Темное Дело

Алексей Доброхотов

Что произойдет, если мелкий уголовник вдруг получит в свои руки способ манипулировать окружающими? Так ли мы самостоятельны в своих поступках? Всегда ли мы способны понять грань между реальностью и нашим представлением о ней? Об этом приключенческий роман Алексея Доброхотова «Темное Дело». Книга будет интересна и ценителям увлекательного, почти детективного сюжета, и тем, кто не прочь задуматься над извечными человеческими ценностями. Не обошлось, конечно, и без любви.

Глава 2. Вокзальный вор

В начале мая 1955 года майданщик Тишка, по паспорту Тимофей Семенович Заикин, 32 лет от роду, ранее судимый, будучи в Ленинграде, украл у одного истомленного дорогой господина обшарпанный коричневый чемодан. Запершись в вонючей кабинке привокзального туалета, он вскрыл его и обнаружил среди груды несвежего белья деревянную коробочку желтого цвета. В ней на бархатной синей подкладке хранилось нечто твердое напоминающее по форме мелкое куриное яйцо. Оно таинственно мерцало истекающей из самой глубины голубоватой дымкой и совершенно поразило его воображение. Пока он думал, что бы это могло быть и как этим правильнее всего следует воспользоваться, в дверь кабинки решительно постучали и твердый, привыкший отдавать властные распоряжения, голос потребовал выйти.

Тишка быстро засунул яйцеобразное нечто в карман брюк, наспех закрыл чемодан, и открыл дверь.

— Вот он! — тут же раздался вскрик господина в черном пальто, и в плечо Тишки впились пальцы мордатого милиционера.

— Это не мое! — взвизгнул воришка, отбрасывая от себя чемодан, — Я его тут нашел. Он тут стоял у толчка. Я его сдать хотел… в эту… в милицию. Мамой клянусь!

— Ага, попался! Это мой чемодан. Товарищи, он украл у меня чемодан. Он вор, — господин в пальто подхватил свою собственность, привычным движением откинул крышку, молниеносно достал деревянную коробочку, встряхнул, открыл и охнул, — Где?.. Где!.. Здесь лежало… Где?!..

Тишка отрицательно мотнул головой, мол, не знаю, это не я, а про себя подумал: «Все, спекся. Застукали». И ринулся напролом:

— Не виноватый я, гражданина начальник. Граждане, невиноватого схватили. Не я это. Не мое. Оно тут стояло. Не брал я ничего, мамой клянусь, гражданин начальник. Граждане дорогие, не допустите несправедливости. Завиноватить хотят. Ошибается, товарищ. Он его тут забыл. Бросил, а на меня гонит. Не брал я ничего. Врет он.

— Где? Где — то, что лежало тут? — напирал потерпевший, — Где?.. Отвечай!

— Не знаю я ни чего. Поклеп это. Напраслину на меня наводите. По нужде я зашел, а он тут стоит. Сам его тут оставил. Я зашел, а он стоит. Я и знать ничего не знаю. Думаю, забыл кто. Хотел в милицию отнести. Не брал я его. Не знаю ничего. Невиноватый не в чем. По нужде зашел, — тараторил Тишка.

— А ну, посмотрим, — сказал милиционер, притягивая к себе задержанного с явным намерением облазать его карманы.

— Ой, плохо мне, чей-то, братцы. Ой, граждане дорогие, плохо. Больной я. Живот у меня… хвораю…, — взмолился тот, перегнулся пополам, одной рукой схватился за пузо, а другой быстро юркнул в карман, намереваясь сбросить улику на пол. Но бдительный милиционер тут же блокировал его движение.

— Меня, гад, не проведешь, — злорадно осклабился он.

— Не брал. Не знаю. Не виноват. Больной. Чемодан тут стоял… — пролепетал Тишка, — Ой, плохо мне, братцы, тошнит…

— В кармане оно у него, в кармане, — озарило обворованного в пальто, все еще потрясающего пустой коробочкой.

— Щас блевану, — возопил Тишка, и издал утробный убедительный звук, моментально возымевший определенное действие на окружающих, особенно на милиционера, ибо тот, несмотря на повседневную работу с отбросами общества, явно не имел желания марать свое форменное обмундирование.

Воспользовавшись ослабшей хваткой, воришка молниеносно отправил подлую вещицу из кармана себе в рот, справедливо рассудив, что только таким способом сможет избавиться от обременяющей его улики. Вряд ли у кого появиться желание извлекать её из глубин канализации. Однако, этот маневр не ускользнул от внимания возбужденного потерпевшего.

— Он у него, — закричал тот, — Я видел. Он его в рот сунул. Ворюга.

Милиционер вновь мертво вцепился в Тишку, и тому ничего больше не оставалось, как проглотить проклятое яйцо, несмотря на всю неприятность прохождения твердого не разжеванного предмета через узкое горло. Но что не вытерпишь ради свободы, век бы ее не покидать. Произведя натруженное глотательное движение, Тишка дернулся, обмяк и осел на пол.

— Проглотил, — обреченно выдохнул хозяин чемодана, — Сволочь какая. Товарищи, он его проглотил. Он его проглотил, скотина. Убью!

— В отделение, — резко скомандовал милиционер, осадив разбушевавшегося хозяина содержимого деревянной коробочки — Понятые, пройдите за мной. И вы, то же, — указал потерпевшему, — Там разберемся.

* * *

В линейном отделении милиции, куда вскоре Тишку доставили в сопровождении милиционера, бдительных граждан и разгневанного хозяина чемодана, при обыске у его обнаружили вагонный ключ, довольно крупную сумму денег, женские ювелирные украшения в виде витой цепочки, брошки, серег и колечка желтого металла с белыми камнями, предположительно — бриллиантами от трех до десяти карат. На вопрос чье и откуда задержанный категорически заявил, что все принадлежит лично ему и куплено на трудовые доходы, что он приехал в город жениться, и просит не марать грязными предположениями подарки его невесты. Вел он себя нагло и вызывающе, как и положено, по его представлению, несправедливо оклеветанному добропорядочному гражданину, хотя внутренне, понимал всю тщетность эмоционального сопротивления бездушной машине карающего правосудия.

По настоянию потерпевшей стороны, к этому времени обозначенной в протоколе товарищем инженером Лыковым К. П., приглашенные медицинские работники, произвели необходимые чревопромывочные процедуры. Положительного результата они не дали, зато предоставили Тишке возможность затопить тихую атмосферу дежурной части неимоверными визгами, стонами и возмущениями.

— Выйдет естественным путем, — Заключил седовласый врач, скорой медицинской помощи, — Видимо, если что и было, то оно прошло дальше, в кишечник. Ждите. Если, конечно, оно там есть.

— Вскрытие. Надо делать вскрытие. Надо отправить его в больницу и сделать вскрытие. Неизвестно, что с ним теперь будет. У него может быть закупорка кишок, — напирал разгоряченный инженер.

— Я ничего, простите, не просматриваю, — возразил доктор, — Я не могу утверждать, что оно там есть. Но не могу утверждать и обратного. Не беспокойтесь, организм прекрасно справляется с подобными неприятностями. Или он его переварит, или вытолкнет, или это проявит себя иначе. Вы же сами убедились, что в желудке ничего нет.

— Это черт знает что такое! Оно твердое. Оно не могло перевариться. Оно не может перевариться. Оно должно хорошо просматриваться, как камень, — не унимался обворованный Лыков.

— Не спорьте со мной. Я не первый год в медицине и прекрасно могу различить, когда человек глотает камень, а когда что-нибудь иное, — возмутился эскулап.

— Что значит иное? — воскликнул потерпевшей.

— Я имею в виду растворяющееся, так сказать, усваиваемое естественным порядком — уточнил врач.

— Оно не растворимо. Оно не может быть растворимо. Я проверял. Я воздействовал на него кислотами. Оно неизвестно вообще, что такое. Возможно, оно вообще неземного происхождения. Возможно это — осколок метеорита. Если бы вы его видели, у вас не осталось бы ни малейших сомнений! Возможно, это имеет огромную научную ценность. Это таинственное нечто вообще неизвестно как может воздействовать на организм человека. Если бы вы только имели возможность, хотя бы один раз увидеть это, вы бы не стали вести себя столь равнодушно, — заключил инженер Лыков.

— Вот и прекрасно, — насупился доктор, — Вы имеете возможность произвести наблюдение. Можете, так сказать, поставить эксперимент. Я же, простите, ничего больше сделать не могу. Тем более, что я, как вы утверждаете, этого не видел. Если бы я его хотя бы имел возможность прощупать. Но я, простите, ничего не прощупал. Твердый предмет, как вы сказали, такой величины не может не прощупываться. Как я могу утверждать, что он там есть? Ждите. Наблюдайте. Если хотите, ставьте ему клизмы. Но больше я ничего вам порекомендовать не могу.

— Что же это вы, товарищ, такую ценность обычным багажом возите, — вмешался дежурный офицер, оформляющий материал по задержанию Тишки.

— Я обнаружил его случайно. Практически в последний день, — пояснил Лыков, — Можно сказать, выменял на кусок хлеба. На базаре. Откуда оно взялось у того, кто мне его отдал, простите, — понятия не имею. Он утверждал, что нашел. Я вез его в институт для исследований. Вы понимаете? Мы же еще ничего об этом не знаем. Это же уникальная научная находка.

— Остается только сожалеть, относительно вашей утраты, но, надеюсь, все обойдется. Ставьте промывочные клизмы утром, днем и вечером и максимум через два дня все станет ясно. Желаю, вам, всего хорошего, — закончил врач, собирая свой нехитрый медицинский реквизит, — Надеюсь, ваша находка скоро себя покажет. До свиданья, — он поднялся и направился к выходу, — Если пациенту станет, вдруг, плохо, немедленно вызывайте.

* * *

Рекомендации доброго доктора относительно регулярной клизмы пришлись по душе незлобивым сотрудникам правопорядка, изнывающим под спудом серых милицейских будней. Их старинные примитивные методы физического выбивания показаний с помощью кулака просто померкли перед перспективностью идеи промывания мозгов посредством гибкого шланга. Тем более, что того требовали законы высшего гуманизма, ибо проведение данного мероприятия диктовалось, прежде всего, медицинскими показаниями. Поэтому, весь наличный личный состав линейного отделения милиции принял активное и посильное участие в спасении здоровья пострадавшего гражданина, тем более, что обстоятельства требовали возвращения государству уникальной научной находки, по заверениям инженера Лыкова.

Мелкий залетный майданщик упорным отрицанием своей причастности к краже государственного имущества только усугублял свое незавидное положение. Воодушевленные простотой нового подхода в установлении истины по делу доблестные слуги Фемиды незамедлительно доставили из соседней поликлиники опытную процедурную сестру. Сразу по прибытии она не замедлила приступить к исполнению своих служебных обязанностей и с Тишкой особенно не церемонилась. Оказываемая ею врачебная помощь напоминала скорее изощренную экзекуцию, чем мероприятие лечебного назначения. Для начала, по настоянию дежурного офицера, она вкачала ему внутрь ведро мыльного раствора, после чего Тишка готов был поклясться в чем угодно и подписать любые признания. Но, как известно, истинная правда является таковой, только если она выстрадана по-настоящему. Поэтому к подписанию признательного протокола его допустили только после третьего вливания, когда под давлением очистительного потока его ослабевшее сознание прояснилось едкими парами нашатырного спирта.

Однако, если блюстители общественного порядка и нравственности результатами нового метода остались вполне довольны, то инженер Лыков продолжал нервничать. Осматривая третье ведро с содержимым Тишкиного чрева, он не находил в нем того, ради чего принимал на себя такие страдания.

— Я требую продолжения процедур, — заявил он.

— До утра больше нельзя, — возразила усатая медсестра, сворачивая длинный резиновый шланг, — Бесполезно. Все равно ничего не выйдет.

— Нет, я требую, — настаивал инженер.

— Гражданин, вам же сказали нельзя, — благодушно произнес дежурный офицер, подкалывая Тишкины признания к протоколу задержания, — И к тому же бесполезно. И к тому же посторонним тут не место. И к тому же… идите отдыхать. До свиданья, гражданин Лыков. Если что будет, не волнуйтесь, мы подберем. Теперь он от нас никуда не денется, — и, обращаясь уже к Тишке, погрозил коротким волосатым пальцем, — Что бы к утру яйцо снес, петух, мать твою…

* * *

До утра Тишку определили под постоянное наблюдение в «аквариум» или «обезьянник», угол комнаты, специально отгороженный решеткой от дежурного, куда помещают свежезадержанных мелких правонарушителей. Дабы втихую он ничего не смог учинить, его руки сковали наручниками. На случай острой надобности в углу поместили приемистую парашу.

Несмотря на все уговоры и увещевания инженер Лыков остался на ночь в отделении производить наблюдения. Он устроился на скамейке прямо напротив «аквариума» и пристально наблюдал за своим недругом, стараясь не упустить ни одного странного проявления в поведении или, быть может, физиологии, потому как, заключил он, если случиться страшное, то всем может не поздоровиться. На что вновь заступивший дежурный по отделению, войдя в курс дела, сурово заметил: «Ничего. Если превратиться в черта, я его сразу пристрелю».

Приближалась полночь. В «аквариуме» от количества задержанных бродяг и алкоголиков становилось все теснее. Руки у Тишки затекли. Нестерпимо хотелось спать. Невероятная слабость после утомительных процедур буквально сваливала с ног. Он то и дело проваливался в какой-то полубредовый туман, полуобморок или полусон, откуда его грубо выдергивали окрики инженера и стакан холодной сырой воды.

И в то время, когда силы, казалось, полностью покинули изможденное тело, внутри у него стало происходить что-то странное. Голова стала медленно наполняться свинцовой тяжестью. Она наливалась ею словно воздушный шарик водой и, казалось, также неимоверно увеличивалась в размерах, пока не стала совсем, как у лошади. Он даже удивился тому, что такая большая голова может так легко сидеть на его тонкой шее и не причинять при этом никаких неудобств. Но потом испугался, что теперь его будут показывать как урода и никогда больше не выпустят из клетки, а то и того хуже просто забьют. Если не менты, то псы, а не псы, так свои же зека, за уродство и не похожесть на человека. А если и не забьют, то сильно надругаются. Определят петухом на пятак, и кобылка будет ржать над ним по всякому поводу. В любом случае, с такой башней не видать больше ни скрипа, ни фарта. Одним словом — хана. И быть ему вшивкой, ходить по майдану, да клянчить мандро. И старухи с сопливыми пацанами станут кидать в него слюнявые огрызки. Лучше удавиться, чем так жить.

И в этот момент, когда он почти похоронил себя, его огромную голову едва не разорвал многотональный поток звуков, стремительно влетевший в нее откуда-то снаружи и вместе с тем возникший как бы изнутри его самого, снизу из самой середины живота. Словно кто-то включил рубильник и разом загомонил ранее хоронившейся в темноте огромный базар. Тысячи криков зазвенели внутри нестерпимым гулом тысяч репродукторов. Но он слышал и воспринимал их не ухом, а всем своим существом. Они кружились безумным водоворотом, лопались миллионами мыльных пузырьков, напирали, уплотнялись и вибрировали гудящим ульем готовым взорваться и разметать на мелкие части тесное костяное пространство.

Тишка обхватил голову руками, застонал и опрокинулся на пол.

— Ой, мамочки, башня мая, башня… Ой, сейчас взорвусь, — истошно заорал он. — Ой, спасите, помогите. Ой, не могу терпеть. Ой, кончайте меня мучить.

— Что? Что случилось? — встрепенулся инженер — Сходить хочешь, да? Приперло? Гена, — крикнул дежурному, — Этот сходить хочет. Слышь. Парашу давай.

— Ну, и давай, если пора, — усмехнулся Гена, тот, с кем до этого инженер добрых часа два непринужденно почти по-приятельски беседовал на разные темы.

— Как это давай? — изумился потерпевший.

— Тебе надо, ты и давай. Подставляй, если надо, — пояснил дежурный.

— Гена, это же государственное дело, — возмутился Лыков, — От этого может быть зависит будущее отечественной науки.

— У нас каждый занимается своим делом. Мое дело жуликов ловить, а не по горшкам их рассаживать. Тебе надо, вот, ты и… вообще, сам понимаешь.

— Да я… да, как я… я же не могу… — развел руками растерянный инженер.

— Ладно, — великодушно смягчился милиционер. На его долю выпало не так много развлечений в этом необычном деле и, мелко подкалывая утомленного интеллигента, он явно наверстывал упущенное, — Пеликанов! — зычно скомандовал в глубину аквариума, обращаясь к одному из задержанных, — Пеликанов!

— Я, гражданин начальник, — отозвался из темноты сиплый, прокуренный голос.

— Пеликанов, видишь этого урка?

— Давно смердит, падла.

— Возьми парашу и размести в ней его задницу, понял? Не забудь штаны снять.

— Я тебе что, придурок, что б литерить?

— Не понял! Ты понял, что я тебе сказал? Выполняй. Быстро. Без разговоров. Я тебе, Пеликанов… — пригрозил он массивным кулаком, — Ты меня знаешь.

Шваркнуло жестяное дно по бетонному полу. Тишку грубо подхватили, приподняли, сдернули штаны и воткнули голым задом в обгаженное ведро.

Тем временем невнятные, клокочущие, бессистемные, бессвязные, разноголосые звуки, переполнявшие его несчастную голову, постепенно стали вытягиваться, округляться, вычленяться из общего хаоса в отдельные слова, едва различимые, странные, пугающие, бестолковые и, вдруг, ставшие неожиданно понятными, даже обидными, словно обращенными к нему лично и по поводу его унизительного положения. Медленно они выстраивались в отдельные фразы, в основном ненормативного содержания, словно множество обиженных кем-то одновременно сетовали на свою судьбу, обстоятельства и злых людей, не дающих житья и прохода. И хотя основная их часть явно адресовалась непосредственно ему, нахально рассевшемуся здесь петуху, своими заморочками отрывающему добрых людей от их глубокомысленных занятий, он на них не обиделся. Скорее изумился и остолбенел, словно каменное изваяние, намертво приросшее к своему постаменту. Он ощущал себя радиоприемником на круглой батарее, мембраной гигантского репродуктора вместо мозга, исполняющего все трансляции одновременно. Скворечником, заполненным крикливыми гномами, без конца бранящимися и ворчащими.

— Вот, тебе, бабушка, и щучий хвост, — простонал Тишка, уткнувшись горячим лбом в холодные прутья решетки.

По другую её сторону прямо перед ним склонился инженер, прислушивающийся к каждому исходящему звуку.

— Готово? — обрадовался он.

«Только бы получилось… Сил моих больше нет. Просто тошнит от этих уродов. Поскорее бы все кончилось. Боже, как хочется домой. К Маше. Милая моя Маша… Как я устал…», — зазвучал внутри новый голос и Тишка, вдруг, понял, что он каким-то неведомым образом слышит мысли этого самого нависшего над ним терпилы.

— Ну, что? Сделал? — поинтересовался тот.

«Да пошел ты… козел драный», — в ответ подумал про себя Тишка и изумился тому, как инженер мгновенно отпрянул назад, словно ошпаренный кипятком.

«Что это?!» — воскликнул внутри голос, — «Что это было? Кто это сказал?»

Тишка не мог и не любил вдаваться в дискуссии, впадать в рассуждения или утомлять свой маленький мозг, дохлой рефлексией по поводу различных жизненных обстоятельств. Он следовал проторенной дорогой потребностей своего организма, употреблял простые фразеологические обороты с понятными физиологическими категориями. Мир всегда представлялся ему черно-белым, а происходящие в нем события — плохими или хорошими, в зависимости от того, каким боком они к нему поворачивались. И сейчас, утомленный всеми неприятными перипетиями дня, ошарашенный непонятными внутренними процессами, раздавленный невероятным потоком информации, он просто хотел разом покончить со всем, все прекратить, воткнуться головой подушку и уснуть. Просто лечь и уснуть. И все…

«Достал ты меня, фрайер, — простонал про себя Тишка, — Что буркалы вывалил? Ежа проглотил? Не дави ливер. Отвали…».

Инженер ошалело замер на месте, словно пригвожденный к столу, возле которого остановился, не в силах произнести ни слова.

«Этого не может быть. Этого просто не может быть. Этого никак не может быть. Этого никогда не может быть, — забарабанил внутри голос, — Боже, я, кажется, начинаю сходить с ума. Нет, я просто сильно устал. Это мне только кажется… Это… галлюцинация. Это от переутомления. Главное не волноваться. Главное успокоиться. Сесть и успокоиться, — он охватил голову руками, сел на стул, перевел дыхание, — Все. Теперь все должно кончиться».

Лыков всегда считал себя человеком образованным, рассудительным и упорным, особенно если дело касалось науки. Он достаточно быстро оправился от первого потрясения и невероятная догадка относительно того, откуда на него повеял дух парадокса, потрясла его своей феноменальностью.

«Неужели оно проявилось… — воскликнул он про себя, — Неужели у него открылась способность слышать мои мысли? Неужели он может проводить телепатический сеанс? Сейчас, только что, он провел телепатический сеанс. Он ясно и отчетливо мысленно ответил на мой вопрос. Он мысленно ответил мне, и я отчетливо его слышал. Это невероятно. Это феноменально. Это просто непостижимо. Это же огромное научное открытие… Следовательно, этот предмет, помещенный внутрь, способен вызывать телепатические способности».

Инженер снова вплотную придвинулся к Тишке и, глядя ему прямо в глаза, мысленно обратился:

«Как ты себя чувствуешь? Что ты думаешь о том, что с тобой происходит?»

«Не шеруди рогами, придурок. Отвали», — резко ответил ему реципиент и поразился тому, как радостно просияло лицо ненавистного терпилы.

«Значит, я прав. Значит, это твои мысли звучат в моей голове! Ты можешь читать мои мысли. Ты можешь передавать мне свои мысли. Ты понимаешь, о чем я думаю. Мы можем мысленно общаться друг другом, понимать друг друга. Это невероятная удача. Ты понимаешь, что тут произошло? Это же величайшее научное открытие. Ты понимаешь это или нет? Скажи мне еще что-нибудь. Скажи, пошли меня куда-нибудь, выругайся, в конце концов, только не молчи, только подтверди, что именно я с тобой разговариваю».

Но, другое занимало теперь Тишку. Неведомая сила, неизвестно откуда исходящая, стала медленно согревать изнутри, расти и крепнуть, охватывая все его меленькое существо чувством невероятного подъема, некой расширенности, наполненной плотной энергией легкости и свободы. Под воздействием этого теплого потока раздирающие голову невыносимые звуки заметно приглушились, округлились и свернулись в плотный многоголосый шар, из которого словно иглы продолжали топорщиться только настырные мысли инженера Лыкова, сверлившего его своими круглыми, внимательными глазами. Они царапали воспаленный до крови мозг, перекрывая собой все остальное. Тишке даже показалось, что если прекратить их, то сразу станет значительно легче, нестерпимая боль, разрывающая голову, стихнет, и настанет то долгожданное упокоение, то, единственно чего он желал больше всего и к чему в этот момент стремился.

«Эй, ты слышишь меня, не молчи, ответить мне. Прав ли я? Поговори со мной, — наседал его надоедливый внутренний голос. — Не сиди молча. Ответь что-нибудь».

«Да, издохни ты, сволочь!» — выпалил в ответ Тишка от всего сердца и из последних сил.

Инженер замер на миг с восторженно детской улыбкой на устах и рухнул на пол словно подкошенный.

— Что это с ним? — кивнул в его сторону дежурный по отделению.

— А хрен, его знает, — ответил постовой милиционер.

— Посмотри.

Служивый лениво поднялся с лавочки, подошел к телу потерпевшего, склонился над ним, потрогал для порядка за плечо, приложил палец к шее.

— Помер, кажись.

— Это… То есть, как помер? — удивился дежурный.

— А хрен его знает.

— Ни хрена себе компот. — Дежурный подскочил к телу инженера, перевернул его на спину, пошлепал по щекам, — Эй, друг, кончай прикидываться. Вставай, — приложил руку к яремной вене, закрыл веки, встал, — Точно. Откинулся. Во, влипли… Вызывай скорую.

* * *

За суматохой, поднявшейся вокруг тела потерпевшего новопреставленного инженера, все как-то забыли о Тишке. Тот, по-прежнему, воткнувшись лбом в металлические прутья решетки, восседал на грязной параше, переживая тем временем полное перерождение своего мировосприятия.

Человек всю жизнь проживший один в тесноте темного подземелья и внезапно оказавшийся в солнечный полдень посреди шумной городской площади выглядел бы гораздо менее потрясенным, чем Тишка, на которого разом обрушились все мысли, звуки и запахи, исходящие от этого мира.

Его отравленный алкоголем мозг не в силах был совладать с таким неимоверным объемом информации. Задыхаясь от умопомрачительной вони, словно безумный, зажав ладонями уши, он раскачивался из стороны в сторону, пытаясь собственными завываниями заглушить раздирающий рев паровозных гудков, оглушающий грохот вагонных сцепок, всепроникающий гвалт городских улиц, топот сапог и гомон неисчислимого множества голосов.

— Начальник, у этого чмурика крыша поехала.

— Прикидывается.

— Уже час воет, падла.

— А тебе что?

— А мне что? Тебе отвечать.

— Видать пробрало клистиром. Доктор, не посмотрите задержанного?

— Да он, вроде, не в себе. Эй, товарищ! Смотрим на мою руку. Странно. Не реагирует. Эй, товарищ, что с вами? Покажите язык… Следите за зеркальцем… Он не реагирует. Это, простите, не моя специальность. Вызывайте психиатров. Похоже, что он сильно не в себе. И снимите его, наконец, с ведра.

— Пеликанов! Слышал, что сказал доктор? Ты, почему до сих пор с параши его не снял? Ты, что Пеликанов?!

— А я что? Что, я? Почему сразу Пеликанов? Я тут при чем? Сами велели!..

— Разговорчики, Пеликанов. Выполнять. Ты, слышал, что я сказал? Это он что у тебе уже два часа на параше сидит?

— Уже снял, начальник.

— Вот оттого, верно, и не в себе, товарищ. Это же, простите, мучительно, столько просидеть на ведре. Видимо, даже больно. Нормальный человек к этому не приспособлен.

— Ах, ты, гад, Пеликанов. Ты же его замучил.

— Да вы что, начальник. Причем тут я?

— Пока мы тут работали, не покладая рук, ты, фашист, его истязал? Концлагерь устроил!?

— Да не я это. Не мое это. Я тут при чем?

— Разговорчики. Штаны одень. Что это он у тебя такой весь скукоженный?

— Не лезут на него штаны. Он скрюченный весь. И воет. Он воет, начальник. И скрюченный. Штаны не лезут. Что делать?

— Что, значит, скрюченный? Что, значит, не лезут? Я тебе покажу, не лезут!

— Вполне естественно. Столько времени просидеть на ведре. У него затекли мышцы. Необходимо сделать массаж. Размять ноги. Вы, товарищ, ему ноги разомните, ладонями. Нужно разогреть ткани. Кровообращение нормализуется, и он выпрямятся.

— Пеликанов, ты слышал, что сказал доктор. Быстро сделал массаж.

— Что, я? Я, что ли!? Это ему я, чтобы это самое место мять? Это мне, что ли!?

— Да, ты, что б тебя… Еще поговори мне тут. Я что ли это должен делать? Быстро выполняй, или я тебе массаж сам сделаю такой, что не обрадуешься. Мни, как следует. Будешь знать, как над сокамерником издеваться.

— А я что? Мне никто ничего не говорил. Что сразу я?

— Мни, как следует. Сильнее. Растирай ноги. Задницу массируй. Мягче, мягче, Пеликанов. Без лишних усердий. Мягче, я сказал. Растирай. Ладонью. Вот так. Гляди у меня, Пеликанов.

— Ну, как, товарищ, получается? Правильно делаете. Круговыми движениями вдоль ягодиц. Вот так, вот так. Ну, как он, отходит? Распрямляется?

— Сам, попробуй.

— Простите, я не специалист по массажу. Это не мой профиль. Труп осмотрели? Можно забирать?

— Увози.

— Петр Иванович, носилки! Можно забирать. Поехали.

— Натянул штаны, Пеликанов?

— Натянул.

— Ух, Пеликанов! Следак приедет, припаяет тебе издевательства.

— За что, начальник? Это же не я! Я тут не причем. Сами, сказали усадить.

— Я тебе покажу, не причем! Я тебе, когда это сказал? Два часа назад я тебе это сказал. А ты что сделал? Кто два часа издевался? Кто на ведре держал? Все видели. Точно припаяет. Сиди смирно. Что б я тебя и не слышал. А его этого на скамейку усади. И пальцем не трожь. Вот, дело ешкина вошь. Терпила помер, негодяй гикнулся. Гляди, Пеликанов, что бы тебе еще смерть инженера не впаяли. Чем ты там в него пульнул?

— Я пульнул? Да ты что, начальник!?

— Гляди у меня! Издеватель. Усадил на парашу. Любой чокнется.

Прибывшие по вызову психиатры установили явную неадекватность поведения задержанного и вероятное органическое повреждение мозга. Вкололи успокоительного. Но ожидаемого эффекта оно не принесло. Усилили дозу — безрезультатно. Тишка по-прежнему на задаваемые вопросы не реагировал, выл и раскачивался. Врачи развели руками, вкачали сильного снотворного и с тем уехали.

Гудящее сознание заволокло темной тягучей трясиной, и оно померкло.

* * *

С двух сторон пронзая уши, грохнули стальные кулаки вагонных сцепок, брызнул по стенкам черепа раздавленный гул голосов и с воплем страшного пробуждения вихрем ворвался через ноздри роскошный букет спертых ароматов грязного, давно не стиранного нижнего белья.

— Очухался, мужик? — спросил первый голос.

— Озверели мусора, — ответил второй.

— Замучили парня, — согласился первый, — Пить хочешь? Хрущ, дай кружку. Глотни малость, полегчает.

Тишка очнулся в камере предварительного заключения, куда его поместили по указанию следователя. Оглушительный виток новой жизни захлестнул спутанное сознание. Водоворот стремительного информационного потока с набатным гулом закружил его маленькое «я» и понес в бездну безумия. Барахтаясь и захлебываясь в нем, он пытался ухватиться за последние проблески зрительных образов, соотнести себя с миром, выбрать точку опоры, начало отсчета для ориентации в хаосе звуков проглотившего его безграничного восприятия. Мир стал иным. Чудовищным, гадким и грязным. Огромная выгребная яма с громом и топотом обрушилась на его голову, забивая своей жидкой массой мозг, ноздри и легкие.

Обхватив голову руками, Тишка повалился на пол и застонал.

— Хлебни, мужик, кипяточку, — заботливо, с явным сочувствием произнес первый голос.

— Давай башкой в ведро макнем, — предложил второй голос.

— Я тебя, Хрущ, макну, — ответил первый, — Ты, что не видишь, он не в себе. Мужик, кончай выть, глотни. Что, совсем плохо? Где болит? Сядь. Хрущ, помоги посадить. Ты на меня смотри, эй, мужик. Ты меня видишь? Ты что-нибудь понимаешь? На меня смотри. Тебе что-нибудь нужно?

Голос первого настойчивыми призывными аккордами прорывался сквозь ураган звуков и, зацепив внимание соломинкой дружелюбия, потянул к себе.

— Тебя как зовут, мужик? Воды выпей. Не бойся. Мы не менты. Понял? — говорил он, в то время как другой грубо впихнул кружку воды, и холодная влага покатилась по разгоряченному чреву. — Ну, что, легче стало? Еще выпей. Не бойся, все будет нормально. Ты, главное, меня слушай. На меня смотри. Ты меня видишь? На меня смотри. Глаза открой. Ты меня видишь?

Тишка посмотрел прямо перед собой и увидел мужчину лет сорока, три дня не бритого, с внимательными усталыми серыми глазами. Его взгляд полностью сочетался с благожелательным настроением его мыслей, и Тишка ринулся к нему сквозь облако отвратительного запаха, как к последней надежде на свое спасение.

— Вижу, — ответил он, — Ты кто?

— Свои, — ответил тот, — Зови меня — Перс. Я в законе. Я здесь главный. Понял? Ты меня понял? Это — Хрущ. Тоже свой. Не сука. Понял?

— Понял.

— Молодец. А теперь обзовись. Ты кто?

— Тишка.

— Молодец, Тишка. Ты кто, Тишка?

— Майданщик я.

— Он наш, Хрущ. А ты в ведро… Теперь скажи, Тишка, что с тобой? Ты меня понял? Что с тобой случилось? На меня смотри. Только на меня. В глаза смотри.

— Звенит… Голоса.…Вокруг голоса… Я не знаю кто.… Не вижу, где.… Все базарят.… Все сразу… Страшный топот и голоса… Грохот… Ржут… В башке… Я не знаю, откуда… Голоса. Звуки. Вонь. Я больше не могу. Крыша едет…

— Все нормально, — заявил Перс, — С тобой все нормально. Выпей. Хрущ, еще воды. На меня смотри. Только на меня. В глаза. С тобой все нормально. Повтори.

— Со мной все нормально.

— Молодец. Не закрывай уши. Меня слушай. Что за голоса? Ты понял? Что это?

— Не знаю… Они внутри… Их много… Их очень много… Все базарят… У меня в башке… Я ухожу… Меня уносит… Я не знаю, кто я… Я больше не я… Я больше не могу… Крышу снесло, Перс… Я больше не могу…

— Сказал, в глаза мне смотри, — Перс отвесил Тишке оглушительную оплеуху, — В глаза, — ударил еще раз, еще, — Меня видишь? Видишь меня?

— Где я?.. Что я?.. Башню сносит…

— Ты здесь. В глаза смотри, — Перс звонко лупил Тишку по щекам. От каждого удара реальность зримого мира становилась все действительней, все приближеннее, все четче, — Я — настоящий мир. Я — правда. Я — истина. Понял меня? На меня смотри. Все остальное — чушь. Есть только я. Только я и ничего больше. Повтори.

— Ты — настоящий мир. Только ты и ничего больше.

— Молодец. Запомни это. Все остальное бред. Повтори.

— Все остальное — бред.

— Все голоса — бред. Нет никаких голосов. Повтори.

— Но я их слышу. Они во мне. Я никуда не могу деться. Я не могу их заткнуть.

— Можешь. Ты все можешь. Сожми зубы и повтори: я все могу. Никаких голосов нет. Я их больше не слышу. Повторяй!

— Я все могу. Никаких голосов нет. Я их больше не слышу. Я все могу…

Так, шаг за шагом, Перс определил в сознании Тишки ту самую исходную точку. Спорить с ним было бесполезно. Тем более, что-то объяснить ему. Медленно, но уверенно твердой рукой и сильной волей он выбивал из сознания сокамерника бредовые, по его мнению, иллюзии и наваждения, так что к вечеру тот нашел ту самую опору, способную стать отправным пунктом для дальнейшего освоения мира.

В результате усердного наставления Тишка понял главное — он не сошел с ума. Его убедили в том, что он находится в камере, за толстыми стенами и его окружают блатные. Страшные резкие, прибивающие к земле звуки исходят от железнодорожного вокзала, что находится рядом с линейным отделением милиции где, соответственно, располагается их камера предварительного заключения. Пугаться таких звуков нет никакого смысла. К ним нужно привыкнуть и терпеливо ждать, когда способность их слышать, как-нибудь сама собой не исчезнет. В равной степени необходимо свыкнуться и с резкими запахами. К великому своему огорчению он стал неожиданно различать их с невероятной остротой. В конце концов, звуки внешнего мира, ему удалось заглушить разжеванными из бумаги пробками, ввинченными в уши, а сильные запахи перебить крепким ароматом сального рукава собственного поношенного, но еще вполне крепкого пиджака.

Единственно, что все время заставляло его содрогаться, так это мысли Хруща. Тому все время хотелось выпустить кому-нибудь кишки. Но к утру его вместе с Персом увезли в следственный изолятор и, оставшись один, Тишка впервые за последние дни насладился относительным уединением и даже забылся коротким сном, полным голодного отчаяния и страха.

Все следующие сутки Тишка напрягал до точки кипения узкие извилинки своего маленького мозга, пытаясь сквозь нескончаемый гомон понять, что с ним произошло.

«Это какого черта со мной стало? — думал он, — Я сбрендил, кемарю, дал дуба, или лепило вширял мне дозу?».

Но найти вразумительного ответа ему не удалось.

* * *

Следователь ожидал Тишку в отдельном кабинете. Это был усталый мужчина средних лет, в поношенном сером пиджаке и клетчатой рубашке без галстука. Редкие сальные волосы, темные мешки под глазами, костистый нос, плохо бритые впалые щеки, просмоленные табаком зубы, жесткие тонкие губы и сдвинутая в сторону мятая гильза дешевой папиросы выдавали в нем советского трудоголика, слишком много времени отдающего работе и излишне усердного в выполнении своих служебных обязанностей.

Когда ввели Тишку, он был погружен в чтение какой-то лежащей перед ним бумажки:

«Задержанный Пеликанов, издеваясь над задержанным Заикиным, усадил того на парашу и два часа не спускал оттуда. В результате Заикину пришлось вызывать психиатрическую бригаду. Справка прилагается к рапорту. Дежурный, старшина Семенов Г. П., оторвал глаза от документа, внимательно посмотрел на доставленного: «Интересно, — подумал, — сразу будет из себя дурика строить, или немного погодя?» — и произнес уже вслух, доброжелательно:

— Здравствуйте. Проходите. Присаживайтесь. Как вы себя чувствуете? Курить хотите?

«Все папиросы у меня, гады, перетаскали. Скоро самому курить будет нечего. Будто на них деньги лишние выдают. Не успеваешь покупать новую пачку. А жена ворчит — денег на курево много трачу. Вот на них, урок, и трачу. Давали бы казенные, так и самим было бы легче. А что делать? Без курева нет балагурева. Ну, что молчишь, урка? Делаешь вид, что не понимаешь? Решаешь, с чего лучше начать. Ну, ну решай. Все одно тебе крышка».

Каждая мысль следователя отчетливо отпечатывалась в мозгу Тишки, словно он произносил слова громко и в самое ухо. Новое, необычное ощущение свободного проникновения в ранее закрытое, неведомое и запретное, оказалось сродни тому щемящему чувству покровительственного превосходства, всякий раз возникающему когда гладишь доверчиво подставленное мягкое брюшко котенка. Оно понравилось Тишке. Следователь словно оголился перед ним и, не замечая этого, продолжал играть роль короля.

— Давайте знакомиться. Меня зовут — гражданин следователь, — он вынул изо рта жеванную папиросу и окатил задержанного кислотным облаком гнилого утробного запаха, — Вы, я так понимаю, не новичок. Объяснять простые вещи — не нужно. Взяли вас с поличным. Краденые вещи изъяты. Свидетели дали показания. Так что, давайте не будем зря занимать время друг друга, морочить голову и такое прочее. Со мной это не пройдет. Я вашего брата насквозь вижу. Со мной лучше по-хорошему. Курить хотите? — снова отправил курящуюся папиросу себе в рот и подумал:

«Странный урка. Может и правда с головой не все дома? Смотрит, как рыба об лед. Ну, что молчишь? Давай, начни с чего-нибудь. Там, разберемся».

— Одно не пойму, — произнес вслух, — Что там у вас вышло с какой-то вещицей? Что вы там будто бы проглотили? Врачи вот были. Промывание делали. Говорят, процедуры всякие. Куда оно делось? Может ни чего и не было? — сощурил он хитрый глаз и подумал:

«Ну, давай, клюй. Скажи, что ничего не было. Что все ошиблись. Тут я тебя на чемодан и разверну в полный рост».

Тишка почувствовал, как следователь начал потеть. Как у него из под мышек и по спине потекли тонкие пахучие струйки. Как ароматно закурились несвежие носки в ботинках. И он даже натужно пукнул, выпустив тихое легкое облачко едкого сероводорода.

«Ну, ты — козел, — подумал Тишка, — Это западло, в хате смердеть».

Следователь выпучил черные глазки и выронил изо рта папиросу на пол.

«Что это было? — пронеслось у него в голове, — Кто это сказал? Что это у меня, с башкой делается? Спать надо больше. Заработался. Тьфу, черт. Пора в отпуск».

Он встал, налил из графина стакан холодной воды. Выпил.

— В молчанку играть будем? — спросил, возвращаясь к исходной позиции за столом, — Не советую. Улик более чем достаточно. Лучше скажи, что ты там с потерпевшим сделал? Почему он вдруг скончался так неожиданно? С кражей, допустим, все в порядке. Тут мне все понятно. А вот что нам с убийством делать? Это, я тебе скажу, другая статья. Убийство прокуратура ведет. Молчанием мы тут не отделаемся. Пояснить нужно. Будешь молчать, так я сам тебе поясню. Прямой вышак корячится, понял?

Он наклонился вперед и вперился в подозреваемого острыми взглядом.

«Что буркалы выкатил? — Тишка смотрел ему прямо в глаза, — Думаешь, я сявка и меня на понт можно взять? Дело состряпал, за хобот и на юрцы? Тороплюсь, аж вспотел. Кричать не буду. Дымок давай. Ну, что вытаращился?»

Следователь медленно вынул из кармана пачку папирос и протянул Тишке.

«Огонь», — мысленно добавил тот.

На стол легли спички.

«Бочары», — неожиданно приказал Тишка.

Послушно и безропотно слуга закона снял с себя часы и выложил перед вором.

«Волыну давай», — последовало очередное распоряжение.

«Нет. Не взял, — мысленно ответил следователь, — Не брал сегодня».

«Тогда выводи меня отсюда. Быстро».

«Как?»

«Нет терпилы, нет и дела. Ясно?»

«Ясно».

«Верни бабки и рыжье».

«Само собой».

«Пиши шпаргалку».

* * *

Из рапорта старшины милиции Семенова Г. П. начальнику линейного отделения милиции:

«Вчера, дежурным следователем капитаном милиции Верещагиным К. Р. был выпущен на свободу вор-рецидивист Заикин Т. С., задержанный за кражу чемодана гражданина Лыкова А. П. Считаю, что следователь Верещагин К. Р. поступил неправильно и незаконно. Доказательства вины Заикина Т. С. в краже чемодана были полностью собраны оперативным составом отделения милиции. У Заикина Т. С. были изъяты сворованные им деньги и драгоценности. Однако, несмотря на это, следователь Верещагин К. Р. вернул вору-рецидивисту Заикину Т. С. все изъятые деньги и драгоценности и в возбуждении уголовного дела отказал. Прошу разобраться со злоупотреблениями следователя Верещагина К. Р., если не сказать больше, которые оскорбляют честь нашей милиции и мешают нам в борьбе с распоясавшейся преступностью».

Из приказа комиссара милиции Огурцова Н. И. по личному составу:

«За халатное отношение к исполнению своих служебных обязанностей, выразившееся в необоснованном отказе в возбуждении уголовного дела, следователю Верещагину К. Р., капитану милиции, объявить о неполном служебном соответствии и направить представление о понижении его в звании до старшего лейтенанта милиции».

* * *

Поиски гражданина Заикина Т. С., предпринятые компетентными органами в последующие дни, положительных результатов не принесли.

Спустя некоторое время материал по факту кражи чемодана инженера Лыкова К. П., в связи с неустранимым отсутствием показаний потерпевшего, был сдан в архив, откуда вскоре бесследно исчез.