Нецелованные

Алексей Васильевич Леснянский

Середина 90-ых. Непростое для страны время. В тайге строится секретный город, который заселяют мальчиками. Их 10000. В глухомани они получают блестящее образование по военным и гражданским специальностям, чтобы по выходу из леса спасти Россию в случае её распада. Роман перенасыщен размышлениями мальчишек о родном государстве. Мечта у всех курсантов одна – поскорее начать службу Родине. В конце романа главные герои погибают, спасая лидера страны, который любит отдыхать в заповедных местах Сибири.

5

Прошло три года…

Жизнь на Большой земле перестала быть дёрганой. Её нельзя было назвать ни хорошей, ни плохой, а так — подготовительной то ли к хорошему, то ли к плохому. Люди и государство (да простят мне читатели это разделение) уже могли тратить, но делали это по мелочам, больше же откладывали на что-то серьёзное — то ли на осуществление заветных желаний, то ли на решение грандиозных проблем. Ни в одной сфере не виделось особого прогресса, но и регресса, надо отдать должное нулевым, тоже не наблюдалось. Все как будто накапливались в материальном и духовном плане, а для чего — никто не знал.

В стране завелись деньги. Ещё не прямо, но — слава Богу — уже хотя бы косвенно об этом можно было судить по выросшим в разы взяткам и откатам — тоже ведь показатель, а не тоже мне, как может подуматься сперва. Россия смахивала на барыню, которая питалась нефтегазовыми плюшками, жирнела, становилась всё более неповоротливой и убаюкивала себя тем, что в тяжёлые времена организм будет питаться целлюлитными отложениями. Движение свелось почти на ноль.

Что касается таёжного града, то он был переведён на самообеспечение в конце 2006-ого года. Заморозка финансирования, после которой полностью прекратились воздушные поставки грузов с Большой земли, несказанно обрадовала лесных жителей — особенно юных. И дело было не только в гордости, что, мол, мы теперь сами с усами.

Главная причина крылась в том, что надёжные, как слепоглухонемота, пилоты наряду с гумпомощью перестали сбрасывать на город самые настоящие бумажные деньги, которыми в тайге откровенно брезговали. Такое отношение к родному рублю (валюту не скидывали) объяснялось просто. В лесной республике денежные купюры использовалась не для операций по купле-продаже, а в качестве туалетной бумаги. Ежемесячно на город сваливалось целое состояние. Кабы такая наличность пару раз осталась на Большой земле и поступила в обращение, — произошла бы девальвация.

Многолетние финансовые бомбёжки достигли цели. Если у кого-то из курсантов и была генетическая предрасположенность к взяточничеству, заложенная в русском коде с незапамятных времён, — то уже к середине таёжного курса от неё не осталось и хромосомы на хромосоме. Деньги у юношей стали стойко ассоциироваться с экскрементами. При этом иностранная валюта презиралась больше отечественной, так как не годилась даже на туалетную бумагу (ну, раз не сбрасывают, значит, не годится — такой парни сделали вывод).

Эх, поглазеть бы на человека, который попытался бы в будущем купить лесных выпускников. Их, пропустивших через зад миллиарды. Их, истративших на гигиену вроде бы только тела (а на поверку и души) такие капиталы, что, увидь эти цифры дядя Скрудж, — крякнул бы сразу.

Жёсткость купюр, мягко говоря, не добавляла им популярности. Они ведь напоминали отнюдь не лопухи, пользоваться которыми (как и обычной бумагой) строго запрещалось. Банкноты, выпущенные на спецстанках, зачищали зады, как наждачка. Так курсантов учили ещё и финансовой экономии на предстоящей им государевой службе — лишний раз ведь не проведёшь между ляжек рубанком, себе дороже. В общем, десять лет к ряду проходы горели крапивным жаром вне зависимости от показателей в учёбе и поведении. Поносы становились карой небесной, запоры — благословением господним.

Отлучение от материковой титьки пошло таёжному граду только на пользу. По правде сказать, сосок давно надо было намазать горчицей, так как таёжная сечь уже с года эдак 98-го вполне могла сама себя прокормить. Нет, безусловно, случались времена, когда юным колонистам приходилось терпеть большую нужду. Но в этом, извините, они были виноваты сами. Видите ли, им до последнего не хотелось использовать для выхода из полной задницы те самые пресловутые дотации, о которых автор подробно поведал читателю в предыдущих абзацах. Ну да жизнь — штука жестокая. Научила она курсантов, что с большой нуждой шутки плохи: хочешь оправиться — используй все подручные средства.

И всё было бы в городе просто замечательно, если бы не корреспонденция из России. Начиная с 2005-го года и вплоть до закрытия воздушного пути, вертолёты из месяца в месяц сбрасывали на головы лесных жителей газеты и журналы, из которых становилось ясно, что криз миновал, страна вышла из комы и сменила постельный режим на авторитарный в либерально-демократическую крапинку. Казалось бы, таёжные поселенцы должны были радоваться если уж не новому государственно-политическому строю, то, по крайней мере, переводу России из реанимации в общую палату. Однако обнадёживающие сводки с материка вызывали не эйфорию, а тревогу, которая со временем переросла в противостояние между колонистами.

Камнем преткновения послужил вопрос о дальнейшем пути развития города. Там и сям стали раздаваться голоса, что угроза завоевания и распада России миновала, следовательно, необходимо покончить с военщиной и сделать ставку на подготовку юношей, прежде всего, по гражданским специальностям. Курс на реформы не встретил поддержки большинства наставников и курсантов. Многочисленным тем, которых называют «ястребами», раз за разом удавалось затыкать клювы малочисленным тем, коих именуют «голубями». Многоточие в конфронтации поставило пришедшее на имя мэра в октябре 2006-го официальное письмо из Кремля, который был, конечно, осведомлён о существовании лесной республики.

В тексте говорилось, что Россия вступила в новый исторический период, в котором возрастает потребность в высококвалифицированных рабочих, крестьянах, менеджерах, инженерах, учёных, программистах, строителях, врачах, педагогах, журналистах, экономистах (?), юристах (?), в связи с чем лесному городу настоятельно рекомендуется переориентироваться на подготовку кадров по гражданским специальностям. А что до армии и ВПК, то, мол, не волнуйтесь, — их переформатированием мы, материковые, уже активно занимаемся.

В конце письма стояли подпись и печать человека, рекомендации которого на Большой земле уже несколько лет приравнивались к приказам. Но откуда лесному мэру было знать, что приказам-то. Он ведь вышел не из верноподданнических нулевых, а из самостийных 90-ых, в которых вертикаль власти валялась пьяной по горизонтали и политического веса не имела. В общем, градоначальник по старой памяти рассудил, что мало ли что они там, наверху, решили, а нам, таёжникам, следует продолжать жить своим умом и резких движений не делать, тем более что кардинальные преобразования неминуемо приведут к дестабилизации ситуации в городе.

И мэр принял Соломоново решение. Он не стал убирать из программы военные дисциплины и даже не сократил часы на их изучение. Градоначальник просто добавил время на занятия по «мирным» предметам (это было сделано за счёт увеличения и без того длинного учебного дня до полуночи).

— Сон для слабаков, не кисейных барышень готовим, — мысленно успокаивал себя градоначальник, когда урезал шестичасовую, надо полагать, летаргию до ньютоновских четырёх часов. — Скажите спасибо, что я не поклонник Томаса Джефферсона. Тот, говорят, спал не более двух часов в сутки и ничего… Итак, теперь подъём в 05:00. С шести утра и до полуночи — непрерывная учёба или работа, после чего час на подготовку к завтрашнему дню и отбой. Личное время после 20:00, соответственно, отменяется. Ничего личного — учебно-производственная необходимость. Отдых — смена деятельности. Завтрак, обед, ужин — на ходу, как в развитых странах.

И всё же на один кардинальный шаг мэр пошёл, чтобы хотя бы формально выполнить спущенные сверху рекомендации. Утро (с 06:00 до 09:00), когда курсанты ещё наполовину спят, и вечер (с 18:00 до 00:00), когда они уже порядком устают — были отданы на откуп военным преподавателям. Гражданским же педагогам выделили отрезок с 09:00 до 18:00 — лучшее время для подачи и восприятия информации. Естественно, «ястребы» сразу заявили о явной дискриминации. И им было плевать, что в новом расписании на милитаризацию города отведено ровно столько же времени, сколько и на демилитаризацию — девять часов в сутки. По тайге прокатились митинги и манифестации.

— Измена! — кричали «ястребы». — В Кремле — предатели! Сдали страну, теперь и нас хотят!

— Если б измена, нас бы уже разбомбили с воздуха! — отвечали им «голуби». — В Кремле — патриоты! Отстояли страну, надо слушать их!

— Один чёрт — ситуация нестабильная, всё может в момент измениться! — не сдавались «ястребы». — Продолжаем точить мечи!

— Всё будет нормально, паникёры! — успокаивали товарищей «голуби». — Даёшь перековку мечей на орала!

Страсти бушевали две недели, но до драки дело не дошло, так как город населяли умные и интеллигентные люди, которые прекрасно понимали, к чему может привести революция на затерянном во времени и пространстве космическом корабле. Баталии на улицах и площадях перекинулись в учебные классы и аудитории. Развернулась нешуточная борьба за умы и сердца юношей. Преподаватели удесятерили энергию на занятиях. И тут часто доходило до смешного. Какой-нибудь учёный-астроном, будучи ярым «ястребом» по убеждениям, так вдохновенно рассказывал о Млечном пути, что даже до беспамятства влюблённые в ратное дело курсанты начинали мечтать совсем не о тех звёздах, что прикручивают к погонам и вешают на грудь.

Не будет преувеличением сказать, что город переживал необычайный взлёт военной, научной, культурной, общественно-политической и религиозно-философской мысли. Самолётные нагрузки по учебным дисциплинам, светившие выходом в небо, сменились ракетными перегрузками, за которыми темнел уже космос. Разговоры на бытовые и личные темы, процент которых в тайге итак всегда был низким (в переводе на выборы в Госдуму непроходным), — окончательно и бесповоротно сошли на нет. Речи о глобальном и высоком целиком и полностью вытеснили внесистемный оппозиционный трёп навроде «как бы пожрать, соснуть, погулять».

Юноши рвались в бой. Они горели и местами так даже опасно: не как олимпийский огонь, Жанна-д-Арк или Джордано Бруно — как бараки с пионерами, Хиросима и Нагасаки. Что удивительно — десять тысяч (без многого, потери) семнадцатилетних максималистов, загруженных учёбой и работой от восхода до заката, как-то даже умудрялись возводить БАМы и Беломорканалы. По ночам, а когда ещё? И пусть строительство сих замков велось исключительно во сне, пусть они разрушались с пробуждением, пусть от мальчишеских проектов содрогалась любящая точность в расчётах архитектура, — зато каждую следующую ночь на руинах вновь появлялись рабочие с кирпичами из воздуха, готовые начать всё с фундамента.

Конец ознакомительного фрагмента.