Беседы о литературе

Алексей Мельников, 2021

Штрихи к портретам известных и малоизвестных писателей: Александра Радищева, Гавриила Державина, Александры Смирновой-Россет, Николая Гоголя, Ивана Гончарова,Максима Горького, Важи Пшавела, Константина Паустовского, Александра Чехова, Андрея Платонова, Владимира Кобликова, Николая Островского, Альбера Камю, Евгения Винокурова, Сергея Сергеева-Ценского, Мартина Хайдеггера, Ильи Сельвинского, Николая Панченко, Астрид Линдгрен, Евгения Евтушенко, Василия Белова, Юрия Казакова, Петра Вайля, Александра Мызникова, Валентина Берестова, Николая Любимова, Михаила Исаковского, Илья Эренбурга, Николая Бессонова и др.

Николай Федоров

Гагариных оторвалось от Земли на самом деле двое. Старший и младший. Первый прежде нащупал дорогу в космизм. Второй уже век спустя — в космос. Первооткрывателем значился Николай. За ним уже потянулся Юрий. Оба — из российской глубинки: Тамбовской да Смоленской. Космос, стало быть, оттуда видней. Ближе — так, что ли. А может — и не ближе… Разве что ключ от него именно в Тамбовских Ключах и обнаружился. В самом, что ни на есть русском захолустье. Здесь в 1829 году и удосужился появиться на свет первый русский космист Николай Федоров (фамилия по крестному отцу). Он же — незаконнорожденный сын князя Гагарина. Звездная фамилия еще вон когда позвала к звездам…

Про него мало, что доподлинно известно. Хотя жил страшным скромником и библиотечным анахоретом не так уж и давно — практически вровень с Толстым. Даже был временами с ним накоротке. Во всяком случае — до богохульных выходок графа. Притягивал своей философией воскрешения Достоевского и Владимира Соловьева. Вдохновлял космо-утопией вечной жизни Циолковского и Пастернака. Эхом радости от оживления всех предков до единого отдавался в брюсовской «Невозвратности»» и платоновском «Чевенгуре». Каким-то чудом узаконился даже в русском авангарде. Точнее — угадался в контурах теней, отбрасываемых на революционное искусство то ли Шкловским, то ли Малевичем, а то — и самим Владимиром Владимировичем Маяковским. Да и, выясняется, иные фильмы Сокурова — 100-процентный федоровский мотив. А именно — воскрешения павших…

Суть всего лишь в легкой оппозиции: воскресение или воскрешение? Но легкой ли?.. На место традиционного для христианства трансцендентного воскресения в день страшного суда русский философ Николай Федоров ставит всеобщее воскрешение из мертвых. Без избранных. Без разделенных, как принято в религиозной традиции, на тех, кому — в ад мучиться, и тех, что — в рай лицезреть. Ибо — только человеку, как считает русский Сократ, дано спасти мир от энтропийной разрухи. То бишь — от хаоса, к которому приговорена Вселенная слепой природой. Её, эту природу, Федоров тщится поставить на путь истинный. Путь этот должен указать человек. В нем, как считает, библиотечный мудрец, Всевышний спрятал главный запал дальнейшего развития Вселенной.

Как, впрочем — и его самого, человека, двигателя Вселенной. То есть — его преображение. В первую голову — нравственное, оплачиваемое по самому высокому курсу: возвратом ссуд на жизнь всем, кто выдал тебе их ранее. То есть — воскрешением отцов из мертвых. Как? Лучше не спрашивайте. Точнее — попробуйте принять необходимость этого постулата на веру. А о реализуемости поговорим после…

Итак: главный враг человека — это смерть. А с врагами надо бороться. Всем миром. Даже больше, чем всем — живыми и павшими, которых для этой борьбы, Федоров, предлагает воскресить. Иначе не исполнится божественное предначертание человека. Ему не сбыться. Не бывать самим собой. Точнее — тем, каким его хотел бы видеть Всевышний. Найдено главное дело для каждого на земле. Общее для всех. Борьба со смертью. За воскрешение и преображение. Федоров именно так и озаглавит потом свой краеугольный труд — «Философия общего дела».

Дело это, понятно, не только земного масштаба. А больше — космического. Если угодно — астрофизического, когда границы затеянного выпирают далеко за обозримый горизонт, уносясь к бесконечным звездам. И «общему делу» уже тесен человек как таковой, его усовершенствование вплоть до нескончаемости. «Делу» нужна Вселенная в целом. Ибо без преобразовательной деятельности человека она пропадет. Звезды застынут, как толкует физика. Скажем, — тоже второе начало термодинамики. Дабы космос «согреть» — потребно человеческое дыхание. Цивилизация. Разум. И — смертный приговор физиков для остывающей Вселенной может быть оспорен. Отменен. Надо лишь, как увещевал Федоров, навалиться всем миром. Даже больше, чем всем: миром по ту сторону жизни и по эту. Короче — стереть между этими мирами грань.

Мудрец сетовал на неродственность и небратство. Всё раздираемо противоречиями. Кипит вражда и грохочут войны. Причины — больше природные. Те, что сотворены нерегулируемым космическим хаосом и отпечатком легли на род людской. Посему — природе, космосу нужен опытный поводырь. Дабы те перестали искушать несовершенных человеков: ссорить их и вводить в гнев. Несовершенства, таким образом, должны улечься. Люди — поумнеть. Космос — облагородиться.

Русский космизм, званный в этот мир"первым"Гагариным — философом Николаем Федоровым — взял на себя роль пастора звезд и галактик. Духовника квазаров, пульсаров и черных дыр. Планет — в частности. Земли — в том числе. Всего, на что падает взгляд в верх. Туда, где человеку дано навсегда остаться самим собой. То есть — творимым и творцом.

Пушкин и Гончарова

Если весь мир воспринимает Пушкина через сияющий хрусталь его божественных стихов, то есть место на карте, где угол зрения на творчество гения слегка смещен и несколько размыт вуалью его обворожительной супруги.

Родившись в 30 верстах от города Тамбова, большую часть жизни проблистав в столицах — Петербурге и Москве, проторив пути в Берлин, Женеву, Ниццу, Дрезден, Бонн и Вятку, Наталья Гончарова, тем не менее, причислена в Калуге к землякам, хотя именно в этом городе она сияла на балах довольно редко, а более всего держалась родовых корней, что были 25 верстах от центра тамошней провинции — в местечке Полотняный завод, что славилось бумажно-парусиновой мануфактурой, на которой гнули спину на семейство Гончаровых 12 тысяч местных батраков.

Именно этот историко-географический факт в биографии любимой внучки промотавшего свои полотняно-заводские миллионы деда — Афанасия Гончарова — стал постепенно ключевым в восприятии в калужских весях личности и творчества её великого мужа. Калуга стала смотреть на Пушкина исключительно через помпезные въездные ворота в полотняно-заводское имение семьи своей возлюбленной, полагая, видимо, что"калужский фактор"стал в самый плодотворный период жизни гения почти определяющим и не будь его, неизвестно ещё, прочли бы мы главные его творения, без коих сегодня немыслима вся русская словесность.

Отчасти такая точка зрения имеет место быть, ибо та же"болдинская осень"случилась в творчестве поэта не без влияния родственников будущей жены, конкретно — держателя полотняно-заводских миллионов (а, следовательно — приданого 18-летней красавицы Натальи) экспрессивного и малорационального деда Афанасия, не нашедшего ничего лучшего, как предложить поэту в качестве приданого невесты уродливую 600-пудовую бронзовую статую Екатерины II, что годами пылилась в подвале полотняно-заводского дворца Гончаровых. Поняв, что деньги на приданое невесте придется добывать самому и затем одалживать их тёще, Пушкин устремляется в своё Болдино для перезакладки имения и оформления ссуд, из которых планирует выделить родственникам жены 11 тысяч. На беду (а может и совсем наоборот) оказывается надолго запертым в своем имени эпидемиологическим карантином и от избытка навязанного свыше досуга творит бессмертные стихи.

Малая, если так можно выразиться, родина жены поэта всегда ревниво относилась к пушкинской теме, полагая, что любовь поэта к своей избраннице должна обязательно распространяться и на веси, связанные с ней. Поэтому в Калуге издавна сформировалась партия, стойко исповедующая идеологию непременного пребывания Пушкина в самой Калуге. Обоснование — всего одна начальная строка из"Путешествия в Арзрум":"…Из Москвы поехал я на Калугу, Белёв и Орёл…"Впрочем у этой точки зрения нашлись и оппоненты, указывающие на нетождественность предлогов"на"и"в". Тем более, что никаких иных документальных доказательств посещения заповедника провинциального купечества великим русским поэтом не обнаруживалось. И тот, скорее всего, прокладывал маршруты в имение родственников прекрасной Натали в обход Калуги. Так короче.

Тем паче в остроумно-назидательных письмах своей супруге всякий раз выводил метящую ей в приемные матери Калугу в довольно неприглядном свете, ставя её по уровню мещанского прозябания на самые высокие места. Почти что вровень с Москвою. И настоятельно не рекомендовал Наталье Николаевне губернские увеселения. К коим, как следует из тех же писем, она, видимо, была весьма предрасположена.

По той ли причине, а может, как раз в унисон иной, высказанной ранее в адрес Калуги её выдающимся супругом, но губерния и по сей день скупится на увековечение памяти своей блистательной землячке, на протяжении последних вот уже трёх десятков лет так и не решившись установить в Калуге памятник неподражаемой супружеской чете. Уже практически готовый, но так и не получивший одобрения калужского обывателя на место его прописки в границах областного центра. Якобы для захолустного сегодня Полотняного завода — родового гнезда Гончаровых — он чересчур значителен, а для Калуги — ядра губернского величия — излишне шаловлив.

"Приемная мать"прекрасной Натали — старо-, а теперь уже и новокупеческая Калуга — считала и считает Пушкина, пожалуй, даже более своим, нежели его законную супругу. Последняя всегда упоминается в контексте"мужчиной жены", хотя — и с полным арсеналом всяческих супружеских достоинств, без которых, по мысли местного истеблишмента, никак нельзя числиться в высоком ранге первой леди русской словесности. Отсюда — и защитная позиция в непрекращающихся по сей день известных кривотолках на счёт Натальи Николаевны:"виновна или нет?"Надо отдать должное принявшей на себя роль отчего гнезда Калуге сомнений в праведности пушкинской избранницы здесь никогда не допускалось…