Пробуждение

Алексей Курятников, 2014

Историко-мистический роман, словно ледокол, вскрывающий твердь вечных льдов, ломает сложившиеся в обществе привычные взгляды на основные аспекты жизни: любовь и дружбу, древнюю историю Руси и современную политику, религию и божественное провидение.Невероятные и кажущиеся обычными события причудливо переплетаются в ярком и динамичном сюжете, захватывающем и не отпускающем внимание читателя с первой до последней главы.

Глава 1. Воспоминания

— Максим, не уходи.

Арина гипнотически ласково заглянула в его глаза. Непоколебимая твердость Максима на мгновение пошатнулась. Пауза, повисшая в прихожей переполненного молодежью дома, по случаю именин Юльки Кораблевой, затянулась, выдавая нерешительность молодого человека, и диссонировала с его волевыми чертами лица, будто сошедшими с полотна Рубенса. Но в этот момент Юра Каширин решил исполнить для возбужденной публики куплеты, взял гитару, пододвинул стул, чтобы опереться на него ногой, но промахнулся и всей своей телячьей тушей рухнул в оливье, захватив с собой скатерть с дюжиной других блюд.

— Прости, Ариша, не могу, — уже решительно отчеканил Максим и шагнул в теплую летнюю ночь.

Арина настигла его возле беседки в саду и, как мастер айкидо, развернула его за рукав.

— Тебе не нравятся мои друзья? — в тоне прекрасной юной богини чувствовался металл.

Арина, кареглазая блондинка, была из породы тех женщин, которые заставляют оборачиваться проходящих мимо мужчин. В свои двадцать пять лет она успела несколько лет проработать фитнес-инструктором в спортивном центре, куда попала после завершения спортивной карьеры в художественной гимнастике. Природа не обделила ее ничем. Длинные, роскошные светлые волосы спускались до лопаток. Ее тело представляло собой триумф женской красоты, и, когда она выходила в зал, чтобы провести занятия с посетителями спортклуба, обтянутая в короткие спортивные лосины и топик, мужчины застывали как гипсовые статуи, глядя на точеное тело пантеры.

— Дорогая, у тебя замечательные друзья. Веселые, добрые люди.

— Тогда в чем дело?

Напряжение росло, как давление в паровом котле. Кузнечики пронзительно разрезали тишину, угрюмо повисшую между влюбленной парой, дружным стрекотанием. Большие глаза Арины яростно блестели при свете полной луны, а грудь вздымалась от глубокого дыхания.

Максим не знал, что делать. Уйти, не объяснившись — значит потерять любимую девушку. Объясниться — значит… видимо, тоже потерять. Но лучше уж потерять, объяснившись. Червь недоговоренности не будет грызть душу.

— Пройдем в беседку. Ты хотела слышать? Изволь, — голос Максима был тверд, трагичен и отражал катарсис, происходящий в его душе.

— Как бы ни была тяжела правда, ты должен сказать мне ее. Между нами не должно быть тайн. Ведь мы любим друг друга, — более утвердительно, чем вопросительно сказала Ариша.

— Как бы после моих откровений ты не сказала «любили». Так вот, твои друзья — обычные люди. Дело в том, что я не совсем обычный человек, — Максим лихорадочно тер висок. — Об этом знают только мои родители, да и то не всю правду. Ты первый человек, которому я смею открыться. У меня есть особенность, которая проявилась во мне впервые в семь лет, когда мы с отцом рыбачили на пруду возле дома. Настойчиво клевал карась, и я гипнотически таращил глаза на поплавок, когда отец, прилепив очередной полтинничек, сказал:

— Сынок, я на пять минуточек отлучусь в сарай за прикормом, ты только в воду не залазь, хорошо?

— Не торопись, скорострел, женщины не любят пятиминуток, — выпалил я, все так же таращась на поплавок.

Солнце поднялось уже высоко и приятно грело тело, а поплавок уже не шевелился. Видно, утренний клев закончился. Я грелся на солнышке, поглядывал на стрекозу, наполовину погрузившую поплавок в воду, как почувствовал тяжелый взгляд отца в спину. Я обернулся и увидел остолбеневшего отца с отвисшей челюстью, который, возбужденный утренней свежестью и принятой на грудь водочкой, собирался навестить мамку, когда я и выдал этот перл. Откуда было семилетнему ребенку знать о сексе? Да и сказал я это неосознанно, глядя на поплавок и думая о клеве.

— Что ты сказал, стервец?! — спросил отец.

Понятно, что идиллия у пруда в тот момент закончилась. Дома мама высказалась насчет того, что, как только ребенок пошел в школу, нахватался там вместо толкового всякой ерунды. До того момента, как мы пошли с отцом на пруд, я не знал о сексе ничего и, как большинство моих сверстников, полагал, что мама с папой меня решили завести. Как домашнюю кошку или собачку. Но, вернувшись домой, я четко осознавал, что о взаимоотношении полов я знаю все, и притом очень давно. Я сам не знал, как это произошло.

Следующий эпизод произошел через три года, когда в апреле 1990 года меня принимали в пионеры. Я наотрез отказался надевать пионерский значок на грудь, высказавшись на тот счет, что Ленин — душегуб и что его разрушенный болезнью мозг, генерировавший такие же болезненные идеи, обескровил Россию на многие десятилетия. Таким людям место в аду, куда, собственно, он и попал. Сказал я это на торжественной линейке перед всем классом. Вот это был скандал! Классный руководитель, Елизавета Алексеевна, не могла не отреагировать. Ведь это был удар по государственной идеологии. Вызвали родителей. И я не знаю, какие доводы пришлось приводить моему отцу для того, чтобы убедить директора не давать ход делу дальше, в органы государственной безопасности.

Ведь научить ребенка ТАКОМУ могли только взрослые.

А это антисоветчина! Грозили даже отчислением из школы.

Но только грозили, так как других оснований не было: успеваемость у меня была лучшая на параллели, да и по состоянию здоровья отклонений никаких. Тут либо давать делу ход, либо тихо замять произошедший эксцесс, предварительно сделав внушение мне и моим родителям. Одним словом, директор нас пожалел, тем самым взяв на себя ответственность.

Отец потом дотошно меня расспрашивал, откуда я взял этот бред, и кто меня этому научил. Я с испугом и изумлением смотрел на него. Когда взрослого человека спросят, откуда он знает, что Земля круглая и вращается вокруг Солнца, он опешит. Ведь это очевидно! Такое же состояние было и у меня. А что, вы этого не знаете?!

— Сынок, даже если бы это было и так, не надо всем об этом говорить, если не хочешь увидеть своего отца за решеткой. Ведь твое мнение, кем бы оно ни было внушено, не разделяет никто!

— Нет ничего тайного, которое не станет явным, папа! Пока не разделяет!

Посмотрев пристально мне в глаза, отец обмяк. Видя в моих глазах непоколебимую решимость, он понял, что откуда-то я знаю то, что ему неведомо.

— Я боюсь за нас, сынок. Думай, что хочешь, парень ты у меня толковый, но держи язык за зубами.

— Хорошо, папа.

Надо сказать, что мой положительный ответ лишь ненадолго успокоил отца. Ведь подобные перлы стали сыпать из меня, как из чернокожего рэп. Уже на следующей неделе, когда отец с дядей Сашей строили тепличку, я посоветовал поставить ребра жесткости иначе. Мужики оторвались от работы и посмотрели на меня, как на гоблина из «Властелина колец». Затем был день рождения мамы. И такое стечение народа как будто еще больше подстегнуло мое неведомое «я», которое не было мною. К маме пришло много подруг и соседок, а одна из них пришла с взрослой дочерью лет восемнадцати. Когда она продефилировала мимо меня в облегающих лосинах, присвистнув, я бросил: «Вот это попка!». Сам продолжал с мужской частью гостей досматривать хоккейный матч чемпионата мира между нашими и канадцами. Матч складывался неудачно, и я с тоской выдавил:

— Раньше Старшинов с Бобровым этих «боббиорров» пачками давили! — и перевел взгляд на остальных, дабы заручиться их одобрением, и тут отметил, что хоккей уже никто не смотрит, а все вылупились на меня.

— Откуда тебе, малец, знать, как Бобби Орр¹ и Бобров играли?» — покосившись на Маринкину попку, вопрошал дядя Жора.

— Говорят, — многозначительно отпарировал я, засунув леденец за щеку и делая лицо поглупее.

— Не по годам у тебя парень взрослый, Михалыч.

Отец пасмурно посмотрел на меня. Отец, мастер на литейном заводе, вспоминал, что в моем возрасте пас баранов на селе и помогал отцу сено в ометы собирать. Откуда это во мне?

— За стол! — скомандовала мать, и все в дружном возбуждении застучали вилками и ложками и заклацкали рюмками. Видя, как дядя Жора налегает на водочку, я посоветовал ему скушать что-то жирное, чтобы не опьянеть быстро, а сам затянул: «Бродяга, судьбу проклиная, тащился с сумой на плечах…». Пьяненькая толпа дружно подхватила проникновенно-грустную песню. Мощно закончив последние аккорды, дядя Жора чуть не порвал баян, а гости — душу, извергающую стенания на весь подъезд.

— Молодец, Михалыч! Научил пацана хорошим песням.

— Да я и сам их через куплет знаю, Жора, — сквозь зубы произнес отец.

Со временем в моей психике стали происходить более серьезные сдвиги, а именно: мне стали сниться навязчивые сны. Незнакомые улицы, дома. Женские лица, дети. Сначала сны были хаотичные. Но затем в них стала прослеживаться определенная логика: все сновидения происходили в одном месте и с одними и теми же людьми. Сны отличались деталями, ракурсами. То я рассматривал двор, окруженный со всех сторон сталинками, из окна квартиры, то играл в этом дворе в снежки. Мальчишки бегали по двору ватагами человек по двадцать, плохо одетые, чумазые, но, как заводные энерджайзеры, сутками напролет гоняя весь в лохмотьях мяч, разбивая из рогаток стекла, галдели как сороки и наполняли двор жизнью. Девчонки прыгали на скакалках, играли в классики, и лишь иногда мирный шум двора нарушался редким конфликтом, разразившимся из-за не засчитанного гола или не поделенного велосипеда. Мужики вечерами забивали козла, наотмашь размахивая увесистыми костями домино. Во дворе росли черемухи, вишни и липы. И их цветение весной, особенно когда запах цвета перемешивался с запахом свежего хлеба из булочной, поражал остротой переживаемых эмоций. Над крышами дворов возвышался храм, счастливо не разрушенный советской властью, с золотыми крестами и голубыми, как небо, куполами. Дьякон частенько угощал ребятишек горячим хлебом, который, ломая и отрывая кусками, детишки съедали в мгновение ока. Просыпаясь, я долго приходил в себя, оставаясь в плену переживаний, не сразу понимая, где явь, а где сон. А придя в себя, не понимал смысла этих ярких, сочных и, главное, циклично повторяющихся снов. Так продолжалось несколько лет, когда в одном из новостных блоков я увидел храм из сна с золотыми крестами и голубыми куполами. Новая демократическая власть теперь дружила с церковью и выделяла средства на восстановление храма. Я буквально подпрыгнул на стуле, сердце тревожно и радостно забилось. Только вот храм находился в Казани, да и репортаж был на полминуты. Может, ошибся? С этого момента жизнь моя начала меняться, как в калейдоскопе. Успеваемость в школе упала, да и есть я почти перестал, так как находился в постоянном нервном возбуждении. Я чувствовал, что могу разгадать загадку, мучившую меня много лет. Но на какие шиши добраться из Москвы до Казани, да и родителям как объяснить цель поездки? В то время я был студентом-второкурсником, шел 1999 год. Разгар кризиса, а в моих пустых карманах разве что мыши не завелись. И вот, чтобы заработать деньги на поездку, я устроился грузчиком в овощной магазин, где меня безбожно обсчитывали, но через полтора месяца деньги были собраны. У матушки на предприятии еще действовали профсоюзы, и я уговорил родителей отправиться в путешествие на теплоходе «Федор Шаляпин» вниз по Волге. Мои старики после некоторого сопротивления, сопровождаемого брюзжанием отца, согласились на столь необычное для них действо, о чем многократно потом пожалели.

***

Теплый влажный ветер упруго бил мне в лицо. Я стоял на носу четырехпалубного теплохода и пьянел от головокружительных просторов Волги. Господи, всю жизнь прожив в каменных джунглях Москвы, я никогда не ощущал ничего подобного. Взгляд стремился в безбрежную даль, наполненную закатом угасающего солнца, рыбацкими кострами и низким туманом над водой. Теплый упругий ветер, бьющий в лицо, вселял надежду в мою душу. Теплоход, следующий по маршруту Москва — Астрахань — Москва, на целый день делал стоянку в Казани. Для отца это был шанс пополнить порастраченные запасы наживки и снастей для многочисленных удочек, взятых с собой. А маме — запастись клубникой и огурцами, которые она безжалостно бросала в бой против морщин лица. Впрочем, побеждали морщины. Наступило утро, и еще все спали, когда на горизонте показалась Казань. Нервное возбуждение сменилось тупым торможением после бессонной ночи, которую я заполнил тем, что рисовал Благовещенский собор, увиденный по телевизору и всплывавший в моем сознании из многочисленных снов. Написав успокоительную записку родителям, гласящую о том, что покинул я их с целью посмотреть достопримечательности города, я бросился в город, не теряя ни минуты.

_______________________

¹ Бобби Орр — легендарный хоккеист сборной Канады 60–70-х годов ХХ века.