Эрос и Танатос. 19 историй о переплетениях любви и смерти

Алексей Казаков

В книге собраны истории, связанные одной сквозной темой: любовь и смерть, стремление к Эросу и Танатосу, этим глубинным началам, которые неразделимы и часто движут поступками людей. В этих рассказах мелодрама органично сочетается с элементами детектива и мистики.

Ретушёр Кларочка

— Да что ты, Настёна, ещё как интересно было! Однажды одного одноглазого мужичка полностью зрячим сделала! Смеёшься, — а ведь правда! Это когда я работала ещё в Воронежской области, в районной газете. На первой полосе, значит, готовится фотка передового председателя колхоза, так вот перед тем, как делать клише, надо было мне, ретушёру, обработать снимок. Смотрю — глаза одного не видно, белое пятно, ну, думаю, блик при съёмке или брак при печати. (Тогда же фотографии для публикации сначала печатали на бумаге, иначе никак). Время поджимало, и я сгоряча ему второй глаз подрисовала! «Прозрел»! А у него, Настюш, на самом деле, слышь? — бельмо было.

Бабушка Клара засмеялась, затрясла очками и седыми, с синим оттенком, волосами.

— Прозре-ел, Настёна!.. — она аж задохнулась от смеха. — Ну а мне потом — выговор, даже премии лишили. Хорошо, что по партийной линии не пропесочили.

— Бабуль, а ты что, в партии состояла?

— А как же! Я же была бойцом идеологического фронта… Что ты! Строго было!

— А какой партии ты была членом, бабуль?

Клара Ивановна недоумённо посмотрела на сидевшую за столом на дачной веранде пятнадцатилетнюю внучку, впившуюся зубами в готовый развалиться в её руке эклер.

— Мы тогда были коммунистами.

— Угу, — внучка не дала эклеру потерпеть катастрофу и благополучно затолкала его в рот. Прожевав, она сказала: — Бабуль, а что, правда, что ты была лучшим ретушистом… то есть, в смысле — ретушёром области?

Бабушка заулыбалась, стала наполнять гжельские чашки зелёным чаем, запахло бергамотом. Над дальним лесом, верхушки которого виднелись с дачной веранды, самолёт, словно мелом на голубой доске, рисовал в небе белую линию.

— Ну была, — подтвердила Клара Ивановна удовлетворённо, отхлебнула чаю и печально посмотрела на вазочку с эклерами, туго набитыми запретным холестерином. — У меня даже грамота хранится — «Победителю областного конкурса ретушёров», — продолжила она. — Да, было такое соревнование на скорость и качество. Я победила! — Бабушка подняла чашку чая, и внучка, включившись в игру, чокнулась с ней, словно они пили шампанское по торжественному случаю. — А ты не опоздаешь на тренировку?

— Уже опоздала. Не пойду сегодня. Надоел этот хлористый бассейн. И электричка ещё больше надоела. И тренер зануда. Бабуль, ещё чё-нить расскажи, плиз.

–…А то был ещё один интересный случай, — вдохновенно продолжила старушка. — Как раз накануне смерти Сталина. Ну слушай. Тогда боролись с безродными космополитами и врачами-убийцами… Да-да, Наcтенька, время было такое, надо было народ в строгости держать, пресекать крамолу, бороться с внутренним врагом… Чего кривишься? Знаю, знаю, что об этом пишут сегодня в ваших учебникам. Это ладно, я тебе политинформацию читать не собираюсь. Я о своём. В журнал должна была пойти фотография со съезда кардиологов. Групповой снимок. Все в белых халатах стоят, — учёные, мозги кручёные… В колпаках накрахмаленных, в очочках многие, с бородками. Профессора! И приходит ко мне главный редактор журнала — а я сидела в крошечном таком кабинетике, мы его карцером называли, — и говорит мне, показывает на фотку:

— Вот этого толстячка бородатого ты, Клара Ивановна, убивай безжалостно. Сотри с лица земли этого врача-вредителя! — приказывает, а сам так ухмыляется и трубочкой попыхивает, дымок пускает. А табачок у него душистый, он его коньяком опрыскивал и после сушил между ставнями, мне секретарша рассказывала.

— Ты, бабуля, не отвлекайся, про «убивай» дальше рассказывай, — нетерпеливо попросила внучка.

— А дальше как раз скандал и вышел. Тогда-то меня и уволили.

— Ты что, бабуля, отказалась замазывать на фотографии «врага народа»? — с воодушевлением спросила внучка.

— Куда там, — махнула рукой Клара Ивановна. — Откажешься, как же… Да замазала… врача-вредителя того… куда денешься… Но не заметила, что он ногу так в сторону отставил… торопилась… И напечатали в журнале: стоят врачи-профессора, один другого краше, а у одного из них даже три ноги! Мудант или как это…? — специально оговорилась бабушка.

— Мутант, — поправила внучка, подавив улыбку. — Три ноги — это круто! А сам «Доктор Айболит» типа испарился… Да, бабуля, так ты у меня прямо киллер какой-то! Людей своей кисточкой — чик и нету! А вообще-то сегодня это в графическом редакторе делается за пять минут… Например, в фотошопе.

— Охо-хо… — заохала бабушка, — опять, Настя, неприличные глупости какие-то говоришь…

— А может, ты, бабуль, специально оставила «третью ногу», чтобы показать потомкам лживость сталинского режима? — встрепенулась внучка.

— Ну конечно, Настёна, конечно, специально… — Клара Ивановна отмахнулась от внучки. — Пусть будет так… Ни черта ты не поняла.

— Моя бабушка — герой, борец с тоталитарным режимом! — наигранно отчеканила девочка и, отгоняя муху, потянулась за очередным эклером.

Но бабушка промолчала, помахала головой. Вздохнула и стала собирать чашки. Солнце садилось и уже нанизалось на пики верхушек леса. Казалось, что солнце вот-вот лопнет, как воздушный шарик, нарвавшийся на колючку.

— Эх, Настён, Настён, никто не знает, как лучше-то жить, как надо, чтобы по правде…

Но внучка уже не слушала Клару Ивановну. Девочка-подросток, отложив пирожное, внимательно, с недовольным лицом, читала на экране планшета чьё-то электронное письмо. Бабушка посмотрела на неё с нежной грустью и понесла поднос с чашками в кухню, тревожно поглядывая на часы: боялась пропустить бесконечный телесериал, до конца которого она уже и не надеялась дожить. До сериала было ещё время, и бабушка прилегла в своей комнате, подложив под голову подушку с самодельной аппликацией — белые лебеди на голубой глади пруда, прикрыла глаза — и стала вспоминать то, о чём она не рассказала внучке.

Да, была «третья нога», был скандал… но кто же знал, что всё так обернётся. Главный редактор, любитель трубочного табака, фронтовик, в орденах и медалях, был любовником молоденькой сотрудницы Кларочки. Она не смогла устоять перед ним, когда однажды вечером, когда ретушёр заканчивала большую срочную работу и засиделась допоздна, он вошёл к ней в небольшой кабинет (тот самый «карцер») с бутылкой шампанского и свёрнутым из «Правды» кульком шоколадных конфет.

— Составь компанию, — вовсе не властным, а совсем другим, проникновенным, голосом попросил он её. — Шесть лет назад был мой крайний бой. Потом — госпиталь. И — Победа. Я всегда отмечаю день, когда был ранен. В Польше было дело. Вот. Так получилось сегодня, что не смог встретиться с боевыми товарищами. Семья на даче. Хорошо, что ты задержалась на работе. Прошу тебя, давай вместе отметим, если ты не торопишься.

Он впервые назвал её на «ты». И тот вечер стал романтическим и, наверное, для обоих неожиданным. Так продолжалось полгода. Бравый и красивый фронтовик очаровал Кларочку своими густыми прокуренными усами, кудрями на большой голове, лицом доброго и сильного человека. Она знала, что во время войны он был танкистом и однажды спас весь экипаж, когда их машину подбили… Наверное, Клару устраивали бы и такие ненастоящие отношения, если бы однажды он не сказал ей, что хочет жениться на ней и для этого готов развестись со своей супругой, оставить семью. И подарил изумлённой девушке красивое кольцо с изумрудом.

— Хоть и не принято у нас обручаться, а нам с тобой — можно. — Он посасывал холодную трубочку и улыбался ретушёру Кларочке.

Она была счастлива и уже присматривала свадебное платье. Но вдруг всё изменилось. Жена главного редактора побежала жаловаться в партком, в райком, куда-то ещё. Его чуть не сняли с работы. Потом он пришёл к Кларе в кабинетик, где пахло гуашью и надеждой, и сказал:

— Кларочка, извини. Есть обстоятельства сильнее нас.

Она помолчала. Потом спросила с укоризной во взгляде и горькой усмешкой:

— Какие? Партбилет?

И вдруг его прорвало:

— Что ты знаешь об этом, дурочка!?

Она взяла отпуск и весь его проплакала в подушку, ту самую, что сохранилась и по сей день — с лебедями на глади пруда, которую она смастерила ещё студенткой полиграфического техникума.

А потом пришло холодное и трезвое понимание: да, ею пожертвовали. Жестоко пожертвовали ради карьеры. И она решила отомстить. Она прекрасно знала, что произойдёт, когда выйдет номер журнала с «трёхногим» профессором, лечившим многих членов ЦК. Подгадала так, что номер сдавали в типографию в спешке, в суете, с опозданием. И вскоре разразился большой скандал. Но наказание было несоразмерным: главного редактора не только выгнали с работы и из партии, но и посадили по «политической» статье. И грянувшая вскоре смерть Сталина не спасла его — через полгода после приговора суда он погиб в зоне, в цехе деревообработки. На бывшего главного редактора рухнул сорвавшийся с подъёмного крана огромный станок, который готовили к установке. Несчастный случай…

Или всё-таки — страшная месть?

Каждый раз, вспоминая это, она предпочитала не углубляться, а накрывала своё сознание и свою память чем-то вроде бельма.

…Клара Ивановна испуганно взглянула на часы.

— Настён! — позвала она. — Включай телек! Пусть нагревается.

Старушка никак не могла привыкнуть к тому, что у них на даче современный телевизор, а не советский ламповый. Она настраивалась на сериал, прогоняя из своего сознания канувшую в прошлое, но не исчезнувшую из памяти ретушёра Кларочку, чьи грехи достались по наследству ей, седой и очень усталой от жизни женщине. И за все прошедшие годы ей так и не удалось в своей душе полностью «заретушировать» чувство вины за то, что было сделано ею давно, но саднило, саднило до сих пор. И никакое «бельмо» не спасало от боли в душе.