Ярость Белого Волка

Алексей Витаков, 2018

В романе широко использованы исторические сведения и факты из книги Сергея Александрова «Смоленская осада 1609–1611» 1609 год. Польский король Сигизмунд III Август осаждает Смоленск. С первых же дней осады поляки терпят одно поражение за другим. Сигизмунд в бешенстве! Он узнает, что причиной срыва многих кавалерийских операций является таинственный Белый Волк, который нападает ночью на боевых коней и вырывает им горло…

Глава 2

Уже глубокой ночью командующий четырехтысячным авангардом канцлер Лев Сапега вновь и вновь перечитывал донесение своей разведки. Поднеся желтый лист бумаги к светильнику и пытаясь унять мелкую дрожь в пальцах, шляхтич то и дело покачивал головой, с прерывистым выдохом бубня в разлетные гусарские усы: «Не взять нам сию цитадель! Не взять. О наисладчайшая Дева Мария, помоги всем нам, грешным и зарвавшимся в своей гордыне!..»

Кому-кому, а ему хорошо было известно, сколько жизни отпущено гусару или рейтару из его авангардной дружины. Да и сам он давно вывел некую формулу, что гусар, доживший до тридцати лет, это плохой гусар.

Глаза слезились от усталости, но вновь и вновь перечитывали:

«По всей длине крепость составляет до семи тысяч шагов. Имеется тридцать восемь башен разной формы и высоты: прямоугольных — тринадцать, многогранных — шестнадцать, воротных — девять. Высота колеблется стен от 26 локтей до 38, толщина от десяти до двенадцати локтей, ширина боевой площадки от восьми до девяти локтей. Башни и стены покоятся на прочном фундаменте, состоящем из двух ярусов дубовых свай, забитых в дно вырытого котлована, утрамбованного щебнем и бутовым камнем. Подошвенная часть стены сложена из хорошо отесанных прямоугольных блоков камня, а остальная часть — из обожженного кирпича, который столь тверд, что подобного еще мир не знал. Кирпичная кладка ведется одновременно с двух сторон — наружной и внутренней, образуя как бы две стены друг супротив друга, внутреннее пространство которых заполнено щебнем, бутовым камнем и залито известковым раствором. Внутреннее заполнение стен немного не доходит до боевого хода, а от него уже идет сплошная кирпичная кладка всей стены. Ширина боевой стены достигает девяти локтей. Стена завершается зубцами, которые делятся на глухие и боевые, имеющие отверстия для стрельбы. Поверх зубцов пущена двухслойная кровля, которая является завершением ансамбля. Такоже стена в соединении с башнями представляет собой широкую и непрерывную крытую галерею, на которую можно попасть из башни или из некоторых амбразур… Башни крепости расположены почти на равном расстоянии друг от друга, а участки стен между ними прямолинейны, что дает возможность защитникам вести действенный фланкирующий обстрел со всех участков. В башнях и стенах имеются три яруса бойниц: подошвенный ярус, средний и верхний. Стрельба со всех ярусов может вестись из мелких орудий, в башнях сосредоточена тяжелая артиллерия. Существенная особенность в том, что бойницы среднего боя расставлены в шахматном порядке по отношению к подошвенным. Также имеются сводчатые камеры в бойницах подошвенного и среднего боя, что дает возможность неприятелю лучше использовать военную технику, свободно размещать пушки, сохранять боеприпасы, особенно во время непогоды, и укрывать пушкарей от дождя. Перед воротными башнями неприятель поставил широкие срубы, наполненные камнями и землей. Подойти к башням можно только по узким тропкам. В лоб атаковать нет никакой возможности, если только попробовать взорвать срубы петардами. Следовательно, враг может истреблять нас, расстреливая в упор из подошвенного боя. По всей видимости, у неприятеля есть хорошо обученные вылазная и осадная рати. А также большой человеческий ресурс внутри города».

Сапега отложил донесение и растер ладонями занемевшие лицевые мышцы.

«…Большой человеческий ресурс внутри города…» — медленно повторил он про себя. Значит, нужно отрезать от снабжения, перекрыв дороги. А это длительная война. Война на чужой территории. А если Скопин-Шуйский придет на подмогу Шеину? Нет. Нужно действовать быстрее. На свой страх и риск.

В польском штабе у Сапеги и Жолкевского были давние разногласия. Поэтому зачастую два полководца действовали независимо друг от друга, что приводило в ярость Сигизмунда Августа.

Сапега очень хотел, чтобы общее руководство войском принадлежало его старому другу Потоцкому. Жолкевский же тихо ненавидел канцлера за то, что тот не дает ему единолично манипулировать королем.

Всегда осторожный, словно старый охотник, Сапега не любил торопить события, предпочитая учиться на ошибках других. И если уже и принимался за какое-то дело, то все тщательно взвесив, спланировав, стараясь предвидеть потери в живой силе до единицы.

Жолкевский, напротив, бросал в бой целые полки, не задумываясь о смерти. Точнее, о тех, кого он своими приказами лишал жизни.

Они были очень разными. Один начинал боевые действия с подробной разведки, другой, презрительно морщась, атаковал в лоб и шел на открытый ураганный огонь.

Так и сейчас: Сапега приказал рыть подземную галерею, углядев слабое место возле Копытецкой башни, а Жолкевский отдал приказ готовиться к открытому штурму Копытецких и Авраамиевских ворот. Кто быстрее?! Победит тот, чья стратегия окажется быстрее и успешнее. Именно тот и станет ближе к королю. А Сигизмунд торопил. Стояла уже достаточно крепкая осень. Не дай бог, скоро ударят холода.

Канцлер встал и потянулся затекшей спиной. Потом откинул полог палатки и выкрикнул в ночь:

— Сосновского ко мне!

Командир отряда лазутчиков Друджи Сосновский мгновенно вырос из темноты, словно стоял и ждал, когда позовут.

— Прочел ваше донесение, пан Сосновский! Толково. Ничего не скажешь. У кого обучались?

Сосновский открыл было рот, чтобы ответить, но промолчал, поняв, что Сапега задает вопрос скорее из вежливости.

Так оно и было. Сапега уже через мгновение не помнил своего вопроса, перейдя к текущей сути дела:

— Что думаете по поводу подземной галереи? — Сапега глубоко вздохнул и достал из полевой сумки тонкую липовую трубку.

— Виноват, пан канцлер. Я хотел во второй части донесения поговорить на эту тему.

— Давайте оставим бюрократию. На бумагу перенести всегда успеете. Данные мне нужны срочно.

— Извольте, пан канцлер. У неприятеля от стены прорыты многие подземные слуховые ходы на глубину более человеческого роста. Ширина — метр. «Потолок» устроен на глубине локтя и засыпан землей. Стены, потолок, пол обложены досками. С помощью этих ходов, которые простираются от стен на 8-10 метров, смоляне их называют слухами, можно точно определить, где неприятель ведет подземные работы.

— Как думаете, смогут ли наши французские инженеры подвести галерею, перехитрив неприятеля?

— Это не в моей компетенции. Я всего лишь разведчик, пан канцлер!

— Вы смогли раздобыть уникальные сведения о крепости. Вы хороший разведчик, Друджи. — Канцлер похлопал по плечу собеседника.

— Нет!!!

— Скромничаете! Ну, это тоже похвально.

— Я плохой разведчик, пан Сапега. Я раздобыл то, что может любой мало-мальски обучившийся человек. Но… вот… в более сложном вопросе я оказался бессилен.

— Вы о чем, Друджи?

Сосновский отвернулся, чтобы канцлер не увидел, как задрожали его губы.

— Друджи? — повторно вскинул брови Сапега.

— Я все об этом… э… скоро опять завоет. А утром мы найдем еще несколько лошадей с вырванным горлом. — Сосновский посмотрел на гайдуков. Караульные стояли не шелохнувшись с вытаращенными глазами.

— М-да, чертовщина какая-то. Я, признаться, не придавал этому значения.

— Все началось еще в Красном. Помните, мы не смогли выдвинуться вовремя? А бедные лошади гибли и гибли каждую ночь.

— Да помню. Мы опоздали на целую неделю. — Канцлер наморщил лоб.

— За это время смоляне успели пожечь посады и поставить срубы перед воротами.

— Вы хотите сказать, что нечистая сила помогает нашему врагу? Право, смешно.

— Не вижу ничего смешного. Жолкевский еще два дня назад хотел пойти на приступ, но…

— И что «но»?

— Утром, перед самым началом штурма, он обнаружил своего коня с вырванным горлом. Понимаете. С вырванным…

— Только без истерики, прошу вас, пан Друджи. Уж вам-то, побывавшему в самой пасти дьявола, верить в нечисть. Мародеры ведь есть не только среди рода человеческого, но и среди зверья, которое безумеет от вида крови и порохового грохота. Наверняка это просто стаи одичавших собак или обнаглевшие волки. Все ищут поживы.

— Я бы охотно с этим согласился, если бы не некоторые странности. Понимаете, тот, кто убивает наших лошадей, не нуждается в пище.

— То есть?

— Ну так. Он или оно не ест их, понимаете?

— Вы хотите сказать, что мы имеем дело с тупым убийцей?

— Именно это я и хочу сказать.

На какое-то время воцарилась мертвая тишина, натянутая, словно воловья струна.

Было слышно, как в светильнике, потрескивая, тает масло. Один из гайдуков не выдержал и шумно сглотнул.

— Скоро он снова завоет, — обронил Сосновский.

— Если завоет, я так полагаю, значит, это, скорее всего, волк.

— Во всяком случае, существо очень напоминает волка.

— Вы что, видели его? — Канцлер подошел к собеседнику, пытаясь заглянуть тому в глаза. Сапега явно засомневался в душевном здоровье своего разведчика.

— Да, белый. Точнее, похож на белого волка. Только большой, если не сказать огромный.

— Вы пробовали его схватить?

— Я стрелял. Но тщетно.

— Это дело егерей, а не ваше, дорогой пан Сосновский. Завтра я поручу изловить эту сущность. И поверьте, я на ваших глазах, кто бы он ни был, сдеру с него кожу и зажарю на углях. Да-да, на углях. А вы на это будете смотреть.

— Я с удовольствием поверил бы вам, пан канцлер. Но я сам егерь, сын егеря, внук егеря. До седьмого колена вниз у меня в роду егеря. Я, как мне казалось, знаю о звере все. Но… но… — Сосновский вздрогнул и посмотрел куда-то в сторону.

— Вы оттуда слышали вой? — Сапега посмотрел по линии взгляда собеседника.

— Да.

— Хорошо. Сейчас я дам задание, и в ту сторону выедут люди. А вы идите отдыхать. Все. Прошу вас. Отдых нужен и мне.

Сосновский кивнул и вышел из палатки. Канцлер облегченно вздохнул, проведя холодной ладонью по вспотевшему лбу.

Через несколько минут командующий авангардными силами крепко спал в своей палатке, конечно же не отдавая никаких распоряжений по поводу странного воя.

А Друджи Сосновский, лежа под походной телегой, сходил с ума от глубокого, пронзительного воя, растущего по-над кромкой черного, смоляного леса.

* * *

— Пан Новодворский, что вы скажете мне по поводу этих деревянных каракатиц? — Жолкевский саблей указывал в направлении Авраамиевских ворот.

— Мы зададим им такого перцу, пан гетман, что чертячий огонь покажется им райским садом! — Новодворский указательным пальцем поправил лихой ус.

— Я ничуть в вас не сомневался, молодой человек.

— Нужно разбить мои силы на два отряда. — Новодворский был переполнен гордостью и сиял, как начищенная пуговица.

— И?…

— Помните, как однажды Ганнибал осаждал один римский город? Он сделал вид, что будет атаковать с одной стороны, а сам ударил с другой.

— Классическая военная история вам поможет, дорогой друг.

— Я с самого раннего детства мечтал стать полководцем. И много, очень много читал.

— Похвально.

— Обещаю вам, пан гетман, что обедать вы будете в городе. Эти варвары ничего не стоят. В них нет ни ума, ни тем более сколько-нибудь просвещенности. Да что они могут знать о древней полководческой славе? О тактиках и стратегиях? Стадо дремучих, грязных свиней.

— И что же по поводу тактики на данный эпизод нашей жизни, вы не договорили? — Жолкевский привстал в стременах.

— А вот смотрите. Половину своих людей я брошу на Авраамиевские ворота. Там завяжется бой. Тупые варвары наверняка перебросят силы с Копытецкой башни им в помощь. А вот тут я и ударю. В аккурат туда, откуда их силы будут переброшены и оголится фронт.

— План превосходен, пан. Я одобряю. Желаю вам нагулять отменный аппетит. — Жолкевский тронул шпорами коня и поехал на холм, чтобы посмотреть военный спектакль сверху.

В шуме разворачивающейся атаки гетман не услышал, как сзади подъехал Сапега. Оттого и кособоко вздрогнул, услышав его голос.

— Пан гетман, вы несете полную ответственность за потери в живой силе. — Канцлер сидел на коне, сильно ссутулившись, стараясь не смотреть на происходящее под стенами.

— Уж вам-то, канцлер, доподлинно известно, что рыть землю, подобно кротам, куда как разумнее. — В слово «разумнее» гетман попытался вложить всю свою брезгливость, которую испытывал к собеседнику.

— Вы не расскажете, что случилось с вашей лошадью? — Канцлер кривовато улыбнулся.

— У меня был конь. Конь. А не какая-то там лошадь! Вот за него они, — гетман указал рукой в сторону города, — они мне отдельно заплатят.

— Я очень надеюсь, что это произойдет скоро и без лишних потерь. Хотя в отношении такой проблемы, как убитые и раненые, у вас свой взгляд!

— У меня где-то завалялись надушенные шелковые платки, пан канцлер. Я их вам подарю сегодня в Смоленске за обедом от всей души.

— Они мне понадобятся в том случае, когда тысячи тел будут издавать на поле запах тления. Приму, дорогой гетман.

— Как же вы мне надоели, канцлер! Идите займитесь своими подземными галереями. Победители туда вам отнесут яства!

— А кто будет победителем?

— Еще слово, и я буду вынужден пустить вам пулю в живот за измену!

— А что же так? Вы вроде говорили, что у вас блестящий референдерский удар! А тут вдруг пулю… Да еще в живот!

— Я никогда не испачкаю о вашу плоть свой клинок. — Лицо Жолкевского пошло багровыми пятнами.

— Добавьте еще: «грязную плоть». — Сапега делано засмеялся. — И все же советовал бы для начала разобраться в истории с убитым конем, дорогой гетман. — Канцлер легко потянул повод и отъехал в сторону.

А в это время отряд Новодворского разделился на две части и стал напоминать жало змеи. Гусары с хлопающими крыльями за спиной закрутили карусель между Авраамиевских и Копытецких ворот, паля из пистолетов по защитникам крепости. Пехота же панцирной хоругви с обушками и бандолетами наперевес пошла чуть сбоку, принимая на себя огонь с Копытецкой. Отвечая. Отплевываясь ружейным огнем. Но при этом делая вид, что идет на осаду к Авраамиевским воротам.

Поляки шли на штурм без огневой подготовки, плохо понимая, что от них требуют командиры. Больше боясь немецких наемников фон Вайера, которые дышали им в спину, чем шквального огня защитников крепости.

В глубине своего строя отчаянный Новодворский собственноручно тащил петарду. Рейтары мужественно закрывали своими телами его от летящих осколков и пуль, падая снопами со всех сторон. Неожиданно огонь стал утихать.

— Они поверили. Они мне поверили. Тупые свиньи. Держать строй! — Новодворский сорванным голосом кричал толпе воинов, прижимая петарду к груди.

* * *

— Вот тако же оно! — Шеин хмыкнул в седой ус.

— Так чего?! Ишь, пошли на штурм! Может, подсобить авраамиевским? — Сотник Олеша Лукьянов распахнутыми глазами смотрел на лязгающее броней, окутанное дымом, плюющееся бесноватым, неприцельным огнем польское войско.

— А ты погодь чуть, Олеша! Вишь, драгуны ихние как-то в стороне. А чего, спрашивается? — Воевода прищурился, стиснув тугими пальцами плечо сотника.

— И то ведь правда! Отобьются хоть, Михайло Борисыч?

— Авраамиевские отобьются. Да и сдается мне… — Шеин хлопнул себя по лбу. — Вот ведь я тугодум.

— Так чего? Сподмогнем, чо ль, авраамиевским?

— Они того и ждут, чтобы ты, горячая голова, людей своих отсюда убрал бы. — Шеин едва успел договорить, как мушкетная пуля ударила по внутренней стене амбразуры.

Круглая, горячая, она отрикошетила и впилась в глаз стоящему позади пищальнику Захару Давыдову.

— У-у, сука! Елык-камелык! — не то тихо взревел, не то яростно пропел пищальник.

Но тут же выхватил откуда-то из-под кафтана тряпицу и, держа ее в скрюченных от боли пальцах, полез этой тряпицей в глаз. С благим матом и зубовным скрежетом вырвал из глазницы пулю и кровавый ошметок, который еще мгновение назад был здоровым глазом, а затем сам себя и перевязал этой же тряпицей наискось через голову.

— Иди ужо до лекаря, Семеныч! — крикнул сотник.

— Никуды я не пойду, елык-камелык!

— А пользы с тебя топерь? Поистечешь тут весь.

— Я им за глаз свой, елык-камелык, ужо-то… — просипел еще не отошедший от боли пищальник и потряс в сторону неприятеля оружием.

— Оставь его! — Шеин снова открыто смотрел сквозь бойницу. — Ага. Ну да, ну да… А ну-ка, Олеша, убирай людей своих с башни и по пятый зубец от нее в стороны. Всех убирай. Чтобы духу не было никого. Бегом.

— Ты чё, Михайло Борисыч?

— Делай чего велено. Ставь внизу полой коробкой супротив ворот. Копейщиков впереди, а за ними пищальников да аркебузников. Чтобы все позарядили.

— А каков квадрат должон? — Олеша вытаращенно смотрел на Шеина.

— Драгун вона видишь? Вот они должны все аккурат поместиться в твоем квадрате. И чтоб ни одна гадина не ушла!

— Понял, воевода. Эт мы быстро поставимся. Как же, по десять раз на дню так застраивалися. Быстро управимся. — Олеша сообразил, чего хочет Шеин, и в предвкушении чего-то лихого потер руки. — А ну, давай на три линии супротив ворот становись. Оружие заряжай!

— Еще сверху схорони десятка два стрелков. Можно с саадаками. Но так, чтобы с поля не видно было, что на стене кто-то есть.

— Так я ж их на пузо-то и положу. Такоже и делали не раз. Засада, значится!

— Правильно смыслишь, Лукьянов! — Шеин залюбовался тем, как быстро и слаженно натренированные бойцы строятся в линии, образуя мощную коробку напротив ворот. — Сейчас я еще к тебе подкрепления пришлю.

Воевода вынул из-за пазухи кусок багровой, как заря, ткани и, глядя на Успенскую колокольню, взмахнул три раза. Взмах этот означал, что требуются три сотни бойцов на Копытецкую. С колокольни ответили одним протяжным и тремя короткими звуками трубы. Дескать, поняли.

— Теперь смотри, Олеша. Сейчас кто-то вон из той толпы вынырнет с петардой. Но мы его подпустим. Пусть взрывает. И пускай драгуны прямо и вломятся. Ты следи только, чтобы воротную решетку за гостями вовремя опустили.

— Понял, Михайло Борисыч.

— Ну коли понял, то и с Богом. Это и будет наша первая сшибка.

А через поле наискось от строя рейтар бежал весь растерзанный и расхлыстанный Новодворский, держа в руках петарду. По нему не стреляли. Но тем не менее шляхтич сокращал расстояние, используя зигзаги. Ему даже мерещилось, что возле его ног от пуль фонтанчиками вспыхивает земля.

Храбрый, но недалекий и безрассудный Новодворский был на все сто процентов уверен, что перехитрил защитников крепости.

Он подбежал к наполненному землей срубу, подсунул под нижнее бревно петарду и откатился на несколько шагов. После этого поджег фитиль и со всех ног бросился прочь.

Грянул взрыв. Бревна с землей рванулись вверх и на десятки шагов в стороны. И уже неслась четверка безумных ослепленных лошадей, между которыми на толстых веревках болтался таран.

От удара тараном Копытецкие ворота подались назад. Веревки лопнули, и несчастных животных разнесло в стороны. Ломая ноги о развороченные бревна, они налетели на стены башни и с вывернутыми шеями рухнули наземь.

И уже шло, набирая скорость, панцирное войско.

Драгуны, перескакивая через преграды, вломились в город. И тут же были встречены шквальным огнем из пищалей и аркебуз. Воротная решетка стремительно поползла вниз, перекрывая отступление.

Окруженные с четырех сторон, всадники метались между рядами длинных пик и копий. А пули и картечь смолян разили без устали и без пощады. Сверху били луки-саадаки, стрелы которых попадали точно в незащищенные места между воротом и линией шлема. Крюки и специальные когтистые захваты вырывали из седел. Черепа крошились копытами своих же коней. Разноцветные гребни из длинных перьев летели с голов, сами головы катились, подобно комьям глины, дорогие доспехи превращались в искореженный хлам.

Сам Шеин стоял, скрестив на груди могучие руки, наблюдая за избиением с высоты боевой площадки Копытецкой башни.

— Ну вот и ладно! Ну вот и погуляли! — тихо пробасил он себе под нос.