Прекрасная дама одинокого майора, или Плац, заметенный снегом

Алексей Гелейн

Морозная ночь опускается на бескрайнюю Поволжскую степь. В этот сумеречный час бесстрашный Прекрасный Рыцарь и его Верный Оруженосец, движимые служением Прекрасной Даме, отправляются на борьбу со злом, мечтая в грядущей победе обрести счастье… Утром на построении майор Стаканенко даже и не вспомнит о пережитых опасностях, а рядовой Штейн, томимый страшной тайной, будет проклинать судьбу, определившую его в оркестр N-ского танкового полка. Но все повторится вновь, едва лишь наступит ночь!

Глава четвертая

в которой автору повествования, постоянно размышляющему над тем, что есть истина, предоставляется возможность заглянуть в интереснейшее зеркало, обладающее способностью отражать самые невероятные вещи и притом всякий раз — по-разному

Додик Арабескович огляделся вокруг и помрачнел. Не знаю, что именно ожидал увидеть он: раскаленные пески Египта или плавящийся асфальт полуденного Баку, а только увидел он самый что ни на есть обыкновенный снег… Увы, предчувствие его не обмануло: пейзаж за прошедший час совершенно не изменился к лучшему! Опечаленный старшина с тоской посмотрел на меня и поинтересовался тихо и кротко:

— Шлангуешь?

— Никак нет!.. То есть, наоборот!.. Дело в том, что…

На этом месте старшина махнул на меня рукой.

(Язык! О, великий и могучий русский язык, когда-нибудь ты погубишь меня!)

Махнув, рука повисла тяжело, безжизненно. Старшина пригорюнился окончательно и вздохнул.

— И чему вас только в этой Москве в институтах учат…

В ответ я не менее печально развел руками: о, да! вы совершенно правы! процесс обучения у нас… э-э-э… еще не налажен! да попросту плох он! особенно в Москве! учат из рук вон! черт, заледенел я тут от… собственного невежества, простите мне уж это грубое слово!

Додик Арабескович задумался. В глазах его обозначился вполне гамлетовский вопрос: два наряда вне очереди или… впустить? Впустить… или — два наряда? А может, хотя бы один? А?.. Нет, слишком унылый был у меня вид даже и для одного! Человек мучается, скорбит… Осознает!

— Заходи! — старшина широким жестом пригласил меня в теплую казарму.

В курилке рядом с сортиром отдыхали, сладко попыхивая «Дукатом», три неразлучных «сверчка»: младший сержант сверхсрочной службы Брылькин, сержант сверхсрочной службы мариец Степа и старшина сверхсрочной службы Страстотерпцев. Негнущимися пальцами я размял ароматную «Астру».

–…такая, понимаешь, толстая загорелая задница посреди кровати! — маленький, круглый Страстотерпцев брызгал слюной и размахивал в воздухе руками, слегка при этом подпрыгивая. — Ну, тут я ей и вдул! Вдул по самые уши!

Круглолицый Брылькин и вечно улыбающийся мариец Степа слушали уважительно, изредка кивая и поддакивая.

(Помнится, в первые дни своей службы я, тогда еще плохо знакомый с суровыми реалиями солдатской жизни, наивно поинтересовался у Страстотерпцева, что означает это загадочное вдул

Конец ознакомительного фрагмента.