Правдивые и доподлинные записки о Мандельшпроте, найденные в фисгармонии бывого Пуськинского Дома настройщиком роялей Василиском Бурляевым. Charitas omnia kredit

Алексей Козлов

Сатирическое сочинение о неизвестном гении, прозябающем на дне общества и погибающем в конце концов, дабы воссиять в 90-е годы благодаря величественному фонду Сороса.

23 мая 1932 г.

Быть может, мое повествование, настоенное, подобно фиалковому нектару на истинных фактах, не вызовет дружеского пиетета и не тронет очерствевшие души людей, но я должен продолжать свои уникальные свидетельства, памятуя о том, насколько ценны даже мельчайшие детали картины, одним из немногих созерцателей которой я был.

Что, белогвардейщину пастилой кормить? Не дождётесь, падлы!

Любовь моя, брошенная мной подруга, тысячи женщин, осчастливленных мной, вы, вы, может быть, прочитаете мои немудреные пост-революционные записки, и слеза умиления одинокой росинкой скатится у вас меж персей. Одинокая и героическая душа не смеет выпустить перо и забыть о своем долге пред самой Историей. Одинокая и трепетная душа идет вперед к невыразимому свету в чердачной люкарне, из тьмы и сомнений, из разочарований и тягостных раздумий. И этот свет — единственное, что поднимает дух озябшего путника на тяжкой стезе бытия. Иди за мной и не падай! Я выведу тебя из пустыни к зеленым долинам, к кустам ракиты над рекой, к голубым небесам, к яркому солнцу, над которым мы еще увидим цветущий и переливающийся Эдем — страну мечты и сладостных грез. Вы все еще увидите!

Мир

В далекой деревне звонили,

И слышалось пение птах,

И стройные фавны бродили

С улыбкой в лучистых глазах.

Один под покровами леса

Застывший и тихий стою,

И стройная дивная месса

Вливается в душу мою.

Забудь! Это — тоже награда.

Смотри: над волнами лугов

Прекрасная леди дриада

Гоняет сачком мотыльков.

То — девушка мчится босая…

Войди в очарованный грот,

Дубравой себя отрясая

От серо-зеленых болот.

Иди под лазурные своды.

Меняется облачный кров,

Прилива прозрачные воды

Наполнят реку до краев.

Гоняя пугливое эхо,

Хватая ладонями свет,

Бросаясь сребрящимся смехом,

Русалки играют в крикет.

Усталый, глаза я закрою,

И вижу я глинистый склон,

В нем жизнь, будто древняя Троя,

Засыпана пеплом времен.

Бездомные в мире забытом…

И только позвякивал прах

Вбиваемых в землю копытом

Гиней, луидоров и драхм.

Отвели Мандельшпрота в детский сад имени товарища Шверника. Вывеска! Бродил-бродил он по этому дивному саду среди дикорастущих настурций, глициний и баобабов, с абсолютно кислой рожей личика и всячески делал вид, что все ему здесь страшно не нравится. Впечатлительный пингвин. Даже баобаб — краса тропических лесов, древо, не произвел на него никакого чувственного впечатления фауны. Потом взял Мандельшпрот на КПЗ ржавый гвоздик и выцарапал на стене корявыми буквами такие словеса:

Вот сижу я под кустом.

Вижу дерево и дом,

Мандельшпрот пред ним сидит

И стишки свои кропит.

Очень много накропал

И в милицию попал.

Он в милиции сидит

И опять стишки кропит.

Разъярился милитон,

Говорит малютке: «Вон!»

В детский сад его везут,

Продолжает кроха труд,

По бумаге он скребет,

Чтобы лучше жил народ.

Попугай Попа. Это и было его первое классическое стихотворение. Вшивота. Маленький лорд Фаунтлерой. Он им всегда гордился и на гастроли в Бердичев с ним ездил. И всегда аншлаг имел очертенный. Не такой, как у некоторых. Козлы вонючие! Сопли Мира! Загадили все поэтические пажити! Я сам потомственный беспризорник. Посмотри, какие пап-пиро-сы! Пап-пиросы!

Мираж для Мэри и Анны

Пусть где-то растут золотые маслины.

И пряный, и сладостный свой аромат

Счастливые чащи, немые долины

В нагретые синие долы струят.

Ведут в эти долы прямые дороги,

Пути к воплощенью заветной мечты.

Но эти долины и эти чертоги

Железной рукою для всех заперты.

У Мэри и Анны не в редкость обиды,

Неведомы полные им закрома.

Но разве лишь тот, чьи карманы набиты,

На счастье и радость имеет права.

Но вечно надеются Анна и Мэри —

Железной рукою безжалостный страж

Откроет свои заповедные двери

И впустит их в этот счастливый мираж.

Пусть где-то растут золотые маслины.

И пряный и сладостный свой аромат

Счастливые чащи, немые долины

В нагретые синие долы струят…

Черный Сверчок

На похороны романтизма

Веселой, шумною толпой

Пришли:

Поэт.

Сверчок

И Клизма.

И — шляпы гордые — долой!

От Клизмы, ждавшей перемены

В закомплексованых мозгах,

Все дождались потока пены

И бормотания впотьмах.

Поэт, пуская сопли долу,

Вскипая как девятый вал,

Все ж предпочтение глаголу

В своих ноэлях отдавал.

В партере пели половые.

Колонна пала от толчка.

И плыли желтые и злые

Глаза желтушного сверчка.