Бесконечная страна

Алексей Евтушенко, 2020

Для того чтобы попасть в Бесконечную страну, где хозяйка сама Смерть, Саньке Гринёву пришлось встретиться с ней и завоевать её расположение. Но этого оказалось мало. И только от Санькиного упорства, смелости и любви теперь зависит жизнь его мамы, висящая на волоске.

Глава третья

Старая дорога-2. Неживой лес

Камень, сброшенный в кромешную темноту колодца, издал характерный плеск. Это был четвёртый по счёту колодец, три предыдущих оказались сухими, и Санька чуть было уже не начал сомневаться как в мудрости птицы, так и в прочих её достоинствах.

— Что я говорил! — воскликнул ворон Гоша. — Вода!

— Класс, — сказал Санька. — Осталось придумать, как её достать.

Таких колодцев, как здесь, Санька раньше никогда не встречал. Треугольные отверстия в земле, куда пролезет разве что детское ведёрко, обложенные плоскими камнями в качестве ограждения. Споткнуться — раз плюнуть. Равно как и перешагнуть в темноте, не заметив, чтобы затем угодить ногой точнёхонько в дыру. И — здравствуй ушиб коленной чашечки, вывих, а то и перелом.

Когда они нашли первый, Санька немедленно осведомился у Гоши, почему так. Ворон ответил, что он понятия не имеет. Эти развалины, по его словам, были здесь всегда, и кто и когда здесь жил и зачем устраивал именно такие колодцы — неизвестно.

— Жди здесь.

Гоша взмахнул крыльями и скрылся в пустом проёме ближайшего окна. Санька присел на камень, поглядел на браслет. Вот она, полоска. По-прежнему тонюсенькая и едва заметная, но уже не исчезает, как запястье ни крути. Что под таким углом, что под эдаким. И уже видно, что цвет её — красный. Не обманула, значит, Марина Шахатовна.

Саньке стало не по себе. Только сейчас он со всей отчётливостью начал понимать, в какую авантюру ввязался. Сказать о ней «безумная» — всё равно, что назвать сахар сладким. Вроде всё правильно, а толку ноль.

— Ничего, — произнёс он вслух, чтобы как-то себя приободрить. — Взялся за гуж, не говори, что не дюж, как любит говорить прадедушка Алексей Иванович. Время есть.

Послышался шум крыльев, и рядом с Санькой шлёпнулось брезентовое ведро с привязанной к брезентовой же ручке-л ямке верёвкой. Вслед за ним на плоские камни вокруг колодца сел Гоша.

— Вот, — сказал он. — Действуй.

— Спасибо.

Санька взял ведро, покрутил в руках. Ведро казалось хоть и ветхим, но ещё вполне способным удержать воду. Верёвка тоже не производила впечатление сгнившей. Он огляделся, подобрал камень размером в кулак, положил в ведро. Затем обернул конец верёвки вокруг правого запястья и затянул петлёй.

— Молодец, — похвалил ворон. — Соображаешь.

И посторонился, переступив на самый край ограждения из плоских камней.

Санька сунул ведро в дыру. Под весом камня оно легко пошло вниз, и скоро опять послышался плеск. А затем по тяжести на другом конце верёвки, Санька понял, что ведро наполнилось, и быстро вытащил его наверх.

Вода в ведре была чистая, прозрачная, холодная до ломоты в висках и очень вкусная. И не потому, что пить сильно хотелось (хотя и это тоже), а действительно вкусная. Как в горном ручье.

Ворон Гоша тоже напился, ловко поворачивая клюв таким образом, чтобы вода сама туда затекала. После чего поправил клювом идеально лежащие перья на левом крыле и осведомился:

— И что дальше?

— Поедим, — предложил Санька.

Они нашли удобное место вблизи колодца — каменный стол за полуразрушенной стеной, рядом с которым сохранилась также каменная скамейка.

Уселись. Санька за стол, ворон на стол. Санька достал из рюкзака пакет с бутербродами.

— Тебе с сыром или колбасой? — спросил.

— С колбасой, — выбрал Гоша. — И можно половину. Я же меньше тебя.

Санька расстелил на столе газету, развернул два бутерброда — один с колбасой и один с сыром. Вытащил нож, отрезал половину бутерброда с колбасой, пододвинул ворону.

— Раз уж ты такой добрый, то не мог бы порезать его на более мелкие части? — попросил Гоша. — Я, конечно, и так съем, но кусочками удобнее.

— Изволь, — ответил Санька и сам поразился, что у него выскочило это старинное слово. Видно, окружающая обстановка каким-то образом настраивала на соответствующий лад. Однако виду не показал и сделал, как просили.

— Благодарю, — ворон чинно склонил голову и приступил к трапезе.

Они умяли бутерброды в пять минут, запили водой.

— Другое дело, — сообщил Санька, пряча пакет в рюкзак. — Теперь можно топать дальше.

— Куда? — спросил Гоша.

Санька помолчал, вспоминая предупреждение Марины Шахатовны. «Спрашивай дорогу, но не доверяй, кому попало. Задавай вопросы, но отличай правду от лжи. Ищи знаки и союзников. Думай». Ворон сам показал ему дорогу к колодцу с водой. И нашёл ведро. И съел только половину бутерброда. При том, что Санька, пусть и невольно, разрушил его гнездо. Вполне достаточно, чтобы довериться такому товарищу. А иначе и вовсе останешься один.

— Мне нужно найти маму, — сказал он. — И привести её к источнику жизни.

— Ого! — воскликнул Гоша. — Ничего себе задачка. Так твоя мама здесь?

— Получается, да. Так сказала Марина Шахатовна.

— Кто? — не понял ворон.

— Ну… она сказала, что её зовут Марина Шахатовна. Смерть. Я думаю, это она была.

— Тсс… Тихо! — Гоша завертел головой, словно выискивая тех, кто мог бы услышать их беседу. — С ума сошёл? Разве можно так Хозяйку называть? Да ещё и вслух?!

— А почему нельзя? Меня никто не предупреждал. В том числе и сама Хозяйка.

— Мог бы и сам догадаться, — пробурчал ворон. — Не маленький уже.

— Мне двенадцать лет, между прочим, — заявил Санька. — И восемь месяцев. Уж не знаю, большой я или маленький, но точно не понимаю, с чего бы мне догадаться, кого можно своим именем называть, а кого нельзя.

— Эх, молодёжь, — сказал Гоша. — Несмышлёныши. Ладно, проехали. Я сказал, ты запомнил. Нельзя. Запомнил же?

— Запомнил.

— Крепко запомни. Это важно. Так значит, это Хозяйка тебя сюда отправила? Впрочем, чего я спрашиваю. Ясно, что она, раз у тебя на лбу её метка и браслет-время из лунного янтаря.

— На Луне есть янтарь? — Санька поглядел на браслет.

— Смотря на какой Луне… Но сейчас это неважно. Скажи лучше, как ты собираешься искать маму и заодно источник жизни?

— Ну… — Санька замялся. — Я думал, может быть, ты мне подскажешь.

Ворон Гоша ничего не ответил. Он взмахнул крыльями, слетел со стола и вмиг очутился на верхушке полуразрушенной каменной стены, где и уселся, повернувшись к Саньке спиной. Долго молчал, затем чуть повернул голову и негромко сказал:

— Это Бесконечная страна, Санька. И в прямом смысле, и называется так. И всех её уголков не знает никто. Даже Хозяйка. Твоя мама может оказаться в любом из них. Что до источника жизни… Да, я слышал, есть здесь такой. Но ещё ни разу не встречал никого, кто бы его видел своими глазами. Не говоря уже, чтобы пил из него.

— Здесь моей мамы точно нет, — Санька демонстративно огляделся. — И источника жизни тоже, если правильно понимаю. Здесь только ты и я. И перед нами дорога. Не знаю, куда она ведет, но куда-то ведет точно. Возможно, там мне кто-нибудь даст необходимую инфу, если ты не в курсе.

Ворон промолчал.

Санька поднялся, посмотрел задумчиво на брезентовое ведро, и подумал, что хорошо бы захватить воду с собой. Только вот как? Эх, знал бы, не выбрасывал вчера пустую литровку из-под лимонада. Но, если нашлось ведро, может и другую какую тару стоит здесь поискать? Например, флягу. Ему любая подойдёт. Лишь бы не дырявая и с крышкой. Или даже затычкой. Кстати, ведро тоже надо взять, может пригодиться. Благо, в рюкзак влезет спокойно.

Он посмотрел на ворона. Тот все так же молча сидел на верхушке стены.

— Гоша, — позвал Санька.

— Ну?

— Там, где ты нашёл ведро, не было случайно какой-нибудь фляги?

Ворон повернулся, переступив лапами.

— Там вряд ли. Вон ту скособоченную дверь видишь? — Гоша указал клювом на дверной проём в боковой стене. Стена покосилась влево, и вместе с ней покосился и проём. Сама дверь, сбитая из толстых досок, болталась на одной петле и вот-вот была готова сорваться окончательно и почить на каменных плитах двора.

— Вижу.

— Это кладовка. Ну… была. Там поищи.

Свет в кладовку проникал сквозь окно в противоположной стене и проломленную крышу, обломками которой, а также битой глиняной посудой был завален весь пол. Хрустя черепками, Санька прошёл внутрь. Кусок доски, на который он неосторожно наступил, подскочил и больно ударил его по лодыжке.

— 3-зараза…

Санька потёр ушибленное место, оглядел полки справа и слева. Нижние были из камня, верхние из дерева. Часть их обрушилась, и доски торчали в разные стороны, мешая проходу. На тех, что выдержали натиск времени, стояла, в основном, глиняная посуда. Тарелки, миски, чашки, пара кувшинов… Слеплено умело, ровно, на гончарном круге (Санька видел, как лепят похожую посуду на фестивале древних ремёсел). Потом её высушили и обожгли. Просто, без цветной глазури и узоров. Вот только кто? Как вообще, здесь кто-то мог жить, если это место, то есть, всё место, вся эта Бесконечная страна имеет Хозяйку — Смерть? Ладно, Марину Шахатовну, извините.

«Ты ведь живёшь, — сказал он себе. — Тебе хочется есть и пить, ты устаешь, потеешь, чувствуешь тепло и холод, боль, запахи. И ещё ты видел здесь плотоядный цветок, мини-птеродактилей и говорящую змею. А с говорящим вороном общаешься прямо сейчас. У него даже имя есть. И он ест, и пьёт. То есть, живёт. Так и они, наверное. Другой вопрос, как эти загадочные «они» сюда попали и куда делись потом».

Флягу он заметил в самый последний момент, когда уже собрался поворачивать назад. Она лежала на самой нижней, каменной полке, за тремя, вложенными друг в друга, глиняными мисками. При взгляде на неё и, особенно, когда Санька взял её в руки, в памяти всплыло полузабытое слово «баклага». Деревянный овальный цилиндр с бронзовой окантовкой, поверхность которой приобрела характерный зеленовато-голубой оттенок старой патины, и плотно притёртой деревянной же пробкой.

На полтора литра баклага не меньше. И в рюкзак отлично поместится. Главное, чтобы не протекала. Вот сейчас и проверим.

Фляга, она же баклага, оказалась вполне годной. Дважды Санька её тщательно прополоскал, затем наполнил водой, заткнул пробкой, покрутил в руках, встряхнул, перевернул. Нормально. Держит воду, не протекает. Уложил в рюкзак, туда же, ближе к спине, сунул и ведро. Надел рюкзак и сказал:

— Я иду. Ты как, со мной или остаёшься?

— Назови мне хотя бы одну причину, почему я должен тебя сопровождать в этой безумной затее? — осведомился ворон Гоша.

— В сказках и фильмах так всегда бывает, — ответил Санька. — У героя обязательно должен быть сопровождающий. А то и не один. Мне кажется, ты отлично подходишь на эту роль.

— Вот как! Уж не думаешь ли ты, что попал в сказку?

— Я думаю, что должен найти маму и привести её к источнику жизни. Если есть хотя бы один шанс на миллион, что это возможно — в сказке ли, в кошмаре, бреду или где угодно, я попытаюсь его поймать, — Санька протянул руку и сжал пальцы в кулак, показывая, как он поймает шанс. — И я буду очень рад и благодарен, если ты согласишься меня сопровождать, — Санька и сам не понимал, откуда у него берутся слова, но они брались. — Не знаю, что нас ждет впереди. Скорее всего, путь не будет лёгким…

— Ты даже не представляешь, насколько, — сообщил ворон каркающим голосом, и Саньке показалось, что он это нарочно, поскольку до этого говорил вполне нормально.

— Но вдвоём мы справимся, я в этом уверен, — закончил Санька терпеливо. — И ты всё равно не хочешь опять начинать строить гнездо, — улыбнулся он. — Так мне кажется.

— Это почему тебе так кажется? — покосился на него Гоша.

— Потому что гнездо тоже лучше строить вдвоём. А ты был один, когда мы встретились.

— Много ты понимаешь… — Гоша умолк и какое-то время сидел неподвижно, опустив клюв, словно о чём-то глубоко задумавшись. Затем поднял голову, расправил и снова сложил крылья, блеснул чёрными глазами-бусинами. — Ладно, уговорил. Мне давно хотелось сменить обстановку. Но учти, я действительно не знаю, куда ведёт эта дорога. То есть, я летал в ту сторону, но дальше Неживого леса не бывал.

— Неживого леса? — переспросил Санька.

— Сам увидишь. К вечеру доберёмся.

Теперь идти было легче, и вскоре Санька и Гоша оставили разрушенный город-здание позади. Санька шёл в обычном походном темпе, поглядывая под ноги, чтобы не споткнуться о выбоину, но больше смотрел по сторонам. Дорога вилась по каменистому плато, огибая лысые, поросшие редкой сухой травой, холмы. По верхушкам некоторых из них тянулись скальные выступы, напоминающие издалека то ли остатки оборонительных стен, то ли окаменевшие спинные гребни гигантских динозавров, погребённых в толще земли. Над головой вместо неба — всё та же жемчужная пелена, испускающая ровный мягкий свет. Из-за него предметы здесь не отбрасывали тени. Ни холмы, ни скалы, ни сам Санька, ни летящий над его головой ворон Гоша. Поначалу это удивляло, но Санька быстро привык. В конце концов, в пасмурный день, когда небо плотно затянуто облачной пеленой, теней тоже почти нет.

Но там ты точно знаешь, что за облаками сияет солнце, думал Санька. А здесь что?

Он посмотрел вверх. Всё то же ровное жемчужное сияние. И только ворон Гоша кружит в вышине, даёт глазу зацепиться за себя, чтобы не утонуть безнадёжно в этом приятном и даже, наверное, красивом, но почему-то не слишком радостном сиянии.

А ведь и Марина Шахатовна тоже не отбрасывала тени, подумал Санька. Хотя и сидела под солнцем. Там, в мире людей. Наверное, это должно что-то значить, — я в стране теней, где теней-то и нет.

«Почему ты думаешь, что это страна теней? — спросил он себя и сам себе ответил. — А где же ещё? Как иначе назвать страну, где Хозяйка — Марина Шахатовна. Она же… Ладно, не буду называть, если не принято. Вообще-то, — размышлял он дальше, — я должен был, наверное, испугаться до полной неподвижности. Но мне почему-то не страшно. Ну, почти. Это потому, что тебе пока ничего особо страшного не повстречалось. Подумаешь, любящий полакомиться малюсенькими птеродактилями цветок или говорящая змея! Они же на меня не напали. Вот остатки моста — это да, это было страшновато. Но и то лишь потому, что они рухнули сразу после того, как я оказался на другой стороне…»

Так, размышляя о разном, Санька шёл и шёл вперёд. То ли потому, что он отдохнул возле колодца, попил воды и даже немного поел; то ли потому, что втянулся в дорогу; то ли по какой-то иной причине, но усталости он не чувствовал и казалось, что идти вот так может очень и очень долго, хоть десять километров, хоть двадцать, — до самого Неживого леса. И ещё дальше. Туда, где мама. И потом, вместе с ней, — к источнику жизни.

Ворон Гоша, чьи крылья были намного быстрее Санькиных ног, то намного обгонял Саньку, улетая далеко вперёд и почти исчезая из виду, то возвращался, делая над ним круги, то опускался на вершину какой-нибудь скалы у дороги и сидел там, дожидаясь, пока Санька подойдёт ближе. После чего снова взмывал в воздух.

Саньке нравилось следить за ним — летал Гоша красиво, можно даже сказать, мастерски. Сразу видно — не какой-нибудь воробей, не в обиду им будет сказано. Хотя кому обижаться? Не видно здесь пока ни воробьёв, ни синиц, ни галок, ни даже обычных ворон. Из всех летающих — только мини-птеродактиль, сожранный плотоядным цветком и ворон Гоша. Из ползающих — говорящая змея Куся. Вот и весь животно-птичий мир.

После очередного поворота, огибающего мощный скальный выступ, дорога вновь пошла в гору, карабкаясь на гряду холмов впереди, к седловине. На часы в смартфоне смотреть было бесполезно, они давно показывали какую-то полнейшую несуразицу, но Саньке показалось, что стало чуть темнее — жемчужный свет, сочащийся с неба, вроде бы немного утратил яркость.

Гоша спланировал с высоты, взмахнул крыльями, уравнивая скорости, и сел Саньке на плечо. От неожиданности Санька засмеялся. Идти с вороном на плече было прикольно. Придавало значимости. Юный одинокий странник на дороге с вороном на плече… Красиво. Жаль, не видит никто. Правда, довольно быстро Санька понял, что это хоть и прикольно, но не слишком удобно — ворон был крупной птицей и весил немало. Плюс когти. А Санька в одной майке… Словно уловив его мысли, Гоша аккуратно снялся с плеча, взмыл в воздух, поднялся повыше. Покружил, вернулся. Санька снял рюкзак, перебросил обе лямки на одно плечо, чтобы создать защиту.

— Сюда садись, — похлопал. — А то когти у тебя, что твои кинжалы.

— Извини, — буркнул ворон. — Какие есть. Постараюсь осторожнее.

— Не возражаю, — усмехнулся Санька.

— Сверху уже виден Неживой лес, — сообщил Гоша, усевшись. — Недалеко осталось.

— Хорошо, — сказал Санька. — Наверное. Тебе не кажется, что стало как будто темнее?

— Так вечереет же.

— Здесь бывает ночь?

— А как же, — Гоша помолчал и добавил. — Там, в Неживом лесу, я как-то видел избушку. Хорошо бы до неё добраться, пока совсем не стемнеет.

— Там кто-то живёт?

— Понятия не имею. Но с виду избушка целая, переночевать в ней можно.

— А под открытым небом нельзя? — спросил Санька. — Наломать лапника, разжечь костёр… Главное, чтобы дождь внезапно не начался.

Он припомнил, как однажды с прадедом Алексеем Ивановичем они ходили на ночную рыбалку без всякой палатки, только со спальниками в рюкзаках. Прадеду тогда было восемьдесят три, Саньке десять. Дедушка и бабушка были категорически против. Однако прадед победил (ещё бы он не победил, — ха-ха!), и всё обошлось. Они даже поймали несколько окуней и плотиц, и прадед научил Саньку варить уху. Здорово было, в общем.

— Тебе хочется под открытым небом? — осведомился Гоша с каркающими нотками (Санька уже понял, что появление таких ноток свидетельствует о том, что ворона что-то не устраивает).

— Да не то чтобы хочется. Просто спросил. Для информации.

— Можно, наверное, и под открытым небом, — сказал ворон. — Только учти, что лапника в Неживом лесу взять негде. Он потому так и называется, что деревья в нём неживые. За редким исключением. Мне-то что, дупло найду и переночую, а вот ты… Опять же, спать лучше за стенами и под крышей. В любом случае.

Так, болтая о разном, они взбирались вверх по старой заброшенной разбитой дороге — мальчик и говорящий ворон на его плече. Под жемчужным темнеющим небом. В стране, не обозначенной ни на одной карте.

Сразу за седловиной дорога ныряла вниз и вскоре терялась в Неживом лесу, пропадала за сплошной массой высоких чёрных деревьев с растопыренными вверх и в стороны мёртвыми руками-ветвями. И тянулась эта масса вдаль до самого горизонта, насколько хватало глаз, сливаясь в сплошное чёрное пятно. Правда, уже заметно стемнело, и горизонт придвинулся.

— Не могу сказать, что меня радует это зрелище, — сообщил Санька. Он остановился на несколько секунд, чтобы оглядеться.

— Я предупреждал, — каркнул Гоша.

— Но другой дороги всё равно нет, — сказал Санька. То ли вопросительно, то ли утвердительно, он и сам не знал.

— Спорить не стану, — уклончиво заметил ворон.

— Тогда пошли.

Санька поправил лямки рюкзака и двинулся вниз по дороге.

Неживой лес встретил путников мёртвой же тишиной. Она и раньше была чуть ли не осязаемой, но здесь Санька впервые понял смысл выражения «оглушительная тишина». Это когда так тихо, что кажется — ты оглох. Ни шороха, ни скрипа, ни шелеста, ни треска. Слышен только шум собственных шагов и дыхание. Тоже собственное. Неприятное чувство, скажем прямо. С другой стороны — ну их, эти звуки. Ещё неизвестно, кто их производит. А так понятно, что, кроме них с Гошей, в Неживом лесу никого нет. Понятно ведь? Будем считать, что так и есть. Плохо только, что с каждым шагом вокруг всё темнее и темнее. И холоднее. Конечно, на крайний случай смартфон можно использовать в качестве фонарика, а вокруг достаточно хвороста, чтобы разжечь костёр и не замёрзнуть, но хотелось бы всё-таки дойти до места ночлега.

Вернулся, слетав на разведку, Гоша, сделал круг над головой, уселся на ближайшую ветку.

— Скоро уже, — сообщил. — Видишь, вон там, впереди и справа вроде как деревья расступаются?

— Ну.

— Там тропинка. На неё сворачивай.

— Понял.

Тропинка, мало чем отличающаяся от её сестёр в обычных лесах, сначала вилась между деревьями, затем пошла вниз, нырнула в глубокий и широкий лог. Под ноги то и дело подворачивались корни, но света пока ещё хватало, чтобы не спотыкаться. Послышался шум ручья. А вот и он сам — бежит по дну лога, журчит, как ни в чём ни бывало. И бревно очень удачно через него перекинуто. Довольно крепкое бревно, однако, не сгнившее. И ветви на нём явно обрублены, чтобы удобнее было идти.

— Значит, есть тут кто-то, — высказал мнение Санька, перебравшись на другой берег. — Это бревно не само здесь легло.

— Может, и есть, — согласился Гоша. — Но я никого не видел.

Он снова уселся Саньке на плечо.

Санька хотел было сказать, что для ворона Гоша не слишком много знает, но вовремя прикусил язык. Гоша мог и обидеться. Надо как-то иначе. А, вот.

— Слушай, а ты вообще давно тут живёшь?

— В каком смысле?

— В прямом. Сколько времени?

— Здесь нет времени, — ответил Гоша.

— Ну да, как же. Есть день, есть ночь, мы видим, как она подступает, — Санька повёл рукой вокруг. — Значит, есть.

— Это ничего не значит. День и ночь есть, а времени нет. Да и не день с ночью это, если разобраться.

— А что же?

— Так, имитация.

— Не понимаю.

— Я тоже, — сказал Гоша. — Но ты не переживай. Твое появление свидетельствует о том, что время появилось. Хотя бы на время. Хе-хе, а ничего так каламбурчик вышел, а?

Санька не ответил, он обдумывал слова ворона. Был в них какой-то, пока не слишком понятный, смысл. Место, где нет времени… Как это? Что такое время вообще? Течение секунд, минут и часов? Смена дня и ночи, времён года? Нет. Секунды, минуты и часы — это всего лишь единицы, в которых время измеряется. Их человек придумал для удобства. Взял сутки — полный оборот Земли вокруг своей оси — и разделил на двадцать четыре части. Отсюда и пошло, что в сутках двадцать четыре части-часа. Кажется, древние египтяне впервые эту систему ввели. От них, через греков и римлян к нам перешло. В школе, помнится, учитель рассказывал, что в разное время разные народы делили сутки на разное количество частей. В древней Индии — на тридцать. А у майя — на двадцать две. Что ещё учитель рассказывал о времени? Эх, жаль, интернета нет, не погуглишь.

Санька вспомнил учителя по природоведению. Валерий Игнатьевич. Молодой, тридцати ещё нет, наверное. Невысокого роста, белобрысый и уже начинающий лысеть. Пришёл в середине учебного года и сразу всем в классе понравился. Ладно, почти всем. Саньке понравился тоже. За умение рассказывать и неравнодушие к делу. На уроках Валерия Игнатьевича было нескучно, хотя он и не всегда придерживался учебника. Могло и в сторону занести. Как с тем же временем. Но ведь интересно! Так что он говорил? Кажется, что сто миллионов лет назад в сутках было не двадцать четыре, а двадцать три часа. И дней в году больше трёхсот шестидесяти пяти. Потому что Земля вращалась быстрее и… Стоп.

Санька даже остановился, потрясенный мыслью, пришедшей ему в голову.

Сто миллионов лет назад Земля вращалась быстрее. А тринадцать лет назад Санька был маленьким зародышем внутри мамы. А через пять лет и четыре месяца он вырастет и станет совершеннолетним взрослым человеком. Говоря другими словами, Земля за миллионы лет, и он, Санька, за прошедшие годы меняются. И не только они — всё со временем меняется. Там, где было море — теперь суша. На месте леса — пустыня. И наоборот. Возводятся, растут, дряхлеют и разрушаются города. Целые народы и страны исчезают и появляются. Значит, время — это…

— Что случилось? — каркнул над ухом ворон. — Эй, всё нормально с тобой?

— Изменения, — сказал Санька.

— Что? Ты о чём, вообще?

— Я говорю, что время — это изменения, — Санька снова двинулся вперёд. Тропинка оставила лог позади и теперь снова вилась между мёртвых стволов, уводя в сгущающуюся впереди тьму. Впрочем, она точно так же густела по сторонам и сзади.

— Открыл Америку, — хмыкнул Гоша. — Количественное выражение происшедших изменений, если быть совсем точным. Сам не помню, откуда я это знаю. Погоди, ты что, сам только что до этого дотумкал?

— Сам.

— Философ, чего там, — сказал ворон. — Респект, уважуха и всё такое. В неполные тринадцать лет самостоятельно сформулировать одну из концепций времени — это круто. Ну, почти сформулировать, все-таки я помог, — закончил он самодовольно.

Надо прощать товарищам их маленькие слабости, подумал Санька. Особенно, если учесть, что других товарищей у меня здесь нет.

И тут же увидел избушку.

Деревья впереди расступились, и тропинка вывела их на поляну. Трава здесь тоже казалась какой-то неживой, не то, что там, на зелёной полосе с плотоядными цветами, которая осталась далеко позади. Здесь она была хоть и довольно густой, и высокой, но жухлой, ломкой, словно в ноябре.

Сама избушка, сложенная из толстых чёрных брёвен, с двускатной крышей, покрытой тёмно-серой дранкой (над крышей торчала неопределённого цвета труба), вросла в землю чуть ли не по самые оконца — маленькие, с покосившимися ставнями, затянутые какой-то мутной плёнкой, при взгляде на которую Санька немедленно вспомнил, что когда-то вместо стекол в окнах использовался бычий мочевой пузырь.

Крыльцо лепилось к избушке сбоку, справа, — туда, нырнув между двумя кольями полуразваленного тына (никаких ворот или калитки, колья покосились, верхние жерди большей частью валяются в траве), вела тропинка. Мимо низкого колодезного сруба с журавлём. Чуть дальше и правее виднелась скособоченная деревянная будка туалета.

Больше на поляне не было никаких строений — ни сарая, ни амбара.

Оглядываясь по сторонам и прислушиваясь, Санька подошёл к дому, поднялся на крыльцо (ступеньки противно скрипнули под его весом) и осторожно постучал в низкую, сбитую из грубых досок, дверь.

— Смелее, — посоветовал ворон.

Санька постучал сильнее. Сначала костяшками пальцев, затем кулаком.

Тишина.

— По-моему, никого нет дома, — сказал нерешительно.

— Так давай проверим, — предложил Гоша. — Чего ждёшь? Скоро совсем темно будет.

Ухватившись за деревянную ручку, Санька потянул на себя дверь. К его удивлению, она открылась довольно легко и совершенно бесшумно.

— Эй! — позвал Санька. — Тут есть кто-нибудь?

Никто не ответил. Всё та же тишина, и сгущающаяся темнота вокруг.

— Всё ясно, — сообщил Гоша. — Заходи — не бойся, выходи — не плачь.

Он снялся с Санькиного плеча и исчез внутри. Санька постоял ещё секунду и решительно шагнул через порог.

Сквозь затянутые мутной плёнкой окна (кажется, это действительно был бычий пузырь) проникало уже совсем мало угасающего света, и Саньке пришлось воспользоваться фонариком в смартфоне, чтобы оглядеться.

Обстановка внутри избушки хоть и была крайне скудной, но не казалась обветшавшей и заброшенной. Из узкой и длинной прихожей (в голове медленно, словно утонувший корабль из океанской бездны, всплыло полузабытое слово «сени») вело две двери — направо и налево. За правой Санька обнаружил комнатушку, часть которой занимали какие-то мешки и ящики. Также на полках стояла глиняная посуда (Санька тут же вспомнил кладовую в разрушенном городе-доме, где он нашёл баклагу), корзины, деревянные коробки и прочая утварь. Возле одной из стен до половины высоты были сложены дрова. Тут же, на нижней полке, лежал топор.

— Хозяйственное помещение, — сообщил Гоша, расхаживая по земляному, хорошо утрамбованному полу. — Или клеть, если по-старинному. Не спрашивай, откуда я это знаю. Жилая комната с другой стороны.

Он оказался прав. В жилой комнате был настлан дощатый пол (довольно чисто выметенный, кстати), имелась русская печь, какую Санька видел только в кино и на картинках, широкая лавка вдоль стены, крепкий стол у лавки, громадный, окованный железом, сундук в углу и пара табуреток. И здесь было теплее, чем в клети и, тем более, снаружи. Санька подошёл к печи, приложил ладонь к белёному боку. Так и есть, тёплый. Значит, печь недавно топили. Что в свою очередь означает, что здесь живут.

— Хоть бы пару свечей найти, — Санька обернулся, пошарил лучом фонарика по комнате. — Может, в сундуке? Или ещё раз в этой… как её… клети посмотреть? А то ведь батарея в смартфоне не вечная, сядет, если фонарик постоянно жечь.

— Так вот же плошка, — сказал Гоша, сидя на краю стола.

— Какая плошка? — Санька посветил на стол и увидел небольшую глиняную миску, наполненную чем-то весьма похожим на подсолнечное масло. В масле, свешиваясь через край, плавала веревка.

— Лампа! — каркнул нетерпеливо ворон. — Это лампа, масляная. Видишь верёвку? Фитиль. Подожги его, и будет свет. Что за молодежь пошла, элементарных вещей не знаете.

— Ну извини, в девятнадцатом веке не жил. Да и в двадцатом тоже, — Санька снял со спины рюкзак, достал зажигалку и поджёг фитиль. Затеплился огонёк. Слабенький, но лучше, чем ничего. Санька выключил смартфон, сел на лавку. А ничего, даже уютно. Ещё бы поесть… В рюкзаке остались бутерброды, но их мало совсем. Н-да. Завтра надо что-то придумать насчёт еды, а то на голодный желудок маму не найти. Ну день, ну два. А дальше что?

— Причём здесь девятнадцатый век? — удивился ворон. — Элементарно же. Свеча на точно таких же принципах устроена. Только вместо жидкого масла — застывший стеарин, воск или парафин.

— Умный, да? — беззлобно осведомился Санька. Вот сейчас, сидя на этой лавке и глядя на тёплый огонёк, он понял, что устал. Всё-таки хорошо потопать сегодня пришлось. Ох, хорошо.

— Ага, — согласился Гоша. — Умный. И, как умный, я спрашиваю тебя прямо. Жрать хочешь?

— А то, — Санька проглотил набежавшую слюну. — Предлагаешь достать бутерброды?

— Предлагаю достать горшок с кашей из печи. Не чуешь запаха, разве? Я так чую. Кашей пахнет.

Санька поднялся, взял лампу-плошку со стола, подошёл к печи и заглянул в устье. Там, в глубине, накрытый тряпицей, стоял чугунок. Огонёк плошки отразился в его тусклом металлическом боку.

Санька чуть было не сказал Гоше: «Подержи», и не протянул ему плошку, но вовремя опомнился, поставил её на пол, ухватился за чугунок… и тут же одернул руки. Горячо!

— Ухват возьми, — посоветовал Гоша, восседая на столе. — Вон он, справа у печки.

В конце концов, Санька справился, и вскоре чугунок оказался на середине стола. Тряпица с него слетела, и по избе поплыл восхитительный запах гречневой каши.

— Мне в отдельную тарелку, пожалуйста, — сказал Гоша, нетерпеливо переступая с лапы на лапу. — И масло не забудь добавить. Бутыль в клети, я видел.

— Слушай, — сказал Санька, — тебе не кажется, что, прежде чем жрать чужую кашу, неплохо бы дождаться хозяев и спросить разрешения?

— Ага, — ответил ворон. — А если они до утра не вернутся? Или даже до завтрашнего вечера? Что ж теперь, каше пропадать, и нам с ней заодно? — он взлетел, заглянул в чугунок и снова опустился на стол. — Так он же полный, тут на всех хватит. Давай, накладывай, остынет.

Такой вкусной каши Санька в жизни не едал. Пахучая, горячая, рассыпчатая. Сам не заметил, как умял целую миску (нашлось и масло, и соль, и деревянная ложка). Не отставал и Гоша, чья миска поменьше вскоре тоже опустела.

— Добавки? — осведомился ворон, подобрав клювом остатки.

Санька заглянул в чугунок. Каши оставалось ещё минимум две трети, но он не знал, на какое количество народа было приготовлено.

— Хватит, — сказал решительно. Потом подумал, зачерпнул из котелка ещё ложку и отправил в рот.

— Эй, — воскликнул Гоша. — Нечестно!

— Держи, так и быть, — ложка снова отправилась в чугунок, а её содержимое — в миску ворона. — Вот теперь точно хватит.

Еду запили водой из баклаги. Накрытый тряпицей чугунок Санька отнёс туда, где взял — в устье печи. Потом нашёл кусок тряпки, прихватил свою и Гошину миски, баклагу, направился к двери.

— Ты куда? — осведомился ворон. — Ночь на дворе. И Неживой лес кругом.

— Посуду надо помыть. А то нехорошо получается — мало, что чужую кашу слопали, так ещё и посуду грязную бросили. И не совсем ещё ночь.

Санька оказался прав — в небе над избушкой остывали остатки дневного света. Его вполне хватило, чтобы помыть миски и долить воды в баклагу.

Он как раз затыкал её деревянной пробкой, когда Гоша, сидящий наверху колодезного журавля, встрепенулся и негромко сообщил:

— Внимание, кто-то идёт.

Санька поднял голову и прислушался. Тихо.

— Мне бояться? — спросил он негромко.

— Не знаю.

Санька оглянулся на избу. В густеющей, уже не вечерней, а ночной темноте, она почти слилась с тёмной массой леса позади неё. Только слабый огонёк масляной плошки с фитилём едва пробивался сквозь мутный бычий пузырь.

— Эй, кто там? — послышался голос в отдалении. — Отзовись, если добрый человек!

Голос был молодой, звонкий. Девичий.

— Мы здесь! — с облегчением крикнул в ответ Санька. — У колодца!

Он вытащил из кармана смартфон, включил, помахал.

— Вижу! — сообщил голос. — Иду на свет! Стой, где стоишь.