Я – Распутин. Сожженные мосты

Алексей Вязовский, 2023

Что будет, если в сибирского старца попадет современный студент-историк? Куда повернет корабль под названием Россия? Сможет ли империя избежать рифов Первой мировой войны и Революции? Да и останется ли Россия империей?

Глава 5

За Аджи-Кабулом недолгая двухпутка снова сменилась одинокой колеей, и раз за разом поезд стоял на станциях и разъездах, пропуская встречные составы. Или проезжал без остановок, когда пропускали нас. Пару раз я внутренне посмеялся, увидев названия станций — Кюрдамиръ и Долларъ. Даже когда мы покинули Бакинскую губернию, до самого Тифлиса тянулись тюркские названия — Силоглы, Согут-Булак, Беюк-Кясик, Кара-Тапа.

Прямо на вокзале в Тифлисе я понял, что мы попали, причем крупно — полное ощущение, что город на военном положении. На платформах патрули, у каждого носильщика по городовому, жандармы досматривают вещи. У первого класса со всем вежеством, у второго порыкивая, а у третьего чуть ли не рассыпая весь скарб по земле.

И все бы хорошо, но у нас с собой было. Совсем немножко, всего десятка полтора. Тех самых бомб из эсеровского тайника, которые я потащил с собой в надежде подкинуть экспроприаторам. И что хуже всего, раскидал по чемоданам всей группы. Значит, сейчас нас повинтят и сразу сообразят, что мы вместе — бомбы-то одинаковые, и пофиг, что в разных классах ехали… Мозг метался в панике, соображая, как подать сигнал землякам и Дрюне, а из вагона уже выходили последние пассажиры. Оставить саквояж в купе и потом не получать багаж? Нет, квитанция выписана на меня, сразу поймут. Да и кондуктор непременно догонит — ваше степенство саквояжик изволило забыть… И как молнией ударило в голову, что такой же шухер был и на ближайших к городу станциях, да я названия рассматривал и внимания не обратил, идиотина…

Я шагнул на перрон, сжимая в руках саквояж и понимая, что никакого варианта кроме как «Подкинули!» у меня нет, а боевиков придется выручать потом, если сумею остаться в силе. Сделал шаг, другой, каждую секунду ожидая окрика. Передо мной услужливо распахнули двери зала ожидания первого класса, я кивнул, и с виска предательски сорвалась капля пота. Да я весь взмок, спокойнее, спокойнее… Я прошествовал к буфету и спросил стакан лимонада. Сердце колотилось, норовя загнать в мозг всю кровь сразу, эдак и до инсульта недалеко. Встал у стойки, поставил саквояж с бомбами на пол и оглядел зал.

Он был разделен на две части — в одной шерстили отъезжающих, а во вторую, спокойную, запускали приехавших. Фу-у… Сам себя запугал до обморока. Ну конечно же — они ищут деньги, которые будут вывозить из города, а что в него привезут, их сейчас не интересует.

Постоял, допил лимонад, унял дрожь в коленках и пошел дальше, подняв с полу тяжеленький саквояж. Банда уже беспокойно поглядывала на выходы из вокзала — не случилось ли чего? Распопов улыбнулся и доложил:

— Обсерватория тут рядом, в сторону реки примерно верста. Центр города на той стороне, версты четыре.

— Нужны две гостиницы рядом, поприличнее и попроще, на этой стороне. Свисти извозчиков, они должны знать.

Меня с Дрюней отвезли в гостиницу Вентцеля на Михайловском проспекте, а Распопова с Ароновым высадили чуть ближе, у каравансарая в переулках. Так вот тут назывались гостиницы, еще с турко-персидских времен. И стоило войти в номер, как меня буквально расплющило — накрыл откат от нервяка на вокзале. Нет, какие же все-таки мы дилетанты! Тащить бомбы на себе поездом…

Но забежал веселый Дрюня и потащил знакомиться с местной кухней в ближайший духанчик, где уже сидели земляки.

— Действуем так: сходите к обсерватории, посмотрите, что там да как, по возможности понаблюдайте подольше, но так, чтобы вас не заметили.

Покровцы кивнули, Дрюня уточнил:

— Если что, комнатку снять можно?

— Можно. Я пока к толстовцам съезжу, посмотрю, вернусь послезавтра.

Толстый духанщик с помощью шустрого паренька принялся метать на стол тарелки с зеленью, рыбой и прочими дарами Грузии. Из заднего дворика одуряюще тянуло шашлыком, компания за дальним столиком то и дело взрывалась тостами. Хозяин только и успевал наполнять кувшины вином из огромного бурдюка.

Там, по указаниям портье, нас и нашел Эдишер Лионидзе. Его я предупредил телеграммой еще из Питера, и он вызвался быть моим проводником в толстовскую колонию. Натуральный князь, бог знает какого древнего рода, только из младшей обедневшей ветви — служил себе, служил, потом познакомился с толстовством — и все, решил жить земледельческой жизнью.

— Гамарджоба, Григори-батоно! Если вы готовы — предлагаю ехать прямо сейчас. Три станции на поезде, да еще верст двадцать в повозке — до ночи успеем.

Я оглядел соратников — все трое кивнули. Езжай, мол, Ефимыч, без тебя справимся.

Дорога от станции все время шла в гору, и повозка еле тащилась, что никак не беспокоило нашего возницу. Село солнце, сразу и резко, как бывает только в горах, наступила ночь. В голову сами собой полезли мысли про знаменитых кавказских разбойников — абреков. Тем более что совсем недавно они лютовали тут в спайке с революционерами.

— Батоно, спросите у возницы, — обратился я к Лионидзе, — водятся ли тут абреки?

— Говорит, бывает, особенно по ночам, — перевел мне Эдишер. — Вот прямо на этом месте, говорит, прошлый год отбили и угнали отару. Напали трое, все с револьверами, и угнали.

Что-то в его тоне заставило меня повернуться — князь давился от смеха. Ну да, грех не разыграть неопытного путешественника. Я дружески пихнул его кулаком в плечо, но на всякий случай проверил, на месте ли мой браунинг в рукаве.

Доехали без приключений и тут же легли спать, чтобы зря не жечь керосин в лампах. Колонию я сумел рассмотреть только наутро — она лежала между двумя горами, поросшими буковым лесом, на севере сверкал снегами Кавказский хребет. Десяток домиков посреди плодовых деревьев, коровник, конюшня и другие постройки. У третьего домика нам навстречу поднялся крепенький дедок в старых опорках и шапке-кахури из белого войлока.

— Это Семеныч, — представил дедка Элишер, — он к внукам уезжает, из колонии выходит, так что не работает и проведет вас. А я пахать.

Через пять минут, за которые мы свели знакомство с Семенычем, за нами зашел Лионидзе, уже в стоптанных сапогах и простой рубахе, прихваченной кавказским пояском. На поясе, в простых ножнах висел кинжал. Элишер использовал его только как нож, поскольку оружие толстовцы не признавали. С князем вместе мы дошли до крытой соломой бани, стоявшей прямо на ручье — он протекал сквозь здание и с помощью простой задвижки наполнял котлы и бадьи водой.

— Первым делом построили, чтобы как дома. Вот, и местные во вкус вошли — увидят, что затопили, так и едут.

Сразу за околицей над грядами ближайшего поля с тяпками шли колонисты, все босиком, в расстегнутых рубахах.

— Вот, климат замечательный, — махнул рукой Семеныч, — одной рубахой обойтись можно. И растет все, воткни палку — урожай будет. Давеча огород пололи, так за бурьяном нашли пару десятков картофельных кустов. Вот ведь, никто не сажал, сами выросли.

Слова Семеныча подтверждала высоченная трава на лугу. Ее не косили, ждали установления ровной погоды, чтобы случайные дожди не попортили сено. Еще дальше, на краю выгона пастушок, мальчик-грузин, прутиком сбивал верхушки травы. Так себе лошадки и откровенно тощие коровенки, общим числом десятка два, выглядели по сравнению с роскошной травой совсем непрезентабельно.

— Вот, местная порода такая, — как бы оправдываясь объяснил мой гид.

— А чего же породистых не заведете?

— Денег пока нет. Зато вот, луг у нас рукотворный. Раньше топкий был, не пройдешь, разве что мяты набрать. Ручьи с гор бежали, разливались по лугу и заболачивали. Вот мы первым делом и навели ирригацию.

От склона в сторону реки через луг была прорыта широкая прямая канава, в которой играл мутный поток.

— Вот, осушили, с каждым годом травы все лучше и лучше.

— А культурных трав подсеять?

— Так денег нет.

Так вдоль ручья мы и спустились к бурной речке. С берега было хорошо видно, как в омутах играют спинки крупной рыбы.

— Вот, форель, тут ее пропасть, — пояснил Семеныч. — В Тифлисе до пятидесяти рублей за сотню дают.

— Продаете?

— Не-ет, мы вегетарианцы. Вот, убеждения не позволяют.

И денег на скот и травы нет. Удивление у меня на лице было так заметно, что проводник поспешил объяснить:

— Все будет, мы же только-только достроили дома и сады разбили. Потом все будет, вот у немцев скот получше купим.

Вечером, после работ и обеда, все собрались в садовой беседке под сенью виноградной лозы.

— Надо бы нам вести общинное хозяйство, а то мы вроде бы все вместе, а ведем дело врозь! — выступала интеллигентного вида дама. — Община поднимет нас нравственно, да и материально будет лучше. Не каждый по своим углам, а одна сплоченная христианская семья.

— Одних дров сколько впустую тратим! — поддержал Лионидзе. — Возишь и возишь, возишь и возишь… При общине можно готовить сразу на всех и в одной кухне, дров уйдет вдесятеро меньше! И женщин меньше отвлекать на готовку. При общине на кухне может быть всего одна, много две женщины, а сейчас все бабы на кухнях.

Опять я не сдержал удивления — как это, у них что, каждый сам за себя? И подробно рассказал, как устроена наша община в Питере — старший по дому, старшая над женщинами и так далее, про общинную мастерскую, столовую и все такое прочее. Судя по всему, наш метод произвел на них впечатление. А вообще, надо подумать, как раскрутить экономику колонии — она должна быть образцом для всех в округе. И должна не только себя кормить, но приносить прибыль, а то случись чего — и все разъедутся, и нет колонии. Хреново, что они рыбу не ловят, на одних садках можно ведь такой бизнес замутить!

В Тифлисе меня встретил Дрюня и от вокзала повел в кофейню, куда вскоре подошел Распопов.

— Илья остался, за обсерваторией смотрит, — доложил Николай. — Потолкались мы вокруг, ничего подозрительного. Разве что как ты уехал, вечером два кинто, разносчика местных, притащили большой матрас.

Вот оно!

— И куда дели?

— Это Илья знает, он вчера туда на дурачка зашел, про работу спрашивал, дворником. До самого директора дошел.

Мимо кофейни резво пробежали под уклон пятеро городовых, следом быстрым шагом прошли несколько чиновного вида людей. Из дома на углу послышались крики и причитания.

— Опять обыск. Все дни так, полиция как наскипидаренная, все тех смутьянов ищут.

— Зря они так егозят. Понятное дело, что на дно залегли.

— А может, нет? Опять же, через три дня открытие нефтепровода, молебен, торжество. Говорят, кто-то из великих князей приехать должен.

Да, тогда понятно. Иметь в городе группу террористов в момент визита великого князя совсем нехорошо.

Закусив, Распопов пошел сменить Аронова, и вскоре тот докладывал внутреннюю обстановку.

— Ученые там, ходят, циферки в бумажках черкают, не от мира сего. Сторож один, да и тот ночью дрыхнет.

— Матрас куда положили?

— Директору занесли, там диван большой, на него постелили.

Порешили так — совсем под вечер засесть в еще одном духане неподалеку, а как закроется, разойтись в разные стороны и встретиться потом в саду обсерватории. А пока отправили Дрюню в аптеку прикупить хлороформа — если сторож действительно спит, то мы ему немножко поможем. А если нет, то придется оглушить.

Самое тонкое место во всем плане — принести эти чертовы бомбы. И чего я их из Питера потащил, без них, что ли, обойтись невозможно? А тут — вечер, в городе шухер, не ровен час, спросит городовой — а что у вас, ребята, в рюкзаках? Ну, то есть в саквояжах. И привет. Может, ну его совсем? А потом их куда девать? Нет уж, решили так решили.

На удивление, бомбы мы вынесли и доставили до места без происшествий. На всякий случай, пользуясь сумерками, спрятали их в саду обсерватории, прямо над берегом Куры, изобразив прогуливающуюся компанию, и отправились дальше, в духан.

Лишние пять рублей — и нас со всем почтением, хоть и на ломаном русском, препроводили в отдельную комнатку: «Пагаварыть? Прашу, батоно! Никто не беспакоит!»

Весь в мыслях о предстоящей акции, я попросил накрыть нам ужин на вкус хозяина заведения. Что это ошибка, я понял, когда на стол конвейером посыпались блюда под комментарии духанщика:

— Лобиани! Свежи! Пхали! Вкусни! Бариджани! Остри! Калмахи джонджоли! Час назад паймали! Кушайте, батоно!

А потом еще мцнили, чоги, аджапсандали, чанахи… из всего великолепия я знал только сулугуни и сразу вспомнил, как мой однокурсник-грузин говорил: «У нас все на “и”. Даже Джемси Бонди нули-нули-шмиди».

Два часа за столом превратились в пытку — вкусно умопомрачительно, а наедаться нельзя. Вина сколько хочешь, а тоже нельзя. Аронов и Распопов прямо изнывали, да и я тоже с удовольствием бы выпил кипианевского. Один Дрюня посмеивался над нами и наворачивал как не в себя. Вот куда в него столько помещается?

Во мраке южной, да еще и горной ночи ориентироваться было непросто, хорошо хоть мы заранее вызнали место. Рядом, через улицу спало военное училище, но у двух ворот мерно расхаживали часовые. Оставили часового и мы — Дрюню, чтобы в случае чего подать сигнал свистом, и прошли в сад, за крестообразное здание обсерватории.

— Директорская вон в том доме, я туда, ждите, — Аронов показал вглубь и скрылся в темноте.

На фоне не сильно звездного неба дом смотрелся сплошной черной массой, и лишь в одном из окон слабо-слабо отсвечивала лампадка.

— Спит сторож, — вернулся к нам Илья, — храпит так, что стекла дрожат. Но дверь запер, аспидово отродье.

На наше счастье, эти самые «не от мира сего» оставили открытым окно на втором этаже. Правда мне пришлось несколько минут вглядываться, чтобы понять, куда указывает Николай. Илья разулся, вдвоем мы легко закинули его вверх и остались ждать.

В тишине, нарушаемой лишь пением цикад, щелчок замка прозвучал как выстрел, и я подпрыгнул на месте.

— Заходи, — шепнул Аронов.

Мимо сторожа, накрытого тряпкой с хлороформом, мы проследовали за Ильей в комнаты директора. Диван и впрямь был обширен — видимо, директор или его сотрудники оставались тут, когда нужны были ночные наблюдения. Хорошо хоть сегодня никого не было.

Я ощупал матрас — есть!

— Потрошим, перекладываем в саквояжи, а бомбы из них — в матрас.

— А не рванут? — усомнился Распопов.

— Не боись, они без запалов, что я, совсем бешеный, что ли?

Минут десять мы, сосредоточенно сопя, выгребали содержимое — пачки и комки денег, и еще столько же времени пихали внутрь бомбы, стараясь равномерно распределить их по всей поверхности.

Обратно вышли так же — Илья запер дверь, снял тряпку с лица сторожа и вылез через окно. Три саквояжа приятно оттягивали руки.

И только мы сунулись на проулок, ведущий к Михайловскому проспекту, как загремели ворота казармы напротив, и оттуда вышел ночной патруль, человек пять или шесть, при винтовках.

Пришлось метнуться в тень деревьев и там стоять, унимая сердце, пока разводящий со сменой не обошел весь квартал. А ходили они долгонько — там же оказались, как нам потом рассказали, казармы артиллерийской бригады, стрелкового полка и военное училище, целый городок. И пока они ходили, на каждом углу торчало по часовому.

Мы маялись в саду обсерватории и молились, чтобы развод поскорее закончился, потому как еще надо было дойти с деньгами до гостиницы. Ведь поймай нас с деньгами, это было бы куда опаснее, чем с бомбами. Тьфу, зла не хватает, гений организации: простую операцию «пришел — взял — ушел» нормально продумать не могу.

Конец ознакомительного фрагмента.