Война Кланов. Медведь 1

Алексей Калинин, 2019

Игры Богов продолжаются несмотря ни на что. В войну вовлекается всё больше народа. Охотники не справляются с заданием, глава оборотней-волков одерживает победу. Новые и новые жертвы устилают путь к возрождению Великого Игрока. Один из оборотней вовсе не хочет такого исхода и выступает на стороне охотников в кровавой войне кланов. И этим дураком оказываюсь я…

Вход в Игру

Всё началось по весне. Как сейчас помню тот хреновый день моего вхождения в Игру…

Экзамены, диплом. Составляю и рисую чертежи фабрики. Они никому не нужны, но преподаватели делают вид, что это крайне важно. Голова разрывается от навалившегося мозгового напряжения. А на улице весна, а на улице одуванчики и голоногие девчонки…

Цифры, линии, снова цифры. Что? Куда? Зачем? За что в первую очередь хвататься? Тяжела доля студента перед сдачей итоговых экзаменов и диплома…

Родные ходят мимо комнаты на цыпочках. Боятся, что сорвусь и нахамлю. Нервы на пределе — три года издевался над нашей заведующей, теперь же пришла её очередь отрываться. Каждый день ловлю ехидную улыбку. Вот он — счастливый день для мерзопакостной душонки! Засыпаю с мыслями о дипломе и с ними же просыпаюсь.

И майским днем я решаю поиграть в приставку. С тех пор, как забрал её из Сашкиной комнаты, ни разу не садился. И вот захотелось убежать в параллельные миры, где можно помочить врагов и сбросить агрессию. Раскидать гормоны по джойстику…

Опаньки, а что это за игра? Такого катриджа у меня не было. «Война кланов». Ну-ну, посмотрим…

На экран выходит заставка и следом буквы:

Добро пожаловать в ВОЙНУ КЛАНОВ

Выбери игрока

Мне почему-то нравится медведь с наручными браслетами. Прикольный он какой-то, морда ещё такая злая, того и гляди вылезет из экрана, как тетка из фильма «Звонок» и накостыляет всем врагам.

Ага! Его и выберем…

Стоит мне только нажать на кнопку джойстика, как тут же слышится треск короткого замыкания и я отлетаю прочь…

Да мало того отлетаю — я погружаюсь в сон. Или вырубаюсь, как кому нравится.

Снилось мне, как бились на заснеженной равнине трое: человек, берендей, перевертень. Завывала вьюга, ветер хлестал снежными ударами со всех сторон. Бородатый мужчина отбивался топором-аргуном. Странным был тот топор — блестел заточенным лезвием кельт из меди.

Берендей превосходил ростом своих соперников, а перевертень проворством и ловкостью. Снежный туман шел стеной. Из пелены появлялись мощные лапы, спины, голова с буйными кудрями.

Заунывный вой, человеческий голос, выкрикивающий непонятные слова, рев рассерженного зверя вторили стенаниям вьюги. Я наблюдал со стороны, но знал, что сошлись трое по договоренности. Знал, что бьются они до смерти. Знал, что пощады никто не попросит, да никто и не даст.

Я наблюдал бесплотным духом, кружился около сражающихся. Вот берендей сграбастал в объятия человека, и огромные клыки скользнули по колечкам кольчуги. Человек ужом вырвался из смертельного захвата и рубанул по ногам берендея. Ступня перевертня ударила по топорищу и отбросила человека прочь. Бородач удержался на ногах и кинул крик в небо.

— Черным небом, белой луной,

Заклинаю кровью и медной слюдой.

Ослабь силы лютых врагов,

Даруй мне силы сотни богов!

Я поежился от этого заклинания. Кельт аргуна заалел. Снежинки шипели, когда касались его. Перевертень в это время кинулся на спину берендея, и они оба покатились по земле. Человек подбирался ближе к кусающимся и рычащим оборотням. Один удачный удар и он победитель!

Берендей отшвырнул перевертня, и тот сбил человека с ног. Бородач вскочил первым и занес над поверженным оборотнем раскаленный топор. Перевертень оттолкнулся лапами от заснеженной земли, кельт вонзился между мохнатых корневищ. Огромная лапа ударила в ответ. Кольчуга вновь спасла человека, но отлетел он на добрый десяток метров. Топор остался торчать в заледеневшей корке.

Перевертень кинулся к берендею, который летел в их сторону. Из-под лопатообразных лап веером выметывался снег, глубокие следы оставались на белом покрове. За ним тянулась ниточка красных брызг. Горячая кровь прожигала в сугробах глубокие норки и их тут же заносили новые порции белых мух.

Берендей сбил своей массой перевертня и проехался на нем, как на санях, несколько метров. Когтистые лапы шлепали по серой морде. Белые клыки до половины окрасились красным. Перевертень выл и рвал когтями живот берендея.

Человек достал из-за пазухи несколько стержней. Он что-то шептал, но я не мог разобрать в завываниях ветра, рычании и смачных шлепках. Ему не удалось воспользоваться иглами, также как и топором…

Берендей краем глаза следил за бородачем и успел перехватить удар в основание шеи. Он выпрямился, поднял бородача за сжатый кулак и в несколько движений вырвал иглы из окровавленной ладони. Уже занес лапу, чтобы снести кучерявую голову, но в этот момент зубы перевертня сомкнулись на бурой шерсти ноги и берендей взвыл, выронив человека…

Я метался бесплотным духом, я следил… я запоминал…

Видел, как уклонился от замаха человек, как ударил перевертень, как присел и выпрыгнул берендей. Битва продолжалась долго, трое бойцов вытоптали широкий круг, увлажнили его своей кровью. С высоты казалось, что это ещё один круг инопланетян, какие появлялись на кукурузных полях.

Никто не мог взять верх.

Наступил короткий миг передышки, когда берендей отшвырнул в сторону перевертня и откинул человека. Трое встали по краям алого круга — проведи между ними прямые, получится правильный треугольник. Трое смотрели друг на друга. От усталости дрожали руки, лапы. В глазах сверкала всё та же непримиримая ненависть. Они понимали, что не могут одолеть противников.

— Договор! — хрипло выкрикнул человек.

— Договор! — прорычал перевертень.

— Договор! — прогрохотал берендей.

Я носился бесплотным духом, видел, как они подошли вплотную друг к другу.

Я пытался протиснуться к ним, но не смог — словно хрустальный кокон окружил троицу. Человек вытянул вперед дрожащую руку, сверху легла лапа перевертня. Какой удобный момент для удара — один взмах двумя лапами и перевертень и человек больше не поднимут головы от бело-красной простыни площадки… Берендей положил лапу сверху.

Я не слышал, о чем они договаривались. Пытался прочесть по губам, но лица и морды расплывались в снежной завесе. Три фигуры стояли в центре алого круга. Их заносил снег, превращая в соляные столбы. Вьюга завыла ещё пронзительней. Ветер пытался сорвать с равнины три помехи, о которые спотыкался. Три фигуры в центре светло-красного круга…

— Твою же мать!

Я прихожу в себя и ошалело смотрю на экран, на себя, лежащего на полу. На экране всё та же заставка, ничего не произошло. А я…

Я кидаю взгляд на чертеж фабрики на столе. Надо бы доделать. Надо бы…

Нет, всё! На сегодня хватит!

И так вырубает ни с того, ни с сего. На свежий воздух! В пампасы!

Карандаш летит в сторону кровати, туда же отправляется и линейка. Надо прокатиться, сменить обстановку. Набивший оскомину чертеж остается на столе. Чтобы он не свернулся — придавливаю край фотографией в рамке. На фотографии мои родители, а рамка сделана давным-давно на уроке труда.

Рядом ставлю свою фотку. Эта у меня со школы, где недавний я, уже с короткой стрижкой пепельно-серых волос, скуластый и высокий, смотрю в будущее с надеждой и верой. Припухлых губ не касался фильтр сигареты, на оттопыренные уши не вешали лапшу расчетливые девчонки. Красавчик, да и только. Правда, сейчас ещё лучше выгляжу, почти как Ди Каприо сельского разлива.

На тело синюю футболку. Она должна красиво подчеркнуть подкаченную грудь и даже показать соски. Что? Не только девушки выставляют свои прелести на показ. Зря я что ли всю зиму в спортзале корпел? Джинсы не новые, но удобные и разношенные. На ноги кроссовки — вроде бы готов к прогулке.

— Пап! Можно я возьму машину? До Сашки прокачусь, развеюсь. А то мозги кипят, скоро из ушей полезут, — я захожу в гостиную.

Высокое солнце кидает прямоугольник желтого света на красноватый ковер. В стекле старенького серванта отражается мерцающий квадрат телевизора. По центральному каналу идет очередное обсуждение чего-то очень важного для электората. Отец смотрит поверх газеты.

— Надолго?

Эх, если бы знать как надолго.

— Нет, пап. Туда и обратно. Посидим, я ему пожалуюсь, он посочувствует — всё же легче будет. И я сразу обратно. За пять-шесть часов обернусь.

— Эх, Женька, по возвращении с тебя мойка! А то постоянно в гараж грязную загоняешь, — отец поднимается из кресла и проходит до серванта.

Большой как медведь, ещё не успевший заплыть жиром, но уже с пивным животиком. Залысины скоро встретятся на макушке, но пока курчавые волосы ещё сопротивляются возрасту. Носом-картошкой и глазами чуть навыкате я похож на него, а губы и уши уже мамины.

— Замётано!

Тихо скрипит дверца серванта, по краю чашки звякают ключи. Вот они, заветные, ключ от гаража и ключ от машины. Брелоком болтается модель футбольной бутсы — папа заядлый болельщик за «Спартак». Я же фанат «Зенита», поэтому мама всегда убегает из дома, когда наши команды встречаются на поле.

— Мать, выдай ему на бензин. Или со стипендии заправишься? — спрашивает отец.

— Пап, от стипендии даже на жвачку не осталось. Но я обязательно верну, с первой же пенсии. Зуб даю!

— Дожить бы до твоей пенсии, — вставляет слово вошедшая мать и протягивает деньги.

Невысокая, пухленькая, рядом с отцом смотрелась как неуклюжий щенок рядом с мастиффом. Но красивая… Идеальная пара. Я улыбаюсь.

— Доживете, ещё и правнуков будете нянчить!

Знал бы я тогда, чем всё обернется — ни за что бы из дома носа не высунул. Сидел бы, корпел над своей фабрикой, чертил бы никому не нужные графики и чертежи…

Машина заводится с полуоборота. Рука привычно ложится на упругий руль. Отец всегда следит за своей «ласточкой», да и я приложил к ней немало трудов и сил. «Буханка» медленно и величаво выкатывается на прогретый за день асфальт. День радует солнечным теплом. Такая радость бывает только в мае, когда после долгой зимы можно выйти в шортах на улицу, не боясь отморозить «бубенчики».

Пролетают мимо деревеньки. За широкими полями темнеют густые леса. Так же, как и деревни пролетают воспоминания. Вот тут полгода назад я радовался освобождению Александра из СИЗО. Вот тут нас остановили для проверки, а тут поворот на Палех. За время, прошедшее с той самой злополучной драки, многое изменилось, как для меня, так и для Александра. Его и вовсе отчислили из техникума, а на меня начали смотреть как на пособника убийце. Хотя потом всё прояснилось, но как в старом анекдоте «неприязнь за ложечки осталась».

Да и череда смертей, прокатившихся по городу и области, отодвинула на задний план нашу драку. Приехавшие из Москвы оперативники только разводили руками, не в силах вычислить убийц, или хотя бы найти какую-нибудь зацепку. Людей находили в разных местах, нередко аккуратно упакованными в пластиковые мешки для мусора. Задушенные, избитые, измочаленные, словно их живыми кинули под колонну «Камазов». Соседи этих людей ничего не знали о смерти. Отзывались только положительно, и вовсе не потому, что о покойниках либо хорошее, либо ничего. Я тоже был шапочно знаком с двумя убитыми, мы с отцом несколько раз помогали им с машинами.

Люди в страхе уезжали из города, отец строго-настрого запретил мне и матери выходить после десяти вечера на улицу.

И это студенту!!!

Самое время для прогулок при луне и робких объяснений в любви и вечной преданности!!!

Эти аргументы никак не повлияли на отца, он пригрозил воспользоваться ремнем. С приближением ночи город замирал, ожидая, на кого сегодня покажет костлявым пальцем старуха с косой. Мужики запасались ружьями, ножами и топорами. По пустынным ночным улицам катались машины с проблесковыми маячками.

Однако, вскоре после того, как с нас сняли все обвинения, и я обрадовал Александра, убийства прекратились. Я отдал его пассии бумажку с несколькими словами. Юлька-кареглазка радостно вспыхнула и убежала, даже не поблагодарив. Эх, девушки…

А теперь я еду к Александру. Давно его не видел, даже чуточку соскучился.

По радио играет какая-то классическая музыка то ли Бах, то ли Моцарт. Я переключаю на другую волну. Вскоре выныривает знакомое село. Только что-то изменилось… Что-то не так. Может во взглядах редких людей, может в горланящем воронье, которые тучами носятся над селом. Пахнет чем-то горелым.

Я подъезжаю к дому Александра. Аккуратный домик, крашенный красным суриком, утопает в кустах сирени. Зеленый забор гармонирует с листьями и почти не отличим от общей массы. Калитка слегка покачивается на ветру.

Странно.

Тётя Маша имеет маленький пунктик — всегда закрывает её и завязывает на веревку с какими-то мешочками. Ну, каждый сходит с ума по-своему, поэтому я предпочитаю не замечать таких странностей. Всё же тётка она мировая. А сейчас веревка валяется на земле…

Коричневые ступени скрипят под моим весом. Я стучу в тяжелую дверь. Тишина, никакого шевеления в доме. Повторный стук приносит тот же результат. Никого нет дома — зря только приехал.

— Парень! Ты к Марии, что ль? — окликает меня женский голос.

— Да я больше к Сашке. Не подскажите, они ушли куда-то? — оборачиваюсь я на голос.

Благообразная старушка, о таких принято говорить «кумушка». Они занимают скамеечки у подъездов, когда начинает пригревать солнце. К резиновым галошам храбро жмется черно-белый кобелек, недоверчиво повиливающий хвостом.

— Ой, парень! Тут такое ночью-то было-о-о. Марию-то волки покусали, на «Скорой» увезли. И Сашка-то куда-то подевался. И пожар и волки! Ой, что-то неладное творится. Никак конец света приходит?

— Какой пожар?

— Дык повернисся, вон же один остов от храма остался. Ой, что будет-то. И воронье откуда-то взялось.

Я поворачиваюсь вслед за указующим пальцем. Так вот откуда тянет горелым. Между почерневших балок сгоревшего храма бродят люди. Крыша провалилась вовнутрь, бревенчатая стена рассыпалась как спички из коробка. Так сгорел первый в России храм Уара, где близкие могли отмолить"непрощаемых"грешников: самоубийц, бандитов, проституток и наркоманов. Над пожарищем и кружится огромная крикливая стая. Птицы словно сами тушили пожар — такими черными кажутся на фоне голубого неба.

— А куда повезли тётю Машу?

— Дык это, в Шую-то и повезли. У нас-то не лечат такие раны, а у нее всё тело исполосовано. И откуда только взялись, проклятущие! — старушка грозит в сторону леса сухоньким кулачком.

— Что ж, спасибо! Поеду обратно, а то хотел в гости напроситься, но заеду как-нибудь потом, — я сбегаю со ступенек и сажусь в машину.

— Мож, передать чего надо? — кидает мне в спину старушка.

Похоже, что она рада любому собеседнику. Цуцик осмеливается тявкнуть на заведенную машину.

— Да нет, ничего не надо, я позже заскочу. Ещё раз спасибо!

Собака провожает тявканьем до околицы и, закрутив хвост бубликом, гордо бежит обратно. Непонятное что-то творится. Если Александр пропал, то он может быть у Михаила Ивановича. Я помню, как подвозил этого мощного мужчину до «Медвежьего» — решаю заскочить, всё одно по пути. Может, он что-нибудь знает. Эх, лучше бы я в миг «прозрения» крутанул руль и съехал в обочину…

Музыка, мелькание белых полос, зелень последних дней весны — всё настраивает на спокойствие. Мозги понемногу размягчаются, отдыхают. Может, именно поэтому я и подумал об Иваныче…

В «Медвежьем» тоже никого нет дома, только насмешливо пялится сверху разноцветный дракон. Дом у Иваныча большой, солидный, под стать хозяину. Красные стены сверкают свежей краской. Перекопанный палисадник по краям украшают зеленые кусты смородины. Я кидаю камешки в оконное стекло и уже почти собираюсь уезжать, когда из соседнего дома выходит девушка. Высокая, статная, симпатичная — настоящая русская красавица. Правда домашний халат вместо сарафана немного портит впечатление, зато прибавляет сексуальности.

— Здрасте! Не подскажите, где могут быть хозяева?

— А зачем они вам? — спрашивает девушка низким грудным голосом. У меня даже мурашки появляются на коже от такого звучания. Ей бы песни петь, тягучие, да длинные — со сцены бы не выпускали.

Её припухшие глаза выдают недавние слезы. Она подходит к своему забору, чтобы лучше слышать. Я тоже подскакиваю поближе этаким заигрывающим петушком.

— Друга своего ищу, он может быть у Иваныча. Дома его не оказалось, боюсь, что снова попадет в какую-нибудь передрягу и без меня, — я улыбаюсь во все свои тридцать два зуба.

Легкий флирт никогда не повредит. Да и с этими экзаменами и контрольными вообще успел забыть, как пахнет особа противоположного пола. Девушка красива именно той русской красотой, о которой так любят мечтать иностранцы. Русые волосы, большие карие глаза, высокая грудь и пухлые губы.

— А как вашего друга зовут? Может, я помогу? Вы мне, а я вам, — улыбается в ответ девушка.

Ух! Какие зубы, какие ямочки! Маленький, но успех!

Надо бы вспомнить все азы охмурения. Может, утром я буду накормлен блинчиками с медом в благодарность за чудесную ночь. Отцу расскажу, как принял на грудь в Мугреево и остался там ночевать. Всё равно Александра сейчас не найду, а тётку его навещу завтра. Но шанс выгулять «маленького Женьку» тоже упускать нельзя.

— Александр Алешин, но вряд ли он вам известен, — судя по помрачневшему лицу девушки, мой друг ей знаком. И знакомство у них вряд ли хорошее.

— Да, знаю. Он был здесь недавно, но они все вместе уехали. Развяжите, пожалуйста, верёвку на заборе, я расскажу, где его найти.

— Вы тоже, как и тётя Маша, верите в эти суеверия? — спрашиваю я, пока развязываю знакомую веревочку.

— Да, скоро и ты поверишь!

Верёвка не успела упасть на землю, как девушка со всей силы толкает дощатую калитку. Я отлетаю прочь, дурацки взмахнув руками, но выкрикнувшая странные слова ловит меня за кисть. Предплечье взрывается острой болью.

— Ай, бл… — вырывается у меня.

— Стой!!! — грохочет сзади.

Я смотрю, как девушка впивается в руку огромными зубами, в три раза длиннее обычных. От неожиданности я застываю на месте. Как же на это реагировать?

Подлетевший темноволосый парень с размаху бьет девушку в лоб. Она опрокидывается навзничь. Полы халатика разлетаются в стороны, открывают крепкие, гладкие ноги и показывают кружевную вязь тонких трусиков.

— Федя, он же друг охотника! — вместе с кровавыми брызгами выплескивается девичий крик.

— Дура! Куда ты лезешь? Он человек! — парень встает над ней, кулаки в бешенстве сжимаются так сильно, что если ему подсунуть грецкие орехи, то ведер десять бы точно наколол.

Я в недоумении смотрю на свою руку. Круглые следы от зубов наполняются темной кровью. Она капает на подорожник и скатывается пыльными шариками с зелени листов. Первый шок уходит в сторону, и огонь заполняет дырки вместе с буроватой жидкостью. Жестко оборванные нервы пульсируют раскаленными иголками, сеточка вен вокруг укуса темнеет и прорезается на фоне белой кожи темной паутинкой.

— Я хотела как лучше! Феденька! Ты живой! Я так рада! — девушка кидается обнимать парня, но тот отталкивает её.

— Да живой я! Горе ты моё! Быстро в дом и размачивай листья! — командует парень.

Его скуластое лицо исцарапано, одежда висит лохмотьями и запылена до такой степени, словно ею протирали дорожный асфальт. Карман клетчатой безрукавки болтается на последнем стежке, нескольких пуговиц не хватает.

— Пойдем! Рану обработаем! — он тянет меня за собой.

Выкрашенный желтой краской дом провожает нас взглядами окон. Чистенькие сени встречают легким запахом луговых трав, иван-чая и ромашки. С кухни доносится стеклянный звон сдвигаемой посуды.

Руку ломит неимоверно. Кажется, что её отпиливают старой ржавой пилой.

Медленно и с садистским наслаждением…

Паутина чернеющих пульсирующих вен поднимается к плечу, также захватывает пальцы. «Я отравлен!» — мысли ползут как-то отрешенно, вяло, перед глазами стоят огромные клыки девушки.

Если бы не ватные ноги, то я кинулся бы прочь из этого места. Кусающая девушка, командующий побитый парень. Всё это так странно. И черная сеточка на руке идет от раны к телу. В голове катаются раскаленные утюги, разглаживают мысли, обжигают краями кости черепа…

Земля поднимается горой, и меня неуклонно тянет в сторону. Я лежу на стенке, а меня продавливает сквозь неё…

Гора продолжает вздыматься, ещё чуть-чуть и я сползу на потолок…

— Парень! Эй, парень! Не закрывай глаза, держись! — по щеке хлопает разделочная доска.

Я открываю глаза, Федор бьет ладонью ещё раз. «Какие же твердые у него ладони» — прокатывается одинокая мысль.

Девушка суетится возле газовой плиты, держит над свистящим носиком какие-то сушеные листья. Широкие, арбузно-полосатые. Два влажных листа Федор прихлопывает к моей руке.

Пузырится сочащаяся кровь… Несколько оборванных проводов подводят к ране… Руку пропускают в мясорубку, миллиметр за миллиметром… Боль хлещет колючей проволокой и тут же посыпает солью сорванную кожу…

— А-а-а!!! — кто-то дико кричит на маленькой кухне.

— Терпи, братишка! — пробивается сквозь крик участливый голос парня.

Так это я кричу?

От этой новости мой рот сам собой захлопывается, только зубы лязгают… Не такие огромные, как у девушки. Обычные. Я не оставляю попыток выдернуть руку из железных тисков. Парень с именем Фёдор держит крепко, костистое колено пришпиливает меня к стене, не дает вскочить.

Я смотрю на руку — паутинка уже проникает под рукав футболки… Огонь проникает вместе с ней…

— Ножницы! — кричит Федор.

Девушка бежит в комнату и через несколько секунд моя футболка распадается на плече. Паутинка подбирается к сердцу… Я удивленно смотрю на причудливую вязь чернеющих вен. Если она дойдет до сердца — я умру?

Деревянная стенка перегородки нагревается под моей спиной. С умывальника в трех шагах меланхолично капает в подставленный таз. Почему я это отмечаю? Сквозь занавески светит приветливое солнце, а я корчусь на небольшой кухне под коленом незнакомого парня.

Хочется вырваться, бежать прочь от этих странных людей. Бежать куда глаза глядят. Бежать к машине, и потом мчаться прочь от боли, от пугающих людей, от всего этого кошмара. Тихий стон пролезает сквозь стиснутые губы, когда два новых листа ложатся на место старых. Кровь продолжает сочиться, с каждым толчком сердца выходит небольшое количество.

Ещё и ещё…

Чёрная сеточка то приближается к сердцу, то отдаляется от него… Пульсирует. Живет своей жизнью.

— Держись, парень! Сейчас, сейчас! — в руке Фёдора блестит гладкой поверхностью нож.

Скальпельное лезвие разрезает сеточку, кожу, мясо, царапает по кости. Новая волна раскаленного олова выливается на рану, когда кровь начинает шипеть под листами на надрезе. Окрашивая футболку, течет красная струйка.

— Не отступает! — взвизгивает девушка. Сейчас у неё нормальные, белые зубы.

— Вижу, — огрызается парень.

— Ребят, вызовите врача! — умоляю я сквозь стиснутые зубы.

— Не поможет тебе врач, друг! Тебе уже ничего не поможет, — устало говорит Федор.

Он садится на табурет напротив и закрывает лицо руками. Я пытаюсь вскочить и броситься прочь из комнаты, когда планета в очередной раз ощутимо вращается вокруг своей оси, и меня размазывает по стене… Ни подняться, ни отодвинуться. Только два фонтана боли. Только два колодца страдания.

Парень поднимается со своего места, укоризненно качает головой, посмотрев на девушку.

— Он друг охотника! — упрямо повторяет девушка.

— И что? Давай всех друзей охотников перекусаем и будем жить долго и счастливо! — рявкает Федор.

Про меня они будто забывают… Я же тут, я живой…

Я хочу отползти в сторону, но тело парализовано. Чугунные руки и ноги — нужно вызывать подъемный кран, чтобы переместить их с места на место.

— Ладно, сделанного не воротишь. Придется держать ответ перед Марией и Сашкой. Умойся, Марина! Эх, беда мне с тобой! — смягчается Федор.

Девушка смывает мою кровь с алых губ, но мне кажется, что она облизывается. Кто же она такая?

Сонливость тяжелым прессом сжимает веки. Я клонюсь и падаю на скамью. Дом кружится, как на карусели. Центробежная сила вжимает в стену, в скамейку, в воздух. Ребята не замечают её, эту силу. О чём-то переговариваются между собой, стоят прямо и даже не пошатываются.

Я один её ощущаю?

— Я обещал быть в Шуе, так что присмотри за ним. Объясни, что и как. Что за Игра идет… И ни в коем случае до моего прихода не выходи на улицу. Чтобы не произошло! — Федор обнимает плачущую девушку.

— Я думала, что больше не увижу тебя! — рыдает девушка на его плече.

— Я ещё живой! — вырывается из моего рта. — Вызовите «Скорую», твари!

— Ого, он ещё и ругаться может! — грустно улыбается Федор. — Значит, жить будет. Дождитесь нашего возвращения!

Сеточка черных вен расползается по груди. Полосатые листья прикипают к ранам и не выпускают кровь наружу. Но с каждым биением сердца черная паутина захватывает всё большие участки тела. Отрава покрывает руку целиком, на неё страшно смотреть: распухшая, черно-красная, дрожащая, не моя.

Сердце стучит с частотой огромного маятника… Воздух приходится проталкивать языком… Глаза смыкаются многотонными веками…

«Вот как умирают люди!» — сквозь высокие волны боли продирается одинокая лодочка-мысль.

— Парень! Ты дыши! Дыши чаще! Тогда будет легче! — откуда-то издалека доносится девичий голос. — Ты извини меня, родной, что я не сдержалась!

На лоб ложится прохладная ладошка. Я успокаиваюсь… Так мама в детстве прислоняла ладонь к царапине и боль сама собой проходила. Так и сейчас, она уходит в сторону и на её место приходят светлые и расплывчатые образы. Я засыпаю…

Поздравляем

Вы вошли в Игру