Лихтенвальд из Сан-Репы. Том 1. В Нусекве

Алексей Козлов

Роман о гордом и непреклонном Алексе Лихтенвальде, которому помогают высшие силы Вселенной. Том 1. В Нусекве. Удивительные и невероятные приключения Алекса Лихтенвальда в Нусекве в компании с Гитболаном, Кропоткиным и другими.

Глава 1. Чудесное появление компании малюток

Это было в первой половине 2025 года, за три месяца до падения Великой Континентальной Сан Репы, при правлении её пятого Прокуратора.

Тёплым и сулящим хорошую ночь летним вечером, отдохнувший и только что постриженный бобриком, председатель Областного Сблызновского Сейма, небезызвестный в узких политических кругах депутат Ли Иванович Моппс, по совместительству председатель партии «Свежесть», вызвал служебную машину, попрощался с женой, и весело насвистывая популярный шлягер, исполненный совершенно бездарной певицей Ж., поехал на вокзал, где потрусил несколько раз из конца в конец зала ожидания, разглядывая бронзовую скульптуру «Солдат, целующий девочку». Скоро он занял своё законное место в вагоне для очень важных персон, постоянно развозившим чиновников разного ранга в Нусекву и обратно. В купе на двух человек кроме председателя находился его охранник, здоровенный ширококостный крепыш среднего роста и неопределённого возраста с пистолетом во внутреннем кармане пиджака и две бутылки водки с закуской, обычная доза путешествующих по стране государственных пилигримов. Особый вагон населён был обычно слабо, так было и в этот раз. Такие высокие персоны, само собой разумеется, предпочитали не сталкиваться нос к носу с той скученностью, в какой ездил в столицу Континентальной Сан Реп обычный непримечательный люд. Когда поезд тронулся, ещё в двух купе была замечена какая-то жизнь, а остальные оставались пусты. Сняв пиджак и сев посредине дивана, Ли Иваныч, ощутил то специфическое чувство довольства и воли, какое испытывает охотник, загремевший в лес, или — подкаблучный муж, вырвавшийся якобы в заморскую командировку.

Ли Иванович был солидный человек со статью вышедшего в отставку гренадёра. Грудь если не колесом, то что-то вроде этого. На лице лежала несмываемая тень половых излишеств и некоторой брезгливости, чрезвычайно свойственной всем крупным начальникам в результате каждодневного общения с людьми. Человек, вынужденный постоянно заниматься обманом и демагогией, при молчаливом согласии стада, в конце концов утрачивает способность уважать людей. Ли Иванович прошёл все стадии. Сначала преклонялся он сам, потом преклонились пред ним. Он не уважал ни тех, пред кем вынужден был преклоняться, ни тех, кто сейчас лебезил перед ним. Охранник, в обязанности которого помимо основных входили функции Шехерезады, с ходу принялся сорить рыбацкими, охотничьими и банными историями. Начал же он вот с какой:

«Было это в Европе, году так в 1974, если не ранее. Как вы знаете, в поездах, прибывающих на большие станции, сортиры закрывают ключом, дабы никто не мог в них попасть. В Европе же с этим дело обстоит ещё строже, чем у нас. Так вот, один мой приятель, счастливый обладатель профсоюзного круиза по железной дороге, добытого ему его комсомольской женой, уже увидевший Средиземное море и полностью удовлетворённый, как видами, так и покупками, ехал на поезде назад, ожидая скорой встречи со своей ненаглядной родиной. Как на зло, на той станции, где они сейчас остановились, поезд имел длительную остановку, а мой приятель, зачитавшись книгой про автомобильные движки, совсем забыл о своих естественных потребностях и вспомнил о них, когда его желания росли с каждой минутой, а возможность их удовлетворения убывала. Нет, на вокзале, разумеется, был сортир, ещё один сортир был на перроне. Однако близость вокзального сооружения моего приятеля не обрадовала, ибо оно явно было платное. Сам его горделивый вид показывал, что вы входите в храм чистоты, но за чистоту надо раскошеливаться. А вы помните те времена, когда каждая кроха валюты была на счету, а расставание с ней приводило к горьким слезам и сценам. Мой приятель стал искать выхода из нараставшей ситуации. Побродив по перрону гуляющей походкой, и чувствуя, что ему становится всё более невтерпёж, мой приятель наконец решился зайти в другое учреждение, показавшееся ему по виду более демократическим, даже благотворительным. Он зашёл в заведение и через несколько минут уже собирался покинуть его в совершеннейшей гармонии с самим собой, как наткнулся на нежданное препятствие — дверь была заперта. Нервно подёргав ручку и думая, что это подшутили его совагонники, мой приятель скоро убедился, что никто открывать дверь не собирается, потому что и это заведение платное. Тоскливая стрела пронзила его сердце. Сквозь маленькое окошко в двери он видел, что пассажиры его поезда, ещё недавно прогуливавшиеся пол перрону, бегут к вагонам и запрыгивают на подножки своих вагонов. Поезд готовился отбыть в родные дали, и мог сделать это, не взяв его с собой. Возможность остаться одному без документов, денег и вещей в чужом городе за границей, стать по своей сути невозвращенцем, отщепенцем и потерять навсегда доступ к визам за границу, смела остатки разума у моего приятеля. Он стал биться в сортире, как сокол в неволе, оглашая округу дикими криками и клёкотом, а стены ненавистной темницы — страшными ударами ног и головы. Кто-то испуганно шарахнулся от сортира, но не более того.

Однако не найдя ни у кого поддержки, он стал оглядываться и узрел над дверями довольно узкое стеклянное окно. Неистовыми усилиями, сначала встав на унитаз, а потом упираясь ногами в скользкие стенки сортира, он пополз наверх. Он подтянулся и ногой разбил окно. На странные звуки, доносящиеся из заведения, стала собираться толпа. Когда наблюдатели увидели, что из окна сортира, изгибаясь, как уж, стал выбираться молодой человек, она застыла. Изогнувшись, как гитана, наш ловкий путешественник пролез через щель, и вниз головой свалился на землю. Когда он вспрыгнул на подножку, поезд благополучно тронулся и скоро был на родине».

На этом Шехерезада с пистолетом прекратила дозволенные речи и стала смотреть в рот Ли Ивановичу.

Дослушав до конца, Ли Иваныч милостиво засмеялся. Он хорошо и сам помнил те времена, когда сначала занимался мелкой фарцовкой и торговлей пластинками, а потом перешёл на импортную косметику. Кому теперь нужны эти вонючие пластинки, чушь всё это, господа!

Рассказ был окончен, станция осталась позади, поезд мерно стучал на рельсах, водка была раскупорена и выпита, охранник сразу лёг спать, и было любо дорого смотреть, как это дело у него получается, а Ли Иванович подрёмывал у окна. В купе царил приятный зеленоватый свет, свидетельствовавший, что приближается полночь. Ему снился длинный сон, какие никогда прежде не снились.

«В плохо освещённой не каптёрке, не то сторожке сидел маленький человек с всклокоченными, абсолютно белыми волосами и жаловался на судьбу:

— Ах, гады они, гады! Ни чести, ни совести! Человека нельзя заставить мирно признать чужое превосходство. Работаю уже лет сто пятьдесят, в ихней шараге имени Павлика Матросова, и что? Ноль с плюсом! Ах, гады они, гады! Сволочи! Падлы! Это же если бы люди были, а то так, мафия из Сицилии! Гнусная порода, рождённая наркотиками и радиацией! Пиф-паф! Я тебя убил! Ах, они гады, гады собачьи! На такую мизерную зарплату назначили меня энтузиастом по наглядной агитации! За пятак в рай хотите попасть! Золотую рыбку в унитазе ловите! Ах, вы гады, гады, сволочи проклятые! Вот вам фигу, господа из шарашкиной конторы имени Павлика Матросова! Ваш Павлик вам не поможет, как ни колотитесь об забор! Какое дышло, такое и вышло! Я вам устрою Карфаген в полном объёме ощущений, схватитесь, — а уже поздно. Я на вас такую оду в центральную прессу накапаю — тошно станет! Критику зажимать? Ах вы, гады, гадюки, свинюки, сволочи семибатюшные! Свинюки натуральные! Я это дело раскручу, будет вам тошно! Всю оставшуюся жизнь будете в аптеку бегать за слабительными антибиотиками, так я вас критикну. Ах вы, гады, гадюкины! Сволочь такая! Я ещё выведу вас на чистую воду! Клистирные трубки империалистические! Бары!

Ох, и расплодились эти высокопоставленные бурундуки местного производства! Словес никаких нет! Кооператив что ли с горя открыть по производству клистиров? Не знаю уж, что и делать с этими клопштоками!

Тут около белого человечка оказался телевизор в форме рыбы и из него текст пошёл фальцетом:

— Я вам сочувствую!

— Я почти сыт вашим сочувствием! — злобно сказал белый гражданин в воздух, рядом с телевизором.

— Хорошо! — сказал телевизор, — Вчарась наша фабрика выпустила клистир, который поднимали на второй этаж глазной поликлиники на домкрате. Главрач больницы Свинтухов бегал вокруг чудовищного пузыря и давал ценные указания:

— Слева забегай! Подпорка не вынесет! Забегай слева! Справа заходи, говорю! Вира! Давай! Клистир давай! Давай его подымай! Мудырь! Голобас! Вуликс! Фенол! А на Марс мы всё равно первыми высадимся на ходулях!

Клистир, весивший пудов двести, медленно пополз вдоль стены, за которой смирно лежали прикомандированные от авиаотряда рожаницы, и на следующий день красовался в Большом Зале уездной Ягодицынской больницы. Рядом стоял дубовый пульт, и серьёзные монтажники прилаживали к нему разные технические чепукрыжечки, шмакодявочки и винтогвоздики, готовили к запуску серьёзно и надолго. Всем хотелось верить в прекрасное будущее, которое не за горами.

— А зачем он нам нужен? — с ужасом подумал главный врач Велемир Жопко, — На кой ляд мне этот клистир? Гулливера ко мне, что-ли положуть? Ей-богу! Лучше бы Карла Маркса перекрасили бронзовой краской, облупился весь до гульфа! Срам-там-там! Срам-там-там!

А на следующий день пришли рабочие в спецовках и написали на клистире:

«Двухсотведёрный Клистир Клим Гоношилов».

Ввиду нежданного появления «Клима», партию отравленных дустом, щедро расквартированных в бехтеревых помидорах, пришлось временно поместить в подвале на соломе, где раньше жили лошади трофейной ломовой породы, а умирающих вынесли на улицу комиссара Кукшенка отдавать концы на чистом воздухе.

В то самое время, когда врач Пузянников волновался и бегал по колидорищам, не находя себе места, больницу расформировали и всем сказали убираться восвояси, потому что это теперь не больница, а кожгалантерейный завод, и завод не сегодня-завтра начнёт работать в полную силушку, и выпускать продукцию для республики и нужд.

Клистир домкратом придвинули к окну-розе и, подтолкнув при помощи дееспособных больных, сбросили из окна вместе с витражами. Менять нужно! Задавил клистир всего семерых, и все сказали: «Слава! Слава Богу! Всего семерых задавил!»

Так как по бумагам в силу вступало кожгалантерейное начальство, всех больных и добровольно умирающих вынесли совсем за забор на улицу, а некоторых особенно заболевших сбросили в грязь для прохлады.

А ведь зря сбросили клистир. Из него можно было бы сделать чан для отмочки кошачьих шкурок, которые шли на котиковые шапки и воротнички кукуевской фабрики N 3-Д 397. Артикул.

Комиссар Кукиш сидел на лошади и вперял в пролетариев грозный взгляд идеологического человека прошлых веков.

— Для будущего нужна твёрдая гарантия. Чтоб Зорников знал! Дайте им шоколадку! Пусть обожрутся! Дело иначе не сделать! Иначе большевизм в нашей стране не победит!

И он отдал шоколадку, завёрнутую в туалетную бумагу своим врагам.

— Ну, здравствуй, Леонид Александрович! — добавил вкрадчиво телевизор и взорвался от напряжения.

— Здравствуй, Марина Фёдоровна! Я очень желал вас видеть!» — донеслось сверху, — Мы уже здесь! Когда коронация?»

Внезапно Ли Иванович вздрогнул, как будто его ударили электрическим током и широко открыл мутные глаза.

Прямо перед ним сначала возникла расплывчатая лампочка, а потом голубая светящаяся точка. Она быстро увеличилась в размерах и превратилась в причудливо извивающуюся дымную змею. Змея мало того, что извивалась, но как будто колебалась в недвижном воздухе. Змея медленно опустилась к покрытому ковром полу, сделала фортель вокруг своей оси и превратилась в очень маленького и очень изящного человечка сантиметров тридцати, чуть было не сказал — в диаметре. Высотой, высотой был он тридцать сантиметров. Человечек оказался нервным чистюлей, едва вывалившись на пол, он стал отряхивать широкий чёрный плащ, а потом забежал под столик на котором мирно потряхивали бутылки и стаканы.

Встреча с такими чудными персонажами, как этот малюсенький пижон не входила в планы Моппса, так как свидетельствовала о том, что Ли Иванович. уже бывший однажды на излечении от алкоголизма в знаменитой Кузьминке, допился снова до полной белуги и теперь снова наблюдает абы что. Поэтому он, начиная трезветь, замер и полузакрыв глаза, решил понаблюдать за происходящим, прежде чем делать какие-либо оргвыводы.

Через некоторое время раздался точно такой же, как и в первый раз тихий и нежный звук. После этого в воздухе появилась серая безобразная блестящая змейка, а потом змейка довольно тяжело брякнулась об землю и оказалась крошечным толстяком не то в каком-то балахоне, не то в тоге и толстячок что-то бормоча, устремился на карачках под сиденье. Там он видно столкнулся с первым визитёром, и они что-то стали лопотать между собой. Как Ли Иванович ни вслушивался мясистым ухом в беседу незванных гостей, так ничего не понял. Хотел он толкнуть на всякий случай охрану. А потом и подумал, дай-ка всё же посмотрю за странной компанией, а если нападут, тогда, да, надо принимать меры. На всякий случай он пощупал под подушкой портмоне с баксами, и портмонет оказался на месте.

Между тем прозвенело в третий раз и судя по тому, что где-то по радио ударил гимн Сан Репы, от которого у всякого пионера мурашки бегут по коже, и стало ясно, что стукнула наконец полночь. В третий раз прозвенело, и дымная стрелка качнулась в воздухе, расплылась на кляксы, и соткался из неё третий — ещё более странный тип, похожий на лысого Буратино, с таким же диким ртом, какой в детских книжках рисуют.

«А рот-то какой, заметил Ли Иванович, рот-то какой, дупло, а не рот, с гнилыми зубами и покрытым зелёными пупырышками языком».

Заметил он это верно, но что делать при этом не открыл.

Маленький противный гагарин не то тихо залаял, приземлившись, не то заскулил, и его тоже одним рывком увлекли в укрытие.

Ещё больше трезвея, Моппс внезапно вспотел. Вдоль хребта потекла противная струя, рука занемела, в сердце его заныло, как всегда бывало с крутейшего бодуна.

— Это что тут за междусобойчик? — пронеслось в неспокойной голове.

Выпрыгивающие из воздуха человечки на этом не кончились, наоборот, вскоре попёрла какая-то гадость — следующими были две вёрткие бабёшки, одна чернявая с длинными волосами ниже пояса, а вторая крашеная, с короткой причёской. Обе, едва появившись на свет, сразу стали похабно вихлять бёдрами и тоже ускакали под диван.

— Нарвался таки! — подумал Моппс и, слушая приглушённые взвизгивания незваных малюток, стал прикидывать, что делать. Долго ему раздумывать не пришлось — малютки косяком потянулись к двери, вероятно, чтобы покинуть надоевшее им купе. В неярком призрачном свете вопреки всем писаным законам физики они плавно летели прямо перед глазами хозяина города Сблызнова.

Сблызнов — Сблызнов! Та ещё дыра. Кто тебя выдумал?

Первым летел маленький главарь в кепке над глазами, вторым — дёрганнный толстяк, третим этот чёртов Пиноккио, потом уже где-то приодевшиеся в перья бабы. И Моппс не выдержал. Кто его дёрнул, Зуд ли администратора, алкогольные ли пары в голове, что другое, неизвестно, да только случилось дальше вот что — Моппс резко выкинул пухлую руку и поймал-таки первого, схватил его в кулак и сжал там. Гном взвизгнул и стал вырываться, но не тут-то было. Другие гномы опешили на секунду и заметались по купе. Одновременно Ли Иванович крикнул в голос, поднимая охранника:

— Саша, блох не ловишь! Я поймал!

Но Саша, жёлтый, как манекен, не шевелился и не подавал признаков жизни.

Тогда Моппс крикнул так громко, как мог. Саша вздрогнул. Пока он вскакивал, ещё плохо соображая, что происходит, схваченный рукой Моппса малютка пришёл в себя и, широко страшно открыв пасть, укусил яровитыми клыками Моппса так сильно, что тот выпустил пойманного из рук, завертел онемевшей рукой и заорал на весь состав благим матом.

— Лови их! Лови! Ой,…! Уйдут! Лови, говорю! Вот говно! — орал Мопс. Страшно разозлённый, он вскочил и в узком пространстве купе размахивал руками, пытаясь сбить вёртких мыльных малюток, метавшихся по всему помещению вопреки всем законам Ньютона. Несколько раз ему удавалось шмякнуть их о стены и казалось, что поймать хоть одну — плёвое дело. Охранник тоже махал руками, как мельница.

И тут случилось неожиданное — малютка в плаще погрозил Ли Ивановичу миниатюрным пальцем с перстнем. Он на секунду замер точно посреди купе в позе распятого святого, затем стал вращаться вокруг своей оси, всё убыстряясь, превратился в сверкающий раскалённый волчок и вдруг разогнавшись, влепился в потолок, разбил его вдребезги и со свистом вылетел на воздух. И другие усклизнули вслед за ним через дыру. Последним покинул купе толстяк. Похоже было, что он страдал одышкой. Сидя на крыше, он заглянул с недовольной мордой вниз и оказался прямо перед гигантским лицом остервенившегося мистера Моппса.

— Как вы себя чувствуете? — пищал своему высокому начальнику толстый, явно страдающий одышкой малыш.

— Как у Христа за пазухой! — был ему ответ.

— У меня сосед — художник, — горланил малютка, —

У него большой талант:

Он педрила и картёжник,

Но по сути он педант.

По утрам он водку дует,

Завязав узлом уста,

И уж двадцать лет рисует

Он явление Христа…

Всё явление Христа,

Да явление Христа!

Значит каша не густа!

Жизнь висит на тонкой нити

И уходит, твою мать,

Помогите, помогите

Всё ему дорисовать!

И кинул Моппсу прямо в глаза струю красного перцу.

Новогодние звёзды брызнули у Моппса из глаз, мозг перекосился, только Ли Иванович осел рядом со столом, раздирая руками горестные пылающие очи и благовествуя благим матом.

Оставим потерпевшего вместе с его охранникам разбираться с уже бегущими милиционерами из поездной бригады и поспешим, мой читатель, вслед странной, и как будто уже откуда-то знакомой компании. Где, где мы их видели?

Вызванный из головного вагона, прибежал охранник, посмотрел на внушительную дыру в потолке и, подстрекаемый помощником Моппса, стал выбираться на крышу. Потом вылез и второй. Они увидели прелюбопытную картину.

Импозантный главарь банды малюток был уже не так мал. Он умело вёл свою чернокудрую подругу в туре вальса. Ах, как ловко, как неповторимо ловко у них получалось! Любо-дорого было смотреть, да некому. Охранники бросились, вынув пистолеты к ним, но лёгкие танцоры, не спешившие расстаться друг с другом, продолжали свои пируэты. Тогда разозлённые преследователи стали стрелять в два ствола в прижавшихся друг к другу людей.

— Мистер Гитболан! — кричала смеющаяся черновласка, — смотри, эти козлы не хотят оставить нас в покое даже здесь! Поучи их танцевать учёную кадриль!

— А где «Брауншвейгский марш»?

— Он в воздухе!

— Моя королева! Твоё слово — мой закон! Господа шпики! Учимся танцевать! Сегодня — моё первое танго на родине! Начинаем с ног! Голову выше! Держите на память, гуманоиды! Как у нас с языком, педы?

— Нормально! Да будь я ниггер преклонных годов,

Линчёванный в Капитолии,

Я выучил бы Репу только за то,

Что это язык и не более!

Граната на длинной ручке полетела под юные ноги агентов фортуны. Они сначала подпрыгнули вверх, как бывает, когда фильм крутят в обратном направлении, а потом ласточкой слетели с крыши спешащего курьерским ходом поезда, один ударился головой в столб, другой схватился за электрические провода. Третьему снесло голову краем тоннеля. На крыше грохнуло так, что все уже начавшиеся ворочаться пассажиры свалились с постелей и стали выглядывать из раздвинувшихся дверей.

— Все на месте? На первый-второй рассчитай-сь!

— Джин!

— Тоник! Расчёт окончен!

— Хорошо! Разойдись!

Белокурую красотку уже схватил в свои жирные лапы тип в тоге, и они тоже закружились, перебраниваясь. Потом худощавый оттеснил его.

— Ты — нелегальный иммигрант, Нерон! — закричал он, — Такие не могут претендовать на обладание лучшими феминами!

— Нет, я — легальный! И не иммигрант, а пилигрим!

— Не пилигрим, а импотент!

— Нет!

— Нет, нелегальный! С ломаным грошом в кармане! С котомкой и клюкой! С перекошенной зубной болью рожей! Бр-р-р-р!

— Лишний миллиард долларов тебе не помешает, Тугги?

— Считая гнутые медяки, мечтаешь о золотых горах и мармеладных долинах? Я тебя знаю! Держи сопли морковкой, недоуздок!

А Лени и Гитболан, испытывая явное удовольствие, довели тур вальса до конца, расхохотались, раскланялись друг перед другом и поднялись в воздух.

Поезд дрогнул, но не остановился, а напротив наддал. Агенты робко пробежали по крыше двух вагонов и отстали.

— Эй, тугоухий! Ничего не слышит!

— Никто не знает, сколько будет два!

— Сейчас бухну из пушки!

— Ко мне, гуингмы! Я уж не один!

— Это ты, Нерон, по-тихому прожужжал?

— Давлю в себе раба по четвергам!

— Не увлекайся!

— Вот-вот появится прокуратор Недонос! Разрази его понос!

— Где?

— Не надо пить столь много в темноте!

— Так страшно он кричал, что изнемог!

— Со шлюхой в темноте ночной перекликался часовой!

— Где ты видишь темноту? День на носу!

— Это уже преступная рифма! Не пойдёт!

— Я! Я был котёнком славным, но прошёл чрез несколько таких реинкарнаций, что превратился в серный порошок, чтобы сто лет в чулане проваляться. Когда ко мне стал клопик прикасаться, я превратился в горного орла, в коробочку не чая возвращаться. Когда же пуля гордого нашла, то перья, трепыхаясь, полетели, и воцарилась над землёю мгла. Чрез пару лет я был банкиром в теле, и только клёкот изо рта порой напоминал ворам, кто их герой. В метаморфозах нету остановки — ограбленный, я по миру пошёл, влача прогнивший ящик на верёвке. Я ждал преображений, но когда я принял облик взрослого кота? Изведав целый цикл реинкарниций, я вновь вселился в гордого орла, в своих краях не смея появляться до той поры, когда колокола, как в день Варфоломея зарезвятся…

— Пошла писать губерния! Его можно остановить только кляпом! — прервал дозволенные речи довольный Гитболан. — Вперёд! Нас ждут великие дела! Нет нам предела! Куры — гриль, а штык — молодец! Кстати, куда мы попали?

— Веймарская Республика, не иначе!

— Фу!

— Видите, всё разбито вдрызг! Мусор сверкает на солнце вдоль железной дороги, как алмазы! Люди без тени улыбки! Животные в долах съедены! Леса пусты! — гадал на кофейной гуще Кропоткин.

— Леса срублены ворами к вашему сведенью!

— Точно! Веймарская Республика! Обиталище и юдоль людей с рюкзаками и несчастными лицами! Замки пусты, помойки забиты бомжами — картина, в общем-то, стандартная. Юдоль страданий и невзгод! Даю руку на заклание, что целая армия людей живёт здесь только тем, что сдаёт стеклянную тару и мнёт банки из-под пивка. А по телевизору, скорее всего, показывают героев капиталистического труда, честно разбогатевших на продаже соевых бобов и затычек от ванн! Действительно, скажите мне, как в стране, в которой не было собственности и зарплата десятилетиями была не больше тридцати долларов появились миллиардеры?

— Откуда ты знаешь, что помойки забиты бомжами?

— Чую! Чует моё сердце, что здесь не место чистому святому чувству, как говорил великий поэт Поднебесной Ху Ли!

«Если ты носом учуял

Запах гниющих кишок,

Значит ты снова в Гарлеме». А ты сам вон туда посмотри! — и указал на облачённого в лохмотья согбенного типа, действительно увлекшегося какими-то раскопками в помойных кучах.

— О чём ты думаешь на своей новой родине? — спросил Нерон мечтательно.

— Я думаю об ушах… Как это природа умудрилась вырастить на голове у человеков такие уродливые…ровины? — признался Кропоткин. — Я видел в Чехии на рынке, как крестьянин вёх на повозке целую кучу отрубленных свиных голов, расхристанных, окровавленных, вот уже сто лет эта картина не выходит из моей головы, когда я вижу людей и думаю об их уделе! Уж лучше бы свинья везла повозку, на которой были бы отрубленные головы этих сволочуг! Ненавижу!

И добавил: «А знаешь, Нерон, мне ночью сон приснился, ты не разбираешься в снах? Я бы заплатил золотыми драхмами… Мне приснилось, что я оторвался от своего горящего космического корабля и раздувшийся скафандр уносит моё тело в открытый космос. Тихо так, что в ушах стальные соловьи поют, звёзды аршинные напротив глаз, а главное, и неясно, к какой из них лететь, какой отдать предпочтение. Тем более, что жизни уже нет ни на одной планете. Меня пронзил такой ужас, какой, быть может, испытывают только в аду. Я охолодел и вцепился в какой-то поручень. Выбор — это самый страшный удел для развитого человека, не всякий способен взять на себя право выбора! И я лечу всё дальше от корабля. И вращаюсь вокруг своей оси. Писать хочется, пить, есть, сношаться, воздух и марихуана на исходе, а сиротские валенки на ногах просят каши. И нельзя молится неизвестному богу, потому что жив ещё и надежда теплится в сердце, а молиться известному богу душа не желает. Противно. Да и молитвенник, в общем-то остался на планете Земля, забыл взять. И ты не хочешь, чтобы всё это кануло в лету вместе с последними звуками твоего голоса! Не хочешь — и всё! Закричал я благим матом и, слава Богу, проснулся, потому что в этот самый момент этот мерзкий китаец собирался нас скалкой прихлопнуть. Что скажешь?

— Сон, как сон! Не витай в облаках! А главное — не клади все свои яйца в одну корзину! — посоветовал Нерон и отвернулся.

— Яйца в корзину? Весьма оригинальный рецепт! Я подумаю! В корзиночку! В корзиночку! — захохотал Кропоткин.

— И не думай! — перекосился Нерон! — Не думай ни о чём! Думай больше о семье. Я вот думаю! Семья у меня ой-ёй-ёй — большая, агромаднейшая, жена любимая, Клеопатра, женился я на ней по любви. Любовь была такая, что чертям страшно. Как кошка была моя любезная, но никакого почтения к философии — недостаток существеннейший для женщины её склада.

— Врёшь! Как сивый мерин! Твои жёны — ксивы запряжёны!

— Если мне не изменяет память, в Нахичевани был экстрасенс, который двигал стаканы и возвращал старухам сбережения… — изрёк Гитболан, явно расчитывая изменить направление разговора.

— В чём — чём? В ванне? — не понял Нерон. — Он не возвращал случайно старухам девственности? Это легче, чем возвратить аборигенам сбережения!

— Да, но нынче он сидит в тюрьме по делу «Элэлэл».

— Что такое «Элэлэл»?

— Я здесь без году пять минут, а знаю больше всех вас вместе взятых! Фирма специалистов по финансовым пирамидам! Они обвели вокруг пальца и оставили с носом десять миллионов человек…

— Как им это удалось? Ведь в толпе не все дураки?

— Сетевой маркетинг на службе ума!

— Что скажет наш главный театрал, развратник, извращенец и пророк?..

— И вор в придачу! — добавил Кропоткин.

— Ничего себе! — сказал извращенец, — Так вы меня любите, черти! Молчу! Влюблён как устрица, о, что мне разговоры в чужой стране, где я столь одинок? Мой кошелёк на месте! Сочтены в нём дни мои, сомнения и деньги… А граждане этой самой Репы меня, признаюсь вам, как на духу, не очень волнуют! Они не могут быть богаты, ибо слишком рассчитывают на присвоение и воровство! Они вообще ни на что не могут рассчитывать кроме упадка и революции послезавтра! Тот, кто покровительствует ворам и разбойникам даже в малом, рискует быть ограбленным в большом! Давай споём марш танкистов! Я люблю эту вещь, хотя она кажется на первый взгляд простоватой! Таратата таратата панцирен…

— Воздыхаша, навоняша и в итоге сбежаша! Плутократ! Буржуй!

— Сам ты ваучер! Закуси Фуксию Селёдочкой, Кропоткин! Что-то ты сегодня зелен! Не выспался? Больная совесть спать не даёт?

— Сам выкуси! Разбойник! Плутократ! — поправил треснутое очко косой Кропоткин, блеснул взором и со свистом отвалил в сторону.

Некоторое время компашка летела вдоль окон разогнавшегося поезда, заглядывая в окна, пугая пассажиров разинутыми ртами, все радовались избавлению, свободе, точно так же, как радуется этому бабочка, весной покидающая ненавистный кокон — впереди горделивый мужчина с плотно сжатыми змеистыми губами и усиками над ними, вслед болтающий ногами толстяк в тоге, рядом с ним неудавшийся сын Папы Карло, и в завершение всего — ловкие, пройдошливые по виду молодухи в чёрных чулках, белых перчатках и без штанов. Одна девица всё норовила прильнуть к стеклу и зачем-то подмигивала сидящим в купе, другая — била в окна своим чёрным модным каблуком.

— Смотри! Клоун! Буржуй! Толстый! Ублажает эпидермус! Жрёт! Жрать — самый вечный и прекрасный религиозный ритуал, даже отпетые атеисты отдают этому долг! — кричала она, — ты знаешь, кто там объедается? Не знаешь? Кем он работает? А я знаю!

— Мастером? — попробовал угадать Нерон.

— Мастером! — кивнула головой смеющаяся босоножка.

— Да! Я восхищаюсь этой рабочей косточкой! На заводах по моим наблюдениям мастерами работают чаще всего вполне приличные люди! Вполне вероятно, что конкретность их деятельности не позволяет им развратиться так быстро! Это, как правило, очень уравновешенные люди. Поэтому, пока есть возможность, в государстве следует поддерживать промышленность не только потому, чтобы вещи делать, но и для того, чтобы люди не отучались от великого Духа Коллективизма. Люди же, занимающиеся всякими абстракциями, чаще всего ловчилы и путаники, на них ни в чём нельзя положиться! — громыхнул Гитболан.

— Он мастер педикюра! — дипломатично уточнил Кропоткин.

Гитболана передёрнуло, и он прекратил дозволенные речи.

— Кинь им гранату на обеденный стол! Гранатовый сок помогает пищеварению богатеев! — орал толстяк, багровея.

— А есть на длинной ручке? Я люблю бросать гранаты, но обязательно на длинной ручке! Они такие интимные! Такие добрые! А коротенькие жлобовские лимонки я не люблю!

— Ну, это твоё личное дело! Я в юности любил худых женщин, в зрелости — брюнеток, а к старости полюбил сладких! С дряхлостью ко мне придут нимфетки и не оставят живого места от моей угасающей жизни. Три цвета времени, как говорил Ги де Мопассан. Тогда я брошу с твоего позволения!

Граната на длинной ручке проломила стекло и дико ухнула внутри купе.

Приближался тоннель, чернея входом, поэтому поезд пришлось оставить в покое и взмыть в ясное небо.

— Вот, друзья мои, и свершилось! Мы здесь! — наконец торжественно изрёк Гитболан.

— А зачем мы здесь? — пробурчал Нерон, — Вы обещали нам интересное путешествие, а по-моему оно просто опасное, чёрт возьми! Не нравятся мне страны, столь разрушенные собственным населением!

— Наводить порядок и карать скверну! Изучать нравы аборигенов! Благовествовать! Покровительствовать немногим уцелевшим здесь честнягам, которые, я полагаю, в такой среде подвергаются всяким опасностям! — перечислял Гитболан, — Отдохнуть от цивилизации наконец!

— Ради бога! Благовествуйте сколько душе влезет, только о реституции не надо! — нервно забубнил Нерон, — Не надо о реституции!

— И ты не горячи мне кровь!

— Читаю у Даля: «Такую холстину, пропитанную…

–…дерьмом…

–…Хватит… Дай договорить! Мысль уйдёт!

— Что хватит? А ты меня всё время перебиваешь, это как?

–…стали называть брэзэнтом».

— И они счастливы?

— Кто?

— Они!

— Ах, они? Вполне!

— Молчи, гиацинтовая ара! Не надо говорить о реституции!

— Молчу!

— Продолжай! Слова твои — мёд! Уста твои — лагуны! Руки твои — грабли! Пупок твой — канализационный коллектор! Хрен твой — сикамора! И всё у тебя сикость-накость! В общем, води народ свой сорок лет в чащобе, пока он не облезет! Народ к тебе потянется! Народ женственен и слаб, он любит приветствовать вождей в третьей позиции!

— Это главный вопрос! Я должен дать на него внятный ответ! Главное выдумать игру, в которую все будут играть! Битломанию, кубик Рубика, сионизм или фашизм, к примеру! Чудо — пылесос выдумать на худой конец! Но играть должны все! Твоя задача — увлечь толпу новой игрушкой! Чем более всеобъемлющим будет результат игры, тем больше славы в веках и денег в кармане. Игра будет называться…

— Хорошо сказано — «чудо-пылесос на худой конец». Моё воображение заработало в полную силу. Вы пробуждаете фантазию! Как скучно шеф, — сказал Кропоткин, — а вы действительно верите, что существуют безусловные заслуги и подвиги? Сегодня кому-то подвиг, завтра это же можно представить, как преступление. Герой сегодня — завтра пускает пулю в лоб или сидит в тюрьме и читает вражьи газеты. Чудес нет!

— Скучно, но так устроен свет! В игру должны играть все!

— Правила этой игры должны понимать не все! Зачем простым людям забивать голову ненужными им раздумьями? В какую игру мы играем сегодня!

— В напёрстки!

— Идёт! В чём смысл игры?

— Бросить напёрсток в унитаз, смыть и успеть выловить его в бурном потоке! Это — первый, самый простой уровень игры. Второй пласт — посложнее. Этот заключается в том, что ваш помощник должен утащить как можно большее количество кошельков у увлечённых наблюдателей.

— Нет уж! Я плохой игрок в новые классные игры! Играйте сами пожалуйста! А у меня проблемы с реакцией!

— А у меня с эрекцией!

— Боже! Да дай же ты ему наконец здоровья и денег, чёрт побери!

— А деньги где взять?

— Выдумайте что-нибудь! Какой-нибудь чудовищный… то есть чудодейственный крэм, к примеру!

— Госпожа Вульвинштейн продавала баночки с сатанинским зельем по полтора доллара за…

— тонну, нах?..

–… Бутлю! Дела её шли прекрасно! Она сумела убедить глупых человеческих самок, что её липкое варево спасёт их о геенны огненной и гарантирует им вечную жизнь в молодом и желанном теле. Они добровольно отдали ей многие миллионы долларов!

— И что за зелье?

— Да так, какая-то фигня в спирту! Сперму грязных животных в перегонном кубе гоняют приблизительно часа два, потом разбавят глицерином и — по банкам, бл…, по банкам,…, по банкам! Вот банки должны быть красивыми!

— О как? Ах, дрянь, ах, дрянь! По ней было видно, что это такое! В детстве она была дрянной, завистливой девчонкой… Эта Польша ничего никому хорошего не принесла! Та ещё страна! Тот ещё народец! Католики — одно слово!

— На старости лет она обмолвилась, что секрет крема — основу её богатств ей раскрыл польский врач, который лечил её семейство. Эта сука даже не назвала его фамилии и не поблагодарила. Она считает рецепт своим!!!

— Батенька! Воровка не может благодарить того, у кого она оттяпала миллионный кус! Скорее всего, она и не назвала фамилии, чтобы наследники этого доктора не прицепились к её признанию! Тьфу, гадость какая! Она жива?

— Куда там!

— Вы уже уходите? То есть улетаете?

— Ухожу!

— И пирожных не попробуете?

— Я бы попробовал, да у вас их нет!

— Ах, дрянь, ах, дрянь!

— Кругом обман! Я хотел купить красную рыбу, а потом посмотрел на её руки и расхотел покупать! Всё отравлено!

— Аннексия Марковна! Уничтожайте солитеров вместе с людьми!

— Чудо! Душа чуда просит!

— Да иди ты! В мире есть только одно настоящее чудо…

— Плащаница?

— Какая к чёрту плащаница…

— Кожа с задницы святого Маэля?

— Тьфу, не угадал!

— Пысающие столпники?

— Акстись — деньги!

— Что? Что ты сказал?

— А то!

— Но не это главное!

— А что?

— Я уже забыл. А, вот что — в сблызновском водохранилище появились гуппи-людоеды!

— Подаю на развод!

На сём странный и малопонятный для непосвящённого прекратился и удивительная компания так убыстрила движение, что в ушах засвистело.

Мелкнули и ушли вдаль города:

Допотопинск,

Зачатск,

Берушин,

Гниль,

Голосекино,

Пучеглазов,

Козюлин,

Козолупск,

Отлупск,

Бегов,

Залупанинск,

Буйль Хрустовый,

Мошна,

далее — Чмошск,

Избов,

Бабов,

Семифлядов,

Грязев,

Глина,

Заголяцка,

Хоботино,

Бивни,

Яма,

Собач,

Бешен Лук,

Чушск,

Пионэрино Дно,

Вождёвка,

Дерёвня,

Машкин,

Велиплюгино,

Неурожайка,

Тожск,

Бесштаново,

Голопузовск,

Гольёвка,

Обдиралово — всё спальные пригороды чудовищной столицы на подбор.

Городки были маленькие, невзрачные и словно покрытые не то смирением, не то пылью.

Медленно уходили назад приречные деревни с чёрными, покосившимися избами, изредка разбавленными роскошными замками Синей Бороды. На грязном песке мелких извилистых речек неземным светом горели осколки стекла. Люди в пригородах попадались редко, то ли из-за раннего времени, то ли из малой заселённости. И брезгливый аристократ Нерон, кривя губы, теперь спрашивал у напарника, с которым, как уже заметил наш читатель, был в явных контрах:

— Что это? Муравейники? Термиты? Не вижу красной линии в принципе! Они здесь, что, присягнули бодаться со здравым смыслом, или мама уронила некоторых из них с большой высоты?

— Да нет! Это хатки йогов! Здесь живут безволосые, прямоходящие бобры! — кричал ему в ухо галантный Кропоткин, пропуская многое мимо ушей.

— Что это за архитектуральный стилёк?

— Рококальный ампик. Сермяжный классицизм. Архитектура безвременья. Буссольные сандрики. Сплошной минор! Озимая классика. Яровая эклектика. Архитектура развалин. Экилектика гибели. Где вы, милые, эротические линии немецких брандмауэров? Здесь ничего нет!

— О, эти люди! Как я найду слова, чтобы описать их жизнь? Пить — так до потери пульса, работать — так до инвалидности, бездельничать — так до опупения, объесться мороженым — так до смерти! Здесь живут брошенные веками на произвол судьбы люди. Крестьяне! Миллиардеры! Бедняки! Бомжи! Господа, снимите шляпы! Перед вами несчастнейший народ на земле! Народ, не сумевший определить своё место в мироздании!

— Сударь! Не путайте Майданек с Манхеттеном! — учил Нерон.

— Ха-ха! Приап Харибду сциллил! Сейчас их даже очень можно спутать! Вид приблизительно одинаковый! А хорошо лететь по свету! Ей богу хорошо! И-и-и-и-и! — отбивался Кропоткин. — Хорошо говорить глупости, когда ты свободен, весел и здоров!

И он запел.

— Прими в расчёт расчётливость скопца,

Захват законный, грабежи по плану,

Невинность мародёрства — всё о чём

Долдонишь мне, смешно ли это, право?

— Нет, не смешно!.. — взвыл в отдалении Нерон.

— Знаешь, что это за песня, Нерон? Не знаешь, а я знаю! Это песня Майкла Жепсона. Очень хорошая песня. Мелодичная. Человеческая. Ля-ля-ля…

— Вот сядет сейчас твой Мейкл Жепсон в тюрягу на дюжину лет, и не такие песни сочинит. Там у него будет масса времени для подобных занятий! А то взяли себе моду сочинять человеческие песенки, а потом развлекаться с подростками. Говоришь — человеческая?

Никто Нерону не ответил.

Уже чувствовалось приближение стоглавой Нусеквы. Вдоль железной дороги громоздились бесконечные пакгаузы, чёрные контейнеры с метками мелом и краской, штабеля бетонных рельсов, на запасных путях отстаивались закопчёные бочки с чужим чёрным золотом. Ходили рабочие в чёрных распашонках, с кувалдами. За кривыми, но высоченными заборами чернели ряды побитых судьбой скреперов и тракторов. В свете нарастающего дня гасли лампы за мутными стёклами загадочных производств. Тёк охристый дым из труб. Блекли в светлеющем воздухе дальние и близкие огни. С каждым шагом, сделанным по направлению к столице, становилось всё грязнее и беспокойнее. Уже из домов, повёрнутых лицом к железной дороге, вылезали не выспавшиеся бледные люди, направлявшиеся, по всей видимости, на нелюбимую работу.

У дороги в грязи копались какие-то люди в грязных бушлатах, двое сидели на земле и курили. Их вид настолько поразил высокого летуна, что он сразу же обратился к Кропоткину, которого полагал большим знатоком здешних нравов.

— Что это? — спросил он.

— Как что, это — солдаты! Они несут службу с лопатой и ломом в руках.

— Но они скорее похожи на молодых нищих из чумного барака. Неужели — и вправду солдаты?

— А то, как же! Гвардия наизнанку! Но это ещё не всё! В их армии служат ещё и партизаны…

— Как интересно! А маркитантки у них есть? И что же, как они служат, по лесам, болотам, как всегда? Пальнул и убежал?

— Да нет! Во-первых, остановимся на том, что такое партизаны. Вопрос, конечно, интересный. Партизаны — это как бы офицеры запаса, которых властям удалось выловить на месячные сборы. Разумеется, не о славных парубках Колпака мы будем говорить, а о молодых худосочных существах, которых государство, которому не охота тратить денег на нормальные сборы, вырывает с мест обитания, облекая в клоунские, допотопные формы. Приблизительно такие же, как вы сейчас видите, шеф! Формально это делается для повышения обороноспособности, но реально — для воспитания рабов. Попасть офицеру запаса на эти сборы — навсегда утратить репутацию среди бледнолицых! Многие считают, что смерть предпочтительнее…

Кропоткин так бы и продолжил просвещать своего донельзя заинтригованного шефа, если бы не увидел, что тот пристально всматривается сверху в стену приблизившегося одноэтажного строения.

На торце здоровенного, обитого сайдингом сарая громоздилась гигантская вывеска с оторванным краем. На ней красовалось несколько шедевров рекламы:

«Порепанная Сан Репа» — партия нового типа».

Прочитав плакат, белёсый толстяк стал рассуждать вслух:

— Это какого-такого типа? Не того ли, с рыбьими глазками, который в каждой купе поезда был? Не того ли?

Впрочем, другие плакаты были не лучше:

«НАШ САЙТ — WWW.PORNO.Rep. Наш Сайт — ваш сайт!»

******ЕВРОГРОБ из ЕВРОСАЙДИНГА — мы идём к ВАМ!******

Ресторан «Пылающий Пингвин!

$$$$$ — Суперхряк! Охота из омнибуса! — $$$$$

***ШКОЛА КЛАССИЧЕСКОГО МИНЕТА «РАЗДВАТРИ»***

Гастролирующий комик Маури Шелуповский!

Фокусы с картами и прочие антрепризы»

***Психиатр Фредди Крю!***

Излечение токами на дому.

Т. 66—66—66

А в небе в это время парила белая бацилла с импозантным готическим росчерком: «Зоофилия Манкевича».

— Хороша реклама! Пингвин лучше пысающий! — гремел в небесах высокий напористый басовитый фальцет, — Перед нами первоцвет доморощенного восточного капитализма, и посмотрите, сколь много среди пысающих пингвинов — инородцев! Их мёдом не корми, но дай поучаствовать в разных низменных афёрах, поплавать в мутной воде, попысать компотом! Эти славяне напринимали тут всяких людишек на свою голову, а теперь не знают, что делать с их бессовестными детьми! А ведь трогать придётся, чует моё сердце! Чует сердце, хоть и не лежит!

— Ты не о том! Какой чудной народ! — восхитился Гитболан, — Кропоткин, а не доложишь ли ты мне, чем они заняты сейчас?

— Да кто чем! — пожал плечами Кропоткин, — одни ползают по помойкам в поисках доисторических газет, другие перетаскивают капиталы в безопасное место, третьи строят офигенный храм на северном полюсе! Четвёртые стреляются!

— Они, что же, хотя повторить подвиг святого Маэля приобщить патриархальных пингвинов к нетленным ценностям евхаристии и обрезания? — склонил голову Гитболан.

— Ну положим насчёт обрезания вы круто выразились… А пингвинов обратить к христианским ценностям хотят! Не без того!

— Молодцы! Следующим шагом на этом тернистом пути должно быть строительство христовых яслей на Луне, не так ли?

— Подскажи этой шелупони! Она не знает! — отвечал Гитболану другой голос, не ниже.

— Придётся этот навоз трогать! Точно говорю! Кстати, ты заметил, что кувалды они насаживают на лом? Это настоящее ноу-хау!

На другой стороне барака тоже были рекламные украшения, не хуже:

«Дрессированные нусековские ослы».

«Корпорация «Сила»!

«КРУТЫЕ ПЕЙДЖЕРЫ Мули ШОСТАКОВИЧА!»

«Пластик Оно Рэп»

«ВЫТЯГИВАНИЕ ЯГОДИЦ и персей по методу профессора Анатоля!!!»

«Новая синерама «С костылями — на Луну!»

«Эротическое Пип-Шоу «Чистота»

«Литые Компьютеры» Шаббатия Молокососова — в рассрочку!

«С новым мэром — Нусеква не сдается!!!

«Голосуем все!»

— Смотри, Нерон! — перекрикивал Кропоткин вой ветра в ушах, — Сколько продавцов фекального золота! И какого! Вонючейшего! Препохабнейшего! Золотое говно! Алмазная грязь! Тинейджеры во фраках! Да здесь настоящий Клондайк для алхимиков, добывающих сапропель будущего из болотной жижи настоящего! Нет, шеф точно гений! Шеф, я восхищён! Какой матёрый античеловечище! На сей раз он выбрал место, где нам точно не придётся скучать ни минуты! Юдоль! Молокососсос! Вытягиватель ягодиц и персей! Девочки в рассрочку!.. «Разведение Глистов под Ногтями». Выдумали! А тоже… небось был пионэром и девочек в лагере под бодрые речёвки щупал! А дочек своих любит, небось, и не хочет, чтобы Чикатило был у них учителем словесности! Вот гнусные лжецы! Твари подлые!

— Не ругайся! — только и сказал Нерон в ответ. — И запомни: обладание честью — самое страшное наказание для бедного человека!

Нерон заметил, что придорожный ветер носил целую кучу каких-то бумаг. Он спустился почти до земли и на лету схватил кучу листков, которые тут же поднял к глазам. Ознакомление с содержимым бумаг нерона не обрадовало.

— Во словоблуды! Какие словоблуды! — сказал он, — Читаю…

— Что это такое? — откликнулся Кропоткин.

— Литературно-критический журнал, судя по обложке! «Умляут» называется.

— Читай!

— «Эти виртуозные, донельзя стыдливые матерные вирши, кричаще и празднично наплёванные на искрящееся полотно жизни, создают абстинентальную отстранённость гносиса». Что это за муть? Для кого они это пишут, козлы?

— Для тебя!

— Вы хотите сказать, герцогиня, что он углубляет гротескное снижение глубоким введением…

— Не надо меня парафинить! Напиши им в редакцию свой рецепт.

— Какой рецепт?

— «Отрезать голову неострым ножом. Опалить. Мозги пробланшировать. Положить на блюдо, прошпиговав нарезанными ушами. Лук не добавлять! Поставить в духовку на сорок семь минут при великом огне. Отрезанную голову посыпать майораном. Подавать к столу под католические гимны». Они шутят над тобой, пошути над ними!

— Ихняя критика уже отрезала мне голову, и не только отрезала, но и посыпала её майораном!

— Хватит! Хватит об этом! У меня в голове родилась небольшая, но прекрасная поэма. Хочешь услышать?

— Не надо ради Богов! Помилуй!

— Возьми скрипичный ключ, и оным по балде

Ты нанеси удар для вящей пущи,

Чтобы воспоминаньем о грядущем

Не обломились всуе абы где.

Поэзия. Достойна ты похвал

И вознесенья в самом высшем тоне;

Тебе готов служить, сколь и Мамоне!

Я в этом деле, право, не бахвал!

Люблю индейцев и индеек вкус,

Помёта цвет и запах спермацета,

Я не люблю ни вора, ни клеврета,

И слушать не люблю, как ноет гнус.

Возьми скрипичный ключ, и оным по балде

Ты нанеси удар для вящей пущи,

Чтобы воспоминанья о грядущем

Не обломились всуе абы где…

Число… Подпись… Ну как?

— Как всегда! А вот ещё подарок — «Ирен Кирикука — Ваш Депутат», — засмеялся Кропоткин, — Баба что ли?

— Похоже! Впридачу к Кирикуке кто-нибудь есть?

— Ешла Стриженная, Софа Обиженная!

— И всё? Негусто!

— Ах, ты гадина подколодная! Вспомнил! Знаю эту высохшую мумию! Гадина, в которой от женщины есть только половые органы определённой формы! А по сути это — зверь зверем! Никакой жалости к беднякам!

Как при столь высокой скорости летевшим удавалось рассмотреть все эти китайские лозунги, выполненные в разных размерах, разными гарнитурами, навсегда останется загадкой. Ещё более загадочно, как Гитболан разглядел внизу стены какую-то приписку углём, а он разглядел.

— Нерон, посмотри, — сказал он, — что там приписано?

В руках Нерона внезапно оказался гигантский флотский бинокль. Он придирчиво посмотрел в него, а потом и сказал:

— Там написано от руки: «Ваша демократия — говно!». И под надписью нарисована свастика. Опять в эту страну гадость двуглавая вернулась! Можете сами посмотреть, если не верите!

— Ты о ком? — полюбопытствовал Кропот, устремив на говорившего оратора влажные оленьи глаза.

— Что о ком?

— Ну, ты сказал «Двуглавая гадость»?

— О двухвостке! Не о свастике же! Не понятно, что ли? Реклама! Лавочники! Если они будут себя так вести, я рано или поздно отстегаю их многоголового дракона по медной заднице! Жаль, сейчас времени нет! — заюлил Нерон и, чтобы не продолжать, перевёл разговор совсем в другое русло. — Бдительность — наш рулевой! Я вам должен доложить, шеф, здесь не место, где живут ангелы! Вакханалия жульничеств недавно прокатилась по Сан Репе. Ушат воды, вылитый на головы обывателей раскрытием греческих секретов построения пирамид, с одной стороны заставил обывателей быть хитрее и предусмотрительнее, а с другой — заставил строителей пирамид быть ещё ушлее. Это естественно. Солдат всё глубже закапывается в землю, его враги делают всё более глубинные бомбы, пытаясь его достать из глубины, где он прячется. У них — конкуренция. Чем больше раковина у улитки, тем длиннее и крепче клюв птицы. Последняя модель, которая применялась здесь, меня очень рассмешила. В городе появилась фирма, которая стала рекламировать чудо — луковицы, выделяющие целебный сок жизни. Предлагалось, заплатив пятьдесят гренцыпуллеров в контору, получить кучу этих замечательных луковиц и дома прорастить их, а после сдать обратно для переработки. Бывшие крестьяне клевали и проращивали. Когда они спрашивали, что будут делать далее с проращенными луковицами, им предупредительно отвечали: «Они сок выделяют! Целебный! Будем давить!» И ужасающе пучили глаза, что, вероятно, и выражало всю мощь нового целебного сока.

— Я размышлял, насколько глупы обыватели, — подхватил Кропоткин, — Ведь ещё недавно большим конфузом кончилась история чудо-лекарства «Молодит», а трогладиты уже лезут в следующую афёру. Главное в этом деле для вора — выдумать какую-то интересную форму игры в отъём денег. Тогда всё идёт, как по маслу! Клиент прёт, как карась в грозу.

Так как за проращенные импортные луковицы фирма на самом деле заплатила, слух о новом волшебном способе заработка прокатился по окрестности Нусеквы. Пришла куча людей и скупила луковицы, надеясь через месяц получить деньги. И эта партия была скуплена. Через месяц они сдали луковицы в контору и получили деньги, что, естественно, окончательно укрепило всех в надёжности помещения денег. Тогда пришла огромная толпа и закупила луковицы огромными партиями, после чего занялась посадкой чудо-растений в свои горшочки. Когда через месяц (А вегетационный период роста загадочных луковок оказался именно таким), когда первые побеги вылезли наружу, уже не было ни фирмы, ни сотрудников её, ни даже вывески. Денежки исчезли. А вы говорите — сок выделяют! Слёзы от этих луковок! Одни слёзы!

— Ну, ничего! — сказал Гитболан, — я сок из них выделю! Желудочный!

Больше вопросов к Нерону не было.

А полёт продолжался.