которую сами создали. Они были демиургами, ибо другие роли были заняты. Встречали рассвет и были счастливы. Потому что не знали ни в чем недостатка. Было ли у них всё? Конечно же, нет. Как и у обычных людей. Но люди, которые жили в окружении богов, всегда находили поводы для недовольства. Поначалу боги им помогали. Выслушивали их жалобы, утирали слезы. И люди были благодарны им и уходили с легким сердцем. Но потом приходили вновь и жаловались на то, как сосед хочет отнять у них лишнюю пядь земли, как ребенок не слушается, как на столе не хватает соли, как подушка слишком неудобна, как жена намедни разворчалась так сильно, что прошлось убежать из дома, как рабы обленились, и сколько ни пори их розгами, ничего от них не добиться, можно было бы сходить на рынок и продать их, но я же к ним так привык, и как я могу отказаться от пиццы, которую готовит розета, или от легкого расслабляющего массажа, который делает рамина, или от толстого огурчика рикардо, а еще, мой повелитель, саранчи на полях развелось слишком много, каша из потата теперь не такая сладкая, солнца в этом году больно уж мало, поэтому оливок нет, апельсинов нет, а еще мужские силы меня потихоньку покидают, может, из-за этого жена стала недовольной…

И боги все это выслушивали, и с каждым днем их лица становились все более холодными.

Дело не в том, что они устали. Но в том, что боги поняли природу людей. Люди могут получать только сиюминутную радость но не могут понять всю красоту бесконечности. И поэтому богам стало невероятно скучно. Люди превращались в пыль рождались новые но суть оставалась одна и та же. Люди были предсказуемы и скучны. Также мы живём в современности прогуливаясь рядом с гигантским акведуком. Красивые девушки и парни с определённым набором архетипов в своих головах и что с того что мы полны звёзд что с того что в наших мыслях могут уместиться целая вселенная это ничего не значит патамушта всех у нас есть мать всех у нас есть родная земля которая заставляет сердце биться чаще, искать, терять. И все одно. Нет в космических сознаниях желания чего-то иного, кроме занятий любовью, вкусной еды, сладкого вина, которое разливается по телу. И больше ничего не нужно кроме вкусной еды и сладкого вина, и ещё прогуляться по дороге из серого кирпича, в обнимку с любимой женщиной, парное тело которой так нежно прижимается к твоему, яркое солнце бьет по глазам, и вся архетипичность смазывается где-то на горизонте нелепой картиной; мои сандали наступают на поверхность архетипов.

Если они, и вправду, боги, то им должна быть известна суть бытия, — сказала оракул. — И если они связываются с тобой, ничтожным червяком, через сны, я хочу чтобы ты уснул прямо сейчас. Ложись ко мне на колени.

И я такой же потерянный. Помню только этого мертвеца, да и последних двух-трех шлюх, которых мне удалось завести в свою долбаную конуру и трахнуть. Если член совсем вялый — просто даю им в рот. Это расслабляет и помогает почувствовать себя чем-то вроде… не знаю… короче, странное чувство. Возвышенное, что ли? Как соната Шопена.

Одеваюсь как долбаный нарик, которому через пару месяцев вниз, в подземку, жрать своих собратьев. Но, что это я рассказываю. Это и в обычном Петербурге есть.

Я тут кое-что посмотрел в потоке, пока не был занят работой на фабрике. Мы же с вами почти что одинаковые, не так ли? Что реальный Петербург, что параллельный — какая хрен разница? Тот же поток, тот же белок, то же гребаное подземелье с мутантами.

Странно, не находите?

К чему это я? Перебраться к вам, на ту сторону, невозможно. Так говорят. Я, впрочем, верю, потому что — почему бы не верить? Можно только сообщения передавать. Я так подумал, есть ли там, в этом параллельной долбаном городе, есть ли там я? Такой же никому не нужный малый, собранный из боли, белковой вони, грязных рук и желания поскорее сдохнуть? Если есть — неужели, он чувствует тоже самое? живет так же, как я?

Ну, тогда я ему не завидую.

Был выходной, и суета обходила меня стороной, до того момента, пока в дверь не постучался господин следователь. Целый следователь полицейского департамента. Костюмчик с иголочки, на указательном пальце левой руки — сермяжный перстень, в системе исчисления городской жизни обозначавший огромную власть.

Зацените-ка вот какую штуку. Однажды я сидел на лавочке возле полицейского управления и курил электронку. Обычную штуку, в ней даже никотина нет. Подошел ко мне такой же вот служащий, чертов гробовщик, и давай задвигать насчет вреда курения.

Я вспомнил тогда свою мамашку, которая родила меня на свет с сигаретой в зубах. Да-да, прямо так и было. Папашка рассказывал. Много смеялся и был бесконечно беспечен во всем, особенно в половых связях. А еще. Колотил мать так, что однажды сломал ей череп. Да уж. Вот так. Ха. Ха.

Холодный ветер осени сдувает прохожих с набережной. Осень. Осень. Где-то я это уже видел. Но не помню где. Набережная и осень. Берег Рейна. Он так же одинок, как и я. Смутная тень преследует мои мысли. Я, я, весь я — оболочка для человека. Я хотел когда-то прожить счастливую жизнь. Но никогда не знал, что это такое. Счастливая жизнь похожа на бутерброд с колбасой. Достаешь кусок хлеба, кладешь его в тостер. Пока чистишь зубы, корочка поджаривается. Чпок. Плавленый сыр. Два толстых ломтя колбасы. Стандартное событие, не требующее внимания. Главное, когда ешь, случайно не подавиться. Да. Точно. Тогда нужен чай. Я предпочитаю масалу. Специи, молоко и сахар. После этого пора спасать мир.

Холодная набережная оставляет чувство недосказанности. Город не хочет говорить со мной. Молчит. Ну а я что? Я просто иду. Шаг за шагом. К своей одинокой лаборатории. Все уже отказались от попыток вернуть все, как было. Растить семена. ДНК-то есть. Но никто больше не желает тратить время на бессмысленную борьбу. Кому нужны эти пробирки, черт бы их побрал!

Но мне они нужны. Мне они нужны, черт возьми!

Я возомнил себя спасителем этого долбаного мира. И я его обязательно спасу. Ну а как по-другому? Хорошие помыслы всегда должны приводить к счастливому исходу. Мы же сейчас в классическом голливудском произведении? Ведь так? Господи, только бы не русская классика! Хотя, откуда в русской классике банальный фантастический сюжет про параллельные вселенные?

Набережная холодна, как клинок луны. Кажется, это я уже говорил. Да и черт с ним! Где-то там, в одиноких пустошах, взрастают всходы бандитских лагерей. Они набегают на оставшихся цивилизованных, отбирают у них еду и превращают людей в рабов. Я должен найти выход. Я должен прекратить этот ужас.

Бессонные ночи наступили, когда люди поняли, что еда быстро заканчивается. А значит совсем скоро нужно будет бороться за припасы. Те, кто похитрее и поумнее, собрали вокруг себя головорезов, обособились в какой-нибудь отдаленной деревеньке и время от времени устраивали набеги на города. Врывались в дома, отбирали пищу, убивали мужчин, плодили насилие. Регулярная армия ничего толком не могла сделать. Да ее скоро и не осталось. Осталась только тьма, густая, непреодолимая.

Однажды я попал в руки бандитов. Дело было так. Я спокойно себе спал после долгого рабочего дня и вдруг услышал треск разбивающегося стекла. Первый этаж, подумал я. Спустился. Увидел на полу спальни кирпич с привязанной к нему запиской.

Теперь ты раб.

Интересно, думаю я, какая здесь лаборатория ОНАТР, может быть, та же самая, что и у меня на родине, или же все совсем по-другому? И в ту же секунду я оказываюсь перед главным входом. Это пятиэтажное здание. У нас нет лифта не потому, что мы жадные, а потому, что мы заботимся о вашем здоровье. Только забота о вашем здоровье заставляет нас экономить. Эко-номить.

На крыльцо выходит старший сотрудник в длиннополом сиреневом халате, закуривает и осматривается по сторонам. Ему в глаза направлен острый солнечный луч. Ну и как теперь быть. Нужно подойти к нему и поздороваться. Я вылез из машины, подошел и поздоровался.

А, это ты, говорит он, наш новый сотрудник. Не сказал бы, чтобы у нас много работы, но раз уж ты приехал, то надо и тебе чего-нибудь найти.

Очень информативно.

Я киваю. Чем вы тут занимаетесь. Какие проекты.

Лаборант смеется.

У нас только один проект. Лана.

Что это значит.

Лана. Это наша маленькая лаборантка с большой дырой между ног.

Может быть, какие-то исследования?

Исследования афганской травы.

Я усмехаюсь. Думаю, мы сработаемся.

Но если ты хочешь действительно хочешь поработать, то могу познакомить тебя с Мартином. Он изучает минус-поток, ну или как там его, не знаю точно, что это такое.

Минус-поток, переспрашиваю я.

Да, что-то вроде минус-капсулы, минус-бога, минус-левитации.

Хм. Это может быть интересно. Если поток, это небо, это вершина горы, то минус-поток, это бездна. Низина бездны.

И в последующем мы сидели с этим Мартином, я после долгого дня отборочных матчей, невероятно скучное оказалось мероприятие, которое началось с опозданием на полтора часа, потому что уборщики забыли с утра подмести корты от птичьих фекалий, и они потом прилипли к покрытию так, что невозможно было их потом отодрать, и я, поняв, что дело затянется, зашел купить кофе в кофейню неподалеку. Кстати говоря, здесь очень неплохой кофе. Очень недурно! Вот что значит, все познается в сравнении. До этого я никогда не выезжал за границы родного штата. И думал, что в моем штате самое лучшее кофейное зерно. Но я глубоко ошибался. Здесь оно гораздо лучше. Вот сидишь в своей дыре и никогда не узнаешь, что где-то может быть лучше. Но, конечно, может быть и хуже. Здесь уж как повезет.

Я перекинулся парой фраз с официанткой, симпатичной девушкой, которая, наверное, совсем недавно отпраздновала свое 21-летие. В носу ее болталось небольшое платиновое кольцо. Я быстро выпил кофе и вернулся на корт, сел на последний ряд и стал ждать.

В этот раз было что-то другое. Не самая обычная игра. Да, там были теннисные мячи и ракетки, но там было не два игрока и даже четыре, а, наверное, игроков пятнадцать, и все они толпились на мелкой коробке корта, иногда бросали друг в друга мячи прямо руками, кистевые броски, и бегали наши игроки так странно, так беспричинно быстро, каждую секунду меняя направление.

Наверное, здесь были какие-то правила, но я ничего не понимал, поэтому только с недоумением наблюдал за этим действом. В конце концов, я чуть не уснул. Но суть цели моей жизни не давала мне заснуть. Иначе, зачем я здесь. Цель моей жизни никогда не была мне понятна, но в какой-то момент я начинал понимать, что я получаю удовольствие от того, как все проходит. В конце концов, я поближе познакомился с Ланой и понял, что она прелестная девушка. В августе ей стукнуло 27. Прекрасный возраст, полный счастья и радости. Ее цель в жизни была спать со всеми, кто об этом хорошенько попросит. Я не слишком часто пользовался этой возможностью. Гораздо приятнее было выезжать с ней за границу провинциального городка и сидеть на капоте, засматриваясь на огромную впадину огненного каньона.

Она смотрит на меня. Ее взгляд полон игривого настроения. Блеск в глазах выходит за пределы ее тела и ложится на мои плечи. Мне тепло и хорошо. Внутри меня половина бутылки шотландского виски и ощущения предстоящих четырех дней, свободных от игр. Выходные, короче. Всем хорошо. И мне тоже. В лабораторию я заглядывал нечасто и узнал новости от Ланы.

Сегодня она рассказала мне, что правоохранители наведывались к Мартину. Это к тому чуваку, который минус-поток изучает. Что с ним, спросил я. Зачем они приходили. Лана коротко пожала плечами. Кто их знает. Они ничего не сказали. Заперлись с ним в одной комнате, провели там три часа, а потом вышли. Мартин после этого разговора весь день ходил бледный, а потом ушел на больничный. Надо бы к нему зайти, сказал я. Да, это было бы можно. Хочешь, займемся сексом, сказала Лана. Я задумался. Конечно, можно было бы разбавить этот прекрасный вечер небольшой физической активностью, но я как-то не слишком хотел этого. Она понимающе кивнула.

Я просто хочу побыть с тобой, сказал я. Не понимаю, как раньше жил без тебя. Ты прекрасна как солнечный свет. Ты самое прелестное, что я встречал в своей жизни. Может быть, и правда, что цель жизни собирается в нечто приятное, в конце концов. Хотелось бы верить. Да и так просто, по-человечески, хочет в это верить, черт подери. Мне хочется верить в то, что судьба мне благоприятствует. И вообще, что она есть, эта судьба. Понимаешь?

Лана кивает. Улыбается.

Вот и я о том же, продолжаю я. И все это настолько запутано, перепутано, нити судьбы сплетаются воедино, а потом расходятся, расходятся, и не собрать их больше, не сомкнуть в ладони, вот так.

Надеюсь, читающий эти строки знаком с рабством только из учебников по истории. В нормальном, неперевернутом мире, история должна идти по правильному пути и двигаться к социализму. В общем, рабство — это очень плохая вещь. Хотя в Древней Греции оно и соседствовало с демократией. В общем, дело не в этом. Дело в том, что спустя тринадцать секунд после того, как я прочитал эту незамысловатую надпись из трех слов, я, действительно, стал рабом.

В дом влетели несколько (два, три, четыре, потом сбился…) громил. Один из них ударил меня кулаком в живот, от чего я согнулся пополам и зашелся кашлем. Так началась моя самая страшная часть жизни. Черная полоса. Меня закинули в холодный и вонючий кузов грузовика и куда-то повезли. У нас, в нашем перевернутом городе, есть своя Филадельфия. Отгороженная и защищенная зона, где осели головорезы. Туда меня и везли.

Ворота со скрипом раскрылись, машина въехала на небольшую площадь, в центре которой стоял непобедимый Ленин. Он всегда одинаковый. Красивый революционный шкет. В нынешней ситуации это может показаться странным, но это только на первый взгляд. На самом деле, бандиты — это тоже революционеры. Это мы их называем бандитами, а они называют себя Правителями.

Меня вышвырнули из грузовика. Я упал прямо лицом в асфальт. Было больно. И еще я почувствовал, как мои передние зубы превращаются в пыль. Черт возьми, подумал я в тот момент. Придется сходить к стоматологу и сильно потратиться.

Потом меня пнули в живот и поставили на ноги.

Стой ровно, черт тебя дери! И еще один удар. Я едва удержался на ногах.

Имя.

Имя. Как тебя зовут.

Алексей.

Неправильно. Теперь тебя зовут — подношение дыре.

Что за дыра, спросил я, харкая кровью.

Вопросы тут задаю только я.

В этот момент я поднял голову. Передо мной стоял худой паренек лет двадцати. В его желтых зубах была зажата незажженная сигарета.

Тебе категорически не повезло, сказал парень. Пойдем. Наш главарь повернут по этой теме. Дыра. Хочешь узнать, что это такое. Мы прошли мимо шумной казармы, где мускулистые хлопцы столпились вокруг одинокой штанги.

Знаешь ли ты, что такое потоковая неопределенность, спросил парень.

Ну, я…

Эх, ты. Да чего ты можешь знать, ты, сраная деревенщина. Молчи лучше и слушай внимательнее. Хоть перед смертью чему-то научишься. Смотри, короче. Есть такая штука как центральные уравнения, слыхал о таких. О это перевернутое время, оно тоже получилось из-за неопределенности, потому что нет ничего определенного. Это как инь и янь. И эта дыра — это противоположность определенности центра потока. То есть, они не могут друг без друга. Центр делится на две части. Это рай и это дыра. Понимаешь?

Я молчал. Честно сказать, я никогда раньше не слышал о дыре. Объяснение бандита тоже ничего не прояснило. Наверное, какая-то местная реликвия, подумал я. Ну, по крайней мере, хотя бы сейчас не бьют.

Я ощупал языком сломанные зубы и чуть не вскричал от боли. Дело плохо.

Спустя три минуты и пятнадцать секунд мы подошли к неприметному одноэтажному зданию, что-то вроде сарая с дырявой крышей. Внутри этого сарая был люк. Я спустился по лестнице, но парень со мной не пошел. Он остался наверху, долго смотрел на меня из кругляшки света, а потом захлопнул люк.

Я погрузился в кромешную тьму. Я не успел спросить у бандита, какая глубина у этого колодца. Я почему-то сразу подумал, что это колодец. Хотя, почему я так подумал, не знаю. Я даже теперь не боялся за свою жизнь. Просто было интересно, что меня ждет. Дыра, она уже началась, или же это только прелюдия дыры.

Я вспомнил бомбоубежища из детства. Вспомнил те времена, когда еще не было перевернутого времени, и когда маленькие мальчики и девочки, поджав хвосты, направлялись под защиту толстой подошвы земли. Но не всегда она их спасала. Вероятность спасения от звука смерти равнялась девяносто девять целых и шесть десятых процента.

Звук смерти — его даже не было слышно. Набор четко выверенных колебаний воздуха. Мозги превращаются в фарш. Очень и очень быстро. Иногда так бывало, что кого-то затрагивало, а кого-то нет. Один раз я видел такое. Соседская девочка вдруг перестала дрожать и у нее из ушей потекла черная кровь. Язык вывалился из рта. Синий язык. Как будто она выпила слишком много синей воды. Мама тогда закрыла мне глаза, но не полностью. Я видел босые ноги этой девочки, и как эти ноги, ее маленькие кривые пальчики, приобретали синюшный оттенок. Маленький труп меня испугал куда сильнее, чем стационарный звук смерти. Эти стопы никогда больше не почувствуют прохладу травы, покрытой утренней росой. Удивительная трагедия. Но, в то же время, самое обычное дело.

Такое же обычное, как и этот страх. Все боялись. Кто-то больше, кто-то меньше.

А я, вот, сейчас совсем не боялся. Только чувствовал пульсирующую боль во рту, который с невероятным постоянством наполнялся кровью, и мне приходилось ее сплевывать. Кровь летела вниз, но я не слышал, чтобы она достигала дна.

Я устал и решил остановиться, чтобы передохнуть. Черт возьми. На самом деле. Сколько мне еще спускаться. Ладони налились тяжестью. Я вытянул руку за своей спиной и нащупал стену. Стена была холодной и липкой.

Отец заставил помочь вывезти труп на стареньком Вольво за границу города и закопать на безымянном пустыре. В тот день я не понимал, что мы делаем. В моей голове все перемешалось. Я не знал, к чему это приведет. Мы убили ее. Мы убили родного человека и закопали хрен знает где.

Вы, наверное, мне не верите.

Как так? Человек сделал такое и все ее не сошел с ума! Ну, что тут говорить. Трудно сказать, что такое нормальная психика. Мы, наверное, все психи. Так или иначе. И отец, он…

Черт.

Сколько лет прошло?

Пятнадцать или шестнадцать?

Мне сейчас тридцать два.

Значит шестнадцать.

Мой отец был повязан с новой бандой, этими сраными полувампирами, крахмальными. Работал на них, получал хорошие деньги. На жизнь хватало, если это можно назвать жизнью. Я учился в интрасети, но меня нельзя было назвать хорошим учеником. Вечно прогуливал занятия, притворялся больным, чтобы не надевать очки. И когда мама с папой уходили на работу, я включал порнуху и дрочил. Впрочем, хорошее было время и тогда. Но именно с того момента, как мы перебрались в небоскреб в Василеостровском районе, я начал понимать, насколько моя жизнь бессмысленна. Не иметь цели — самое страшное, что может быть с человеком. Приходится вечно выдумывать причину, чтобы подняться с кровати. Чтобы не закончить все эту хрень под названием жизнь. Не превратиться в мертвеца с перерезанными венами. Я, кстати, довольно часто об этом думаю, особенно в последнее время. Дух убиенной матушки крутится вокруг меня в моих снах, заставляет посмотреть на себя. Во что я превратился. А смотреть на это невозможно. Просто сборник костей, мышц, кожи. И еще прыщ на подбородке. Такой большой, с белой головкой. Надо бы его выдавить.

Однажды я решил выбрать для себя самый оптимальный способ самоубийства. Выстрел в висок и прыжок из окна (я живу на тридцать четвертом этаже на поверхности) отбросил сразу. Петлю тоже — не хочу две минуты к ряду болтаться и дрыгать ногами, да и под конец еще и обосраться. Ну к черту такую смерть! Броситься под монорельс — тоже то еще удовольствие. Он может тебя не убить, а просто отрезать тебе ноги или руки. Останешься в живых и превратишься в овоща. Вы можете заметить — да ты и так овощ. Тебе-то что? Но хотя бы руки ноги на месте.

В конце концов, остановился на бритве и венах. Можно, чтобы вообще было не больно, обдолбаться наркотой и резануть себя. Достаточно глубоко, чтобы вскрыться, но не так глубоко, чтобы не повредить связки. Хочу напоследок сидеть и курить. Без связок это будет трудновато. И вот, я, истекающий кровью, сижу на полу своей сраной халупы, курю аутентичные сигареты, может быть думаю о чем-то отстраненном. Типа, не знаю, типа, может, я зря все это сделал. Мне, ведь, еще жить и жить, да что толку? Ну проживу я еще лет тридцать. Что это изменит. Через тридцать лет, я уверен, все будет так же. Только я еще и трахаться не смогу. Совсем страшная картина. Через полчаса сердце замедляется, я начинаю засыпать. Последний мой сон, но уже без кошмаров, какие меня постоянно преследуют. Кошмары, кошмарчики. Любимые мои ядовитые видения, где я бесконечно подыхаю, тону в баке с живым белком. Червяки заполняют легкие, и все такое. Достаточно неприятно.

В параллельном Петербурге главенствуют мертвецы. И тот, кто зашел в мою комнату сейчас, прикрываясь полицейской меткой — тоже мертвец. Мертвецы, мертвецы, они везде. Суетные будни пропахли смрадом. Когда я был совсем маленьким, ходил под стол, как говорят древние старики, мама напяливала на меня колготки, пропахшие мочой и отрыжкой. Я тогда не знал, что такое мир. Насколько он жесток, наполнен бессмыслицей, братоубийством, беспечностью всех тех, кому бы надо брать все в свои руки и работать над будущим. Будущее расположено где-то между сердцем и ступнями. Все мы крутимся, стремимся выжить, разжиться чем-то: богатством, влиянием, смыслом, и каждый делает это в меру своих способностей.

Марк Туллий не стал испытывать ее терпение. Он лег к ней на колени и почувствовал на макушке ее холодные костлявые пальцы. Словно касание смерти. Со всей этой мифологией, которая въедается в мозг, становится его составной частью, и оттого, ведь, человек и становится человеком, через мифологизацию. С младых ногтей надо учить детей тому, что история циклична, что откормленные и всем довольные люди являются предвестниками тяжелых времен с гильотинами, хрустом костей в темных подвалах инквизиции, болью всех поколений до единого, просто кто-то прячет голову в песок и обманывает себя, убеждая, что все хорошо, что борьба — это зло, но на самом деле борьба — это единственное благо, пользу которого не смог опровергнуть ни один диктатор. А греческие боги видели достаточно диктаторов. Диктаторы творили ужасные вещи со своим народом — мучали его, убивали его, заставляли выполнять аморальные приказы только лишь для того, чтобы как можно дольше оставаться на троне, сложенном из костей зажатых обстоятельствами людей. Мерзкие, живущие в страхе за свою никчемную тушку, диктаторы не могут увидеть красоту жизни, и поэтому им невыносимо обидно, когда кто-то другой имеет понимающее и любящее сердце. Нет, мой дорогой друг, читающий и нечитающий эти строки, диктатор может терпеть рядом с собой только тупых и необразованных функционеров, которые готовы лизать подошву своему диктатору, лишь бы не встречаться лицом к лицу с совестью.

Но сейчас не об этом. Вообще не об этом. Что мне до каких-то смертных диктаторов, которые зачастую более, чем одной ногой в могиле, и до их жополизов, которым не хватает духа признаться даже себе в собственной никчемности, и так далее, и так далее.

Вообще-то, разговор шел о костлявых коленях провидицы и о ее холодных пальцах. Вы когда-нибудь заходили в крипту, охраняемую личем? Вот такое же чувство. Уже на подходе к крипте ты чувствуешь гнилостный ветер, который шевелит острыми ветвями мертвых деревьев, растущих по бокам от каменного входа. Смерть, повсюду смерть. Смерть? Смерть? Что это за слово?

Кажется, я слышал его раньше много-много раз. И все из уст каких-то проходимцев, лиц которых уже не вспомнишь.

Спуск на глубину всегда полон опасностей. Одинокий путник должен быть осторожен, погружаясь в черную пучину, в которой царствует лич. Чёрная пучина полной неизвестности и я здесь одинокий путник одинокий путник одинокий путник одинокий путник который ищет ищет ищет но не может найти ничего и всё потому что нечего искать если мы будем искать чёрную кошку в чёрной комнате разве сможем отыскать смысл я думаю что нет также и Марк Туллий пытается спуститься вниз к личу, хочет заглянуть в его страшные ледяные ледяные глаза хочет потонуть в них утонуть в них и всё это делается для того чтобы потеряться самому я пишу эти строки надиктовываешь эти строки и вся моя жизнь просто напросто это попытка заглянуть выйти введённые глаза смерти смерти ли? Я не знаю если честно я ничего не знаю иногда нужно просто сорваться столешницы на которую ты коробку и шься вполне возможно она представлена не к той стене а ты всё едешь едешь наверх и вся суматоха вокруг тебя это всего лишь симуляция жизни. Можешь провести эксперимент над собой и над другими просто выйти на улицу пройтись по городу и посмотреть на лица прохожих что ты там увидишь неужели не подумаешь о том что все они одинаковые различия только в чертах лица но эмоции это отстраненность от жизни это нежелание смотреть по сторонам это попытка быстро куда-либо дойти это ли не спуск к личу?

И вот я о том же все это матрица этот спуск это тоже матрица которые вполне возможно скоро оборвется и повествование пойдёт совсем о другом мы начали говорить о древнем Риме а затем перекинулись на какую-то странную интерпретация смерти. Если и писать о чем-то а только о ней. По крайней мере здесь ты не сможешь обмануть читателя. Надеюсь я достаточно понятно выражаюсь. Если нет то я считаю настало самое правильное время для того чтобы закрыть эту книгу. Я считаю что вы просто тратите время я выговариваюсь а вы? Что здесь делаете вы что вы забыли на этих страницах которым ничему вас не научит и весь смысл которых работать черновиком мыслей не самого умного не самого талантливого человека на земле. Поэтому я считаю что вам лучше закрыть эту книгу или смахнуть окошко на телефоне патамушта на самом деле это будет самым правильным вашим решением в жизни и после этого никогда не возвращаетесь патамушта оглянувшись вы можете превратиться в соляной столп. А вам это надо? В общем я вас предупредил не надо мне потом говорить зачем я потратил свое время впустую мы как человеческий вид в принципе не можем тратить свое время для чего-то полезного в конечном итоге всё приходит запустение.

Так на чем мы остановились мы остановились на том что главный герой потому что я всё-таки считаю что Марк Туллий это главный герой моего рассказа, он спускается в подземелье где должен встретиться со своей судьбой.

Судьба представляется древним мертвым стариком с ярко-ледяными глазами, сухими руками. Он одет в грубый халат из кожи несчастных путников. Но, с другой стороны, разве кто-то заставлял их идти сюда, спускаться сюда, разве они не слышали, остановившись в таверне, разговоры о ледяном чудовище, которое живет в пещере в глубине леса, и о сокровище, которое это чудовище охраняет. Наоборот. Этот рассказ его заинтересовал. Он не мог спать всю ночь. Ворочался в кровати в съемной каморке на втором этаже. Ну а что. У самого жизнь не сахар, он вечный путник, бродит по всему Хоринису, выполняет заказы полупьяных крестьян на уничтожение жирных крыс, которые офигели настолько, что лезут в дом и кусают за мочки ушей. Жизнь не сахар, что и говорить. Золотых монет всегда не хватает. А они нужны. Покупать еду, вино, женщин. И поэтому разговоры о древних сокровищах так привлекают его. Его не страшит лич, потому что путник уже настолько отупел от однообразной и низкооплачиваемой работы, что готов открутить голову любому чудовищу, лишь бы добраться до золотых гульденов. Или как их там.

Коррупция и воровство — причина, по которой немногие живут хорошо, а все остальные — в полной жопе. Шлюх в этом городе больше, чем где бы то ни было. Я слишком устал влачиться за своим будущим, которого нет, и никогда, наверное, не было. Рожая меня на этот сраный свет, мама уже тогда знала, что ничего хорошего в моей жизни не будет. Все скатывается в яму, и я ничего не могу с этим поделать.

Моя яма, как и многих других в этом шлюшьем городе — белковая выпивка, от которой тянет блевать, но не пить ты не можешь, потому что очередная доза доставляет в твой перекрученный мозг некоторую степень убийственного блаженства. Можно сказать — да я и постоянно это себе говорю — почти все так живут, бывают случаи и похуже, кто-то вообще погряз в генонаркотической зависимости, из которой нет выхода. Кому-то намного хуже меня. Это успокаивает, но все, что у меня есть — обреченный на провал Сизифов труд, бесконечный подъем в гору с этим гребаным камнем.

Я люблю писать всякую дребедень, знаете, это помогает не сойти с ума. И я не один такой, уверяю вас. Если так посмотреть, у каждого из нас должна быть прибитая к стене полочка, на которой стоят псевдодостижения. Вот я какой молодец! Столько-то дней не бухаю, или не курю, или вот он я какой! устроился на высокооплачиваемую работу, на которой об меня вытирают ноги. Но это же тоже достижение. Я заслужил право служить ковриком для подошв каких-то типов, которым насрать на меня. Да и не только не меня, но и на всех. Кто мы такие, чтобы заслужить чью-то любовь, заботу, дружбу?

Но вот, когда я был совсем еще маленьким, я всего этого не понимал. Счастливое время! Помню, как жил в далекой коммуне. Правда, память всегда меня подводит. Нейрогаз, помните? Но я могу восстановить свои мысли через отдельные осколки, понять, как я тогда жил, уложить это все в своей черепной коробке, сделать картину более-менее цельной, чтобы выплеснуть все в сеть, создать из этого подобие осмысленного текста.

Я провел детство в коммуне. Таких было по пепельной России, погрязшей в Гражданской войне, очень и очень много. Бесчисленные точки, плевки, размазанные по разваленной стране. И там жили люди, которые прятались от смерти, боли, криков, любили, наверное, друг друга и ненавидели. Как хорошо, наверное, чувствовать хоть что-то.

Я уже давно ничего не чувствую. Моя жизнь — сборник бессмыслицы на серых твердотельниках. Кто-то же это покупает! Смешно, не правда ли?

Я сжимаю кулак с такой силой, что костяшки наливаются белой краской.

И потом еще, вот мы с тобой. Мы обязательно должны были встретиться или нет? Вот в чем вопрос. И тут уж никак не узнаешь, ей-богу. Выбор сделан. Но не мной. Это не мой выбор. Это выбор системы. Как она так все точно рассчитывает? А, может, это все шутка? Кто-то там сверху смотрит на нас и смеется — вот до чего можно довести нас. Высвечивать людям буковки на небесах, и люди будут следовать нелепым вещам. Своей судьбе.

Восточный ветер треплет ее рыжие волосы. Я чувствую себя героем романтической книги. Там, где пальцы влюбленных сплетаются, и где влюбленные целуются. Закатное солнце уже не ослепляет. Каньон тих и пуст. Приближается ночь. Самое время ложиться спать.

Помнишь ли ты, покойная моя матушка, сказки, которые ты читала мне, когда я был совсем маленьким. Ты как Лана. Или Лана как ты. Скорее, второе. Потому что ты была первичной. Она вторична. Она как луна, которая лишь отражает свет солнца. И я пою эту песню, в первую очередь, тебе. Тебе. Тебе.

Честно сказать, у меня с матушкой были не самые простые и не самые теплые отношения. Но мать — это всегда земля, всегда первооснова, всегда именно то, к чему человек постоянно возвращается в своих мыслях.

Одним.

Холодным.

Весенним.

Утром.

На.

Полузаброшенный.

Пирс.

Вышел.

Герой.

Он не главный, конечно, не главный, а один из тех, кто ненадолго появляется на страницах безымянного романа и потом навсегда исчезает. Я знаю слишком много таких. Я похож на каждого из них. Но, все же, есть одно отличие. Я живой. По моим венам движется настоящая красная некнижная кровь. Хахахаха. Вот такая история.

Потрепанные ботинки отбивали чечетку. Он сжимал и быстро разжимал кулаки, чтобы хоть немного согреться. Нельзя было показывать свою слабость. Он не для того прыгнул на корабль, проплыл через всю Атлантику, питался крысами и поборол лихорадку, чтобы сейчас все уничтожить проявлением слабости. Сегодня — самый важный день в его жизни. Встреча с золотой статуей Великой Матери.

Герой почему-то думал, что это его настоящая мать, потерянная, забытая в далеком детстве. Генезис его убеждения мы рассматривать не будем. В жизни, могу сказать, бывают еще гораздо более странные случаи.

Он ждал посыльного, который отведет его в древний храм, где и находилась статуя. Но посыльный задерживался, и герой волновался. Может быть, зайти в бар и прополоскать горло стаканом бурбона? Старая женщина, проходя мимо него, пристально на него посмотрела. Остановилась и сказала. Зря ты сюда приплыл.

Почему.

Зря, повторила она, грозя ему крючковатым указательным пальцем. Очень зря. Здесь ты ничего хорошего не найдешь. Только смерть. Тебе обещали, что ты встретишься с матерью, и ты поверил. Конечно, трудно было не поверить. Они те еще лжецы. Любят вешать лапшу на уши. Пользуются слабостями.

Отстать, старая. Совсем с ума сошла. Какое тебе дело. Иди своей дорогой и не мешай людям.

Зря ты так, сказала старуха, отвернулась от него и пошла своей дорогой.

Что за сумасшедшая, подумал герой. Зачем она это сказала.

Но пружина размышлений не успела расправиться, потому что посыльный, наконец, появился. Это был низкий худосочный паренек в дырявой рубашке, на голове красовалась чрезмерно веселая панама.

Пойдем, сказал паренек.

Куда, сказал герой.

Ты знаешь, сказал паренек.

Герой кивнул и пошел за пареньком.

Долго идти, спросил герой.

Не дольше, чем ты плыл сюда, ответил паренек.

Его узкая спина лихорадочно трепетала.

Начался дождь. Дождь на этом континенте похож на смерть. Болезнь, а потом смерть. Заранее нельзя понять, какая именно секунда станет смертельной. Это же не пуля, которая попадает в сердце или в селезенку или в печень, кому как нравится. Каждая капля — это предвкушение гибели.

Боишься, спросил паренек, не поворачиваясь. Голос его прозвучал глухо, нелепо.

Чего именно мне нужно бояться, спросил я.

Не знаю, сказал паренек, люди разного боятся. Некоторых, вот, не вытянешь на улицу, пока идет дождь. Другие сами лезут под дождь.

А ты чего боишься, сказал герой.

Я боюсь, что не успею вернуться к рождественскому столу.

Сейчас март.

Я знаю, сказал паренек. Еще я боюсь высоты. Очень боюсь. Но это не так важно. Для меня главное сейчас это понять, чего ты стоишь, молодой человек.

Молодой человек. Ну ты даешь. Какой я тебе молодой человек. Для тебя я очень старый человек. Очень и очень старый человек. Возьмем ситуацию, в которой мы идем к великой матери, и я тебя спрашиваю: что такое страх.

Страх, господин незнакомец, это самый странный феномен, который я встречал в своей пока что короткой жизни. Люди боятся чего угодно. Моя лучшая подруга боится гусей. Ну, знаешь, я и сам их недолюбливаю, но чтобы испытывать ужас при их виде, это. Странно. Но я тебе об этом и говорю. Очень странно. Сломанные сандалии мокрая подошва бултыхалась по лужам. Очень странно. Или например вот какое дело. Некоторые люди боятся открытого космоса. Смотрят в небо, и на них начинают давить эти тяжелые тяжелые небеса. Знаешь, как это неприятно.

Не знаю и не хочу знать, сказал герой. Веди меня к великой матери, больше мне ничего от тебя не нужно.

До чего же это все странно. Еще недавно я сидел в своей лаборатории и отгадывал шарады нового ДНК петрушки. Вот до чего дело дошло. Петрушка растет в перевернутом варианте. То есть, как сказали бы наши политики — отрицательно растет. ДНК закручено в другую сторону. Это приводит меня к мысли о том, что сами по себе реакции как бы развернуты по сравнению с нормальными. И что мы имеем в итоге. Да ничего мы не имеем в итоге. Вся жизнь вокруг — борьба за вы-жи-вание. Либо есть второй вариант. Некоторые млекопитающие. Язык не поворачивается назвать их людьми. Некоторые млекопитающие просто хотят расслабиться и умереть, попивая напоследок шато-мерло, или как его там. Гнусность.

Стена холодная и липкая. Я даже не знаю, сколько мне еще спускаться вниз. Я посмотрел себе под ноги и крикнул. А.

Звук моего голоса, отскакивая от кирпичной кладки, спускался ко дну, но так его и не достигал. Не достигал. Не достиг. Не достичь. И я, все еще не понимая, где нахожусь, продолжил спуск.

Однажды, давным-давно, я спускался к великому адронному коллайдеру. Тогда еще не было разделения. Ох уж этот прекрасный мир до разделения. А я тогда жутко негодовал по поводу того, что президент соседний страны вторгся в африканские прерии и бомбил местных жителей грязными бомбами. Но сейчас я понимаю, что все это мелочи. До разделения мы жили прекрасно. Лично я пил вино, игрался с невозвратными катонами и в перерывах гулял по набережной. Теплое и пронзительное время.

И брат был все еще жив. Ну а сейчас. Но что поделаешь. Жизнь есть медленный переход из бытия в небытие. Каждая секунда является точкой необратимости. И сейчас эта точка поставлена посередине черной пропасти. Или не по середине. Честно сказать, я не знаю. Может быть, я только в самом начале этой лестницы. Или уже приблизился к финалу. Не знаю. Я просто собрался с духом, размял руки, ладони, каждую по отдельности, и двинулся в путь. Все ниже и ниже.

Я не сразу заметил, что мои глаза закрыты. Почему они закрыты? Хотя, почему они должны быть открыты, если я лечу в темноте? Лечу, лечу в темноте. И все, что у меня есть — это вектор, вниз, вниз, в пустоту, навстречу неизвестности, но отсутствие боли вселяет уверенность в том, что все будет хорошо. Дыра примет меня и станет лучшей моей частью. Или я не смогу ее принять?

Хотя, к чему все эти вопросы. Они все равно ни к чему не приведут. Ничего не решат.

Я никогда никого не мог полюбить. Вокруг моей орбиты летали счастливые люди, которые говорили мне, что смысл жизни состоит в любви. Я спрашивал у них, какой любви. Что такое любовь? Что это за чистое, легкое чувство, о котором вы говорите? Мне всегда говорили, что я слишком много думаю. В любви думать не надо, надо действовать. Взять в силки, силком, силой, но не грубой, а силой чувств, ничего не понятно, как это сделать, а потом, потом нужно войти в новый мир, а я этого никогда не понимал. Для меня новый мир — это катоны, суперпозиция, элементарная сомкнутость, но никак не запах женских ног. А другие только смеялись, никогда не слушали меня, и продолжали рассказывать о женских ногах, о девичьих ножках в капроновых колготках, сладких ножках, которые идут по высокому ворсу, блестяще взаимодействует с мужским половым органом, членом, если по-простому, ну, в общем, вы поняли.

Но когда доходит до дела, когда жуткий холод сковывает его мускулы, и когда путник чувствует на своем лице дыхание смерти, тут уже не до смеха. Он уже не хочет никакого богатства, хочет вернуться в свое неторопливое гнилостное существование, лишь бы не смотреть правде в глаза. Мир никак не желает оставаться в крохотной вакуоли чьей-то жизни. Вот правда. На нее невозможно смотреть. В мире бесчисленное количество чудовищ, которых лучше обходить стороной даже во снах.

Но Марк Туллий был недостаточно умен, чтобы не спать. Он спал, даже когда разговаривал со своей любимой мамочкой и даже когда положил голову на колени старой прорицательницы. Ее костлявые пальцы вцепились в его горло. А он все спит.

Путник пытается протолкнуть вниз по пищеводу вставший ком в горле. Страх его силен, и с каждой секундой все увеличивается. Лич ждёт его.

Когда-то данным-давно много тысячелетий назад родился мальчик. Родители назвали его Савва. Он был очень гонористым ребенком. На все у него было свое мнение. И когда он пошел в школу, то в первый же день вывел из себя учителя. Учитель рассадил всех учеников по партам, сделал строгое лицо и спросил: сколько будет два плюс два. В классе установилась гробовая тишина. Даже птицы за окном смолкли, упорхнув с веток, выбравшись из-под купола вселенских сооружений. Савва, не поднимая руку, ответил. Четыре. Сказал он.

Неправильно, сказал учитель.

Но как же так, сказал Савва.

Останешься после уроков, я тебе все объясню.

И после уроков учитель достал из стола огромную линейку и отлупасил Савву по пальцам. Вот после этого случая Савва стал грустным. Он понял, что мир не такой открытый и не такой добрый, каким он себе его представлял. И стал Савва замкнутым, стал покинутым. Ни родители, ни будущая жена не заметили в нем изменений. Так и жил он с чувством стыда за свой неправильный ответ. Долгие годы мучил его червь сомнений. Кто он? Кто такой Савва? Что за человек, пресыщенный чувством стыда, боли, унижения? Как быстро он превратился в лича? Что он чувствовал, когда холод пронзал его до основания, уничтожал его суть?

Мысли помешанного больного, я даже сам не знаю, что пишу, и это считают искусством. Да срать я хотел на все это. Мне не интересен никто. Ни читатель, ни редактор со своими вечными правками, все ему не так, черт бы его побрал! Захочу, раздам эту сраную книжку бесплатно, чтобы каждый желающий мог скачать и прочитать. В конце концов, что такое искусство? Это, ведь самый большой обман в жизни. Нам всем нужна ложь. И писателю, и читателю, и нам особо не дела ни до чего большего. Нас не слишком-то интересуют все эти сраные морализаторства на тему: так делать не нужно, потому что это неправильно, а делать нужно только так, потому что так сказал господь бог, или чертов Райан, или партия, или царь-император. Нам нужен только обман, который окружит нас со всех сторон, заставит на мгновение выпасть из реальности и превратиться в птицу. Ты читаешь только ради этого. Наверное, тебе и не слишком нравится этот текст, но ты не останавливаешься, заглатываешь все это дерьмо и требуешь добавки, потому что твою жизнь больше нечем заполнить, кроме этой неумелой лжи, выстроенной в линию бессмысленных строк.

Я пишу только ради того, чтобы не сойти с ума. Не надо искать, а тем более вкладывать в мои тексты хоть какой-то смысл. Его просто нет. Можешь перелистнуть книгу на середину, или в самый конец, чтобы понять, что все написанное — просто беготня по кругу. Так и сделай, и закрой эту сраную книжку, наконец! Не трать свое время! Сходи лучше в бар, если у тебя, все-таки, нашлось свободное время. Сними телку, пускай она покажет тебе, что умеет. Только, пожалуйста, предохраняйся. Я не хочу, чтобы ты, как я, долго и муторно лечился от венерических заболеваний.

Короче, я жил в коммуне примерно до десятилетнего возраста, пока на нашу деревеньку не сбросили два десятка нейрогазовых бомб, и обезумевшие жители не загрызли друг друга в наркотическом экстазе. Мы с семьей только и смогли спастись потому, что папашка в кои-то веки решил отвезти нас на рыбалку в соседнее поселение. Взяли удочки, палатки, всякое другое барахло, чтобы было чем себя занять, и двинулись на старой развалюхе через выжженный лес, через ядовитую реку, полную нейрогазового смрада, чтобы добраться до относительно чистой воды одинокого пруда. Его сделал местный энтузиаст, чтобы такие как мы, любители старых забав, смогли почувствовать себя немного живыми.

Зачем ты так говоришь.

Ты слишком много разговариваешь для такого маленького и беззащитного мальчика, сказал герой. Не боишься, что тебе отрежут когда-нибудь твой длинный язык.

Нет.

А надо бы.

Мы почти пришли.

Паренек резко остановился и развернулся.

Ты точно хочешь туда пойти, спросил он.

Веди меня и не спрашивай такую ерунду. Не для этого я целый месяц жрал мышей, чтобы сейчас отступить. Идем. Идем же!

Паренек снова зашагал, теперь кле быстрее, как будто хотел быстрее отделаться от путника.

Спустя десять минут перед ними вырос одинокий клык храма.

Здесь хранится статуя, возбужденно спросил путник. Он сильно заволновался и теперь потирал вспотевшие ладони. Что же это, конец путешествия?

Я ждал этого момента всю жизнь. И теперь. Все.

Он с какой-то доселе незнакомой ему нежностью посмотрел на парнишку-путеводителя.

Ты привел меня к истине, сказал герой.

Парнишка засмеялся. Я просто привел тебя к очередной золотой безделушке. Которую ты вскоре забудешь. Или не так. Которая не будет слишком долгое время будоражить твои мысли.

Но путник не стал обращать внимание на такую странную речь паренька, быстро с ним попрощался и чуть ли не побежал к заветной голубоватой двери. В этот момент дверь призывно приотворилась, и в глаза одинокому герою полился яркий белоснежный свет.

Он почувствовал, что его сердце замирает. Оно словно ожило после долгого сна и начало биться быстрее и сильнее. Путник шел к этой двери так долго, что чуть не забыл, что ищет. Но теперь он понимал — это было то, что он искал всю свою жизнь.

Приблизившись к двери, он остановился на мгновение и взглянул на паренька. Тот улыбался ему и кивал головой, словно говоря: «Ты на верном пути». Путник улыбнулся в ответ и вошел в дверь, которая захлопнулась за ним.

Он оказался в ярко освещенном зале, наполненном золотом и драгоценностями. В центре стояла прекрасная женщина в длинном белом платье, которая улыбалась ему. Путник не мог отвести от нее глаз, словно он застрял в ее обаянии.

Добро пожаловать, — произнесла женщина, — Я здесь, чтобы исполнить любое твое желание.

Путник понимал, что это была богиня, и он мог просить у нее любое желание. Но вместо этого, он сказал:

Я уже получил все, что хотел. Я нашел свой путь.

И тогда он ощутил, что его душа наполнена благодарностью и счастьем. Он открыл глаза и обнаружил, что лежит в своей постели. Это был всего лишь сон, но он понимал, что его жизнь изменилась. Теперь он знал, что должен делать и куда идти.

Он встал с постели, почувствовав настоящую энергию и мотивацию, которых ему так не хватало раньше. Он больше не чувствовался потерянным и ненужным в этом мире. Его душа была наполнена новыми целями и стремлениями.

Снова оглядев свою комнату, он заметил, что все выглядело по-другому — более ярким и красочным. Он улыбнулся самому себе, представляя, какой жизнью он жил раньше, и какой жизнью мог бы жить теперь.

Изменившийся настроение заставило его начать делать первые шаги к осуществлению своих мечтаний. Он сел за стол и начал планировать свое будущее, записывая все идеи и задумки, которые приходили ему в голову.

Он знал, что у него есть много работы, чтобы превратить свои мечты в реальность, но теперь у него было что-то, что прежде отсутствовало — вера в себя и свои возможности.

Он был готов к новому дню, заполненному новыми возможностями и приключениями.

И так он стал писателем, представляете! Но, на самом деле, рассказ совсем не о том.

Каким же он мог стать писателем, этот странный больной человек, который несколько месяцев подряд ел сырых мышей, обгладывая все до костей. До костей!

Он протиснулся в приоткрытую дверь и увидел сидящий на троне скелет, обвешанный золотыми побрякушками.

Скелет был одет в роскошные одеяния, которые когда-то, возможно, принадлежали могущественному правителю. Вокруг трона находились различные артефакты и сокровища, но все они выглядели заброшенными и покрытыми пылью.

Несмотря на страшный вид, который создавал скелет на троне, герой не испугался. Он осмотрелся вокруг и заметил на стене ряд символов и иероглифов, которые, вероятно, описывали тайны этого места.

Герой решил изучить эти символы и начал переводить их на свой язык. С каждой минутой он понимал всё больше и больше, и его любопытство только увеличивалось.

Вскоре он обнаружил, что этот скелет на троне был древним правителем, который желал обладать бессмертием и вечной молодостью. Он проводил множество экспериментов и ритуалов, но никак не мог достичь своей цели и в конце концов погиб.

А что это были за цели? Кого он хотел спасти? Сколько сотен научных лабораторий хранят один и тот же секрет?

Похоже, что этот древний правитель был очень настойчив в своем желании обрести бессмертие и вечную молодость. Возможно, он верил, что эти качества позволят ему сохранить свою власть и богатство навсегда, или же он хотел обрести бессмертие ради самого факта бессмертия.

И однажды, после долгих блужданий по тёмному тенистому лесу, получеловек-полузверь, позабывший уже самую суть земной жизни, набрел на темную пещеру.

Черная дыра поманила его невидимым блеском. Он почувствовал тяжелое дыхание невесомости. Там, куда он ступал, пахло нежным ароматом цветов. И с каждым шагом аромат только усиливался. Вот он, дом, подумал Савва. Неужели, я его нашел? Дом. Мой дом. То место, где я смогу чувствовать себя комфортно. Вот он я какой. Никогда не мог понять, почему его все время тянет под землю. Что там можно найти, кроме небытия? Сыпь, стоп, сток, блок.

Погружается в небытие.

Садится на трон. Из костей. Из чего же еще. Становится королем. Обретает независимость. И ждёт. Ждёт множество тысячелетий. Но никто не приходит. Тогда лич выходит из убежища, принимает ненадолго человеческий облик и направляется в близлежащую забегаловку, чтобы пустить слух о спрятанных в глубине леса сокровищах. Рассказывает по секрету, на ухо, всем подряд, и стару, и младу, о том, что там, глубоко, далеко, золото, зарыто, закопано, сокрыто в пещере за занавесью диких виноградных лоз. Если не знаешь, где искать, не найдешь. Но я тебе подскажу. И у человека даже не возникает сомнений насчет того, почему незнакомец выдает ему такую тайну. Почему сам не пойдет и не заберет сокровища.

Лич ловит его не крючок алчности. Как и всех остальных. Потому что нужно быть Буддой, чтобы не повестись. А наш путник — отнюдь не Будда. Обычный человек, каких миллионы. Он облизывает губы, хмурится, размышляя о том, как уплывет из Хориниса на торговом корабле, проведет с грязными матросами несколько ночей, прежде чем попасть на райский остров, где его встретят красавицы. У них в руках будут по бутылке рома, и можно будет слизывать с их набухших сосков сладостный нектар.

Соски. Вот, что самое главное. Сладкие женские сосочки. Люблю их посасывать перед тем, как вставить член во влажную киску. Достаточно сказать несколько заветных слов: «у меня куча золота», и влажность тела тут же повышается практически до ста процентов.

Хоринис давно пора оставить за бортом. Да, я родился на острове, но почему я должен здесь умереть? Никак нельзя здесь умирать. В этом забытом богом месте, полном болезни, несправедливости, мучений, страданий, горечи, глупости, невежества, немотивированной злобы, насилия, убийств, смерти, холодной ненависти. Это место похоже на могилу. Но после того, как я заберу сокровище, я смогу отсюда убраться. Наконец-то!

Дело остаётся за малым.

Переключение камеры. Сцена: холодная темная лестница лесной пещеры. Герой спускается в ловушку лича. Все продумано, каждая деталь. Героем руководит желание разбогатеть, то есть — обычная мечта обычного человека. Надеюсь, вы думаете так же. Вот, допустим, знаете, что нас отличает от правителей? Мы относительно здоровы, а политики — параноики. Где-то я читал книжку, в которой сказано, что только параноик может желать власти. Обычному человеку она ни к чему. Именно параноик жаждет управлять другими людьми. Ну а если подумать, то это правда.

В общем, что-то я отвлекся. Давайте вернемся к нашей сцене.

Итак. Темная темная тишина. Как будто натянутая тетива, готовая сорваться. Стрела готова пуститься в дальнее странствие. Одиссею. Мы находимся в перманентной Одиссее, пытаясь добраться до дома. Дом далек и вряд ли достижим. Но это не останавливает нас. Вспомнив конечную точку маршрута, можно прийти к выводу о том, что главное не она, а именно вектор движения. Пусть даже это будет движение совсем без надежды на окончание пути. И что тут можно сказать. Не надо спешить.

Нужно медленно ставить ногу на очередную ступень. Ступень холодная, склизкая, она требует полного к себе внимания, потому что иначе есть риск поскользнуться и полететь вниз головой в самую страшную пучину. Но путнику не нужно так быстро погружаться в ужасное. Его дыхание становится прерывистым, на лбу выступает пот. Холодная ладонь пытается вытереть липкую влагу, но влаги становится все больше. Влага скатывается по лбу, залезает в глаза, просачиваясь сквозь опаленные ресницы, мешая видеть. Поэтому-то необходимо быть предельно осторожным.

Но путник об этом забывает.

Итак.

Закрытая экосистема с карпами. Есть их нельзя, но половить одно удовольствие. Хотя я ни черта не помню, но удовольствие смотреть на поплавок помню.

Однажды я подсмотрел за тем, как мои родители трахались. Щелочка в брезентовой палатке была небольшой, и они точно меня не заметили. У мамы лицо было совсем без эмоций. Он имел ее раком, или как это называется — коленно-локтевая поза. Грудь отвисла и ходила туда-сюда с каждой фрикцией. Тогда я впервые увидел голую женщину. Мне это не особо понравилось. Потому что в интрасетевых видео все было по-другому. Красиво и жестко. Но в тот день я понял, даже не понял, а почувствовал, что в мире нет никаких сказок, ничего красивого.

И во взрослой жизни, сношаясь со всеми подряд (у меня были не только женщины, но и несколько мужчин), я потихоньку приходил к тому, что, как бы ты ни старался придать своей жизни красоты и шарма, как бы ты ни искал хрен знает чего, этого, ведь, даже не сможешь выразить в словах, но всегда чего-то такого хочется, любви, счастья — всего этого нет, и ты просто ходишь по кругу. Раз за разом, раз за разом. Нужны ресурсы для жизни, нужно как-то зарабатывать деньги, а поэтому ты не можешь просто так 24/7 сидеть овощем в своей засранной комнате. Не можешь, потому что сдохнешь. Хотя, с другой стороны, ты же хочешь сдохнуть.

Кажется, я совсем запутался. Нет, дорогуша. Инстинкты не обманешь. Ты мешок с кожей, в котором лежат инстинкты. Они не дадут тебе помереть, если ты, конечно, совсем не свихнешься, совсем не сломаешься. Тогда можно делать с собой что угодно. Но пока в твоем мозгу осталась хоть одна капля живительного благоразумия, благоразумия, которое приносит тебе страдание, приносит боль, ты будешь жить. Цепляться за жизнь. Сам этого не хочет, но оболочка хочет. Она ведет тебя, она превращает тебя в куклу. Направляет тебя замешивать склизких червяков этим гребаным черпаком. Огромным таким черпаком. Когда автоматика отказывает. А отказывает она почти каждый день.

Мне он сразу не понравился, этот полицейский. И кепочка у него была дурацкая. Восьмиклинка, или как ее там называют… Он сложил ее и запихнул в карман черной дерматиновой куртки. Здрасте, говорит, ворочая подбородком туда-суда, сосед твой снизу, не знаешь, что за тип. Давно его видел. а что он, пропал, говорю. Кивает своей башкой. А поток, говорю я. Поток, говорит, ничего не знает. Камер у вас в вашем чертовом доме нет. А что он сделал, говорю. Убил какую-то важную шишку из правительства. Ого, говорю. Дело серьезное. Только я ничего не знаю. Ни сверху, ни снизу, ничего не знаю. Не видел я ничего. Какие-нибудь подозрительные штуки, может, замечал, в последние два-три дня. Какие это, говорю. Ну, крики, запахи. Крики, запахи, говорю. Нет, ничего такого. Слушай приятель, я тут, у меня тут дела. Понимаешь ли. Дела. Но громила в дерматиновой куртке, ужасно старомодной, между прочим, не хотел уходить.

Куртка скрипела, и этот скрип очень действовал на нервы. Я почему-то вспомнил тот момент, когда в первый раз прижали в темном углу местные гугеноты. Знаете, у них у всех такие же дурацкие дерматиновые куртки. Обязательно черные. Все полинявшие, пахли шелудивой псиной. Они и были шелудивыми псинами. Как-то их там потом почикали испанцы, когда долбаная шпана раззявила рты на нейрики. Пути снабжения. Хотели подмять под себя клиентуру.

Но я не употребляю наркотики. Ни в каком виде. Хотя было множество возможностей, знаете ли. У нас в городе больше шансов стать наркоманом, чем остаться нормальным человеком.

Переплетения старого метро полнится бывшими наркоманами. Они уже не люди. Просто тени, отрастившие когти, толстую шкуру, некоторые даже хитин, как у жука. Страшное дело. Однажды я встретился с таким один на один.

Иду я, значит, поздно вечером по переулку дьявола, забитого грязью и блевотиной, так пахнет, что и самому хочется блевать; иду с рабочей смены и думаю только о том, чтобы подняться в свою конуру, использовать свои три с чем-то минуты душа и потом завалиться спать. Кровать у меня хорошая, с ортопедическим матрасом.

Иду, значит, по переулку, и тут из-под земли вываливается это жуткое чудище. Скрежещет клыками, кидается на меня. И тут я думаю, что все, конец мне.

Спас меня тогда гарнизонный военный, проходивший в ту минуту по тому самому переулку. Повезло мне, в общем.

Плотоядный звук выстрела прогремел в окружении кирпичных стен, отскочил от закрытых окон, в которых сгустилась топорная тьма.

Природа света всегда искусственна. Она идёт вразрез реальной природе тьмы. Тьма — это единственная реальная и натуральная плоскость вселенной. Вселенных — и моей, и вашей.

Свет идёт по обратному пути энтропии, поэтому нужно тратить энергию, чтобы он был. Просто был, как бывают стул, стол, кастрюля с борщом. Борщ, например, должны сварить. Бережливая хозяйка должна взять белковую взвесь, сварить ее, добавить приправ со вкусом свеклы, и так далее. Так же и со светом. Нужен направленный поток электронов, чтобы был свет. Иначе никак.

Тьма же, наоборот. Вообще, можно целую диссертацию написать об искусственности света и единственной реальности тьмы. Вселенная вышла из одной точки. И, в конечном итоге, она обратно туда и зайдёт. Вечное возвращение.

До этого будет тепловая смерть — равнозначие тьме. Люблю я всю эту мутотень. Можно болтать все, что хочешь, скосив умную рожу, вводя других людей в заблуждение. Но на самом деле я слишком тупой, чтобы сказать что-то дельное и философское. Просто городу всякое…

Давайте лучше вернемся к сути.

Можно осмотреться, говорит следователь. Черт возьми, чтоб тебя, думаю. Ну зачем ты приперся. Я же не знаю ни про какого соседа. Снизу там, или сверху. Да какая, к черту, разница. Мне. вообще, насрать на моих соседей, да и на всех, кто есть в этом городе.

То есть, с соседями ты ни с одним не знаком, спрашивает следователь. Да с чего бы, говорю я. А ты-то сам вообще выходишь из комнаты. Да, говорю я ему. Конечно. А как бы я зарабатывал на свою жизнь. А кем ты работаешь. Оператором белковых котлов, говорю.

Следователь задумчиво качает головой.

Оператором белковых котлов. Ну и работенка! Недавно выловили чувака из котла. Хрен знает, как так вышло. То ли сам свалился, то ли убили. Но, чтобы в баках подыхали, я такое только в параллельном городе слыхал…

Ну и понес чушь про зеркала, окна и дирижабли.

Вообще, кстати, это может быть интересно. Вам, исследователям с той стороны. Мы параллельны друг другу, и наши миры как бы равны друг другу. Может вы не знаете, но, а давайте-ка я побуду эдаким лектором и расскажу вам, как все это открылось. Не все же так просто, как кажется.

Описанный в тексте результат экспериментов и ритуалов может говорить о том, что этот древний правитель пробовал различные методы достижения бессмертия и вечной молодости, возможно, не всегда эти методы были эффективными или безопасными.

Желание обрести бессмертие и вечную молодость является человеческой мечтой уже на протяжении многих веков и вызывает интерес у многих людей по всему миру. Сегодня научное сообщество продолжает работать над этим вопросом, и возможно, что в будущем будет найдено решение, позволяющее людям жить более долгую и здоровую жизнь.

Но никогда, никогда не приходит счастье, никогда не приходит понимание, никогда, никогда.

А потом на сцену, нисколько не опаляемую лучами хтонического солнца, вышла мать. Но конечно же, герой не сразу ее узнал, потому что это был тот же самый скелет, только с немного более обширными бедрами.

Ты мой сын, сказал скелет, и герой сначала оторопело пытался найти в чертах белого черепа материнские черты. Но голос-то, голос! был ее, матери!

Это ты, спросил герой. Это точно ты.

Да, это я. Конечно же, это я. Я. Центр вселенной. Центр всей твоей жизни. Это одно и то же. Сам знаешь.

Что ты здесь делаешь.

Мне будет интереснее послушать твою историю.

Мою историю, спросил герой. Конечно, я тебе ее расскажу.

Я проснулся от нежного касания Ланы. Какие нежные у нее руки.

Я открыл глаза и увидел, что Лана стоит рядом со мной, улыбаясь и глядя на меня своими большими зелеными глазами. Я тоже улыбнулся ей в ответ и протянул руку, чтобы погладить ее по волосам.

Доброе утро, моя любимая, сказал я.

Доброе утро, дорогой, ответила она и поцеловала меня в щеку.

Я почувствовал, как сердце начало биться быстрее. Лана всегда вызывала у меня такие сильные эмоции. Я почувствовал, что не могу жить без нее.

Что мы будем делать сегодня? спросил я, пытаясь отвлечься от своих мыслей.

Давай сходим на пляж, предложила Лана. Там так красиво сейчас.

Отличная идея, согласился я.

Мы поднялись с кровати, оделись и вышли из дома. Солнце уже стояло высоко на небе, и на улице было очень жарко. Но когда мы пришли на пляж и увидели огромный бирюзовый океан, все наши проблемы казались такими маленькими и незначительными. Мы просто стояли там, держась за руки, и смотрели на волны, пока не забыли обо всем на свете.

Мы решили прогуляться по пляжу и насладиться красотой окружающей природы. Лана босиком бежала вдоль берега, а я шел за ней, наслаждаясь каждым мгновением проведенным с ней.

Вода была прохладной, но мы решили искупаться. Я поднял Лану на руки и бросил ее в воду, после чего сам тоже окунулся. Мы играли в воде, ловили волны и просто наслаждались моментом.

Потом мы вышли на берег и решили поесть. Лана достала из сумки фрукты, сыр и багет, а я принес напитки. Мы разложили все на полотенце, которое было раскинуто на песке, и начали завтракать.

Смотри, какие красивые ракушки, сказала Лана, поднимаясь и начиная искать по песку.

Я тоже поднялся и начал помогать ей. Мы нашли несколько красивых ракушек разных размеров и цветов, которые потом решили забрать с собой в качестве сувениров.

Оставшуюся часть дня мы провели на пляже, загорая и отдыхая. По возвращении домой мы были уставшие, но счастливые. Мы легли на кровать и заснули, обнимая друг друга. Это не была любовь. Конечно же, нет. Но это было нечто более массивное и цельное в плане вселенной. Жизни во вселенной.

Когда тебе домой, спросил я. Она пожала плечами.

Я не знаю, ответила Лана. Может быть, я останусь с тобой на ночь?

Конечно, сказал я улыбаясь. Я всегда рад, когда ты со мной.

Мы провели вечер вместе, готовя ужин и смотря фильмы. Лана была такой же прекрасной компанией, как и всегда. Мы разговаривали о жизни, планировали будущее и просто наслаждались нашим временем вместе.

Когда наступило время спать, мы легли на кровать, обнимая друг друга. Я чувствовал, как сердце бьется быстрее. Лана положила голову на мое плечо, и мы заснули в объятиях друг друга.

На следующее утро я проснулся рано и пошел готовить завтрак. Лана еще спала, когда я вернулся в комнату с подносом, но скоро проснулась от запаха свежих блинов и кофе. Мы завтракали вместе, разговаривая о планах на день.

Что будем делать сегодня? спросила Лана.

Может, сходим на прогулку по городу? предложил я.

Звучит замечательно, ответила она, и мы отправились на улицу, чтобы насладиться красотами города.

Городок — странный горячий овал, наполненный теплокровной холерой.

Самым странным сооружением там был невероятно высокий небоскреб, верхушка которого вечно пряталась в облаках. Лана сказала, что там жили масоны.

Но, конечно же, это были лишь слухи и домыслы. Все, что известно об этом здании — это то, что оно было очень высоким и необычным для города такого размера. Люди говорили, что небоскреб был построен безо всякой разрешительной документации и что он имел странный, почти мистический характер. Некоторые даже утверждали, что эта башня была связана с темными силами и магией.

Но несмотря на все эти слухи и легенды, большинство жителей города просто игнорировали этот небоскреб и продолжали свою повседневную жизнь. Они знали, что многие истории о нем были преувеличены или просто выдуманы.

Однако Лана была совершенно уверена в правде своих слов. Она утверждала, что видела масонов, которые входили в здание через высокую стальную дверь, расположенную на задней стороне здания. И хотя большинство людей не верили ей, у Ланы была репутация человека, который всегда говорит правду. Поэтому некоторые начали задумываться о том, что может быть в этой загадочной башне.

Тем временем, небоскреб все еще стоял на своем месте, словно напоминая жителям города о своем существовании и тайнах, которые он хранил внутри. И, хотя большинство людей продолжало игнорировать его, некоторые не могли удержаться от мысли, что этот здание скрывает что-то очень важное, возможно, даже опасное.

Вскоре после появления небоскреба в городе начали происходить странные события. Люди замечали, что кто-то следит за ними, а некоторые даже утверждали, что они были подвергнуты преследованию. Но никто не мог определить, кто стоит за этими действиями, и почему они происходят.

Лана продолжала наблюдать за небоскребом и заметила, что некоторые люди часто появляются в его окрестностях. Она решила выяснить, кто они и что они делают там. Однажды, когда Лана шла мимо здания, она увидела человека, который казался ей очень знакомым. Это был Роберт, ее бывший парень, которого она не видела уже несколько лет.

Лана подошла к Роберту и начала разговаривать с ним. Оказалось, что он работает на стройке, которая ведется на задней стороне небоскреба. Роберт рассказал Лане, что они строят какой-то объект, но он не знает, что именно это будет. Он также сказал, что на стройке работают только люди, которых пригласили лично масоны.

Лана поняла, что это была ее возможность узнать больше о небоскребе и том, что происходит внутри. Она решила зайти на стройку и посмотреть, что там происходит. Но когда она подошла к стальной двери, охранник не пустил ее внутрь.

Лана была разочарована, но она не собиралась сдаваться. Она начала искать другие способы, чтобы проникнуть внутрь небоскреба. Однажды она заметила, что на задней стороне здания есть окно, которое оставлено без охраны. Лана решила попробовать залезть через него.

Она поднялась на стену и начала пролезать через окно, но внезапно услышала шум. Кто-то был рядом. Лана начала паниковать и попыталась быстрее залезть внутрь, но ей не удалось это сделать. Внезапно она почувствовала, что ее схватили за руку.

Оказалось, что это был Стивен, охранник небоскреба. Лана попыталась объяснить ему свою ситуацию и узнать больше о том, что происходит в здании, но он не хотел говорить об этом. В конце концов Лана была вынуждена уйти, не узнав ничего нового.

Несмотря на все препятствия, Лана продолжала узнавать все больше о небоскребе и о том, что происходит внутри. Она понимала, что это может быть опасным, но она также чувствовала, что ей нужно узнать правду.

Она начала изучать масонскую историю и философию, чтобы понять, что может быть связано с этим странным зданием. Она обнаружила, что масоны имели репутацию таинственных и загадочных людей, которые обладали знаниями, недоступными остальным.

Лана начала читать книги и статьи о масонах, и постепенно ей удалось расшифровать некоторые из их символов и знаков. Она узнала, что масоны верят в высшую силу и стремятся к духовной просветленности. Они также придерживаются некоторых важных принципов, таких как свобода, равенство и братство.

Лана начала понимать, что небоскреб мог быть связан с масонами и их философией. Она решила продолжать свое расследование и попытаться найти способ проникнуть внутрь здания.

Когда Лана уже начала терять надежду, она получила письмо от некоего человека, который представился ей как масон. Он написал, что узнал о ее интересе к масонам и хочет помочь ей. Он предложил встретиться с ней на задней стороне небоскреба и рассказать ей больше о том, что происходит внутри.

Лана была поражена этим письмом и не знала, стоит ли ей доверять этому человеку. Но она решила рискнуть и пошла на встречу.

Когда она пришла на место встречи, она увидела человека, который действительно выглядел как масон. Он представился ей как Джон и начал рассказывать ей о том, что происходит внутри небоскреба.

Оказалось, что масоны действительно имели связь с этим зданием. Они использовали его как свое убежище и место для проведения своих обрядов и церемоний. Внутри здания были спрятаны святыни и документы, которые масоны хранили в тайне от остальных людей.

Джон также рассказал Лане о том, что масоны имеют свою собственную систему значков и знаков, которые помогают им распознавать друг друга. Он показал ей некоторые из этих знаков и объяснил, что они имеют глубокий смысл и символизируют различные аспекты масонской философии.

Лана была поражена тем, что узнала, и чувствовала себя привилегированной, что ей удалось получить эту информацию. Но она также понимала, что это может быть опасно, если кто-то узнает о ее расследовании.

Давайте. Напрягите свои мозги. А то привыкли поглощать масс-медиа и даже не можете хоть немного подумать. Немного фантазии, и все получится. Просто нужно немного по-другому теперь меня представить. Сейчас я, наверное, вижусь вам таким забулдыгой с недельной щетиной, которая скоро перерастет в настоящую бороду, и это так и есть.

Но на несколько минут представьте меня, типа я преподаватель по потоковой физике. Они еще иногда проводят лекции в реальности. Гладковыбритый, в дорогом костюме, подтяжки не видны. На голове — какая-нибудь прическа, как у ваших профессоров. Понимаю, картина слишком общая, да я и не старался придать ей сколько-то реалистичности и выпуклости. Сами что-нибудь придумаете.

Стою я за кафедрой, попиваю кофе, смотрю на студентов. Лица у них у всех скучные, сразу видно, не выспались. Ну да мне как-то все равно. Похрен. Я пришел сюда не учить этих проходимцев, а просто протараторить учебный материал, чтобы получить денег на шлюх (зачеркнуто) на походы в настоящий театр. Такой только один остался на Невском проспекте. Я там, был, кстати. И, могу сказать, ничего особенного. Никогда не понимал все эти оперы. Певички рвут глотки ради аплодисментов. Так себе развлечение.

И вот, я включаю микрофон и начинаю свою нудную лекцию.

Поток нам включили около десяти лет назад. Вышки, ток эфира, все дела. Ну, вы и сами слышали о таком. Потоковые уравнения. Да, точно должны были слышать. Все дело в них, этих чертовых уравнениях. Слой за слоем мы решаем эти уравнения. Будто это какой-то математический лук, или что-то типа того. Снимаем один слой, а за ним еще один, и еще один, и так далее. Неизвестно, доберемся ли мы когда-нибудь до сердцевины всего этого, но, если вдруг доберемся, то это будет что-то вроде теоремы всего. Вот такая штука.

И при решении одного из слоев, мы вывели формулу параллельного города. Параллельный Петербург. Вначале только теоретическую возможность. Открытие это мы совершили два года назад. Открытие это произвело самый настоящий фурор в научных кругах. И ваш покорный слуга, когда услышал такую шутку, выронил из рук открытую бутылку белкового хереса. Бутылка разбилась, а я так и остался стоять столбом, посреди засранной комнаты. Меня почему-то это новость очень сильно выбила из колеи.

А потом — следующий уровень уравнений решился, и выяснилось, что можно передавать в тот мир информацию в двоичном коде. Ну это вообще атас.

Теперь, вот, думаю, что, если через несколько лет окажется, что можно путешествовать между мирами. Перескочим теперь пару пустых разговоров и поразмышляем, мой дорогой читатель, который все никак не хочет закрывать эту сраную книгу, насчет того, что будет, если нам можно будет попасть на ту сторону. Только давай не будем сочинять ничего банального насчет того, что там есть такой же чувак, как я. Да, наверное, есть, но это не так интересно. Пишет, наверное, сейчас эту хрень про параллельный Петербург, чтоб ему пусто было!

Лич его уже ждет. Перед мокрыми глазами путника — холодная темнота, и он даже еще не знает, не представляет, какое мучение его ждет. Он смотрит в эту темноту, в эту пустоту, не в силах увидеть иной уровень свечения холодных глаз монстра. Страх наплывает волнами.

Никто не хочет встречаться с монстром, живущим на дне колодца. Хотя этот колодец и находится внутри пищевода. Бросаешь туда камень, стараешься сделать так, чтобы он не касался кирпичной кладки. Не дотрагивался. Только не дотрагивайся до меня.

Что ждет одинокий камень на дне?

Еще один шаг. Совсем глухой звук. Словно под водой. Должно быть, заложило уши. Барабанные перепонки почувствовали на себе немыслимое давление. Путник морщится, мотает головой, пытаясь избавиться от наваждения. Если идешь по пути в ад, то уж тогда надо идти до конца. Или в рай. Но насчет рая очень легко рассуждать. Тут понятно, зачем и куда идти. А вот об аде говорить гораздо труднее, потому что у каждого ад свой. И пути у каждого разные. Вот у нашего путника. Это Хоринис, это бессмыслица, это незнакомец, который пообещал сокровище, это желание быть кем-то. Только не той незначительной травинкой, которая терпит на себе стопу тяжеловооруженного рыцаря.

Следующий шаг. Сон Марка Туллия становится все глубже. Может быть, это даже не сон, а кома. Как в сказке про Белоснежку. Или про какую-то другую красавицу, сейчас не упомнишь. Хотя раньше я помнил все эти детскиенедетские сказки наизусть.

Конец ознакомительного фрагмента.