Пищеблок

Алексей Иванов, 2018

Действие этой книги разворачивается в пионерском лагере «Буревестник». Здесь страшилки, которые дети рассказывают друг другу на ночь, становятся реальностью. Главные герои – двенадцатилетний Валерка и девятнадцатилетний пионервожатый Игорь. В один из вечеров Валерка обнаруживает, что капитан их футбольной команды не обычный мальчик. Ведь разве станет ребенок пить кровь из руки другого пионера? И после этого вечера пьющих кровь становилось все больше, все они носили пионерские галстуки и значки и были какими-то чересчур правильными. Если поначалу Игорь не верил Валерке, то столкнувшись с нечистью лицом к лицу, стал его союзником. Смогут ли пионервожатый и его подопечный раскрыть темную тайну пионерского лагеря и противостоять злу?

Часть вторая. Смех вампира

Но в крови горячечной подымались мы,

Но глаза незрячие открывали мы.

Э. Багрицкий, «Нас водила молодость». 1932 г.

Глава 1. Утро после кошмара

Утро выдалось таким безмятежным, что в ночной кошмар невозможно было поверить. Валерка не сразу и вспомнил о нём. Зевая, он сидел на своей койке и глядел в окно. На улице плавала голубая рассветная дымка, и в ней среди вертикалей сосновых стволов рассеивались косые лучи восходящего солнца. В палате суетились пацаны в трусах и майках: бренчали вещами в тумбочках, ругались, заправляли постели, натягивали штаны. Из коридора доносился занудный призыв Ирины Михайловны:

— Умываться, чистить зубы! Умываться, чистить зубы!..

Кошмар медленно восстановился в памяти Валерки и неохотно развернулся во всех подробностях. По спине у Валерки побежали мурашки. Неужели ночью он видел, как Лёва пьёт кровь? Нет, это был сон, а не явь!..

Славик Мухин, как всегда чем-то недовольный, ожесточённо расчёсывал руку — то место, куда в кошмаре впивался Лёва. На руке краснели пятна комариных укусов. Лёва тоже сидел на койке. Он был разлохмачен и печален. Он зачем-то повязал пионерский галстук, хотя в лагере, в отличие от школы, галстук требовали надевать только на торжественные мероприятия.

— Нафиг ты весь напионерился? — удивился Гурька.

Лёва тяжело вздохнул.

— Вы, пацы, плохо в футбол играете, потому что не слушаетесь меня, — сообщил он. — Руслан Максимыч смотрел нас вчера и сказал Игорю Санычу, что надо капитана сменить. Гельбича назначить, он же знаменосец отряда.

Пацаны дружно взвыли, возмущённые не столько низложением Лёвы, сколько попранием достоинства своей палаты.

— Да мы Гельбастому этот флаг в жопу запинаем! — пообещал Гурька.

Лёву это не порадовало. Он сидел, устало уронив руки, и в его позе читалась обречённость. Венька Гельбич — человек высокопоставленный, а Лёва Хлопов — кто он? Простой труженик футбольного поля.

— Я не сдамся, — сурово пообещал Лёва. — Гельбич не хочет знаменосцем быть, не ценит чести. А я буду как настоящий пионер. Может, тогда Игорь Саныч передумает про Гельбича. Пацы, есть у кого пионерский значок? А то я свой дома забыл. Дайте поносить, пожалуйста.

— У Титяпы есть, — тотчас выдал Гурька.

— Нету у меня! — завертелся Титяпкин.

— Есть! Ты его Бекле на бритвочку хотел поменять!

Если честно, пионерский значок даже в лагере не имел особой ценности. Иголки, бельевые резинки, спички, гильзы, стержни от ручек, мотки цветной проволоки, магниты из электромоторчиков — это были богатства, не говоря уж о таких сокровищах, как ножик, лупа или олимпийский рубль. Обмен значка на бритвочку был выгодной сделкой, и Титяпу можно было понять.

— Он сказал «пожалуйста»! — закричал Титяпкину Колька Горохов. — Волшебное слово! Обязан исполнять!

— Я же твой друг, — Лёва посмотрел Титяпкину в бегающие глаза.

— Чё сразу друг-то? — обиделся почти сломленный Титяпкин.

— У меня есть значок, — тихо сказал Лёве Юрик Тонких. — Я тебе дам.

Юрик полез в свою тумбочку.

В расписании дня это время было снабжено стихами: «Убери постель, умойся, на зарядку быстро стройся!». Общая умывалка находилась на улице: два ряда жестяных раковин и две трубы с кранами — для мальчиков и для девочек. Вода была только холодная. Под строгим взглядом Игоря Саныча мальчишки чистили зубы, тёрли физиономии и сверлили пальцами в ушах.

— Пацы, угадайте загадку! — сплёвывая зубную пасту, предложил Лёха Цыбастов. — Волосатая головка за щекой летает ловко — чё это?

— Отвали! — сердито ответили Цыбастышу. — И так все знают!

Умывание, конечно, взбодрило, но ещё больше взбодрила зарядка. По лагерной трансляции играла энергичная гимнастическая музыка, и диктор красивым голосом говорил: «Руки на поясе, ноги на ширине плеч. И-и-и раз, и-и-и два! И-и-и раз, и-и-и два!» Ирина Михайловна на зарядку не являлась — все понимали, что она стесняется своих толстых титек, прыгающих при упражнениях, — и зарядку проводил Игорь Саныч. В его модном, но слегка одичавшем причесоне торчало перо из подушки. Зарядку пионеры делали под соснами у корпуса. Мимо по аллее пронеслась Свистуха; под мышкой у неё торчало свёрнутое знамя, которое должны поднять на утренней линейке.

— Чего такие сонные? — задорно крикнула Свистуха.

Потом отряд построился парами — девочки впереди, мальчики позади, — и Ирина Михайловна возглавила шествие на линейку.

— Речёвку… начи… най! — скомандовала она.

— Мы шагаем дружным строем! — в такт шагам привычно заорали все. — Мы весёлые герои! Потому что наш отряд побеждает всех подряд!

А Гурька и Титяпкин в лад с общей речёвкой орали собственную:

— Шли какашки по дороге, увидали чьи-то ноги, убежали в тубзалет — жопа есть, бумаги нет!

Пацаны ухмылялись. Забавно было, что Гурька с Титяпой вопят такие хулиганские слова во весь голос — а вожатые ваще не слышат, как тупари.

На линейке Валерка смотрел, как в небо поднимается красный флаг, и почему-то снова вспомнил ночной кошмар про Лёву-кровопийцу. Наверное, потому что красный флаг — цвета крови. Но эта кровь, кровь борцов, пролита за счастье людей. Под таким флагом не может случиться ничего плохого.

После утренней линейки отряд отправился на завтрак.

— Пацы, давайте Гельбича накалывать, — шагая в строю, предложил неугомонный Гурька. — Фиг ли его на футболе капитаном сделают?

Лёва принял смурной вид человека, наказанного незаслуженно.

— Давайте! — обрадовался Горохов и тотчас позвал: — Эй, Гельбич!

— Чего? — обернулся Венька.

— Ничего! — радостно объявил Колька. — Проверка слуха!

— Гельбич, у тебя какой рост? — спросил Титяпкин.

— Метр шисят, — гордо ответил Гельбич.

— Хорошая палка говно мешать!

— Соси банан! — сердито ответил Гельбич.

Пацаны заржали — даже Валерка и Юрик Тонких. Не смеялись только Славик Мухин, который с подъёма был мрачный, и Лёва.

— Не надо, пацы, — поморщился Лёва, поправляя галстук. — Нехорошо.

— Венька, скажи «клей»! — не успокоился Гурька.

— Зачем? — Гельбич заподозрил подвох.

— Ну, скажи, тебе жалко, что ли?

— Ну, «клей».

— Выпей баночку соплей! — заявил Гурька и рассыпался в хохоте.

— Заманали уже тапками шлёпать! — разозлился Гельбич.

— Гельбич, Гельбич! — снова позвал Колька Горохов.

Венька неприступно молчал.

— Ну, Гельбич, отзовись, я не буду издеваться!

— Чего? — нехотя отозвался Венька.

— Ничего! — возликовал Колька. — Опять проверка слуха!

— Разговорчики в строю! — услышав сомнительный смех, пресекла забаву Ирина Михайловна. — Речёвку… начи… най! Раз-два!..

— Раз-два, мы не ели! — с воодушевлением подхватил отряд. — Три-четыре, есть хотим! Открывайте шире двери! А то повара съедим!

Ирина Михайловна остановила отряд возле пищеблока и велела:

— Сергушина, ну-ка проверь, чистые ли руки у мальчиков.

У входа в столовку вертелись собаки, прибегавшие в лагерь из деревни Первомайской. Все мальчишки и девчонки знали собак в лицо и по именам: Черныш, Долька, Мухтар, Бамбук, Вафля, Жуся и Фидель. В лагере собаки меняли зверский деревенский нрав на восторженный пионерский.

В столовке пахло хлебом, хлоркой и чем-то варёным. Сквозь окна с решётками било яркое солнце, стаканы блистали. С плакатов посетителям улыбались чистые и воспитанные пионеры. Отряды заходили в большой зал по очереди и рассаживались за длинные ряды составленных вместе столов: мальчики с одной стороны, девочки — с другой. Бренчали стулья, стучали по тарелкам алюминиевые ложки, с кухни доносился звон бачков и шум воды.

На завтрак давали манную кашу и кисель. Пацы сразу расхватали с подносов хлеб: можно съесть днём, можно покормить собак.

— Вечно всякую дрянь дают! — проворчал Гельбич, рассматривая тарелку. — В этой каше котят топить надо, чтоб не мучились!

— Я тоже не люблю манку, — виновато признался Юрик Тонких.

— А я люблю! — заявил Титяпкин и придвинул его тарелку себе.

— Манку здесь ещё можно есть, — Серёжа Домрачев помрачнел. — А суп опасно. В нём собачье мясо. Его бабка Нюрка ложит.

— А нормальное ворует?

— Нормальное она в лес Беглым Зэкам ночью носит. Мне в прошлую смену старшаки рассказывали.

— В столовках всегда воруют, — авторитетно сообщил Колька Горохов.

— Знаете, почему бабка Нюрка такая косая? — Серёжа обвёл всех тёмным, тревожным взглядом.

Баба Нюра и вправду была странная. Она подволакивала ногу, левая рука у неё торчала немного в сторону, левая половина лица была искажена параличом и не двигалась. И ещё она слегка заикалась. Но при этом баба Нюра была тёткой по-крестьянски крепкой, а совсем не бабкой-старухой.

— Старшаки рассказывали, что один раз она пришла к Зэкам, а Зэки сами мясо жарят. Говорят ей: ешь с нами. Она поела. А потом узнала, что они людоеды. Её всю сразу искорячило.

Пацы поёжились.

— Меня бы тоже искорячило, — Гурька ожесточённо почесался.

— Она теперь без людоедства не может, — печально добавил Серёжа. — Если слышит, что где-то кто-то пропал, берёт собаку, бежит к Зэкам и меняет псинятину на человеческое мясо.

— Её в тюрьму посадить надо! — возмутился Юрик.

— За что? — Серёжа вздохнул от безысходности. — Она сама-то лично не убивает. Но смотрит на всех — кто жирный, и Зэкам доносит. А они убивают.

Пацы повернулись в сторону кухонного окна. Баба Нюра стояла за большим столом и принимала грязную посуду: объедки ловко сгребала в бак, тарелки складывала в стопы, ложки швыряла в жестяное корыто.

— Давайте ей мстить! — горячо предложил Гурька.

— Всяко надо! — согласились Титяпкин с Гороховым.

— Не надо! — негромко возразил Лёва.

Славик Мухин робко поёжился, почесав место укуса на руке, а пацы не обратили внимания на Лёвин запрет.

Титяпыч быстро сметал вторую порцию, и пацы дружно встали, чтобы отнести тарелки бабе Нюре. Пионеры на плакатах, что висели в простенках, словно бы нахмурились. Девочка с мочалкой и блюдом глядела осуждающе, а мальчик, чистивший картошку, с угрозой стиснул нож.

— Вы ложки бросайте в бак, где объедки, — заговорщицки прошептал Гурька. — Пусть потом туда руки суёт!

Он первым приблизился к столу бабы Нюры, поставил тарелку и стакан и словно бы по ошибке бросил ложку в эмалированный бак с бурой манной гущей, перемешанной с киселём; в этой жиже плавали хлебные корки. Баба Нюра метнула на Гурьку свирепый взгляд. А вслед за Гурькой ложку в бак бросил Серёжа Домрачев. Он не выдержал и посмотрел на бабу Нюру.

— Ку… ку… — возмущённо заквохтала, заикаясь, баба Нюра.

— Не надо так! — твёрдо сказал пацанам Лёва.

Валерка и не собирался пакостить. А Юрик, наверное, и не решился бы. Славик Мухин молча пристроил свою тарелку среди грязной посуды на столе и отошёл. Но Колька Горохов всё равно бросил ложку в бак с объедками.

— Ку-уда? — грубо заорала баба Нюра.

Титяпкин держал в одной руке тарелку со стаканом, а в другой — ложку. Баба Нюра прожгла его взглядом и сразу всё поняла. Титяпкин сунул тарелку в груду посуды, а баба Нюра, не дожидаясь преступления, неведомо откуда вдруг выхватила мокрое, грязное, тяжёлое полотенце.

— Беги, Титяра! — издалека отчаянно завопил Гурька.

Стискивая в кулаке алюминиевую ложку, Титяпкин застыл от ужаса. Баба Нюра прямо через стол с размаха смачно шлёпнула его полотенцем точно по круглой голове. Грязная вода брызнула во все стороны, будто башка у Титяпкина взорвалась. Титяпкин, изумлённо охнув, присел, а потом опрометью стреканул прочь от стола бабы Нюры.

Глава 2. «Альберту по мольберту»

Для моральной поддержки Валерке хотелось иметь с собой товарища, но не Титяпкина же звать, не Горохова, — они оба безмозглые.

— Юрик, пошли со мной в кружок, а? — предложил Валерка.

— В какой? — вскинулся Юрик.

Ему тоже было скучно на футболе Лёвы Хлопова. Там его не ценили.

— Не знаю. Много разных. Выберем какой-нибудь.

После «трудового десанта» Валерка и Юрик отпросились у вожатых и отправились в Дружинный дом. Валерка вспоминал перечень кружков.

— Есть пение, рисование, шахматы, мягкая игрушка… Есть, где письма пишут иностранцам. Может, ещё чё-то, только я забыл.

— Дома я авиамодельную секцию посещал, — признался Юрик.

Конец ознакомительного фрагмента.