Странные события в Сухаревой башне

Алексей Викторович Павлов, 2019

Сухарева башня невидима постороннему: она часть волшебного замка, где скрытно живёт глубинный народ и настоящее сплелось с прошлым. Об этом – в дневнике шестнадцатилетнего Ивана Брюса, которому в снах является как заботливый наставник Фёдор Михайлович. Попытка арестовать Ивана по надуманному поводу не удалась. Семья юноши понимает, что враг, пряча лицо, ищет путь в замок. В этих условиях Иван не может встретиться с друзьями – это опасно. Замок предлагает путешествие в 19 августа 1917 года. Кошки Анфиса и Никта принимают облики Николая Бердяева и Эдгара По, помогая Ивану и его товарищам в захватывающем приключении.

Господи, помилуй!

1

… На крутой горе, усыпанной низкими домиками, среди коих изредка лишь проглядывает широкая белая стена какого-нибудь боярского дома, возвышается четвероугольная, сизая, фантастическая громада — Сухарева башня¹. Она гордо взирает на окрестности, будто знает, что имя Петра начертано на ее мшистом челе! Ее мрачная физиономия, ее гигантские размеры, ее решительные формы, все хранит отпечаток другого века, отпечаток той грозной власти, которой ничто не могло противиться.

Михаил Лермонтов.

Я сплю. Представь меня таким, милый читатель. Ненадолго. Для начала. Глаза закрыты. Дыхание ровное. Теперь просыпаюсь. Словно я вещь, которую вдруг достают из древнего шкафа и, встряхивая, ещё и выворачивают наизнанку. Чувствую недоумение, а через миг ещё и тоску. Будто бы аккорд из скрипа дверцы зазевавшегося пыльного шкафа и звука выдвигаемого ящика отозвался во мне. Не люблю просыпаться.

Сон, где стою на берегу таинственной реки, проглочен миром коварных, громоздких предметов и заперт в молчаливый до времени шкаф. Навсегда.

И что же? Не всё так печально и уныло для сновидца, выдворенного из ночного вояжа. Открываю глаза. Мир распахивается — и вот я уже вернулся из ночного путешествия. Вывернулся. Как та самая вещь. Иногда со мной остаётся чемодан. С ночными видениями. Как ни странно.

Однажды — не усмехайся, любезный читатель! — в таком сне явился человек с бородой, Федор Михайлович. Надеюсь, догадаешься, о ком речь. Снилось, что выхожу я из «Сухаревской» и тут же, на улице, у ограды Троицкой церкви, вижу его. Улица пуста, а он разгуливает. Один. Ничего себе старичок, старомодный для многих. Видел бы ты его затёртое пальто! Пальто на вате². Пожалуй, мы из одного шкафа, подумал бы я, если бы сразу проснулся. Долго беседовали. Правда, больше он говорил. Все слова жадный сон себе оставил. Желаю вспомнить, но нет — всё дальше и дальше сказанное. Ускользает, как время. Истончается, как память. Уходит во тьму, как жизнь.

С тех пор я думаю о чудодействе слов в отношении всего, что хитрое время успевает быстренько отуманить и запрятать в свои ящики и шкафы. Как удается писателю похитить читающего из мира коварных предметов и отправить в утаённый мир? Вам сейчас явилось ужасное предложение. Может ли «ужасное предложение» «явиться»? Не может, полагаете? Я пишу плохо? Тускло, сбивчиво и невнятно? Безусловно, это жуткий косяк, синтаксическая катастрофа. Кто-то, читая, сморщится и, надо думать, обругает меня не самыми лучшими словами, но оставлю как есть, не буду исправлять. У меня должны быть ненавистники — это, милостивые господа, укрепляет меня! Малолетняя глупость, замешанная на причастности к Слову, просыпается, открывает глаза и крепнет. Глупость вызывает интерес. Надеюсь, мой слог выправится и станет выразительным. А может, Федор Михайлович эдаким мощным пинком закинет меня в русскую литературу? Судя по всему, она, родная словесность, совсем в этом не нуждается.

Позволительно ли в наше время уподобиться в слоге, к примеру сказать, Пушкину? Добиться той же прозрачности и ясности в замыслах и словах? Смею предположить, что с тех пор что-то внутри и снаружи этой жизни поменялось. Усложнилось. И начинка, и упаковка. Как у шоколадного батончика, призванного вести как к простым пищевым удовольствиям, так и к миру мечты, где есть счастливые встречи, уютные посиделки, где беседы ни о чём полны значений, а дорога в никуда оказывается выигрышным лотерейным билетом. Пишу о батончике, так как изрядно голоден.

Наступает блаженный, сладкий миг, когда вываливаешься не из шкафа, а из школы после невероятного числа уроков — и никуда уже не спешишь. Усталость и голод. Долгожданная свобода. Кофе, булочка и дружелюбный читатель — вот что сейчас может стать для меня источником удовольствия.

Где же действие? Вступление, пожалуй, пусто и затянулось. И ему суждено откладываться в моем странном дневнике, врастающем в книгу.

Самое время представиться. Я Брюс³. Это фамилия. Зовут меня Иван. Мне почти семнадцать лет. И сейчас иду из школы домой. Приходится скрывать, где живу. Но вам расскажу. Живу в замке⁴. Забавно звучит? Так уж, как говорится, повелось много столетий тому назад, и я тут ни при чём. Примите как факт.

Иду по Сретенке, останавливаюсь у заветного окошка, где на подоконнике меня ждут цветы.

— Ах! Ванюша вернулся. День совсем склонился к вечеру, значит. Как он на нас смотрит! Всё ли хорошо у тебя, наш сладкий? Устал, наверное? — лепечут цветы.

Естественно, слышу такое только я.

— Да, милые. Можете засыпать. Зовите Петровича, чтобы открыл мне.

— Он уже ковыляет, старый. Иди сам. Сегодня кареты не будет: дорога свободна. Мы тебе песню придумали. Споём как-нибудь, когда солнышко будет светить.

— Хорошо, мои красивые! Я вас тоже порадую как-нибудь, нарисую… Таких, как вы, больше нет.

Цветы молча закрываются, складывают свои легкие, прозрачные лепестки, пронизанные сетью сосудов, а я решительно сворачиваю со Сретенки в малолюдный переулок, оглядываясь. Действительно, никого сегодня нет, никто не мешает. Тишина и благодать. Еще раз сворачиваю — передо мной железная дверь с еле заметным гербом, покрытая ржавчиной и изрисованная какими-то большими бестолковыми детьми. Стучу железным кольцом три раза. Где-то вдалеке раздается тихий скрежет, и я слышу, как стонет и поворачивается несколько раз в глубине двери железный ключ. Дверь тихонько приоткрывается, пуская наружу запахи горячего воска, — за ней в полумраке плывёт Петрович, морщинистый молчаливый старик, замковый дворецкий. Иногда он может прошелестеть губами: «Как дела?» Мой ответ его не интересует. Он спрашивает, не задумываясь и забывая тут же о том, что спросил и что я ответил. Он тенью исчезает за тяжелыми шторами, чтобы сразу лечь в маленькую кровать, а я иду узким длинным ходом под землей.

Приходится пользоваться тайной галереей много лет. Этот ход — настоящий лабиринт, в нём несколько ловушек на случай случайного или продуманного проникновения незваных гостей. Говорят, ловушки придуманы мамой: она самолично занималась вопросом, размышляя о поведении людей в лабиринтах, читая трактаты, консультируясь со знатоками. Сколько выдумки, задора и коварства вложено в совершенствование ловушек! Выглядит это бесчеловечно и хитро, к моему сожалению…

Мать рассказывала, что раньше-то, на заре её туманной юности, всё было просто: попавший в ходы замка сталкивался с обаятельными, улыбающимися работниками советского торгового распределителя для избранных — Гошей и Зиной. Эти двое вырастали вдруг, прямо из-под земли, в сказочном свете среди сияющего чертога изобилия⁵ свежих продуктов и заграничных вещей. Незваный визитёр, сражённый волшебной картиной наповал, полностью терялся, как ребенок, забывал себя и всё другое — и потом, уже счастливый, ослеплённый, оказывался не пойми как, совершенно внезапно, на пустынной улице где-нибудь в Бирюлёве, сжимая в руках пакеты с банками шпрот и с коробками, где лежали финские сапоги. Это было, по-моему, гуманно, по-советски.

В последние годы мать ломала голову, обдумывая принципы действия новейших ловушек, так как фокусы с сырокопчёной колбасой и доморощенными джинсами «Ливайс» были отправлены в утиль вместе с ушедшей на задний двор эпохой социального авангарда. Тревога матери росла пропорционально стремительности жизни, осаждавшей замок и грозившей взятием мифическим врагом одной из башен, подземелий и чего-то ещё от священной плоти нашего каменного гнезда. «Ни одного камня врагу!» — вот что хотела выкрикнуть мать, защищая патриархальный мир.

Враг прятал лицо, нацепив маску благочестия. Мать, почтенная женщина, ранее спокойная, далёкая от обманчивой повседневности, теперь пристально всматривалась в пространство, обступившее замок со всех сторон, говорила об опасностях и не по-христиански негодовала, доходя до крика, особенно при случайном просмотре федеральных телеканалов, обращаясь сама к себе: «О ужас! Она теперь в сенате⁶ сидит, эта лицемерная жаба Писулина! Не так давно на болоте грелась, под кустом клюквы. Ты же есть, Господи! Это избиение младенцев при царе Ироде⁷, не иначе! Какой колдун вытащил её из трясины, люди добрые?!»

Мать, бледнея, заявляла, что опасностей премного вокруг и она упрямо кружит неподалёку. Чревоугодие, блуд, сребролюбие, гнев, печаль, уныние, тщеславие, гордость, зависть, лень — вот греховные страсти, вокруг которых танцевала пытливая мысль моей задумчивой матушки. Склонившись над планшетом, затаив дыхание, она читала священные книги и жития, листала схемы и картинки вроде «Греховные страсти и борьба с ними, по учению преподобного Иоанна Лествиничка». Она мудро считала, что, понимая природу низменных страстей, отделяя их друг от друга, осмысливая в подробностях, можно выстроить уже безотказную и вечную систему ловушек для тех, кто хотел бы проникнуть в замок без приглашения или с темными замыслами.

«Придумываешь искушения для человеков, маман? Аки диавол? Кто тебя наущает, признавайся?!» — шутил я. Она, вроде как припоминая что-то, смотря вдаль, серьезно отвечала: «Никто без искушений не может войти в Царствие Небесное. Искушение подобно огню, очищающему золото!» Я был готов рассмеяться: «Чтение тебе идет на пользу! Ты, однако, большая мастерица плетения словес, настоящая красноречивица! Нам это грозит постом и молитвой? Будем пить чай без сахару и без конфект?» — «Как Бог пошлёт!» — «Он пошлёт кого-то в магазин, в бакалею, а может, пошлёт куда подальше. Однозначно!» — «Ну ты, лентяй болтливый, отправляйся делать уроки!» — «Ты как Господь. Посылаешь меня. Не будь горда и тщеславна… Кстати, какая ловушка для гордых и тщеславных?» — «Дверь со ступенькой вверх, инкрустированная стразами, с надписью «VIP» в коридоре». — «И куда эта дорога ведёт?» — «На скользкую крышу в Москву 1937 года⁸, откуда видны настоящие звёзды». — «А ведь заманчиво, что ни говори!» — отвечал я, отправляясь в свои покои.

То, что я пишу, фактически дневник, с небольшими отступлениями для полноты картины моей жизни. Надо признаться, отступления застилают канву событий дня.

План на оставшееся к вечеру время прост: поскорее сделать уроки, посидеть за столом с маман, ведя кроткую беседу о том о сём, а потом улизнуть на вечернюю прогулку. На днях я нашел в своих школьных тетрадях плотный конверт, на нём было выведено: «Ивану Брюсу. Прочитай, когда будешь один». Внутри конверта был кусок распечатанной на принтере карты, с оборванными краями, и записка. На карте видны были кресты, отмеченные красными чернилами. Записка нацарапана кривым почерком, и её содержание таково: «Иван! На карте показаны места, где меня можно встретить или не встретить такого-то числа, в такое-то время. Сообщу любопытное. Приходи обязательно. Твой осведомлённый друг».

Это же глупый розыгрыш… И ничего другого… Но в любом случае любопытно… У всего есть причины или цели. Возможно, не всё так просто, как кажется поначалу. Какими фактами я располагаю? Каковы гипотезы? Трудно отделять факты от догадок внутри кружащих мыслей. Но всё же. Где подложили письмо? Предполагаю, что в школе. Там сделать подобное совсем не трудно. А если в замке? Мама или ещё кто-то? У нас завёлся лазутчик? Ну нет, это невероятно. Но не исключено. Школьный вариант полностью связан с розыгрышем? Я смотрю на крестики, вцепившиеся красными лапками в отдельные точки измятой карты, и начинаю понемногу сознавать, что расставивший крестики либо уже точно знает, где я живу в тайне от всех, либо весьма близок к этому. Та-а-ак! Как говорится, опасно. Тонкий запах чего-то тревожного, неуловимого и то же время странно знакомого точится из конверта и выскользнувших из него бумаг. Мамина паранойя заражает меня!

Допустим, не розыгрыш, а коварные планы. Каковы цели? Пробраться в замок, найти ходы в него? Изучить моё поведение, выслеживая меня? Пробудить любопытство и заманить в ловушку? Выкрасть меня? Или всё намного проще?

Попробую соединить пересечения крестов друг с другом: выходит непонятная фигура, и она ничего не объясняет, кроме того, что я, возможно, буду двигаться от одного креста к другому. На это и рассчитано? Есть места, где я неизбежно буду появляться, двигаясь от одной точки к другой. Вот оно что! Значит ли это, что эти неизбежные маршруты являются искомыми для тех, кто задумал ловушку?

«Мам, я на полчаса!» — «Долго не гуляй, сынок!»

В этот раз без кареты никак не обойтись: кто-то ходит поблизости, за этим зорко следит Петрович в своих дрёмах. Старик обладает даром ясновидения во сне. Зевающий, он смотрит мне вослед и напутствует бесцветным шелестом слов: «Ваня, выходи на углу». Карета — это одно название, хотя внешне она весьма похожа на древний, музейный снаряд для передвижения. Карета не всегда видна: она то видна, то нет стороннему, уличному наблюдателю, иногда не видна вообще. Ты выпрыгиваешь из неё, и вот с этого мига действует привычная физика обычных людей — иллюзии, наводимые скрытыми силами замка, его хитроумные голограммы перестают действовать.

Уже давно стемнело, и легкий ноябрьский мороз остудил воздух. Я никуда не тороплюсь, стою в неприметном месте на улице и наблюдаю за прохожими и автомобилями. Буду ждать, затаившись. Я рассчитываю на то, что некто пройдет или проедет мимо и как-то выдаст себя: затянувшимся взглядом, медлительностью либо, наоборот, порывистостью… Ничего необычного вокруг, кроме полицейских автомобилей: они едут очень медленно, притормаживая, и сидящие в них неподвижно смотрят на прохожих. Так они обычно колесят по городу, им до меня нет никакого дела.

Обзор внезапно становится половинчатым: часть улицы закрыта остановившимся темным фургоном «Фольксваген» — тут же другой фургон появляется в нескольких шагах от первого. Я в ожидании. Мне кажется, что это связано со мной, и я быстро двигаюсь в темный переулок. Оглядываюсь — и обнаруживаю медленно ползущие авто в ту сторону, куда я собирался скрыться. Порывисто разворачиваюсь и быстро иду назад, туда, где остановились фургоны: я хочу заглянуть за стекло и увидеть лица, но страх проносит меня рядом — вижу темные, застывшие внутри фигуры. Останавливаюсь в людном месте — на меня натыкаются прохожие. Достаю телефон, чтобы делать вид, что в него погружён, а боковым зрением продолжаю следить за происходящим. Тут с очевидностью замечаю нескольких атлетически сложенных мужчин в неприметной, но дорогой одежде: они идут в мою сторону, беседуя друг с другом. Пора бежать!

На моё счастье, рядом тормозит маршрутка, куда я запрыгиваю последним. Маршрутка мимолётно отъезжает от тротуара, а я наблюдаю замешательство преследователей. Через минуту темные фургоны показываются вдалеке, позади. Прошу водителя остановиться, и снова мне везёт: пешеходный переход горит зелёным, и я пересекаю улицу внутри группки людей. Справа — Церковь Успения Пресвятой Богородицы в Печатниках, и туда я мигом вбегаю. «Спрячьте меня, матушка, ради Бога!» — обращаюсь к недоумевающей строгой пожилой женщине у свечного ящика. «Поскорее, пожалуйста!» — добавляю я. Кажется, моё испуганное лицо заставляет её быстро действовать. «Иди за мной, мальчик», — отзывается она мягким голосом.

Попадаю за какую-то стремительно закрывшуюся дверцу в изрядно темную комнату, где пахнет ладаном. Нахожу на ощупь стул и усаживаюсь на него. «Ничего себе приключение! Какой всё же я дурак!» — бормочу под нос. Достаю телефон и снова прячу его, понимая, что свет экрана будет заметен тому, кто заглянет сюда.

Остаётся только молиться. Взволнованному и преследуемому человеку сидеть в густой темноте вдвойне затруднительно. Тьма, одиночество и неподвижность пробуждают во мне ощущение, что куда-то плыву и понемногу растворяюсь в тягучем, но приятном до головокружения воздухе. Глаза со временем привыкают к темноте, и что-то я могу разглядеть: струйки ровного света золотят воздух, очерчивают его объём, наконец я вижу свои ладони — они парят отдельно от рук и выглядят прозрачными. Это необычное чувство. Я закрываю глаза и продолжаю видеть ладони и всё другое вокруг, будто веки не смыкались. Как жаль, что не с кем поговорить! Я сам — единственный собеседник. Сиди тихо, Ваня! Стань прозрачным, как невидимка! Ведь сегодня ты влип в историю. Кто знает, чем всё кончится…

Где же Бог?

Вдруг Он здесь, в этой темной комнате, в нескольких шагах, сидит и тихо, в таком же ожидании беседы, добродушно смотрит на меня? Может ли Он быть как человек? Может ли Он вернуться к людям? Как Его, без паспорта и регистрации, встретят? Узнают ли? Или всё снова повторится, как только Он начнёт проповедовать? Или в этот раз всё будет по-другому?

Из-за стены доносятся тихие, смиренные голоса; их звуки успокаивают. Мне кажется, что, слыша человека, я могу в точности его представить.

Включу фонарик в телефоне и рассмотрю помещение… На стенах — иконы. На одной вижу человека во рву или в яме со львами: львы должны были его растерзать, но ему стали послушны; из ямы человек смотрит вверх, на небо, и там он⁹ зрит¹⁰ будущее.

Дверь в комнатку решительно распахивается, и на пороге вырастает батюшка с бородой и та самая пожилая женщина, укрывшая меня. «Вот он», — говорит осторожно женщина. «Слава Богу!» — отвечает ей батюшка в недоумении… «Это вас покемоны ловили?» — шутит священник, меняя интонацию. Неловко и многосложно отвечаю батюшке, который внимательно смотрит мне в глаза: «Вроде того… Неугомонные покемоны тьмы! Они нас ловят, а мы их — нет. Странные правила не нами придуманной игры». — «Правила меняется иногда! В этот раз покемоны не зашли к нам. Почему-то пробежали мимо! Вы, похоже, на этом этапе выиграли у этих чертей. Не попадайтесь им больше! И самое правильное: оставьте покемонам их игрища. Сделайте так, чтобы они без вас обходились. Идите с миром, если не нужна помощь, и читайте Священное Писание! Вас, юноша, проводим до ворот».

Я плохо соображаю, снова оказавшись на улице. Смотрю по сторонам. От мамы приходит сообщение: «Мы знаем. Поезжай к дедушке! Выключи телефон сейчас же». Я понимаю, что мама имеет в виду. Каждый из живущих в замке пользуется, как правило, собственным ходом. Древняя традиция. Дедушкин ход — самый далёкий, долгий по протяженности, невероятно сложный, нам с мамой неудобный. Еду туда — это несколько станций в метро. От метро — по темным закоулкам на территорию небольшого заброшенного завода. Железная дверь мастерской — надо постучать. Загорается небольшой фонарь, и он, поворачиваясь, указывает, куда именно следовать в этот раз. В стене цеха передо мной открывается неприметная дверка — туда я и захожу.

Дедушка молча встречает меня, улыбаясь больше по привычке. Он озадачен. Стена раздвигается, и по темному коридору, подсвеченному новомодными лампами, мы идем к лифту. Дед поначалу молчит, не находит подходящих слов. По его лицу скользят сильные чувства; он ограничивается междометиями, вздохами, круглыми глазами — и наконец произносит: «Ну ты молодец! Горжусь! И недоумеваю. Как же тебе удалось такое — уйти от них? Они ж в шаге были». — «Сел в маршрутку, потом спрятался в церкви… Так вышло… Случайность… Или что-то другое меня спасло… Кто они такие?» — «Не знаю, не знаю, кто они. И откуда на нашу голову… Ух! Как я рад, что ты от них ушел! Петрович во сне заметил неладное, сказал, что и на днях что-то подозрительное видел, но не понял, что видел… Сегодня вечером разволновался старик не на шутку, побежал к матушке твоей, она в слезах горьких звонила мне… Но что я мог сделать? Ни-че-го! Вот только теперь буду думать, как в похожей ситуации не опростоволоситься», — вздохнул дед.

Мы прошли мимо двух больших статуй, изображавших Путина и Медведева в духе персонажей «Звездных войн»: статуи светились изнутри и даже разговаривали друг с другом. Это меня оживило, и я наконец ощутил, в каком диком напряжении находился после случившегося.

Путин с Медведевым остались позади — и уже настоящие ворота замка открылись нам. Мне стало намного легче…

В башне, в небольшой комнате, нас ждала мама. Состояние испуга еще не сошло с её лица.

— Ваня, ты нам что-то не рассказал. У меня такое чувство! — начала она.

— Ты права, мама… Вот письмо, которое я нашел в своих тетрадях накануне.

Мама с дедом переглянулись и стали изучать карту и записку.

— Вань, это не шутки! Ты бы сказал — я бы сразу сделал химические анализы. Кто в руках держал, какие запахи, вещества — всё же станет понятно. Уже факты… Я изучу.

— События с тобой, Ваня, проводят черту: прошлое остается позади, наступает новая эра в семье и замке. Мы вынуждены многое менять в нашей жизни. Это было неизбежно, поверь… Как только пошли эти странные разговоры про глубинный народ, я сразу поняла, что не всё так просто и что к нам начнут ломиться. «Глубинный народ» им подавай! Местные философы, проснувшись, как сурки, после спячки, начитались завораживающих английских слов: deep net, dark net, deep state, dark state¹¹. И начали свой дискурс¹² править. Ну что ж! «Come on people now smile on your brother!»¹³ Теперь вещай, дед, тебе есть что сказать! — предложила мама.

— Эх, — выдохнул дед. — Загнула ты, Серафима, с новой эрой. Как на партийном собрании¹⁴. Хотя дискурс тоже начнём править. За милую душу! И за базар отвечать! Буду говорить, что живем мы в Cristal Castle¹⁵. Хо-хо! Звучит слишком… Не по-нашему… Три дня берем на размышление: не всё же ясно в произошедшей истории. Значит, Ваня, ты теперь сидишь здесь. До лучших эпох. И никуда не вылезаешь. Школу прогуливаешь. Каникулы для тебя наступили… Напиши друзьям, что приболел. Тебя там, в школе, точно, мигом возьмут под белы рученьки, если объявишься. Ты козырь в игре. На тебя почему-то вышли. Будем вместе думать, как им удалось… У тебя теперь редкий шанс — внешне измениться… Тебе, Вань, даём другой, новенький и красивенький паспорт, другое имя, будешь Артуром Коннором, шотландцем по происхождению… Как тебе?

— В таких случаях говорят: пафосное имя. Для меня звучит крайне необычно. Долго буду привыкать. Не всякий Ваня может поверить в то, что стал Артуром.

— Мужик сказал — мужик сделал… Перекрасишь волосы, купим тебе ушанку, будешь выходить на улицу и заматываться в длиннющий шарф. Глаза будут тонуть в меховой шапке, рот прикрыт шарфом. Сюжет для достойной картины маслом в полный рост: наивный юноша с Британских островов приехал в снежную Россию, чтобы посмотреть на медведей, и оказался зачарован тайнами русской жизни, — дед вовсю веселился. — Кстати, кстати! — тут дед многозначительно и серьезно, сделав паузу, посмотрел на матушку, и что-то повисло в воздухе между ними. Дед продолжил медленно и выразительно: — У тебя есть не только паспорт, но и вместе с ним и брат: его зовут Генри, тоже Коннор. Говорят, скоро будет у нас в гостях. Как тебе такой расклад?

— Расклад самый удивительный… Странное ощущение сейчас у меня… Попытаюсь объяснить… Кажется, вы ждали нападения на меня…

— Нет, — серьезно ответил дед, хмурясь, — поверь, это неожиданность. Но мы были готовы.

— Звучит неоднозначно.

— Да, ты прав, — отрезал дед.

— Так что за брат у меня? Оказывается, у Артура есть брат. А Ваня без брата долго жил, бедный и несчастный.

Дедушка хотел что-то сказать, вместо слов замахал руками, как мельница, увидевшая Дон-Кихота.

— Вань, он замечательный. Скоро ты его увидишь, — тихо сказала мама.

— Ты с ним знакома? — я спросил и широко открыл глаза.

— Да.

— Давно?

— Очень.

— «Очень»… У меня сегодня чудесный день. Сводите меня к психиатру. Я ему расскажу, что с рождения живу в невидимом замке, что меня преследуют, что я и Ваня, и Артур. Однозначно, шизофрения. Держите меня семеро! Так, кажется, буйные предостерегают окружающих. И как быть с военкоматом?

— Дурацкие шутки у тебя, сынок! — почти обиделась матушка.

— Да, Вань, это тебя сегодня сотрудники военкомата ловили. Хотели повестку вручить, наверное, — подвёл итоги расследования дед.

— Веселая у нас семья! Главное, острохитроумная. Сходи к ним, дедушка, забери повестку.

— Нет сейчас времени, Ванюша! Ко мне, в галерею, посетители пожаловали, поэтому я вас, мои дорогие, покидаю.

Дед быстро встал из-за стола и растворился в воздухе — такая у него была манера. Он в приграничном к замку пространстве мог появляться в трех ипостасях: молчаливый охранник завода, весёлый сварщик из небольшого гаража или молодящийся владелец арт-галереи. На этот раз дед с гиперзвуковой скоростью отправился в галерею, где ожидались гости — ценители прекрасного.

В глубине замка между пространством и временем складывались замысловатые связи. Мать объясняла, что это и есть настоящая физика, со всеми возможностями и проявлениями, а требование, чтобы жизнь представала в исключительно линейном, текущем монотонно в одну сторону времени — нонсенс, заблуждение и наивный пережиток, наподобие ньютоновской механики. Прошлое в замке никуда не исчезало, а было похоже на многослойный, прирастающий пирог — и оно, прошлое, пребывало внутри настоящего, обычно не нарушая его, но вторгаясь в настоящее там, где была пустота или где возникала вызывающая необходимость в прошлом. Разумеется, без разных казусов и странностей не обходилось. Уже упомянутые Гоша, Зина, Петрович, дворецкие не являлись привидениями, хотя бы потому, что внутри замка они физически продолжали жить в своём слое времени, в котором это самое чудесное время вело себя по-всякому: то притормаживало, то назад шло, то вперед, то двигалось по кругу. Тот же Петрович в течение полугода мог быстро молодеть: его плечи расправлялись, голос креп, улыбка цвела на лице — в следующие три месяца Петрович стремительно превращался в дряхлого, изнемогающего старика. Иногда он мог повторять одну и ту же фразу несколько раз, как музейная, застрявшая на одном кругу граммофонная пластинка, к примеру: «Милостивый государь, соблаговолите сообщить, как долго Вы изволите гулять по бульварам?» Причина этому крылась не в улетучивающемся мозге старика, а в вихревых движениях времени в недрах замка. Отдельные коридоры или закоулки, потаённые двери или уже названные ловушки способны были вывести в Москву разных эпох прошлого, но постоянные жильцы замка избегали таких шансов, так как случаи счастливого возвращения назад были редки, согласно легендам и преданиям.

Я двигался в коридорах замка в сторону своей комнаты, как заметил, что из-за поворота показалась Никитична — моя няня, горбатая, но рослая старушка, заботящаяся обо мне как о неразумном младенце. Она была строга со мной и неуступчива. Садясь рядом во время обеденного застолья, она, протягивая полную ложку, из которой когда-то ели великаны, требовала, чтобы я раскрыл рот, подобно неоперившемуся птенцу, и отведал какое-нибудь изысканное яство. Я, любя старуху и жалея её, всеми силами старался избавиться от кропотливого дозора и навязчивой, местами липкой, заботы. На сей раз Никитична молвила, настигнув меня в комнате: «Съешь, Ванюша, пирожок с маком, а вот тебе еще и с яблочком, сладенький». Разумно было всегда благодарить старуху и соглашаться со всем, что она предлагала, — тогда Никитична утихала, смиряла настойчивость, расплывалась в легкой улыбке и уходила на заднюю кухню, где общалась с другими блаженными обитателями замка, для которых время однажды приостановилось.

Никитична обладала даром яснослышания¹⁶, к тому же иногда ей открывались события ближайшего будущего. В последние десятилетия старушка пристрастилась к просмотру телевизора, просиживала вечера напролёт перед экраном — и её особый слух и способности зреть¹⁷ наступающее смешались с содержанием популярных передач. В замке, посмеиваясь, говорили, что это пошло на пользу необычным способностям Никитичны.

Сладив с пирожками и поправив подушку на моей кровати, Никитична, похоже, не торопилась уходить восвояси; я чувствовал, что ей хочется что-то сказать особенное, но она молчала, прислушиваясь к чему-то.

— Что, Никитична, слышишь?

— Крысы волнуются недалече. Шепчутся о вынюхивающих мужах, которые толкутся молча, тяжело шастают взад и вперед и молчат. И птахи небесные тоже беспокойны: видят людей в чёрном, что в землю заглядывают. Твой розыск ведут. И в церкву заходили те люди, к батюшке, фотографию твою показывали. «На что он вам, настырные?» — спросил батюшка. «Наше дело, отец! Позарез нужен», — ответили они. «Я вам не помощник в сыске¹⁸. Если помолиться пришли, то пожалуйста, а нет, так идите по своим делам», — ответил священник. «Груб ты, отец, и своеволен. И спрашивать не будем! Ребята проверят все закоулки тут, и если найдут его, то пеняй на себя, познаешь нашу милость». Но тебя уже там не было, ушел ты оттеда¹⁹.

— О чём они между собой говорили, эти чёрные, Никитична?

— Их грязные рты залиты вонючими словами. Я слышала, что кто-то из чёрных нашел в архивных грамотах что-то про нас. Стали маяться, толковать, изучать и вышли на тебя с матерью. За тобой следили, ты был на виду. А вот мать найти не смогли: она всегда осторожна, выходя из замка или возвращаясь. Она чуяла опасность и себя не выдала.

— Мне вот сейчас стало не по себе, как твои слова услышал, Никитична!

— Ты же должен знать. И страшная опасность не грозит тебе, Ванюша! Спокойной ночи! Пирожок-то съешь, милок! И яблочко не забудь! Пирожка-то два, а яблочко — одно. Как думаешь, с какой стороны кусать яблочко, есть ли разница?

— Спокойной ночи, Никитична! Ты говоришь загадками. Глаза у меня закрываются от усталости.

— Вот и ложись…

Сквозь наступающий сон я услышал из коридора шорохи одежд и шаги стражников: их можно было отчётливо слышать и даже видеть, находясь на зыбком лезвии бодрствования и сна. Я провалился в беспокойное, яркое сновидение, где чего только не происходило! Федор Михайлович, возникнув прямо передо мной, как фокусник, не проронив ни единого слова, дал ясно понять, что доволен мною сегодня и даже пригласит на прогулку в лунном свете, как только возможность такая появится, чтобы мы поговорили об отзывчивости слога, но, если я буду лениться, погружаться в излишнюю задумчивость, даст мне такого настоящего русского пинка, так даст, что улечу за пределы земной атмосферы и буду бестолково вращаться спутником на орбите. Вот тогда-то Федор Михалыч вручит мне отличную метлу, чтобы я разгребал космический мусор. На что я, уподобившись деду, замахал руками, давая понять бородатому классику, что у меня вырастут длинные крылья и что двинусь в сторону Луны, как фантастическая птица, свободная и непостижимая. Федор Михалыч исчез, а я, уже без крыльев, оказался на крыше, на самом верху невидимой городу Сухаревой башни, цепляясь за её шпиль слабыми, неверными руками на промозглом воздухе и обозревая окрестности. Внизу, подо мной, — площадь, а на ней много-много маленьких людей, хаотически двигающихся, спешащих по своим муравьиным делам. Вдруг люди останавливаются, поднимают ко мне свои взоры — тут я сознаю, что они с удивлением видят меня на башне. «Вот он!» — кричат некоторые из них. Это ужасно, страшно. Вот-вот я свалюсь, убьюсь, умру. Мне хочется проснуться. Ох, как хочется! Что я и делаю. Посмотрев по сторонам, я переворачиваюсь на другой бок и, чувствуя упругость кровати, заново ухожу в сонное, сумеречное ущелье уже до утра.

Примечания

1

Сухарева башня была выстроена в Москве у Сретенских ворот в 1695 году по почину Петра Великого. Снесена в 1934 году по решению Иосифа Сталина.

2

Вероятно, рассказчик намекает на гоголевскую «Шинель», из которой, по приписываемым Достоевскому словам, «вышли все». Фраза Достоевского может быть понята, как минимум, двояко.

3

В старомосковских преданиях Сухарева башня связана с именем Якова Вилимовича Брюса (1670-1735) — возможного предка рассказчика. Яков Брюс, сподвижник Петра, инженер, учёный, военный, открыл первую в России обсерваторию, разместившуюся в Сухаревой башне. Разносторонность Брюса и его учёные занятия стали причиной того, что некоторые видели в нём чародея и чернокнижника.

4

Здесь и далее рассказчик использует слово «замок». Можно предположить, что невидимая Сухарева башня только часть «замка».

5

Дефицит продуктов и товаров был частью советской жизни. Мир, где вожделенные товары были в свободной продаже, выглядел как сказка.

6

Проявляя осторожное уважение к власти, напоминаем страшную историю о заседавшем в одном из сенатов господине, у которого образование было в объёме шести классов, при этом печь в его доме топилась пачками денег. Сенатора обвинили разных преступлениях, в том числе в убийствах. О подробностях пытливый читатель может узнать из фильма на канале «Россия 24» и других источников.

7

Евангелие от Матфея, 2:16. «Тогда Ирод, увидев себя осмеянным волхвами, весьма разгневался, и послал избить всех младенцев в Вифлееме и во всех пределах его, от двух лет и ниже, по времени, которое выведал от волхвов».

8

На 1937-1938 годы приходится пик политических репрессий в СССР. Большая часть арестованных была расстреляна.

9

Пророк Даниил.

10

Видит.

11

Глубокая сеть, тайная сеть, глубокое государство, тайное государство.

12

Возможно, под «дискурсом» Серафима Аркадьевна понимает определённые комбинации, с помощью которых говорящий использует язык.

13

«Давайте, чуваки, улыбнитесь своему брату».

14

Аркадий Владимирович, по старой памяти, имеет в виду собрания членов КПСС (Коммунистической партии Советского Союза), на которых можно было услышать наполненные дутым пафосом фразы, в том числе про «новую эру коммунизма».

15

Прозрачный Замок

16

Обычно «яснослышание» означает способность слышать звуки тонкого мира. Дар же Никитичны больше связан исключительно развитым физическим слухом, благодаря которому она слышала звуки как внутри замка, так и поблизости.

17

«Зреть» употреблено в значении «видеть».

18

Выслеживание и розыск преступников.

19

Оттуда.