Чакона. Часть I

Алексей Маняк

Эта история о жизни музыканта, о настоящей дружбе, любви и учителях. История о том, как искусство не только входит в жизнь человека, но и отвоёвывает его у всего земного мира. Роман о борьбе, страданиях, счастье и успехе – разнообразный и захватывающий, как сама жизнь. Противостояние искусства и любви – что победит в конце?

Вступительные в жизнь

Десятого июля 1965 года в 11.00 на первом этаже Ленинградской консерватории им. Н. А. Римского-Корсакова теснилось огромное количество абитуриентов в ожидании вступительных экзаменов. На улице палило жаркое июльское солнце, от которого невозможно было спастись даже в холле консерватории. Каждый из абитуриентов что-то повторял, зубрил или просто гонял нотными тетрадями ветер перед лицом.

— Что-то, Настя, никто ничего не говорит, а экзамен должен был начаться уже как двадцать минут назад, — забеспокоилась бабушка, сидящая в кресле рядом с внучкой.

— Вот, я говорила маме, давай пойду сама, без никого. Мало того, что я должна переживать за этот дурацкий музыкальный диктант, который я плохо пишу, так мне ещё нужно думать, чтобы ты от жары здесь в обморок не упала.

— Не переживай, бабушку в войну немцы не одолели, а то какая-то жара.

— Да, только когда ты воевала, тебе было сорок лет, а сейчас шестьдесят, ничего? — закатила глаза девушка.

— Ничего, ещё повоюем.

— Уважаемые абитуриенты, прошу вашего внимания! — отвлёк всех протяжный громкий голос, принадлежавший женщине невысокого роста в очках с причёской каре. — Значит так, произошли небольшие изменения: один наш педагог по сольфеджио заболел, на экзамен прийти не сможет. Поэтому что касается пианистов и вокалистов, то они сейчас будут сдавать сольфеджио вместе в одной аудитории №134. Экзамен принимаю у вас я — Муравьёва Светлана Окоповна. Все услышали?

— Да! — отозвались все.

— А ты — смотри, будешь так смеяться, можешь случайно и не сдать, — успокоила она какого-то черезчур весёлого абитуриента, строго посмотрев на него поверх очков. — Если всем всё ясно, тогда поднимаемся.

— Всё, бабушка, я пошла, — поцеловала её Настя.

— Давай, Настюша, удачи!

Настя в своём голубом платье слилась с толпой абитуриентов и помчалась вверх по широкой центральной лестнице консерватории, мелькая длинной светлой косой.

Войдя в аудиторию, она заняла место за партой, на каждой из которых лежал экзаменационный нотный лист. Когда все расселись по местам, в класс вошла профессор Светлана Окоповна.

— Так, все здесь? — спросила она, пройдясь серьёзным взглядом по классу. — Если все молчат, значит все. Как вы видите, на столе лежат экзаменационные нотные листы для музыкального диктанта. Рядом с этим листом лежит нотный листок для черновика. Сначала вы можете написать музыкальный диктант туда, а потом переписать его в чистовик. Я играю диктант десять раз, после чего даю всем десять минут, чтобы переписать его в чистом виде на экзаменационный лист. После того, как вы сдадите мне диктант, все выходите из аудитории и по моему зову заходите по пять человек отвечать на билеты по теории, которые лежат у меня на столе. Предупреждаю, в случае списывания или подсказывания абитуриент будет исключен из экзамена. Вопросы?

— А тональность скажете какая?

— Ну, ты ж у нас не Моцарт, значит, наверное, скажу.

— А ноты? — ляпнул кто-то в шутку.

— Давайте не будем смеяться, чтобы потом не пришлось всем плакать, — не меняясь в лице заявила она и уселась за фортепиано. — Тональность ля мажор, — объявила она и начала играть.

На протяжении всего диктанта, который длился тридцать минут, у Насти на нотном листе кроме размера и ритма не нарисовалось ни одной ноты. Каждый раз она пыталась быть предельно внимательной, чтобы понять, какие ноты звучат, но музыкальный диктант оставался по-прежнему не написанным.

— Внимание: играю последний раз! — объявила профессор и после этих слов из Настиных глаз покатились слёзы. Она начала быстро их утирать и вновь пыталась собраться с духом, но уже ничто не помогало ей унять панику.

— У вас есть десять минут, чтобы написать свой вариант диктанта на чистовик и сдать его мне, — напомнила Светлана Окоповна и, подойдя к большому шкафу, стала там что-то искать.

В этот момент Настя с заплаканным лицом начала медленно складывать свои листы и, отодвинув стул, чтобы встать с места, увидела, как мимо неё прошёл какой-то кудрявый парень и незаметно от всех подкинул ей на стол свой листок. Взяв его в руки, она увидела написанный на его черновике диктант, который ей оставалось просто переписать.

— Уже написал? — спросила его профессор.

— Да.

— Ещё есть время, можешь проверить.

— Я уже проверил.

— Ну, давай сюда, — взяла она его лист. — Как твоя фамилия?

— Каберман.

— «Каберман», — протянула она, ища глазами фамилию в списке. — Ага, Александр, нашла. Иди, ожидай в коридоре.

Настя проводила его глазами и когда он вышел из аудитории, быстро кинулась переписывать его вариант диктанта. Спустя десять минут она вышла последней из класса, под дверью которой теснилась толпа шумной молодёжи. Пройдя дальше по коридору, она увидела возле окна небольшую группу, рядом с которой стоял этот парень.

— Привет! — услышал я за своей спиной звонкий голос и, развернувшись, увидел ту девушку, которая расплакалась на экзамене.

— Привет! — протяжно ответил я, приковавшись к её голубым глазам. — Ну что, написала?

— Переписала! — засмеялась она. — Я твоя должница: если бы не ты, я бы завалила экзамен.

— Рано плакать начинаешь. Когда ещё есть время, нужно искать возможности.

— Да, но не всегда найдутся такие как ты, которые протянут руку помощи.

— Надеюсь, что мой вариант диктанта правильный. Вроде бы я их всегда хорошо писал.

— Какой бы он ни был, он наверняка будет лучше того, что написала я, — заверила она. — Потому что я их никогда нормально не писала. Как тебя зовут?

— Саша.

— Настя, — протянула она руку.

— Рад знакомству.

— И я.

Когда я взял её руку, у меня внезапно родилось дикое желание остановить время навеки и никогда больше с ней не расставаться.

— Ты пианист?

— Что? — переспросил я, почувствовав какое-то волнение в груди.

— Я спрашиваю: ты пианист?

— А, да, пианист, — чуть засмеялся я. — Прости, задумался.

— Бывает, — засмеялась она.

— Ой, извини, чего-то я прилип, — освободил я её руку.

— Поэтому я и спросила: пианист ли ты, что так цепко держишь.

— Ха-ха! Да это рука сама чего-то к тебе пристала.

— Ха-ха.

— Ну, а ты, я так понимаю, вокалистка?

— Да, вокалистка.

— Чудесно.

— Кстати, как ты сдал экзамен по специальности?

— На четыре.

— Ну, неплохо.

— Но я ещё параллельно сдаю экзамены в техникум, а здесь у меня, так сказать, эксперимент: возьмут — не возьмут.

— Ну, я думаю, что должны взять, — заверила она.

— А я — нет.

— Почему?

— Потому что у нас поступает четырнадцать пианистов, а берут в этом году только восемь, и у всех у них программа на три головы выше, чем у меня, и играют они гораздо лучше.

— Так, я верю в то, что ты поступишь, — убеждённо противостояла она.

— Ну, если ты веришь, значит так и будет.

— И никак иначе!

— Ну, а ты как сдала свой вокал?

— На пять.

— Молодец! — отметил я.

— Если бы ты сейчас с диктантом мне не помог, то это уже не имело бы никого значения.

— Светлана Третьякова, Иван Кадышко, Вячеслав Пономарев, Владимир Лазарев и Настя Новикова! — прервал наш диалог голос профессора, стоявшего возле открытой двери. — Заходим отвечать на вопросы по билетам!

— Ой, всё, я пошла, — спохватилась она.

— Удачи тебе!

— Спасибо, увидимся! — внезапно она обняла меня и побежала со всеми приглашёнными абитуриентами в класс.

«Настя» — это имя звучало в моей голове как предчувствие чего-то нового, светлого и более неповторимого в моей жизни. Никогда прежде я не испытывал ничего подобного от общения с девушками. Её глаза, улыбка и нежный голос могли бы вдохновить любого на самые невероятные и гениальные вещи в этой жизни.

В таких размышлениях я находился до тех пор, пока из класса не вышла Света Третьякова, по лицу которой можно было сказать: «экзамен сдан успешно».

— Ну что? — спросил я её.

— Пять!

— Аминь.

— Что?! — переспросила она.

— Поздравляю!

— А, спасибо. Там несложные были вопросы, — ответила она, оперевшись на подоконник.

— Отлично, надеюсь и мне попадутся такие же.

— И всё-таки, Каберман, я никак не пойму, — устремила она вдруг глаза в потолок.

— Что именно?

— Как ты мог получить приглашение на экзамен в десятилетку?

— А ты как?

— Как?! Я участвовала в мастер-классе!

— Ну, и я «участвовал в мастер-классе».

— Что?! — расхохоталась она. — Тебя не записывала на него Анна Михайловна, ты сам решил выйти.

— Да, так и было, — согласился я.

— И что?

— Что?

— Ты считаешь, что твою ужасную игру действительно оценил Артём Иосифович и пригласил тебя на вступительный экзамен?

— Ну ведь пригласил же? — дёрнул я плечами.

— Я же надеюсь ты не рассчитываешь на то, что попадёшь к нему в класс?

— Почему это ты можешь рассчитывать, а я нет?

— Да потому, что я играю лучше тебя в триста раз! — вскипела она.

— Значит, ты точно поступишь, — успокоил я её. — Ты не переживай, я тебе не конкурент, ты сама об этом прекрасно знаешь. Чего тебя так передёргивает?

— Ничего, — уже более сдержанно произнесла она.

— Ну и всё. Хочешь конфету? — достал я ей из кармана.

— Я не ем леденцы, — пробурчала она.

— А зря, от шоколадных поправляются.

Из кабинета выбежал довольный Вова и подскочил к нам:

— Ну что, поздравляйте, у меня «пять»!

— Поздравляю! — хлопнул я его по руке.

— Спасибо! Светка, чего такая грустная стоишь? — помассировал он ей плечи. — Ты же на пять сдала!

— Её не радует моё присутствие здесь в качестве абитуриента, — объяснил я, закинув конфету в рот.

— Не понял? — насторожился Вова.

— Меня всё радует, я просто спросила: как ты мог получить приглашение, сыграв на мастер-классе так плохо?

— Чего это он плохо сыграл? — округлил глаза Вова. — Отлично сыграл: ноктюрн Шопена залупил так, что аж за ушами трещало, — сказал Вова, сорвавшись на смех. — Саня, прости, я просто как вспомню, как ты его играл!

— Да ладно тебе! — махнул я рукой.

— Александр Каберман и Андрей Баталов, заходим тянуть билеты, — прозвучал голос Светланы Окоповны.

— Всё, я пошёл!

— Саня, не подведи! — кинул мне вслед Вова.

Войдя в аудиторию, я подошёл к экзаменационному столу с билетами, где сидела Настя, и, переглянувшись с ней, вытянул билет.

— Какой номер, ау?! — протянула Светлана Окоповна, оторвав мой взгляд от Насти.

— А, да, извините: билет номер девять.

— Что, понравилась она тебе, что ли? — с улыбкой вымолвила профессор. — Прямо стал и прилип, позабыв обо всём. Садись, готовься.

— Так, Анастасия Новикова, — продолжила с ней Светлана Окоповна. — Ваш диктант написан на пять. Давайте мне свой лист по разрешению аккордов — взяла она его и начала проверять. — Так, ну хорошо, даже очень хорошо. Сейчас послушаем, как ты у нас интервалы слышишь.

Аудитория наполнилась разными интервалами, аккордами, ладами народной музыки, которые Настя называла безошибочно.

— Ну что ж, молодец, Анастасия. Ставлю тебе «пять». Желаю дальнейших успехов!

— Спасибо большое! — ответила она и, взяв экзаменационную книжку, счастливо махнула мне рукой и вышла из класса.

С сольфеджио у меня в школе никогда не было проблем. К тому же у меня был практически абсолютный слух, поэтому все интервалы и аккорды у меня отскакивали от зубов.

— Хорошо, Александр, — удивлённо протянула профессор. — Всё ответил верно, у меня даже так студенты иногда не слышат, как ты. Поэтому без раздумий — «пять».

Взяв мою экзаменационную книжку, она начала искать свой предмет, чтобы поставить оценку.

— А чего это у тебя «четыре» по специальности?

— Так сыграл.

— Это плохо. У пианистов всегда сильная конкуренция: с такой оценкой можно и не поступить.

— Я знаю, поэтому параллельно поступаю в техникум.

— Куда? — сморщила она лоб.

— В техникум.

— На кого?

— На строителя.

— С твоей-то фамилией и на строителя?

— Что Вы имеете в виду?

— Не видела я ещё еврея с лопатой.

— Так я русский.

— Угу… — закивала она головой, поставив оценку, — ну, иди, русский. Желаю тебе, чтобы ты поступил всё-таки к нам. Не знаю, как ты играешь, но слух у тебя великолепный.

— Спасибо, — ответил я и, забрав книжку, выбежал из класса.

Спустившись на первый этаж, я подошел к Алисе, которая ожидала меня на кушетке. В то время, как я пересказывал ей весь процесс сдачи экзамена, у моего плеча прозвучал пожилой голос:

— Здравствуйте.

Повернувшись, я увидел слегка покрасневшую Настю, которая держала под руку бабушку и широко мне улыбалась.

— Бабушка, познакомься, это Саша.

— Здравствуйте, — поздоровались мы.

— Мы подошли тебя поблагодарить за то, что ты помог Насте с экзаменом, — продолжила бабушка.

— Ой, да бросьте Вы!

— Говорит, если бы не ты, то она не сдала бы.

— Да прям-таки.

— Ты сам из Ленинграда?

— Нет, из Колпино.

— Это, по-моему, недалеко от Ленинграда?

— Два часа поездом.

— А это твоя сестра? — посмотрела она на Алису.

— Да! — с улыбкой ответила она.

— Я вижу, что очень похожи. Ты тоже поступаешь?

— Я уже поступила, только в художественный институт. Сегодня утром объявили результаты.

— Ух ты, художница? Поздравляю!

— Спасибо.

— Значит, вдвоём приходите к нам в гости, мы будем вас ждать. Мы сами здесь местные.

— Спасибо! — подхватили мы.

— Если что, вон Настя тебе, Саша, покажет Ленинград, узнаешь лучше город.

— Буду очень рад.

— Ты завтра будешь здесь? — спросила она меня.

— Завтра — нет, у меня экзамены в техникуме.

— А ты ещё и в техникум поступаешь? — спросила бабушка.

— Ну, на всякий случай, если здесь не сложится.

— А-а, ты видишь, какой молодец. А куда больше хочется?

— Конечно же сюда.

— Ну, будем надеяться, что так и будет. Ладно, мы пойдём, ты с Настей связь не теряй, нам такой жених нужен.

— Бабушка! — воскликнула Настя, полностью покрывшись румянцем. — Что ты говоришь?

— Говорю, что думаю. Пойдём!

— Не обращай внимания! — махнула мне Настя.

— Всё в порядке.

— Если что, увидимся послезавтра на экзамене по русскому языку.

— Да, обязательно, — ответил я и они направились к выходу.

— Кто это? — спросила Алиса. — Саша!

— А, что? — оторвался я от удаляющейся Настиной фигуры. — Это девочка, которой я помог написать музыкальный диктант.

— Такая приятная.

— Ага… — протянул я, проводив Настю взглядом.

Прошло два дня, в течение которых я сдал на отлично экзамены в техникум и в консерваторию и теперь мы все тихо толпились в холле, ожидая, когда спустится Артём Иосифович и объявит нам окончательные результаты.

Я сидел на кушетке в компании Вовы, Светы и Славика.

Славик был парнем низкого роста с цыганской внешностью: смуглой кожей, чёрными вьющимися волосами, тёмными глазами и заумным подлым лицом, который всё время чему-то ухмылялся.

— Ну, я поступил, это точно, потому что у меня все экзамены на «пять», — заявил он, грызя спичку. — Тем более я из вас всех самый сильный пианист. А вот тебе, Каберман, стоило бы переживать, потому что, я думаю, ты пролетишь, — заявил он мне.

— Сидел бы ты и дальше продолжал не волноваться, — ответил я.

— Хм… — ухмыльнулся он. — Как скажешь…

— А с чего это ты взял, что ты самый лучший пианист? — встряла Света.

— Хм, да с того, что я играю круче вас всех.

— Так, а ну хорош здесь, завелись, и так напрягает всё, вы ещё тут! — вмешался Вова, после чего мы замолчали.

Взволнованные перешёптывания абитуриентов, которыми был наполнен коридор, внезапно нарушила массивная дежурная, сидевшая на своём посту:

— А что это вы все так напряглись?

— Боимся… — ответила одна из девочек.

— Кого ты боишься?

— Не поступить…

— Ой, я тебя умоляю! — махнула рукой дежурная, — «не поступить»! На несколько неустроенных в стране станет меньше.

— Почему неустроенных? — удивилась она.

— Да потому, что заканчивают консерваторию, а работы в поле рак свистнул.

— Почему, есть работа…

— Ну-ну, ты мне расскажешь. Я здесь, девочка, уже сорок лет работаю и знаю, чем потом вот эти ваши фантазии заканчиваются. Приходит одна здесь недавно: «Ой, Зоя Павловна, дура была, что на шесть утра приходила заниматься. Лучше бы спала нормально, всё равно работаю не по музыке, потому что мало платят». Наконец-то, говорю, мозги на место встали. Зато во время обучения с ума все сходят: напредставляют себе, что они мама небесная в музыке и начинают мне здесь двери выламывать в пять утра. Учится у нас тут один, говорю: «Орлов, у тебя с головой всё в порядке, сколько тебе лет?»

— Двадцать пять, — сымитировала она мужской голос.

— Чего тебя черти несут в пять утра, если консерватория работает с семи?

— Заниматься нужно.

— В такое время в твоём возрасте нужно другим чем-то заниматься.

— Чем?

— Девочку найди себе, она тебе расскажет, чем.

— Это не то, лучше я на рояле позанимаюсь.

— Ну, не идиот? — покрутила она у виска под возникший в холле смех.

— Ну, просто Вы человек не творческий, более приземлённый, Вам сложно нас понять, — объяснила девочка.

— Угу, а вы? — скривилась она.

— А мы…

— А вы у нас неземные? — опередила дежурная.

— Нет, — засмеялась она. — Просто когда ты играешь, ты будто окунаешься в такое пространство…

— Что-что, а ну ещё раз, я не расслышала, — переспросила Зоя Павловна, наставив на неё своё ухо.

— Я говорю, что когда ты играешь…

— Ага…

— Ты будто окунаешься в такое пространство, которое может тебя излечить от всех болезней.

— Да ты что? — удивилась она.

— Да!

— Слушай, вот у меня остеохондроз, так может мне поиграть на фортепиано и всё пройдёт?

— Нет, я имею в виду не в физическом отношении, а в духовном, — рассмеялась она.

— Ой… ё… — протянула дежурная, покачав головой. — У тебя, я смотрю, тоже проблемы со связью с землёй.

— Здравствуйте, Зоя Павловна! — прилетел с лестницы голос спускавшегося к нам Артёма Иосифовича. — Ну, что они Вам здесь, не надоели?

— Здравствуйте, Артём Иосифович, да сижу вон, слушаю, рассказывают мне здесь. Вот эту уже можете брать смело на кафедру, — кивнула она в сторону девочки. — Это из серии Ваших Орлова и Маркова. Вся в духовном пространстве.

— Ха-ха! — засмеялся он. — Ну, если Вы говорите, как Орлов и Марков, то берём.

— Берите, точно из тех, — подтвердила она, взяв клубок с вязаньем.

— Так, все здесь? — спросил он.

— Да! — отозвались мы.

— Тогда за мной!

Поднявшись на четвертый этаж, мы вошли на фортепианную кафедру, где за длинным столом сидел весь состав комиссии. Тихо разместившись возле двух роялей, мы устремили всё своё внимание на Шварцмана. Я стоял последним в выстроившемся ряду и чувствовал, как моё сердце чуть не выпрыгивало из груди от волнения.

— Так, — вымолвил он. — Значит, в первую очередь разрешите мне всех вас поздравить с окончанием вступительных экзаменов. Мы всем отделом очень переживали и болели одинаково за каждого из вас. Наша жизнь — борьба и вы действительно достойно боролись за право быть здесь. Но, к сожалению, в жизни кто-то должен быть победителем, а кто-то проигравшим. Хочу напомнить вам, что на все одиннадцать классов мы берем только восемь человек. Но прежде чем я объявлю результаты, я хочу вам представить отдел нашей кафедры: профессор, заслуженный деятель искусств РСФСР — Протопопов Виктор Николаевич. Уважаемая и всеми обожаемая Качур Марья Николаевна — профессор, заслуженный деятель искусств РСФСР, автор трёх методических книг. В этом году к нам добавился ещё один новый молодой преподаватель: ассистент-стажёр Фролов Денис Николаевич — выпускник класса профессора Марьи Николаевны. Кстати, его выпускной концерт-экзамен вы сможете услышать в начале сентября.

— И большая гордость нашего отдела, — подхватила Качур, — профессор, народный артист СССР, зав. фортепианной кафедрой — Артём Иосифович Шварцман.

— Благодарю, Марья Николаевна, — с улыбкой поклонился он ей под аплодисменты. — Лучше Вас никто бы меня не представил.

— Я старалась! — поддержала она смех.

— Итак, называю тех, кто поступил: Кристина Кузнецова — 5-ый класс, преподаватель — Протопопов Виктор Николаевич; Иван Кадышко — 7-ой класс и Светлана Третьякова — 10-ый класс, преподаватель — Денис Николаевич Фролов; Андрей Баталов — 8-ой класс, преподаватель — Качур Марья Николаевна, ну и, так и быть, по просьбе дежурной Зои Павловны, Юлия Мазур — 8-ой класс, твой преподаватель — тоже Качур Марья Николаевна. И последние: Вова Лазарев и Вячеслав Пономарёв — 10-ый класс, преподаватель — я, Артём Иосифович Шварцман.

В это время я стоял и видел, как где-то вдалеке мне широко улыбается сбывающаяся мамина мечта — профессия строитель.

Перевернув страницу блокнота, Артём Иосифович замотал по сторонам головой:

— Александр Каберман здесь?

— Я здесь, — вышел я вперёд.

— Александр, на вступительных экзаменах по специальности ты был самым слабым из всех четырнадцати абитуриентов. Но, наблюдая, как ты боролся с роялем, я поставил тебе «четыре» вместо тройки. Это дало тебе право досдать все остальные экзамены. Но что самое интересное, это не сыграло бы никакой роли, если бы один из вас не сдал плохо сольфеджио.

— Витя, — посмотрел он на парня угрюмого вида, — ты очень хорошо играл, но по сольфеджио у тебя «два».

— Я знаю… — пробурчал он.

— Мне очень жаль, но ты не удержал марафон. Подтягивай сольфеджио и приезжай на следующий год, мы будем тебя ждать.

— Хорошо, — кивнул он.

— Теперь возвращаюсь к Александру. Мы очень долго обсуждали этот вопрос с отделом и, учитывая твои замечательные результаты по остальным экзаменам, пришли к решению зачислить тебя как ученика десятилетки на обучение, но с потерей года. Согласен с таким условием?

— Да, — произнёс я, не веря в услышанное.

— Тогда добро пожаловать на обучение в мой класс. Сразу же попрошу моих новых учеников остаться на пару слов. Что до остальных, то я поздравляю всех тех, кто поступил, и хочу напомнить о том, что возможно вы занимаете сейчас не свое место, поэтому я надеюсь, что вы все оправдаете наши надежды. Ну, а тех, кто не поступил, прошу не сдаваться, а подтянуть свои слабые стороны и прийти на следующий год показать нужный результат. Также я благодарю весь педагогический состав кафедры за отлично проделанную работу. Желаю всем прекрасных летних каникул и хорошего позитивного отдыха. До свидания!

— Что-о?! — протянула Света, повернувшись ко мне. — Тебя взял Артём Иосифович? Это как вообще понимать?! — толкнула она меня в плечо.

Я стоял в затуманенном состоянии, пытаясь свыкнуться с мыслью, что я теперь ученик Шварцмана.

— Саня, честно говорю, я не смог бы в это поверить, если бы не услышал своими ушами. Ты счастливчик, поздравляю! — сказал Вова и повернулся к Свете: — Света, ты только Анне Михайловне не говори о Саньке ничего, а то ей понадобятся услуги похоронной службы.

— В смысле?! — продолжала возмущаться она. — Как он вообще мог попасть к нему?!

— Ну, потому что он классно играет, — подыгрывал ей Вова.

— Кто?! Он?! — воскликнула она.

— Так, все выходим! — подгонял Шварцман, после чего рассерженая Света вышла из кабинета.

Все покинули аудиторию и мы остались втроём ожидать Артёма Иосифовича, который беседовал с Марьей Николаевной:

— Так, всё, Артём, побегу на свой долгожданный заслуженный летний отпуск.

— Куда едете, Марья Николаевна, на Золотые Пески?

— Ха-ха! — засмеялась она своим прокуренным голосом. — Если бы! В Ялту.

— Мы были там в прошлом году, но в этом обещал жене Сочи после моего приезда из Франции.

— Кстати, совсем забыла: успехов тебе там! Где ты играешь?

— В Парижской русской консерватории им. С. Рахманинова, а потом лечу в Италию, там играю в Парме с итальянским пианистом Джакоппо Боттичели.

— Ой, ну удачи тебе! — обняла она его. — Всё, я побежала, до сентября!

— До сентября, Марья Николаевна! Так, теперь быстро с вами, — переключился он на нас. — Вова и Слава: вы вдвоём участвуете в ноябре на международном конкурсе пианистов имени Римского-Корсакова. Поэтому вся программа, которую вы играли на вступительных экзаменах, остаётся и поддерживается в форме на летних каникулах. Ясно?

— Да, — кивнули они.

— Это всё, что я хотел сказать вам двоим, поэтому вы свободны, а ты пока остаёшься, — кивнул он в мою сторону.

После того, как за ними закрылась дверь, Артём Иосифович повернулся ко мне:

— Садись, — указал он мне на стул. — Значит вот что, Саша, за эти три года тебе нужно сделать с собой что-то невероятное — и я не имею в виду сменить причёску, — пошутил он, — а то, что через три года у тебя будут вступительные экзамены в консерваторию. Поэтому мы сразу добавляем к твоим трём инвенциям ещё пять новых, которые ты должен разобрать за лето. Принял?

— Да.

— Замечательно, — кивнул он головой. — Дальше хочу тебя известить о том, что у меня на тебя серьёзные планы. Очень серьёзные, — повторил он. — Что за планы, я пока сказать тебе не могу, но упускать я их не намерен. Поэтому я надеюсь, что ты будешь заниматься с таким же энтузиазмом, с каким ты когда-то пришёл ко мне в филармонию.

— Да, я Вас не подведу, Артём Иосифович.

— Вот, — ткнул он в меня пальцем. — Это мне как раз и нужно. Тогда мы договорились, да?

— Да.

— Тогда я сейчас даю тебе ноты и можешь идти, — вручил он мне ноты из сейфа. — Только не потеряй!

— Хорошо.

— Все инвенции в сентябре я жду на память.

— Да, понял.

— Иди!

После того, как за мной закрылась дверь, Артём Иосифович вышел на балкон кафедры и, подкурив сигарету, устремил взгляд на огромную центральную площадь, вдоль которой тянулась череда автомобилей. Что за планы были связаны со мной — об этом я узнаю гораздо позже, ну а в данный момент именно это обдумывал Артём Иосифович, покуривая сигарету и вспоминая сегодняшнее совещание, после того как из деканата принесли результаты абитуриентов по последним экзаменам:

— Так, уважаемые мои, — произнёс он. — Я, как заведующий отделением, предоставляю Вам сегодня возможность самим разобрать себе учеников, кроме тех, которых я буду иметь наглость забрать себе: Вова Лазарев, Славик Пономарев и Саша Каберман.

— Каберман? — удивлённо протянула Марья Николаевна.

— Да.

— Ты хочешь взять его себе? — не поверила она.

— Да, он проходит по баллам, хочу взять.

— А этот мальчик — Виктор Соболев, он так хорошо играл! — развела она руками.

— У него двойка по сольфеджио.

— Тогда почему ты не хочешь пойти и договориться с деканатом, чтобы они её исправили? Это конечно нечестно, но будет ещё более нечестно по отношению к нашей совести потерять такого талантливого парня.

— Нет, я решил взять Кабермана.

— Ну, Артём, он же вообще слабый, его даже в училище не возьмут с такой игрой.

— А я возьму.

— Ха-ха! — засмеялась Марья Николаевна. — Это вообще какой-то анекдот: ты же всегда брал себе самых сильных и талантливых учеников, а теперь такой поворот!

— Да, — протянул он, листая блокнот, — только куда они деваются: эти сильные и талантливые?

— Ой, снова ты взъелся на Вику Горбач! — развела она руками. — Ну, не поехала она учиться в Германию и что? Вышла замуж за обеспеченного и перспективного, тем более по любви, и правильно сделала. Талантливая, красивая, что ей в девках сидеть с твоим роялем?

— Вот так всё это потом и заканчивается! — кинул он блокнот на стол. — Спрашивается, какой в этом смысл? Учишь их, воспитываешь, а зачем?! Они же все равно после окончания консерватории ничего делать дальше не будут. Вместо того, чтобы концертировать и ездить на мастер-классы, добиваясь дальнейших высот, они просто женятся и превращаются в рядовых преподавателей школ или училищ.

— Так, а ты что хочешь?

— Хочу найти такого ученика, который заявит о моей школе на весь мир! — ответил он, закурив сигарету. — И таких людей, я думаю, нужно искать не среди талантливых, а среди тех, кто полностью одержим музыкой.

— И Каберман реализует эту мечту?

— Может быть.

— Ты что, действительно думаешь, что он будет играть как Горбач?

— Ну, так как ей теперь придётся заниматься рецептами котлет для своего мужа, то думаю, к концу пятого курса Каберман будет играть даже лучше неё.

— У тебя горячка! — расхохоталась она. — Не будет он так играть. Наука природу не одолеет — это факт. Я проработала здесь тридцать семь лет и делала уже такие эксперименты, веря в то, что из неодарённого ученика может получиться блестящий музыкант. Чушь это всё!

— Спорим?! — закусил он в зубах сигарету, протянув ей руку.

— На что?

— На две бутылки армянского коньяка!

— Давай! — ухватилась она за его руку. — Витя, будешь перебивать!

— Ух ты, армянский? — ожил Виктор Николаевич Протопопов. — Стоп, а мне что-то причитается из вашего спора?

— Одна бутылка — твоя, независимо от стороны победителя, — промолвила Качур.

— Годится, только две, — поменял условия Протопопов.

— Витя, имей совесть, это армянский! — с округлившимися глазами напомнила Качур.

— Поэтому и две. Заодно и интерес усилим! — убеждал он.

— А что Вы так засомневались, Марья Николаевна? — спросил Шварцман. — Если я проиграю, я же покупаю.

— Я засомневалась?! — выпустила она воздух, надув щёки. — Две так две!

— Значит, в сумме получается четыре бутылки? — напомнил Шварцман.

— Четыре бутылки.

— Спорим, Каберман будет играть не хуже Горбач, а может даже лучше и ещё закончит аспирантуру?

— Ещё и аспирантуру?! — громко воскликнула Качур. — Пять! Пять бутылок!

— Нет проблем, Ваши же деньги, Марья Николаевна, — напомнил ей Шварцман.

— Мечтай!

— Раз такая история пошла, значит прибавляем ещё три бутылки моих, — азартно добавил Протопопов. — Ну, ребят, чтоб уже ящик получился!

— Хорошо, ящик, — согласился Шварцман.

— Давай, перебивай! — замотала головой Качур.

— Вот это я понимаю спор! — воскликнул Виктор Николаевич и перебил их руки.

— Всё, Артём, копи деньги на коньяк, — вернулась Марья Николаевна на своё место.

— Именно это я хотел сказать Вам, Марья Николаевна.

— Не-ет! — протянула она, смеясь. — Я все эти волшебные сказки давно прочитала. И очень хорошо знаю: если не дал Бог данных, то можешь и голову не ломать, ничего из этого не выйдет.

— Посмотрим, Марья Николаевна, времени у нас полно.

— Давай-давай! — весело закончила она.

Докурив сигарету, Артём Иосифович потушил её в пепельнице и с улыбкой промолвил: «Ну что ж, Марья Николаевна, надеюсь, моя интуиция меня не подвела. Да, я согласен, этот парень пока что вообще ничего не играет, но я уверен, что армянский коньяк будет с Вас».