Несъедобный мёд травоядных пчел

Алексей Летуновский, 2012

Сборник длинных рассказов 2011-2012 годов. Такой же несъедобный, как и мёд травоядных пчел.

Капитан

Капитан! Капитан, ответьте! Капитан, капитан, у нас оказия по левому борту, капитан!

Капитан молчал.

Просто удивительно, насколько животные могут привязываться к какому-то человеку. Зато, что этот какой-то человек убирает за ними шутки и кормит их, животные готовы, не знаю, жизнь отдать. Всплывает сравнение с больницами, больничными палатами и работой медсестер, в принципе, совместимой с работой каких-то людей.

Когда я вошел в двери фойе придорожной гостиницы, чуть не наступил на жирного белого кота, разлегшегося на порожном коврике, закрыв его полностью, и спокойно дремлющем в своей темноте. Поэтому я пошатнулся и улыбнулся чуть. — Какой у вас кот этакий, — бросил я словом в сторону приемной стойки, откуда не послышалось ничего.

Женщина в заляпанной жиром зеленой майке лишь подняла правую бровь и всмотрелась в мое истинно туристическое лицо. — Останавливаться вздумал?

— Да, на ночь.

— Понятно.

Она полезла в толстый журнал, удобно положенный на стойку под ее левую руку, и, испачкавшись не засохшими на бумаге чернилами, вытерла их об обвисшую грудь, выступающую через майку подобно самой грустной песни на всей планете. Кот вдруг вскочил и жалобно замяукал. — Молчи, кот, — пробормотала женщина за стойкой, — это поезд проезжать собирается.

Должен добавить, что придорожная гостиница находилась в трех верстах от железнодорожной станции, под чистым голубым небом, под пекущем солнцем, в зеленой неброской долине.

Что же, что же пожелать. Пожелай-ка, друг, спасибо.

— Интересный у вас кот.

— Интересуетесь котами? — бормотала женщина, не вынимая взгляду из журнала с липкими черными чернилами. Даже с моей точки обозрения было видно, что чернила совсем-совсем не качественны.

— Нет, ищу, где переночевать.

— Переночевать?

— Переночевать.

— Понятно… прости за задержку, ка… капитан, верно?

— О да, вы о погонах? Так это просто дядя дал поносить китель, на время путешествия.

— Дядя, значит. — Дядя.

Она нахмурилась. — Так! Что-то я сбилась. Давай по порядку. Кот? — Кот?

— Кот… да, кот, — она начала что-то вспоминать, закрыла журнал и глаза вместе с журналом.

Так ножницы режут бумагу.

— Кот…, — продолжала она, — Кот здесь только потому, что хозяина он был. Хозяин в прошлом году под поезд попал, а кот так и лежит здесь на коврике у порога. Коврика не видно, потому как он весь его закрыл своей шерстью.

Шерсть кота висла на нем клочьями, изжевана была блохами и выпотрошена японским театром. Совсем забыл, что я путешествовал по Японии. Гостиница же была похожа на что-то германское, нежели японское, с безликим резным фасадом и пустой вывеской с неинтересным иероглифом. И все.

Женщина вздохнула и почесала грудь в районе живота. Не сказать, что она была толста. Человеку с плохим зрением она могла показаться вполне симпатичной издалека, при детальном рассмотрении черты ее лица ничего не говорили, кроме, разве что, еле заметной разницы в величине ее ноздрей, тем не менее, прекрасных ноздрей. Она вслушалась в то, как поезд пересекал забытую богом станцию неподалеку отсюда. Мне же повезло более, я ничего не слышал, а читал по губам. Губы женщины, так же как и все лицо, не были сильно приметны, и издалека казались просто губами. Особенной деталью же являлось ее умение показывать зубки. Такие прокуренные усталые зубки.

Конец ознакомительного фрагмента.