Земля-Сортировочная

Алексей Иванов, 1995

Сонная жизнь посёлка Сортировка тянется как обычно: работа на станции, огород, магазин, самогонка. И вдруг оказывается, что каждый второй житель Сортировки на самом деле – инопланетянин! Идёт галактическая война, инопланетяне ловко маскируются под землян, и всякая обывательская передряга на самом деле является боевой акцией пришельцев. Это уже не боевик, а комедия.

Глава 3. Как мы были у Карасева

— Пошли к Кобелевым, Вовтяй, — предложил мне Барбарис, когда мы вышли на крыльцо. — Они «Иж-Юпитер» купили…

— Ну их, твои мотоциклы… — хмуро отозвался я.

— Пошли тогда к бане, — не обидевшись, снова предложил Барбарис. — Сегодня женский день, позырим…

— Дурак, что ли? — спросил я. — Там же окна закрасили. Слушай, Барбарис…

— Чего?

— Пошли в тупики к дяде Карасеву, а? Он же у Кольки Меркина собутыльник! Мы его подпоим и узнаем про ограбление денежного поезда!

— И чего делать будем потом?

Я подумал.

— Ну, посмотрим, как будут грабить…

— А чем подпоим Карасева?

— Возьмем ведро картошки из вашего погреба, а у него аппарат моментальной перегонки… Он сам и подпоится.

— Н-ну, ладно… — заколебался Барбарис. — А почему нашу картошку, а не вашу?

Самое лучшее в таких случаях — пнуть ему хорошенько.

— Дождешься ты у меня, Вовтяй… — проворчал, удаляясь к погребу, Барбарис.

Спустя пять минут он вернулся. В ведре лежала холодная, черная картошка.

— Годится, — одобрил я, и мы пошагали к станции.

— Вот уедет Колька Меркин за границу, — через некоторое время заговорил Барбарис, — и пойдет в штурмовики к Пиночету…

— Врет он все, — хмыкнул я. — И не возьмут его туда вовсе, там карате надо знать.

— Дак он знает, — возразил Барбарис. — Когда его в марте братья Криворотовы побить хотели, помнишь, как он их ногами отпинал?

— Это все фигня, потому что у настоящих каратистов есть разные пояса — черный, там, белый, красный, а у Меркина ничего нет, даже галстука.

— Купит.

— Нет, — решил я. — Он, наверное, пойдет работать на радиостанцию «Свобода». Помнишь, как он критиковать любит?

И я представил, как у нас на Сортировке зимними ночами слушают по радио далекий и изменившийся голос Кольки Меркина, пробивающийся через свист и Пугачеву.

— Тогда он про все расскажет, — рассудительно заметил Барбарис. — И про инженера Паранина, и что тетка Рыбец из столовки свиням ворует, и что дядя Дмитрий Карасев космический шпион и самогонщик, и про танки на железной дороге… И если будет война, на нас бомбу сразу и шандарахнут!..

Я похолодел, представив над станцией ядерный гриб в десять раз выше старой водонапорной башни.

— Слушай, Борька, — взволнованно сказал я, — надо этих грабителей мильтонам сдать, потому что знаешь, что будет, если бомбу скинут?..

— Что? — испуганно спросил Барбарис и замолк.

— Всем ерепена крача, — горько подтвердил я.

— А если в Пантюхи овраг залезть, то, наверное, можно спастись от радиации… — предположил Барбарис.

— Ага, очень можно, — недоверчиво хмыкнул я.

— Можно! — горячо заявил Барбарис. — Надо только противогазы!

— Очень противогазы, — хохотнул я. — В них, во-первых, потеешь, а в поте и будут все консервогенные вещества, а во-вторых, в них же в глазах стекла, и во время вспышки враз ослепнешь!.. А вообще, — добавил я, — спастись можно будет только в старых карьерах, потому что там песку много. Но, самое главное, надо при взрыве крепко-крепко зажмуриться, а потом провеять всю одежду от радиации.

— И трусы?.. — опешил Барбарис.

— И трусы, — жестко подтвердил я.

— А девки?.. Они тоже?..

Но договорить мы не успели.

Впереди показался кирпичный пакгауз и ограда из железных листов. Мы пролезли в парализованную дверку и через крапиву выбрались на насыпь. Вдоль задней стороны деревянного перрона мы пошли к паровозной стоянке. Под перроном валялись ящики, обломки кирпичей, газеты, бутылки и башмаки. Впереди показались ворота, которые охранял космический шпион дядя Дмитрий Карасев.

Вообще-то он охранял тупики, где стояло обширное вагонное хозяйство. О нем все забыли, но все равно берегли. Тут стояли, сейчас припомню, два паровоза, дрезины, платформы, цистерны, еще чего-то, короче, не помню, дофига всего. Этот тупик был обнесен забором с колючей проволокой наверху, а дядя Карасев охранял ворота.

Ворота были замечательные, железные, побитые, как рыцарский щит. На них был написан отрывок какого-то грозного слова: «…тужай!». Под ворота убегали ржавые рельсы, а дальше уже расплетались целым веером. Над воротами торчала будка с выбитыми стеклами. Карасев должен был сидеть там, но чаще он, совсем пьяный, лежал за будкой на панцирной сетке, сквозь которую проросла трава.

— Скажешь Карасеву, что тебя дядя Толя прислал, — наказал я Барбарису, поднял с земли специальный болт и загрохотал по створкам.

Через некоторое время я услышал хруст шагов, а потом скрежет засова. Карасев со скрипом приоткрыл створку и высунул лохматую голову в репьях.

— Борька? Вовка? — спросил он, увидев нас. — Вам чего?

— Батя прислал… — фальшиво залопотал Барбарис, протягивая ведро. — Просил, как обычно…

— Заходи! — заметно приободрился Карасев.

Заперев ворота, он перехватил ведро и свистнул своего пса Байконура, у которого были желтые, спившиеся глаза.

Мы пошагали по тропинке вдоль забора. Кругом рос чертополох и стояли вагоны. В пустое синее небо скучно торчали ободранные семафоры. Байконур молча брел за нами в высоченной траве, как подводная лодка.

— Дядь Мить, — окликнул я Карасева, — вас еще не выследили шпионы диктатора?

— Не, Вовка, — сказал он. — У них квалификации не хватает.

Мы вышли к свалке металлолома. Все здесь проржавело до дыр. Сбоку аккуратно стояла летающая тарелка дяди Карасева, очень напоминающая трактор «Беларусь», но без колес.

— Дядь Мить, — опять спросил я, — а вы правда на ней из созвездия Геркулеса прилетели?

— Правда, пацаны, — серьезно ответил Карасев, откинул кожух и высыпал картошку в специальную дырку. — Хотя может, и из Козерога. Я еще плохо в вашем небе разбираюсь.

Он залез в кабину, протер рукавом мутные циферблаты и нажал на рычаг. Затарахтел мотор. Густой сивушный дух пополз во все стороны. Байконур со стоном зевнул и лег на засаленную землю.

— А почему ваша тарелка самогон гонит? — спросил Барбарис, не обладавший зачатками поэтического мышления.

— Он, пацаны, в еенном двигателе как смазочное масло, — пояснил Карасев, выколачивая из ведра земляные крошки. — Раньше-то, в Козероге, я не знал, что его пьют, а здесь узнал. Двигатель мне сейчас не нужен, а эту систему я эксплуатирую.

Он поставил ведро, достал шланг, купленный в прошлом году у артельщика Полубесова за литр сивухи, и опустил его в ведро. Потом подкрутил вентиль-барашек и присел на ящик. Мы с Барбарисом тоже сели.

— А Байконур пьет? — спросил я.

— Все пьют, — ответил Карасев. — Подрастешь, и ты будешь. Одиноко мне, пацаны, вот я Байконура и приучил.

— А как же друзья?.. — я забросил удочку насчет Меркина.

— Стараюсь в одиночку, — ответил Карасев. — Боюсь шпионов.

— Так вообще не пейте, — сказал Барбарис.

— Молодой ты еще, Борька, — грустно произнес Карасев. — Жизни не понимаешь. Для меня, может, это идейный принцип.

— Какой еще принцип?.. — буркнул Барбарис и качнулся.

Я тоже почувствовал, что все поплыло — кабина трактора собралась взлететь в созвездие Козерога, застенчиво засветившееся на небе, у Карасева неудержимо отрастали перепончатые уши и глаза вылазили на стебельках, а Байконур парил в невесомости все в той же лежачей позе.

— Такой принцип! — задиристо крикнул Карасев. — Я знаешь, кем раньше был? Знаешь?! Я лайнер-лейтенантом был, и орденов у меня висело, как у… как у… — он потряс свой ватник за грудь, — как у Гагарина!.. Я профессиональный разведчик был и повстанцев выслеживал!..

В ведро из шланга потекла тоненькая струйка.

— Выследил?.. — спросил я, плавая в сивушном тумане и уже плохо ворочая языком.

— Пацаны во мои милые, глупые!.. — Карасев обнял нас и попытался заплакать. — Да ведь их хрен выследишь!.. Они вот где-то здесь замаскировались, а где, ерепена крача, непонятно никому!..

Я с трудом припомнил, зачем сюда приперся.

Карасев дрожащими руками приподнял ведро и хлебнул через край, а потом немного плеснул в миску Байконура.

Барбарис спекся и задремал, подперев кулаком щеку и поставив локоть на колено.

— Дядя Карасев, — твердо сказал я. — Я у тебя что спросить-то пришел… — голова моя пылала. — Самое главное… Это… Ты мне скажи: повстанцы — они кто?!

— У меня знаешь, какая кв-в-валификация?.. — спросил Карасев и потряс меня за плечи. — Я с этой самогонкой так з-замаскировался… Другой агент сто лет учиться будет, как под землянина подделаться, а я уже… Уже!.. А диктатор наш галактический, ерепень крачовый и крача ерепенная, разжаловать меня хотел!..

— А у тебя… к-классификация!.. — тонко и злобно крикнул я.

— Да!.. — вскинулся Карасев. — Мне нельзя ее терять!.. И… и… — он наконец всхлипнул и прижал меня к себе, — и я ж люблю вас… Там же одни андр-роиды, выпить не с кем… Вовка, друг… Как же я там без тебя?!..

А больше я уже ничего не помню.

Р.S. Я всегда говорю, что надо песать правду жизни даже в научнофантастической повести. И сдезь я напесал правду жизни, тоись ничево не узнал у Карасева, потомучто здуру закосел.