Цена короны

Алексей Гамаюн

Новая книга из межавторского цикла по миру настольной карточной и онлайновой компьютерной игры «Берсерк»! Пока непобедимый герой Хигарт занят поисками составных частей Молота Времени, за его спиной, в столице, происходит много интересного: плетутся интриги и составляются заговоры, Тьма тянет свои магические щупальца к Адрелиану, готовящемуся принять корону и скипетр. Раэр, полководец Тьмы, считавшийся погибшим в Халланских войнах, – вернулся и готовится к сокрушительному реваншу. Поединки воинов и единоборства магов, расследование Инквизиции и схватки с чудовищными монстрами, порожденными Тьмой, – всё слилось в одну большую игру, где главная ставка – корона Туллена. Клинки против магии, мужество против предательства, честь против ослепляющей жажды власти… Захватывающие приключения полюбившихся героев, кровопролитные битвы и великие свершения ждут тебя, читатель!

Часть вторая

Любовь и корона

Глава первая

Совет и любовь

Солнце поднялось высоко. Еще недавно его лучи наклонно пронзали Зал Совета словно тысячами стеклянных копий. Теперь эти копья стояли, прислоненные древками к высоким окнам с темными резными рамами, и с их наконечников стекала сияющая кровь, желтая, как топленое масло.

«Не к добру, если в голову приходят такие мысли», — подумал Хильдис Коот, светлейший епископ Церкви Пресветлого Сеггера, от лица которой сегодня выступал. Правда, с таким же успехом он мог представлять и Инквизицию, поскольку являлся примасом ее капитула и ближайшим помощником основателя, патриарха Феликса Гаптора. Сам патриарх вот уже третий месяц как покинул столицу и уехал в неизвестном направлении. При крайней необходимости к нему можно обратиться… но об этом его светлейшество предпочитал даже не думать — даром что магический кокон, окутывающий Зал Совета, не уступал по надежности защитным завесам Дома Инквизиции.

Совет сегодня начался поздно: ждали лорда-канцлера. О том, что он опоздает, стало известно еще утром, когда члены королевского совета по обычаю собрались в нижней трапезной — длинном зале с низкими сводчатыми потолками, опирающимися на мощные квадратные колонны. Покойному монарху, да упокоит Пресветлый Сеггер его душу, и в голову бы не пришло принимать здесь пищу. Его величество предпочитал вкушать пищу уединенно, в одном из висячих садов…

Теперь висячих садов не осталось — слишком дорогой стала вода в Лааре. Лишь внутренние дворики на женской половине украшали неприхотливые степные деревца.

Лорд-регент, а в самом ближайшем будущем — император Туллена Адрелиан сидел на своем любимом кресле. Совет негласно именовался «Советом равных», однако для того, чтобы подойти к лорду-регенту, требовалось подняться на три ступеньки. Вынужденная мера: когда восстанавливали дворец, перед строителями встал выбор: либо поднимать весь пол, просевший во время землетрясения, либо сооружать это возвышение. Что ж, когда на это место поставят трон…

В том, что это случится, давно никто не сомневается. За десять лет народ Туллена — да и не только Туллена — устал от непрестанных раздоров, устал жить в хаосе, который последовал за Катаклизмом. Казалось, стихия погубила не только всю королевскую семью, казалось, вместе с ними в людях погибло все человеческое. Брат шел на брата. Люди оплакивали погибших родственников — и тут же убивали уцелевших, чтобы отнять то немногое, чем те владели.

«Тьма пробудилась в нас самих, — думал Хильдис Коот, поглядывая на лорда-регента. — По сравнению с ней все армии Темной стороны не страшнее шайки карманников. Победи ее — и станешь непобедимым».

Кажется, всем известно: сообща с бедой сладить легче. Но почему так мало нашлось тех, кто вспомнил эту простую истину в те страшные дни? И почему так много было… других?

Скольких магов опьянило внезапно обретенное могущество… Обнаружив, что немыслимой мощи артефакты буквально валяются под ногами, а заклинания, которые прежде вытягивали из них половину жизненной силы, теперь срабатывают, стоит их только произнести, они уничтожали друг друга в бесцельных поединках. Они убивали ради того, что с легкостью могли добыть сами… Порой даже клятва верности ордену не могла удержать их.

Сколько было сайэров, чудом уцелевших и обнаруживших, что они стали единственными наследниками огромных земель. Добрая половина их владений превратилась в пустыню: земля обожжена, покрыта толстой коркой, растрескавшейся, словно плохо обожженный глиняный горшок, — однако хозяев сайэратов это мало волновало. Многие пали жертвой соседей, успевших переманить больше наемников. Но, как сказал один мудрец, «верность наемника короче, чем его копье». Наемники перебегали к тем, кто предлагал большую плату, и с легкостью обращали оружие против того, кого еще вчера называли господином. Они убивали и грабили, грабили и убивали, — не разбирая, на чьей земле находятся. Впрочем, это было не самое страшное. На Лааре исчезла вода. Высохли колодцы, обмелели реки. Месяцами не выпадали дожди. И тот, кто еще недавно видел себя властелином половины великой степи, умирал от жажды в своем замке, окруженный ненужной роскошью, покинутый самыми верными из слуг.

* * *

Его светлейшество епископ Хильдис недолюбливал мероприятие, именуемое большим королевским советом. Хотя, конечно же, никогда и никому не продемонстрировал бы эту нелюбовь… Более того, считал достаточно бессмысленным собирать раз в месяц со всего Туллена провинциальных чиновников и офицеров, чтобы выслушать их «доклады с мест». Местными проблемами провинций, как полагал епископ, должны заниматься наместники, но никак не местоблюститель престола и его приближенные. Однако же лорд-регент Адрелиан называл это «держать руку на пульсе государства» и был непреклонен: все члены малого королевского совета должны присутствовать и на большом. Впрочем, иногда в докладах приезжих попадалось кое-что, заставлявшее его светлейшество слушать весьма внимательно.

Однако сейчас сайэр Хильдис, изображая полное внимание, пропускал мимо ушей рассказ молодого гвардейского офицера о стычке с троллями на землях, примыкающих к болотам Уорлога. История пустячная — местные крестьяне наняли троллей для раскорчевки поля и вздумали расплатиться с ними брагой из свекольной ботвы, последствия оказались весьма-таки разрушительны… Однако наместник сайэр Остелен явно поспешил, назвав происшествие «восстанием троллей».

И епископ не слушал гвардейца, внимательно наблюдая за лордом-регентом.

…Адрелиан сидел прямо, чуть подавшись вперед. Серые глаза поблескивали из-под полуопущенных век, но в этом не чувствовалось ни рассеянности, ни равнодушия: так смотрит человек, который сосредоточенно обдумывает слова собеседника — но видит и слышит все, что происходит вокруг. Время от времени лорд-регент поднимал взгляд, который становился напряженным и пристальным, как у кречета. Тогда два пальца левой руки — средний и указательный — нетерпеливо поглаживали коротко стриженную седеющую бородку. Несомненно, с большей частью докладов он ознакомился еще накануне вечером. Но одно дело читать свитки, а другое — слушать, что говорят люди… и как говорят.

Меж тем история с буйными пьяными троллями сменилась делом об исчезновении воды в коронных землях, отданных во временное пользование магу Эрлату Тоорду, — доклад о следствии по делу также не привлек внимание епископа, Инквизиция провела там свое независимое расследование: не имело ли место враждебное магическое воздействие? — но нет, обошлось без такового, просто Тоорд, маг-недоучка, не состоявший ни в каком ордене, самонадеянно переоценил свои силы.

— Теперь я хотел бы выслушать мастера Арбака, — лорд-регент пробежал взглядом список назначенных к рассмотрению дел. — Затем вы, Тассоран… Решение по поводу чеканки новой монеты я предлагаю отложить до тех пор, пока мы не примем окончательного решения о коронации. Ваше мнение?

Возражений не последовало, и канцлер сделал знак капитану-настоятелю.

Абрак, капитан-настоятель Храма Вольных, был в одних годах с Адрелианом, но казался старше… или моложе? Седина терялась в песочных волосах, стянутых на затылке в хвост. Поджарое, сухое тело с годами, казалось, не дряхлело, а высыхало, расставаясь со всем лишним и ненужным — оставались лишь кости, мышцы… и сила, терпкая, как выпаренное вино.

— Милорд регент, — начал он. — Я не умею говорить красиво. Не сочтите за дерзость ту просьбу, с которой обращается к вам круг капитанов — не только как к лорду-регенту, но и как к командующему королевской гвардией… коим вы и останетесь после того, как станете императором Туллена. Мы просим вас позволить нашим наставникам обучать гвардейцев. Не всех, конечно — как всегда, мы будем выделять тех, кто обладает хотя бы небольшими способностями к магии. Но хотя эти юноши будут обучаться как послушники и во время обучения жить в монастыре, это не обязывает их принимать посвящение и становиться воинами Храма. И… наверно, излишним будет сказать, что Храм не станет брать с них платы за обучение.

Адрелиан подошел к нему и обнял.

— Дорогой друг… Разве это просьба? Это лучший подарок, который вы могли сделать мне и Туллену. Это честь, о которой мы не смели просить. Господа, — он повернулся к советникам, — я понимаю, что этот вопрос следовало бы вынести на обсуждение, но…

— Но глуп будет тот, кто отвергнет дар, сделанный от чистого сердца, — произнес человек в темно-красном облачении служителя Тоа-Дана.

Рослый, крупный, почти грузный, он казался мрачным и высокомерным — возможно, из-за привычки вскидывать голову, словно в попытке посмотреть на собеседника сверху вниз… а может быть, из-за его черных, словно углем нарисованных бровей, почти сходящихся на переносице. Несмотря на возраст — ему не исполнилось еще и сорока, — маг был совершенно седым.

— Золотые слова, мастер Анволд, — лорд-регент тепло улыбнулся. — Итак, я повторяю: кто-нибудь возражает против того, чтобы мы приняли предложение Храма?

Он выдержал паузу, дождавшись, пока смолкнет гул одобрительных голосов.

— Благодарю вас, — улыбка Адрелиана стала лукавой. — Сегодня на совете царит удивительное единодушие. В таком случае… мэтр Хаммах, сделайте одолжение, подготовьте к завтрашнему дню указ. Мы обсудим его и, думаю, утвердим. Мастер Арбак, вы передадите его кругу… Переходим к следующему вопросу?

И вскоре прозвучали слова, заставившие Хильдиса Коота насторожиться и слушать весьма внимательно. Слова, слишком часто звучавшие в последнее время на больших и малых королевских советах.

Вот какие: беспорядки на границе с Аккенией.

* * *

— На границе с Аккенией беспорядки, — ротмайстер Тассоран, командующий небольшим приграничным гарнизоном, встал, вытянулся во фрунт и докладывал громким уверенным голосом, словно ротой на учениях командовал. — На этот раз виновниками оказались наши солдаты.

— Опять? — сайэр Куллен, делегат иллерданского наместника, вскинул жидкие брови.

— Никак нет. В прошлый раз драку затеяли аккенийцы.

Куллен лишь махнул рукой, не стал разъяснять, что его «опять» относится лишь к беспорядкам, но не к их зачинщикам.

— Продолжайте, ротмайстер, — приказал Адрелиан.

Под внимательным взглядом лорда-регента ротмайстер коснулся щеки, словно хотел прикрыть огромный шрам, который тянулся от глазницы до нижней скулы. Давным-давно, когда орки тревожили границы Туллена, клинок зеленокожего рассек ему скулу. Усилиями полкового мага удалось спасти глаз, но кость срослась неправильно, и на щеке осталась глубокая вмятина. Тассоран отказался от операции — до Катаклизма на такое хватило бы сил не у всякого мага, — и старался не подавать виду, что стесняется своего уродства. Но неосознанная привычка прикрывать щеку ладонью осталась.

— Все произошло в приграничном трактире «Крепкий орешек». Двое рядовых, Воймир Пелисар и Проныра Сот, подошли к двум аккенийским легионерам и потребовали, чтобы те выпили за здоровье… — ротмайстер замялся.

— За мое, как я понимаю, — подсказал Адрелиан.

— Ну да… — кивнул Тассоран. — «За здоровье его величества Адрелиана, императора Туллена» — это прозвучало именно так. К сожалению, тому есть множество свидетелей…

— Понятно. Продолжайте.

— Аккенийцы пить отказались. Тогда Воймир и Проныра вывели их из трактира под угрозой оружия. Затем связали и напоили насильно. Причем не вином, а алхимическим питейным зельем.

— Проныра — это прозвище? — словно бы невзначай поинтересовался лорд-казначей, но в тоне звучал невысказанный попрек: ни к чему оскорблять слух собравшихся прозвищами всяких проныр.

— Никак нет, — ответил ротмайстер. — Пронырой он записан в метрике.

Лорд-казначей лишь покачал головой — странные, дескать, родители были у рядового Сота.

— Где они взяли зелье? — спросил епископ.

За магами-алхимиками Инквизиция наблюдала весьма внимательно, а подпольных нещадно преследовала. Алхимия в преступных руках крайне опасна…

— Получили от ротного лекаря, согласно норме ежедневной выдачи.

— Есть такая норма? — удивился Хильдис Коот.

Он считал, что выдача вместо вина питейного зелья осталось в прошлом, в тех временах, когда по морям плавали корабли, — и в дальних походах матросы получали свою законную ежедневную порцию зельем.

— Точно так, — подтвердил ротмайстер. — Для обработки ранок, царапин и прочего наружного употребления.

Лорд-казначей кивнул, подтверждая.

— А насколько пьяны были сами солдаты? — спросил лорд-канцлер.

— Они выпили по паре кружек вина и заказали третью, когда пришли аккенийцы. Пелисар послал Сота за зельем, и когда тот вернулся, — все и началось…

— Как отнеслись к этой, с позволения сказать, забаве остальные посетители трактира? — поинтересовался Адрелиан. — Там сидели другие наши солдаты?

— Сидели… — неохотно подтвердил ротмайстер. — Они оставались в роли наблюдателей, но никому и в голову не пришло остановить товарищей.

— Что думают по этому поводу гражданские власти Иллердана? — лорд-регент перевел взгляд на Куллена.

Тот встал, откашлялся, заговорил:

— Милорд регент и уважаемый совет… Если бы имели место единичные стычки, мы попытались бы разобраться на месте. Но вы видите сами. Ни одного заседания совета не проходит без того, чтобы на нем не прозвучали слова «беспорядки на границе с Аккенией». И заметьте, едва ли не в каждом третьем случае вина бесспорно лежит на наших людях. Расправу над купцом Белегостом я вообще считаю возмутительным деянием, порочащим честь армии Туллена. Унижать человека лишь за то, что он является подданным другой страны…

— Прекрасно, — возразил один из делегатов. — А как тогда относиться к аресту наших воинов, которых продержали в клетке трое суток, не имея на это никаких оснований? Это не оскорбление?

— Аккенийцы всегда были слишком обидчивы, — лорд-комтур откинулся на спинку кресла. — Хочу вам напомнить, уважаемые, что обидчивость уже стоила жизни их императору.

— Ваше мнение, сайэр Авенир? — обратился Адрелиан к лорду-казначею, видя, что тот порывается что-то сказать.

Сайэр Авенир поднялся, поправил массивную золотую цепь, отягощавшую шею, и заявил:

— Вопрос в другом: нужны нам эти постоянные стычки как повод для новой войны с Аккенией? Тогда не только можно, но и должно оставить дела в нынешнем их положении. А уж при необходимости мы сумеем раздуть из малой искры большой пожар. Или же не нужны, как сеющие лишнюю рознь между нашими народами? Тогда надо укрепить дисциплину самыми простыми и действенными мерами. Для начала перевести гарнизоны на казарменное положение. Однако, как мне кажется, сейчас, после победоносной Семидневной войны, речь о войне новой и тем более о завоевании Аккении идти никак не может. И ответ, по-моему, очевиден.

Лорд-регент впервые поднялся со своего кресла, и все делегаты большого королевского совета немедленно смолкли, чувствуя: сейчас прозвучит нечто важное.

— Вопрос о завоевании Аккении и в самом деле не стоит, — заговорил Адрелиан негромко, повышать голос он не имел нужды, сейчас в обширном зале слышно было бы даже жужжание мухи. — Но вопрос о мирном воссоединении Аккении и Туллена, — стоит безусловно. Более того, мне кажется, что жителями обеих держав он уже решен, и решен положительно, не так ли?

Никто не ответил, и лорд-регент удовлетворенно кивнул.

— Молчание — знак согласия. За распрями и междоусобицей мы забыли о том, что Аккения и Туллен когда-то были единым государством со столицей в Кирсониге. И напомню, что изначально это государство называлось именно Тулленом, по имени императора-основателя. Об этом знает каждый мало-мальски образованный житель Лаара. Но одно дело — знать, другое дело — помнить. Мы все забываем об одной опасности, которую несут великие бедствия. Они делят нашу память на «до» и «после». То, что было прежде, со временем начинает казаться нам чем-то вроде легенды. Императорскому роду Аккении выгодно навсегда позабыть о том, что раньше вся империя называлась Тулленом. Но мы все помним. Оба наши народа — помнят.

Если бы Хильдис Коот не умел безупречно контролировать свою мимику, наверняка скривился бы, словно отхлебнув по ошибке вместо вина крепкого уксуса.

Политическое заявление — именно так называлось то, что произнес сейчас лорд-регент. То, о чем обыватели толковали в кабаках, а политики — в самом узком кругу, исключавшем утечку информации. Политическое заявление, сделанное высшим лицом государства в присутствии без малого сотни людей, очень скоро станет известно всем в королевстве, равно как и за его рубежами. Вот вам и повод к войне, лорд-казначей, куда уж до него дракам пьяных солдат…

Но до чего же не вовремя… Так, по крайней мере, считал сайэр епископ. До коронации, до женитьбы… Недаром говорил древний мудрец: «Слово, сказанное вовремя, есть семя, брошенное на пашню; слово, сказанное не в срок, есть семя, брошенное на ветер». А только что прозвучавшие слова Адрелиана способны породить не ветер, — настоящую бурю.

Церковь всегда выступала за объединение двух держав, — в обоих большую часть населения составляла ее паства. Но присоединится ли Аккения к Туллену, или же Туллен к Аккении, — Пресветлому Сеггеру безразлично, его Церковь — структура надгосударственная и не зависящая от личных амбиций монархов. Такова была официальная позиция патриарха Гаптора.

Епископ Коот, тулленец по рождению и член королевского совета, никак не хотел бы оказаться перед дилеммой, — выбирать между верностью Церкви и интересами своей страны. Потому что сам не знал, что в итоге выберет…

Правда, Адрелиан не упомянул, кто же должен встать во главе объединенного государства. Знал, что найдется кому озвучить непроизнесенную им мысль.

Так и получилось. Слово немедленно взял лорд-комтур:

— В Аккении сейчас по большому счету безвластие, наследный принц Орвас не спешит возложить на себя корону. Конечно, его род правит Аккенией уже не один век. Увы, порой титул, полученный по наследству, имеет больше веса, чем заслуженный. Наш лорд-регент, — комтур отвесил легкий поклон в сторону Адрелиана, — хотя и правит Тулленом, до сих пор не считается не только императором, но даже королем. Но сейчас, насколько мне известно, вопрос о коронации можно считать решенным. Император Аккении погиб — как справедливо заметил сайэр Лейт, пал жертвой собственной обидчивости. Надеюсь — думаю, и мы все надеемся, — что принц Орвас проявит больше рассудительности и прислушается к голосу разума. Он вспомнит, что хотя великая империя, о которой мы сегодня вспомнили, распалась много веков назад, в Аккении по-прежнему веруют в Пресветлого Сеггера и говорят на одном с нами языке. Поверьте, это достаточное основание для того, чтобы забыть распри. Главное — своевременно напомнить принцу. Равно как и о том, что отныне ему придется иметь дело уже не с лордом-регентом Туллена, а с императором Адрелианом, чьи владения почти в полтора раза больше его собственных, и который является супругом наследной принцессы Кандии.

— Кстати, — произнес лорд-канцлер. — Когда вы собираетесь сыграть свадьбу с ее высочеством Амиллой, милорд? До коронации или после?

После его слов в зале повисло молчание. Лорд-регент умел находить решения для самых сложных проблем, и военных, и политических.

Но для этой пока не нашел.

В дело, задуманное исключительно как политический брачный альянс, вмешалась материя своенравная и политическим расчетам не подвластная.

Вмешалась любовь.

Глава вторая

Что случается, когда влюбляется правитель государства

Когда он вошел, она сидела в кресле у двери на балкон. Дверь была высокая, застекленная. Дикий виноград опутал ее и растопырил листья, похожие на широкопалые лапы без ладоней, тщетно пытаясь заслонить комнату от безжалостных лучей солнца. Сверкающие стрелы мертвенно-белесого цвета, толщиной не более вязальной спицы, падали смертоносным ливнем, и казалось, что он вот-вот смоет, уничтожит без следа хрупкую темную фигурку…

В следующий миг она встала и шагнула к нему сквозь завесу. Невредимая.

Слепящая завеса сомкнулась за ее спиной.

Тонкая, как росток. Бархат платья, прошитый золотой нитью, почему-то кажется горячим, словно весь день пролежал на жарком солнце. Ткань туго стягивает ее стан и бессильными, тяжелыми складками стекает на пол. Хрупкая шейка клонится под тяжестью медных локонов и косичек, перевитых шелковыми шнурами. Ресницы, тронутые позолотой, дрожат. Капризный носик. Улыбка сладкая, несколько отстраненная — будто обладательница капризного носика вспоминает что-то такое приятное, что не передать словами, и тут же готова над этим посмеяться. Глаза под полуопущенными веками чуть щурятся. Вот-вот разомкнутся губки — блестящие, темные, как капли вишневого варенья, — и произнесут: «Что вы, лорд Адрелиан! Я ничего не вижу!»

Она не походила ни на пышногрудых, румяных южанок с кожей белой, как снега их родины, ни на дочерей степи, чье тела при свете пламени кажутся медными, а глаза так черны, что в них можно утонуть.

Женщина — самое прекрасное, что есть на свете. Даже если она не подарит тебе ласк, если просто пройдет мимо, едва удостоив тебя взглядом. Одни сразу ослепляют красотой, в других ее нужно разглядеть. Так ювелир высматривает в куске агата тот единственный завиток, который поможет одним распилом явить миру горный пейзаж размером с ладонь или неведомую птицу, летящую к солнцу. Так маг чувствует силу в неприметном обломке, впаянном в породу, или угадывает водяной пласт, скрытый глубоко под землей…

Когда Адрелиан открыл для себя эту истину, вода на Лааре не имела цены. Это после Катаклизма она стала бесценной. Тогда люди удивлялись, если десять дней не выпадало дождя. Тогда реки были полноводными, в любой захудалой деревушке имелся колодец, а то и не один, и никто не требовал плату за позволение набрать кувшин воды.

Но Адрелиан, командир крошечного гарнизона на границе с орочьими землями, уже тогда умел ценить воду… и ценить женщину.

Пленницы, которых он брал — а потом и наложницы, которых с удовольствием поставляли ему услужливые вассалы, ибо отдать дочь в сераль лорда-регента считалось большой честью… Они ожидали другого.

«Чего ты ожидала? Почему ты так удивлена?»

«Я думала, вы прикажете сразу раздеться и…»

А он вместо этого приказывал евнуху принести дорогого вина и фруктов, садился напротив и начинал расспрашивать. О родном поместье, о том, как прошло путешествие в столицу, нравится ли ей новая комната. О подружках, о лошадях, о том, какой вид открывался из окна ее покоев. И никогда не обижался, когда девушка проявляла любопытство, которое другой счел бы непочтительным.

«Лорд Адрелиан, а откуда у вас шрам на подбородке?»

Он рассказывал про шрам. Рассказывал про Крейд-Моор… Но не про сражения. Что толку смущать их видениями крови, брызжущей из ран, дымящихся внутренностей, отрубленных голов? Он говорил о лесах Нальраэна, где густые ветви деревьев тянутся к самому небу и не пропускают солнечного света. О суровых бородатых гномах, грубых и неотесанных. Когда его спрашивали о первых походах, он рассказывал об удивительных топях Уорлога, где на плавучих островках, сплетенных из водных растений, токуют птицы с чудесными бирюзовыми перьями и с хвостами, похожими на лиру…

Рассказывал и видел, как у его возлюбленной загораются глаза.

Так мог пройти не один вечер. И не один день. Бывшие соратники не удивлялись, но новые министры поначалу только качали головами — чудит лорд-регент. Но потом привыкли. И когда лорд Адрелиан прогуливался по дворцу, почтительно держа новую избранницу под руку, а потом проводил ночь в одиночестве, никто уже не удивлялся, не перешептывался и не высказывал сомнений в том, что наследник когда-нибудь появится на свет.

Пока, правда, лишь одна женщина подарила ему ребенка. Дочь…

И обеих отнял у него Катаклизм.

Ладно, не будем об этом. Не стоит. Что толку скорбеть о том, чего не вернуть? Теперь все в прошлом. А настоящее только что шагнуло ему навстречу из огненной завесы.

Настоящее… и будущее.

* * *

В руке она держала что-то, похожее на зеркало на толстой ручке. Однако в нем не отражалось ничего.

— Здравствуй, Амилла.

— Добрый вечер, Ваше величество.

Такое обращение позабавило Адрелиана.

— Кажется, ты немного поторопилась.

— Если что-то произойдет неизбежно, разве нельзя считать, что это уже случилось?

Лорд-регент улыбнулся и прошелся по комнате.

— В таком случае, мне и стоит обращаться к тебе «Ваше королевское высочество»…

Тонкие, подщипанные золотыми ниточками брови взлетели вверх, щечки чуть порозовели… Или это только показалось?

— Ну что вы, милорд…

–…ведь твоего отца уже короновали.

— Конечно, милорд. Но я подумала…

Девушка вздохнула — явно с облегчением — и прикрыла своим непонятным «зеркалом» вырез платья, вполне приличествующий столичной моде, но по кандийским меркам слишком глубокий. Только тут Адрелиан понял, что пристально смотрит на пару округлых холмиков, еще тронутых румянцем смущения.

— Что это у тебя?

— Баранья лопатка, милорд. Простите, если нарушила приличия… но мне надо было чем-то занять себя. Видите ли, я не стала брать с собой книг. Вчера вечером мне подали на ужин баранину, и это навело меня на одну мысль. Я попросила слугу, чтобы он достал лопатку и как следует отчистил ее. И в ожидании вас развлекалась рисованием…

Вот как, значит. Баранья лопатка…

— Осторожно, милорд. Берите там, где я держу, чтобы краски не размазались…

Рисунок был прост и незатейлив — полевой вьюнок. Но казалось, тонкий стебель выходит прямо из руки — и ветвится, ветвится, опутывая кость, разворачивая темные листья-сердечки, раскрывая сиреневые цветки…

— Этот цветок у нас называют «утренняя слава», — объяснила девушка. — Видите, его цветы похожи на горн? Они раскрываются с рассветом — как будто трубят славу солнцу…

— А где ты взяла краски, Амилла?

Девушка улыбнулась и игриво склонила голову набок.

— У всякой женщины они есть, милорд. Румяна и краски для век… И кисточки, конечно. Признайтесь, вы уже догадались! Кому, как не вам, знать женщин… — тут по ее личику словно пробежала тень. — Говорят, у вас сотня наложниц. Одна красивее другой.

— Кто тебе такое сказал?!

— Люди говорят.

— Ну, насчет сотни они явно преувеличили… — Адрелиан поспешил сменить тему. — И долго ты ехала?

— Нет ничего длиннее и ничего короче, чем путь жаждущего к источнику… Так у нас говорят.

Она отвела глаза, по лицу скользнула тень. Но через миг дрогнули уголки вишневых губок, прищур стал сильнее, зорче… Насмешка. Дерзкая, но такая нежная…

Время тянулось незаметно. Солнце скатилось за западную городскую стену, погасла огненная завеса на балконной двери. Дикий виноград стал похож на чугунную решетку, выкованную гномом, что заблудился в лесах Нальраэна и сошел с ума…

Перекликалась стража на воротах. Из садов потянуло прохладой. Высокое небо, гладкое, с прозеленью, как семаахская бирюза, наливалось бархатной чернильной синью, и пламя свечи стало нестерпимо ярким, почти слепящим.

* * *

Принцесса сидела напротив — неподвижная, узкие ладони целомудренно сложены на коленях. В жарком сиянии свечи ее лицо казалось полупрозрачным, будто выточенным из сердолика. Адрелиан затаил дыхание. Сейчас он вздохнет — и видение рассеется, и он останется один в комнате… наедине с глухой болью невосполнимой потери.

— Ты не устала, Амилла? — спросил лорд-регент и удивился, услышав собственный голос — осипший, словно он целый день командовал полками на поле боя.

— Нет, что вы, милорд! С вами я готова говорить хоть до утра. Конечно, если вы пожелаете…

«Я пожелал бы никогда отсюда не уходить. Но еще больше мне хотелось, чтобы ты об этом не пожалела».

В кабинете его ждали доклады наместников. На послезавтра был назначен малый королевский совет. Адрелиан искал повода закончить разговор, уйти… и понимал, что на самом деле ищет повод задержаться еще хоть ненадолго.

Прощаясь, он поцеловал узкую, невесомую руку принцессы и застыл, вдохнув странный горьковатый запах благовоний, которыми было надушено ее платье — запах пустынь, сухой полыни и выгоревшего до белизны неба.

— Доброй ночи, Амилла.

— Доброй ночи, ваше величество.

Дверь закрылась. Еще несколько минут лорд-регент стоял в полутемном коридоре. Сердце отстукивало время, точно шаги невидимого стража на стене, а в ушах стоял глухой перезвон бубенцов — вроде тех, что погонщики нашивают на сбрую своих верблюдов..

* * *

На следующий день Адрелиан проснулся рано. Кажется, всю ночь во сне он искал слово, чтобы назвать что-то, но никак не находил.

Он открыл глаза. Бледно-голубые шторы заледеневшими водопадами ниспадали до пола — лорд-регент нарочно выбрал покои окнами на восток, чтобы не было соблазна залеживаться в постели. Было тихо — как бывает только рано утром, когда солнце, до сих пор прячущееся за дворцовыми стенами, за крышами домов, вдруг подскакивает, точно сияющий хрустальный шар, и застывает в небе, пораженное собственной дерзостью.

И тут лорд-регент понял, что нашел то самое слово. «Счастье».

Он был счастлив.

До самого вечера это чувство не покидало Адрелиана. Откуда-то взялись силы, словно на него наложили заклятие неутомимости. День тек, как река — то невыносимо медленно, то стремительно, неистово, словно пытаясь обогнать самого себя… и нес его к той двери из тяжелого красного дерева, к тому мгновенью, когда он толкнет ее и войдет в комнату с занавесом из огненных копий, пронзающих черные листья дикого винограда…

За ужином он спросил, не желает ли она чего-нибудь.

— Милорд… Я буду вам верной женой. Я буду радеть о благе Туллена. Я рожу вам наследника. Я прошу вас лишь об одном. Не принуждайте меня менять веру.

Адрелиан замялся.

— Поймите меня… Я хотела бы принять вашу веру сердцем. Как приняла вас, мой государь.

В комнате стало очень тихо. Казалось, даже дрова в камине перестали трещать. Узкая ручка принцессы замерла на красной парче рядом с его рукой — так близко… так ужасающе близко…

…И Адрелиан увидел как наяву: тяжелое лезвие топора с сухим треском входит в столешницу — между ее ладонью и его.

Лорд-регент поднял взгляд. Глаза Амиллы, чуть раскосые, цвета недоспелого желудя, смотрели на него.

— Принять человека проще, чем принять бога. Я не училась магии, не беседовала с мыслителями, милорд Адрелиан, и не могу объяснить, почему оно так. Если просьба моя слишком обременительна…

— Нет… — выдохнул Адрелиан. — Что ты…

Он все еще не мог поверить собственным ушам. В комнате вдруг стало слишком мало воздуха. Или его собственные вены стали слишком узкими, чтобы вместить обезумевшую кровь?

А может быть, эта девочка, едва достигшая брачного возраста, просто не ведает, что говорит? Но нет, так не глядят юные барышни — райские пташки, выращенные в тепле и холе, повторяющие заученные по книжкам и балладам клятвы.

— Вам нехорошо, милорд?..

Тонкие-тонкие пальчики коснулись его запястья, как дыхание.

Конечно, он не станет принуждать ее переходить в иную веру. В конце концов, девочка права: как можно заставить кого-то уверовать? Вера рождается в душе… как любовь. Если разобраться, вера — это и есть любовь к богу. И, как любовь, она бывает разной. Светлой, неистовой, всепоглощающей. Мучительной, омраченной ревностью и сомнениями и существующей вопреки им — подобно дереву на оледенелом склоне, что избито ветрами и снегом, но все равно цепляется корнями за каждую трещинку, за каждый уступ. Она может быть холодной, похожей на привычку, как в браках, о которых говорят, что они заключены без любви…

Но… Если в народе пойдет гулять слух, что на престоле сидит еретичка, что тогда? Очень многие усилия пойдут прахом… А уж распустить тот слух найдется кому, будьте уверены. Те же владетельные сайэры, оскорбленные, что не на их дочерей пал выбор лорда-регента.

Надо будет обсудить проблему с епископом Коотом. В отсутствие патриарха именно он высший специалист королевства про делам религии и веры.

И, конечно же, Адрелиан распустит гарем. Это будет непросто. Хотя бы потому, что каждой из его возлюбленных — бывших возлюбленных — надо выплатить отступные. По закону Туллена мужчина, расставаясь с наложницей, обязан заплатить ей или ее семье — чтобы женщина могла хотя бы какое-то время жить безбедно.

Лорд-регент Адрелиан — а когда-то просто офицер имперской гвардии — отпускал своих наложниц так, чтобы ни одна не уносила в сердце обиды.

Он уже переговорил с лордом-казначеем. Разговор получился долгим и малоприятным. Сайэр Авенир, некогда адепт Алого Ордена, тучный, пунцовый, то и дело возводил очи горе, качал головой и прикладывался к кубку с белым аккенийским — другого вина он не пил. Адрелиан усмехнулся. Эх, сайэр казначей, кому бы говорить про потворство женским капризам! Вся столица знала, как дочка покойного сайэра Карфакса окрутила Авенира, некогда выпивоху и похабника, каких поискать. Правда, и сейчас в тесной компании бывший магистр мог спеть пару песенок, от которых и орк покраснеет. Но с пьянством было покончено раз и навсегда. А что до песенок… против них и сама сайрис Эльвен не слишком возражала.

Прикидывали, взвешивали, спорили. Сумма выходила немалая. Учитывая предстоящие расходы — на коронацию, на свадьбу — и вовсе неподъемная.

Ставя подпись под утвержденным списком, Адрелиан тогда пошутил:

— Хорошо, что у меня не сто наложниц.

И сам понял, что шутка получилась не смешная.

…Так или иначе, Аллена и Урсель уже покинули дворец, и обе получили щедрые отступные. А завтра предстоит настоящее испытание — беседа с Валдой. Тут можно ждать чего угодно: язвительных упреков, истерик, угроз самоубийства и клеветы… Амилла, любовь моя. Ты и вправду думаешь, что девушки Туллена и Аккении спорят за право разделить ложе с Адрелианом, Объединителем земель, героем Крейд-Моора? Скорее уж это относится к их сиятельным и не слишком сиятельным папашам. Сайэр Кавель весьма щедро заплатил — не деньгами, лояльностью к престолу — за то, что его дочь получила возможность подарить наследника лорду-регенту. Возможность, которой она так и не воспользовалась…

Потом Солана, северная красавица. Одна из первых, кто вместе с Адрелианом начал обживать этот дворец — еще полуразрушенный, хранящий следы пожаров и грабежей. Дворец отстраивался, расцветал, — а вместе с ним расцветала и Солана. Потом начала полнеть. Она всегда любила белые одеяния, тяжелые украшения гномьей работы. Как хорошо было прийти к ней поздним вечером, забыться в ее объятиях, в напевных воркующих звуках ее низкого грудного голоса… и под конец уснуть, прижавшись к ее пышному плечу и вдыхая запах парного молока, который почему-то всегда исходил от ее не тронутой загаром кожи. В ее ласках было что-то материнское.

Солана не упрекнет, не станет стыдить. Разве что спросит почти равнодушно: «И какова она из себя, эта Амилла?» Что ответить на ее вопрос? Как оправдаться, не оправдываясь, потому что оправдания глупы и бесполезны?

И Флайри. Грустная умничка Флайри — встретиться с которой довелось посреди пламени мятежа, среди смерти и крови…

* * *

На третью весну после Катаклизма некий владетельный сайэр, по имени Яллен Суркот, объявил, что гибель королевской семьи освобождает его от вассальной присяги короне Туллена, а посему отныне его земли являются суверенным государством.

Хуже того: бросил в темницу мага, который по приказу лорда-регента обводнил окрестные земли, а держать источник поставил другого, обманом убедив его в том, что прежний владелец со своими обязанностями справляться больше не может. Маг заподозрил неладное, но кошель с золотыми содарами сделал свое дело…

Адрелиан, лишь полтора года назад провозглашенный лордом-регентом, отправился в путь, чтобы лично встретиться с новоявленным самодержцем. Но вот беда: писарь, который должен был присутствовать при переговорах, в дороге занедужил и остался на постоялом дворе. Проблема не большая, особенно сейчас, но… Шел третий год от Катаклизма, людей не хватало, особенно людей грамотных.

И в охотничий домик, где остановился Адрелиан со своим отрядом, приехала девушка.

Придерживая пыльный платок, который был наброшен на голову — лицо у нее было открыто, — она спросила:

— Лорд Адрелиан… Вам еще нужен писарь?

Она была из Мааров — рода знатного, но бедного. Вся ее родня погибла в Катаклизме, крестьяне с родовых земель разбежались. Девушка добывала себе пропитание тем, что помогала вести дела местному трактирщику… и охотилась. Ездила верхом и стреляла из лука Флайри так, что многим стоило бы поучиться. И, разумеется, в той, прежней жизни была изрядно обучена грамоте.

Потом были переговоры, завершившиеся ничем, и бой, принесший победу отряду лорда-регента, и штурм замка, казавшегося неприступным, — отчаянный штурм, самоубийственно дерзкий, и лишь оттого, наверное, ставший успешным.

Адрелиан освободил незадачливого мага, в замке оставил наместником верного сайэра Прама, увез Яллена Суркота в столицу, в оковах, — для того, чтобы правосудие вынесло окончательный приговор… И увез Флайри Маар — ясное дело, не для суда.

Девушка оказалась не только смелой, но и умной. Только вот почти никогда не улыбалась. Даже когда он дарил ей подарки, когда благодарил за робкие, но такие мудрые советы, когда зарывался лицом в ее пышные каштановые волосы в попытке обрести блаженную сияющую тьму, что накрывает любовников на пике наслаждения… Даже тогда ее широко раскрытые глаза наполняли тревога и боль.

Адрелиан вспоминал реки на стыке болот и предгорий Йериклиппена. Их русла глубоки, словно прорезаны клинком в теле земли. Летом вода в них кажется неподвижной, как золотисто-бурое стекло. Но поздней осенью начинаются дожди, и тогда выходят из берегов и несутся, исходя белой пеной, в отчаянной попытке достичь моря…

«Ты права, Амилла. Права во всем. И насчет веры. И насчет йордлингов — с ними не стоит иметь дела. Балеог стал слишком заноситься. Прямо кум королю… Интересно, знаешь ли ты, с каким жаром он убеждал меня взять в жены одну из своих сестричек?..»

Кость с нарисованным вьюнком до сих пор лежала на столе в его комнате…

Талисман.

Залог любви.

Глава третья

Прерванные разговоры

Донг… Донг… Донг…

Большой колокол возвестил смену караула. Наступала Заполночная стража — самое недоброе время суток…

Днем гул колокола быстро тонет в тысячеголосом шуме столицы — людском говоре, скрипе повозок, криках торговцев… Кажется, и не подавал он голоса, и на воротах и стенах стоят те же стражи в плащах цвета закатного солнца.

Но то днем. Ночью — другое дело. Последние гуляки разбрелись по домам, погасли все светильники в окнах. Даже собака не вдруг подаст голос… да и было бы с чего. На улицах ни души.

Город спит. Не спят лишь стражи на стенах да, может быть, ненасытные любовники, что еще не успели сполна насладиться друг другом. Но эти счастливцы скрыты стенами спален, тяжелыми занавесками, мраком ночи.

Нет! Есть те, кому этой ночью не спится, не сидится дома. Но стражи на стенах не заметят их. Ни одному не придет в голову бросить взгляд в сторону старой башни, что стоит на окраине столицы, точно огромная обугленная колода.

Когда-то здесь проходила городская черта, и высились укрепления, и на смотровой площадке башни стояли дозорные, а на древке реял желто-алый штандарт королей Туллена. Но город богател и рос, точно опара на добрых дрожжах. Старые крепостные стены стали ему тесны. И однажды их сломали, чтобы возвести новые. Почему не снесли эту башню? Никто не знал. Может, кто-то и помнил, но память об этом погибла в хаосе Катаклизма. Многое тогда погибло, многое кануло в безвестность… Но эта древняя башня уцелела. Она мрачно и презрительно взирала на крошечных человечков, которые после катастрофы копошились у ее подножья, пытаясь собрать то, что уцелело… свое ли, чужое ли — не важно.

Вход в башню давно замуровали, чтобы любопытные мальчишки не лазили и не ломали себе руки и ноги.

Однако тем, кто стоял сейчас, в Заполночную стражу, на смотровой площадке, удалось все-таки найти лазейку. И были это вовсе не мальчишки.

Может, и не люди вовсе проникли в старое укрепление, а бесплотные духи, которым не помеха запоры и стены? Черные капюшоны надвинуты глубоко, что под ними — не разглядеть… Нет, вряд ли стали бы духи кутаться в плащи, защищаясь от порывов ветра.

Или эти двое боялись, как бы не подхватил ветер их слова и не бросил в город?

Если и так — кто их подберет, эти слова? Город пуст, словно вымер. Мертвым семенем они упадут в пыль, а утром ветер, задремавший перед рассветом, снова зашевелится, заворочается, стирая все следы… И никто ничего не найдет — просто потому, что искать не будет.

Но семя взойдет.

— Коронация…

— Дело решено…

— Гвардия… На обучение…

— В Храме Вольных, говоришь?..

Странный голос. Сиплый, сдавленный, с посвистом. Неживой. Словно не из горла вырывается, а из полой кости, до дыр источенной веками. Не холод в нем слышится, лишь пустота — бесконечная, незаполнимая.

— И Молот, Молот… — шебуршит пугливой крысой второй голос. — Вот уже с-с-семь дней… Хиг-гарт… Наверш-ш-шие…

Конец ознакомительного фрагмента.