Византиец. Смоленское направление

Алексей Борисов, 2016

Смоленск. 1239 год. Богатейший город Руси должен был повторить участь Рязани, Владимира и Суздаля, но устоял перед полчищами завоевателей – монголов. В преданиях будут упоминать подвиг пришлого воина Меркурия, который пришёл из будущего, чтобы помочь нашему прошлому. Он – Византиец, бывший морской офицер ушедшей державы. Он – воин, а поле битвы для него – вся история нашей Родины.

4. Новгородский купец и месть киевлянина

Смоленская пристань гудела. Новгородский купец, торгующий заморским товаром, давеча наделавшим столько шума на рынке города, скупал булыжники. Куна серебра за возок, наполненный камнями, размером с голову человека. Деньги на земле валяются, где такое видано было? Горожане отправляли своих детей собирать камни, подростки сколачивали ватажки и, умыкнув телегу со двора, работали на свой страх и риск, подбирая всё, что плохо лежит. Через день город облетела весть, что на торгу появились кубки из прозрачного камня, под названием «стаканы». Люди приходили, приценивались, но покупать отказывались. Те, кто не мог похвастаться богатством, использовали деревянную или керамическую посуду. Зажиточные предпочитали пить из серебра, а ценителей изящества пока не попадалось. Расстроенный Пахом выставил перед лавкой приказчика и заставил его попивать из стакана морс на виду у всех. Должного действия реклама не произвела, было продано две штуки приезжему киевлянину, и всё.

Однако события приобрели несколько криминальный оборот. Перед закрытием рынка, лавку навестил тот самый киевлянин, его заинтересовала подзорная труба. Торг не принёс результатов, однако ночью бдительная стража, прикормленная Пахомом, схватила шайку воров. Рядовой, казалось бы, случай, ан нет, в главаре бандитов Ильич опознал своего покупателя. После непродолжительного мордобоя выяснилось, что струг, использовавшийся для складирования камней, киевлянину был очень знаком. Да настолько, что когда-то принадлежал ему. Пахома пасли несколько дней, готовясь отомстить за побитых разбойников ограблением и поджогом торгового места купца. Всё ждали, когда звонкого серебра в лавке насобирается достаточно, да невтерпёж стало. С утра воскресенья, как было принято, при всём честном народе ожидалось судилище. Накануне Ильич целый вечер готовился, обдумывал речь и примерял ярко-жёлтую шёлковую сорочку с новыми, очень прочными портками синего цвета. Штаны были превосходны, только вот зачем нашивать дополнительные лоскуты материи на тыльную часть, купец понять не мог. Рубаха-то навыпуск, лоскутов с медными заклёпками не видно. Так и не придумав как выставить напоказ задние накладные карманы, Пахом Ильич затушил огарок свечи и улёгся спать. Только утром на суд Ильича так и не вызвали, судить стало некого. Киевлянин сбежал из поруба, а двое задержанных подельников скончались на дыбе при допросе.

Беда, как обычно, не приходит одна, лавку стали обходить стороной. С чьей-то подачи товар Пахома всё чаще стали называть дьявольским. Купец поначалу решил, что это происки завистливых товарищей по торгу, однако мысль эту отбросил. У монополиста нет конкурентов, есть только недоброжелатели. Для их выяснения и распространения опровергающей всяческие злые козни информации пошататься по городу был отправлен Евстафий, брат жены Ильича. Такое занятие для него было не впервой. Будучи в Бирке, шурин сумел пустить слух о караване с медью, который вот-вот придёт, после чего Пахом скупился так, что утроил свой капитал в Новгороде. Медный караван в итоге подошёл, но только через два месяца, под самый конец навигации, а ложка, как говорится, дорога к обеду. Подающий надежды на торговом поприще родственничек обладал даром моментально оценивать ситуацию и извлекать выгоду из сложившихся обстоятельств. Был незаменим в щекотливых делах, и если б не прокол с чудо-лодкой, то вообще не имел бы нареканий. Побродив по разным местам, выслушивая сплетни и всякие разговоры, вставляя своё веское слово, там, где того требовалось, Евстафий доложился о проделанной работе. Воду мутил не абы кто, а настоятель церкви Михаила Архангела, той, что была построена ещё при Давыде Ростиславиче и являлась резиденцией смоленского епископа. Спорить в одиночку с высокопоставленным церковником Ильич не рискнул. Служители Господа, хоть и не лезли в торговые дела паствы (хватало торговли зерном), однако случая поиметь выгоду с чего-то нового не упускали. Прецедентов хватало, посему решив не откладывать дело до завтра и отплыв по реке на пару вёрст, новгородец повернул на Нагать и связался по рации со мной. Решались сразу два вопроса. Первый — это поп с обрядом освящения строительства усадьбы во избежание нехороших слухов, второй — получение поддержки церкви в торговых делах. Выслушав рассказ купца о его приключениях, я предложил встретиться на верхнем Соже. Насколько удачно для меня подвернулась история с раненым, я сказать не могу, но выздоравливающий родственник кормчего с ладьи Пахома Ильича прекрасно знал, как добраться до места рандеву. Так что свернуть не в тот ручной рукав мне не грозило, да и члена команды можно было вернуть в свой коллектив с такой оказией.

Пара тюков набивного ситца и чудо механической мысли в виде швейной машинки с запасом ниток перекочевало в резиновую лодку. Она, в виде подарка настоятелю церкви, скорее всего, перейдёт в хозяйство жены священнослужителя. Через год, а может и раньше, от работы сломается игла или несмазанный механизм заклинит. При ремонте её доконают окончательно, а к тому времени меня уже тут не будет. Отцепив от цепочки золотой крестик, я помазал его клеем и прижал к корпусу. Теперь всё богоугодно, по крайней мере, я так думал.

За то время, пока мы в пути, Савелий научился управлять лодкой, и теперь появилась возможность прокатиться в качестве пассажира. Мерцающая в лучах заходящего солнца водная гладь, буквально гипнотизировала, и на меня нахлынуло воспоминание. Не удержавшись, я опустил ладонь в реку. На шлюпочной стажировке это называлось «пустить леща». Мелочь, но воспоминание о юности обрадовало меня. Много лет назад, в Севастополе, на первом курсе военного училища мы старательно гребли на шестивёсельном яле, а рулевой мичман рассказывал о флотских традициях; гребец, сломавший весло у основания рукояти, получал отпуск домой. Конечно, мысли были о доме, и мы вгрызались в весло с удвоенной силой, втайне мечтая переломить его. Боже, как давно это было, где теперь страна, которой давал присягу? А может, название страны никогда и не менялось, есть Русь, она никуда не делась. Клятва, данная СССР, равна присяге, данной Руси. Что ж, я буду защищать Родину, в каком бы времени она не находилась, во имя памяти деда, сгоревшего в танке под Брестом, во имя моих сокурсников, погибших на «Курске», во имя женщин и детей, которые с надеждой смотрят на нас, защитников Отечества. Даже строительство усадьбы для меня стояло на втором месте. Разгребая всяческий хлам на чердаке, я наткнулся на сундук с записями дяди Феди. Были там в основном его стихи, но несколько заметок о событиях тех лет, когда он регулярно перемещался, пролили некий свет на мою голову. Оценить правдоподобность исторических дат можно было лишь пережив их, а в записях к тому же, упоминались места, находившиеся рядом со мной. Этим я и решил заняться. Орда, хозяйничавшая на Руси, приближалась к Смоленску. Крупный торговый город был, несомненно, в их планах. И никто не даст гарантии, что передовой отряд разведки кочевников уже сейчас не отмечает места переправы, не высылает шпионов, пытая местных жителей и вербуя проводников. «История повторяется» — эта фраза из дневника, как краеугольный камень засела в моей голове, не давая успокоиться.

К восьми вечера мы добрались до места встречи. Тихая заводь на первый взгляд выглядела естественным творением природы, но в ближайшем рассмотрении угадывалась рука человека. То тут, то там можно было рассмотреть искусственно насыпанные дамбы, а вырытый узкий канал промеж двух холмов говорил о титаническом труде не одного поколения. Вот, каким образом из Днепра попадали в Сож. В моё время этого уже ничего нет, даже болот, появившихся в этих местах, через пару сотен лет. Оно и понятно, всему своё время. Уже сейчас от старого поселения, когда-то здесь обитавшего, осталось лишь одно напоминание в виде ушедших в землю разваленных землянок, да поросший репейником вал. Возле него, у чудом сохранившейся пристани, не иначе как выстроенной из лиственницы, стояла ладья. Отложив все разговоры на светлое время суток, мы отужинали на берегу и разместились на ночлег по своим кораблям. Ужасней ночи, чем эта, я не припомнил. Комары вились столбом, у противоположного берега квакали лягушки, по воде скользили ужи, а над головой несколько раз пролетали какие-то птицы. Естественно, утром я был не в духе и непонимание купца в работе механизма воспринимал не совсем адекватно. Тем не менее, когда Пахом в четвёртый раз правильно заправил в шпульку нитку и вторую нить с катушки вдел в иголку, мы попрощались как старые знакомые. Мой путь лежал обратно на юг, а новгородцы отправились к Смоленску.

Ночь в городе торговый гость провёл беспокойно, во сне ему являлся красномордый мужик в сапогах, поразительно похожий на настоятеля церкви Михаила Архангела. Снимая обувь, он неспешно перематывал портянки. Вместо ступней у гостя были копыта. Второй сон был ещё хуже: сбежавший киевлянин предстал перед купцом в обгоревших тряпках. На красных от ожогов руках тлели сгоревшие волосы, которые рассыпались угольками в одно мгновение, вновь отрастали, чтобы снова сгореть. Размахивая саблей, он грозился то вспороть живот, то утопить ладью, то забрать подзорную трубу, которая была в руках у Пахома. Голова татя была выбрита, одного уха не было, а на груди сверкала золотая треугольная бляха.

— Господи, спаси и сохрани, — пробормотал спросонья Ильич.

Перекрестившись несколько раз, Пахом утёр вспотевший лоб и посмотрел по сторонам. Лампадка у образа потухла, тем не менее, на ощупь он быстро отыскал выставленный с вечера ковшик с водой и, испив, вышел во двор с тревожными мыслями: «Приснится же такое, врагу не пожелаешь. А батюшка-то, с копытами, как такое возможно?»

Отойдя от сложенной поленницы дров, возле которой образовалась лужица, купец посмотрел на начинающее светлеть небо и вернулся обратно.

— Евстафий! — позвал Пахом своего приказчика.

Помощник спал, прислонив голову к мешку, в котором лежала швейная машина. Выполняя наказ Ильича беречь подношение пуще своего глаза, он не расставался с ценным грузом, так и уснул в обнимку. Что снилось братцу любимой жены, осталось для Пахома тайной, но пережитый страх надо было на ком-то выместить.

— А ну вставай, пёс. Я ужо на ногах, а ты всё дрыхнешь. Собирайся живо, к настоятелю пойдём, будь оно всё неладно.

— Не сплю, не сплю, Пахом Ильич. Мешок стерегу, всю ночь глаз не сомкнул. Как почивать изволили?

Лучше бы Евстафий и не спрашивал, купец заново вспомнил пережитый сон, по лицу пошли красные пятна. В порыве гнева Пахом на ходу замахнулся ногой, желая пнуть приказчика, но не рассчитал и, промахнувшись, упал на пятую точку. Евстафия как ветром сдуло, схватив мешок, он отбежал к двери, где замерев, поискал глазами укрытие, куда ж спрятаться? Босиком бегать по двору было несподручно, а пострадать от ног Ильича не хотелось и вовсе. Действующие лица на мгновение замерли.

— Прости, Евстафий, не с той ноги встал. Сон бесовский мне приснился, тать киевский во сне приходил, жизни обещал лишить.

— То бывает, Пахом Ильич, сплюнь через левое плечо да свечку в храме поставь.

Совет был дельным, а главное легко исполнимым, поплевав три раза, купец отправился завтракать, обдумывая на ходу, какие слова сказать настоятелю, дабы прекратились слухи о дьявольском товаре. В голову, как назло, ничего не лезло, да ещё простоквашу на рубаху пролил. Не задался день, видит бог, не задался.

* * *

Весеннее солнце стояло в зените, ласковые лучи к этому времени набрали ту силу, когда вместо приятного тепла становится жарко и люди стараются найти какое-нибудь укрытие, чтобы спустя пару часов вновь вспомнить о нём. Дежуривший при лавке монах Иннокентий освящал крестом каждого покупателя, попутно попивая холодный квас из собственного стеклянного стакана. Глиняную бутыль с напитком он взял у себя в трапезной (квас вышел замечательный), а вот стакан ему достался благодаря душевной доброте Пахома Ильича, согласившегося передать товар на исследование. Отрешённым взглядом Иннокентий поглядывал на церковную кружку, в которой в лучшие времена иногда лежал крошечный осколок янтаря, или позвякивал кусочек меди, брошенный очередным горожанином. Из этой меди монахи мастерили нательные крестики и продавали уже за серебро. Сегодня жертвовали из рук вон плохо, хотя люди заходили. Оставаясь наедине с приказчиком, Иннокентий заводил с ним разговор: то о погоде, то о церковных праздниках, затрагивая иногда житейские темы, на которые всегда хочется поговорить. Монах спрашивал с почтением, словно ученик у преподавателя, хвалил Евстафия за сообразительность, ставя его много выше хозяина. Мол, и умён и находчив, присмотреться — так и красотой Бог наделил, небось, девки вокруг сохнут, а речь ведёт, так и проповеди не читают. И прожженный приказчик поплыл, забыв, как сам таким же образом убалтывал клиентов на покупку никчёмного товара.

— Так что это за войско такое, струг разбойный побившее? — невзначай задал вопрос Иннокентий.

— Войско то называется… отр… рядок… твою нехай! Рать «Меркурий», во как.

— Наверное, и воевода у рати есть?

— А как же, боярин Лексей. А с ним сотник рязанский. Савелий с нами из Мстиславля шёл, а потом у грека этого остался.

— И как, преуспела рать в воинском деле?

— Хм-м… — усмехнулся Евстафий, — скажешь тоже, преуспела. Они выгонцев полупили, глазом моргнуть не успел. Полсотни татей было, грохот, треск, а как глаза открыл, то они уже на ладье нашей.

— Кто на ладье, тати?

— Не, меркурьевцы. Лихих людишек к тому времени ужо в реку скинули, а воевода их, значит, к Пахому Ильичу подошёл и лыбится так, словно комара назойливого прихлопнул, а не людей жизни лишил. Струг подарил, а он, новый в Новгороде, худо-бедно дюжину гривен стоит. Этот, конечно, и на треть от цены не потянет, но всё ж. О чём это я, а… вспомнил. Так вот, пожелал, стало быть, он счастливого пути, прыг в свою лодку и был таков.

— И сколько было меркурьевцев, тоже полсотни? — Иннокентий задал вопрос и в то же время как бы усомнился в правдивости рассказчика.

— Пятеро их было, в бронях оранжевых, шеломах зелёных, с самострелами, злые как черти.

— Пожрать бы чего, — вдруг сказал Иннокентий, — у тебя есть, что на зуб кинуть?

— Пирожки вчерашние, будешь?

В это время в лавку зашёл покупатель, и приказчик стал заниматься своими непосредственными делами, пополняя казну Пахома Ильича, помня о собственном наваре, и напрочь забыв о разговоре с монахом, словно и не было его.

Вечером того же дня, Иннокентий докладывал настоятелю о разговорах среди торгового люда, денежных потоках и появившемся на берегу Сожа грозном отряде «Меркурий», воины которого играючи разделались с пиратским стругом. Мало того, спасая купца, не проявили алчности, а даже наоборот, отдарились. Именно последнее обстоятельство заинтересовало церковного главу. Какой смысл рисковать жизнями, если с этого ничего не получать? Ответ напрашивался сам собою. Этих воинов добыча интересовала постольку-поскольку, так как у них стояла явно другая задача и тати оказались в неудачном для себя месте и времени. Но было и ещё одно обстоятельство, о существовании которого мало кто знал. В начале года настоятелю стало известно, что то ли в Смоленск, то ли в Киев с какой-то миссией направляется доверенное лицо патриарха. Наличие же какого-то воинствующего грека, действующего без всякой логики, только усложняло и без того сложное уравнение политических сил. Посему церковник решил перестраховаться.

— Интересно, пусть людишки Одноухого разнюхают там всё. А ежели удача будет сопутствовать, то нехай разорят гнездо бесовское. Негоже нам иметь глаза лишние в том месте, сам знаешь, кого ждём, иди с богом.

Настоятель перекрестил спину монаха, скорее по инерции, чем из чувства долга, поправил рясу и пошёл по направлению к подвалу, где сидел Пахом Ильич, обучая тощего служку премудростям работы швейной машинки.

Новгородец оказался в щекотливой ситуации. С одной стороны, после щедро проплаченного молебна об успехах торгового начинания Пахома Ильича, механического подарка, оцененного купцом в четверть пуда золота, он получил благословление своих трудов и какого-то попа в свою лавку, который должен был своим видом показывать, что бесов в товаре нет. С другой стороны, купец должен был показать, как работает механизм, и обучить с ним обращаться. Вот в этом и была загвоздка, данный в обучение двенадцатилетний служка при церкви был очень трудолюбив, но абсолютно бестолков. Ильич стал раздражителен, ученик постоянно прерывался на молитвы, отвлекался во время объяснения, шпулька с ниткой из рук подростка выскользнула и закатилась в щель, между кирпичами, которую в затемнённом помещении и найти сложно, не то что достать. С трудом выковыряли. Перенести урок на следующий день или уйти Пахом не мог, и дело было не в слове, данном настоятелю, обучить отрока. Дверь была заперта снаружи. Один раз принесли поесть, ему было на один зуб. Голод, придурок, молившийся на коленях в углу — всё бесило купца, Ильич даже хотел поколотить мальчишку, но в стенах храма не рискнул. Невдомёк было, что столь искусно разыгранный спектакль с полоумным служкой имел задачу довести психику новгородца до белого каления.

— Как там, в лавке, справляется ли Евстафий? — вслух пробормотал купец, как в это время дверь отворилась и в келью вошёл настоятель.

— Как идёт обучение, сын мой? — обратился священник к подростку.

Тот встал с колен, незаметно кивнул и замер как статуя.

— Ступай с богом отрок, опосля расскажешь.

Настоятель приблизился к Пахому, ледяным взглядом окинул купца, дождался, когда дверь за служкой закроется, и, вращая перстень на пальце, начал допрос:

— Значит, ты говоришь, что Алексий — ромей из Мурманска? Странно, не помню такого места, а почему войско «Меркурий» называется, сколько людей в нём, за что живут, как сотника зовут?

Новгородец, желая поскорее выбраться из мрачного помещения, рассказал все, что знал. А как же не рассказать, вроде как исповедь. Умолчал только о рации, потому, как не спрашивали, как связь поддерживал. И было у Пахома ощущение, как будто воли его лишили, и даже хотевши солгать, не смог бы. Выйдя на улицу, он подобно сонной мухе брёл по дороге к себе в лавку, торг давно закрылся, и Пахому остро захотелось выпить чего покрепче, да и закусить плотно не помешало бы. Харчевня была рядом с рынком, а запах гороховой похлёбки с ветчиной безошибочно указывал направление. Ноги купца сами донесли его до сего заведения.

— Много пить, много есть, — сказал купец, протягивая старую арабскую монету с угрожающей надписью: «Кто монету не возьмёт, тому смерть», половому.

Расплатившись «чёрным дирхемом», Пахом уселся за стол. Он давно желал избавиться от этой монеты, имевшей хождение только в пределах Бухары, да всё никак не удавалось. И вот, вроде как всё получилось, а радости так и не прибавилось. Было ли шумно, Ильич не понимал, словно уши заложило ватой. Может, из-за этого он и не расслышал, как в харчевне началась драка, а занятый поглощением еды не увидел, как лихой посетитель, замахиваясь доской от лавки, стоя спиной к Пахому, треснул его по башке. Бум! В глазах новгородца вспыхнул свет, возможно, были и искры, затем темнота и полное спокойствие. Очухался купец после ушата холодной воды, вылитой на него на улице, перед харчевней. Немного подташнивало, на лбу шишка, шапки и кошеля нет, рубаха из дорогого шёлка порвана.

— Хоть сапоги не спёрли, гадёныши! — высказался новгородец, вставая на ноги.

Вот и вышел обман с монетой боком. Пахом, тем не менее, всю дорогу к лавке ругал то трактирщика, то соседей по столу, а то и стражу, не уследившую драку. Не было счастья, так несчастье помогло. Ильич вновь стал отчётливо слышать, радость вернулась в его сердце, жить стало интересно и жизнь была хороша. В лавке, не ответив на расспросы о внешнем виде, он лёг спать. Кошмары его не мучили, однако под утро во сне явился настоятель храма, на этот раз сзади из умышленно проделанной дырки на рясе у священника торчал хвост с кисточкой на конце. Оный предмет подобно змее извивался и щёлкал по полу. Настоятель со злостью шипел, но подойти ближе к Пахому не мог, всё время наталкиваясь на стену из стекла, которую Ильич воздвигнул перед приходом беса. Вскоре видение исчезло, но появилась огромная улыбающаяся рожица Лексея. Прошла сквозь стекло, подмигнула и испарилась.

* * *

Незадолго до полудня, отойдя от городских причалов до первого отдыха гребцов, Пахом Ильич вышел на сеанс радиосвязи. Новгородец ретировался из Смоленска, отдав распоряжение торговать в лавке до победного конца, то есть с утра и пока не продадут весь товар. То ли ночной кошмар, то ли интуиция купца, помноженная на авантюризм, гнали Ильича прочь от города, подальше, на базу Лексея. Бывший пиратский струг, заваленный на три четверти булыжниками (больше нельзя, на волоке тяжело), с четырьмя девочками двенадцати лет, взятый на буксир, изрядно тормозил продвижение. Ветра не было, гребцы делали свою работу, а Пахому казалось, что всё стоит на месте и даже утка у берега плывёт быстрее. Изволновавшись, купец спрятался под тент из шкур и открыл сундучок с рацией.

— Лексей, Лексей, это я, Пахом. — с опаской прошептал и замер, не подслушивает ли кто?

Вообще-то услышать голос, а точнее приглушённую речь человека, на судне, идущем на вёслах, под ритм гонга, вернее бубна, невозможно. Если не бьют в натянутую на обруч кожу, то загребной подаёт команду. Под этот крик и грохот вёсел о воду Ильич сказал, что необходимо срочно увидеться, а так как разговор деликатный, то он, собственной персоной, себе в убыток спешит на встречу. Это означало, что никакого злата-серебра он не везёт, но семьдесят вёрст по реке просто так преодолевать не станешь. Значит, что-то случилось.

Наряду с этими событиями строительство у камня велось ударными темпами, уже был выложен фундамент стены и столбы из арматурных прутьев, обложенных мелкими булыжниками. Из корявых, необрезных досок сколачивали щиты, ставили параллельно друг другу между пролётами и в полуметровый промежуток между ними клали камни, заливая раствором. Таким образом, обозначили периметр. Камней, привезённых первой баржей, хватило только на это, благо речного песка — завались, и можно было использовать прибрежную гальку. Лесорубы валили лес, двое рабов, делавшие со мной доски для причала, так и остались работать на пилораме. Возле их рабочего места уже возвышалась приличная гора опилок, стружки и не менее величественная, метра в три высотой, конструкция из сохнувших досок. Вот только с возведением дома пришлось обождать, строить из сырого леса было нельзя, а запаса прошлогодних брёвен явно не хватало. Артельщики натаскали заготовки к камню с палаткой, и вскоре холм превратился в лесозаготовительный склад, отсекая обзор со стороны леса. Видя это, Савелий распорядился поставить смотровую площадку на дереве, и если бы не моё вмешательство, то так бы оно и было. В итоге первое деревянное строение с крышей стало напоминать караульную вышку, десяти метров высотой, которую можно наблюдать в местах не столь отдалённых моего времени. На вышке установили аккумуляторную батарею с ветряным генератором, а к ним подлючили прибор ночного видения и дешёвое переговорное устройство. Всё, что видел караульный, мог моментально знать сотник. Савелий же докладывал мне только в случаях, требующих немедленного решения. Караул из двух постов сократили до одного, что дало больше времени на подготовку воинства. Каждый день вперемешку со щелчками спускаемой тетивы арбалетов и лука изредка слышался звон учебных клинков да громкая поучительная речь Савелия. Меч не предназначен для парирования, рубящий удар можно сбить с поражающей траектории, но лучше уклониться, посему и звон редок. Чем выше класс мастерства мечника, тем меньше от него шума. По три часа в день рязанцы тренировались до седьмого пота, отдыхали, а затем снова брались за оружие, устраивая поединки.

— Атакуешь слева, шагай только левой ногой! Велимир, сколько раз тебе можно повторять? — кричал Савелий. — Это правило выживания в сече.

— А если два врага рядом? Я же к нему спиной повернусь.

— Рывком! Вот так! Смотри, нога проходит мимо передней в проходящем шаге, раз! Ускоряешься и рубишь. Отскок! Выпад с передней ноги, подбиваешь меч противника — и он твой. Ноги и бок у него открыты, делай что хочешь.

— Как яйцо, — сделал вывод Велимир, — разбил, съел, выкинул.

— Где-то так. Открыл, расчистил, закрыл. Щит! Щит выше!

Предводителю моего воинства за бой с пиратами я сделал подарок. Теперь один из перстней с искусственным рубином украшал безымянный палец Савелия. Как-никак командир должен отличаться от рядовых бойцов, тем более бывший сотник. Тогда я и задумался, что за птица Савелий? Сколько солдат было в сводной дружине рязанского князя? Две, максимум три с половиной тысячи. Из них полтысячи действительно дружинников, экипированных, обученных и служащих, так сказать, по контракту, остальные оруженосцы. Двадцать, даже двадцатьпять тысяч горожан не смогли бы содержать больше. Да и было ли их столько? Следовательно, Савелий — один из немногих приближённых к князю, и только великая нужда заставила его наняться охранником на ладью, да и то, скорее всего, маршрут следования совпадал. Ведь когда восемь охраняют десятерых, это нонсенс, не соловьёв-разбойников же конвоировали. А если он из рязанской знати, где все многочисленные родственники? Со временем эту загадку я думал разрешить, а пока, почему бы просто не послушать, о чём говорят люди? Выйдя из палатки, обошёл лагерь вокруг, снял пробу ухи, предложил доложить картофель. Повар уже был в курсе, что это за клубни, соглашаясь со мной, кивнул головой, и как только я отошёл от кухни, пробормотал, мол, только испортит всё, но картошку чистить стал. Вот так, за заботами прошёл ещё один день. Все ждали прибытия новгородской ладьи, и где-то ближе к вечеру с вышки раздался свист. Никак к телефону привыкнуть не могут. Так что слова Савелия: «Ладья Пахома приближается, Лось говорит, струг тянут, — я уже не слушал. Лосем звали караульного на вышке. Вместе со мной он ходил на резиновой лодке, когда мы били разбойников. Здоровый крепыш, отчего-то молчаливый, во время боя забывал обо всём и пёр напролом, за что и был удостоен своего прозвища ещё в Рязани. Раз оставался жив, значит, подобная тактика для него оправдывалась. Сотник стоял рядом со мной и ждал ответа.

— Хе, опоздал Пахом к ухе. Савелий, распорядись, чтобы разгружали баржу, заодно подъёмник опробуем.

Эту конструкцию, состоящую из двух деревянных полозьев, соединенных поперечными досками, на которых была установлена вагонетка, мы соорудили совсем недавно. Сверху с помощью блока корзину с грузом тянули на возвышенность, разгружали и аккуратно спускали своим ходом, стопор не позволял тележке слететь в воду, а ребро колеса не давало соскользнуть в сторону. Более десяти пудов не грузили, так что конструкция пока выдерживала. Промятые полозья легко было заменить, да и строилось всё это только для перегрузки песка.

По методу бурлаков с помощью каната подвели баржу к причалу, пришвартовали, после чего стали перевозить булыжники. С прибытием камней, с утра можно было возобновить строительство куска стены, защищающего лагерь со стороны реки, и хотя все прочие работы мы свернули, переквалифицировавшись поголовно в грузчиков, всё равно не успевали. Баржа дала течь ещё вчера, столкнувшись с плавунами и подобраться к ней из-за булыжников было невозможно. Разгруженный на четверть струг мы с трудом вытянули на берег, серьёзно повредив днище, и пока последний булыжник не выгрузили, Ильич не отходил от судна, охая и ахая. А уж опосля мы пошли в шатёр для приватного разговора. Купец заметно похудел, малиновая сорочка уже не облегала пузо, как при нашей первой встрече, сам он был немного рассеянным и уставшим. Но больше всего в глаза бросался лоб: шишка величиной с половину грецкого ореха. Все попытки спрятать её под чёлкой разрушал ветерок. Отсутствие головного убора надо было исправить. Была у меня про запас шапчонка, хоть и трикотажная, но для весенней погоды в самый раз. Подобные шапочки через шесть веков будут вязать девушки Туманного Альбиона, чтобы защитить головы английских солдат от пронизывающих ветров так «обожаемой» ими Балаклавы, с тех пор и название у них соответствующее — «балаклавки».

— Пахом Ильич, возьмите шапочку, вечером становится прохладно, а простудиться сейчас ну никак нельзя.

Новгородец сообразил, что к чему, принял подарок с достоинством и сразу же прикрыл увечье, ну так не простужаться же, право слово.

В шатре стояли столик, два раскладных стульчика и множество ящиков, образующих как бы дополнительные стены. Включённый фонарь, подвешенный к петельке верха, освещал всё это ярким белым светом. Комаров не было, роза ветров данного места такова, что вреднючих насекомых от реки сносит в сторону леса, а может, что-то ещё им мешает. Тем не менее, продолжительно пользоваться фонариком в пятидесяти шагах от камня я бы не рискнул, налетают вмиг. Не дав Пахому открыть рот, я указал пальцем на фонарь:

— Специальная лампа, последняя разработка наших алхимиков.

Купец явно приехал искать защиты, значит, наличие такого артефакта только убедит его в правильности решения. Если б Ильич стал спрашивать принцип действия светильника, пришлось бы наврать, мол, особо выкормленных светлячков в банку насадил, пусть проверит на досуге. Новгородец оценил лампу, потрогал пальцем и поведал мне всё, что произошло в Смоленске. О том, как сидел, словно неразумное дитя уставившись на перстень в келье у настоятеля; о том, как смог вспомнить разговор только после удара по голове, и о том, каков мерзавец трактирщик, срезавший кошель со многими гривнами. Мне хотелось добавить, что ещё были куртки замшевые импортные три и многое чего другого, но тут разговор резко переключился на другую тему. Пахом Ильич заострил моё внимание на своих снах, ибо считал их знамением чего-то важного. Аргументы у него были не убедительны, и я уже стал тяготиться подробным перечислением многочисленных случаев, когда «сон был в руку», стараясь перевести всё в шутку, как наш разговор прервал Савелий. Подойдя к палатке, попросил меня выйти к нему.

— Лодка в полуверсте от нас, парус спустили, идут по течению о двух вёслах, народу много. И ещё, Алексий, они достали щиты, а на корме несколько человек в шеломах. Это набег, если примем бой, многие лягут. Можно успеть по-тихому отойти в лес, а ночью напасть самим.

Невесело как-то мне стало, совсем невесело. Ночной бой с хорошо вооружённым противником — это не расстрел бандитов, у которых самым грозным оружием был топор и дротики с каменными наконечниками. Вот только уйти в лес нельзя. Конечно, с точки зрения тактики, напасть из засады это правильно, но тогда разрушится легенда о посланце. Что ж это за «спаситель», который заглядывает в будущее, но бежит от кучки вооружённых людей? Тут требуется не просто дать отпор, а сделать это жёстко, показательно и кроваво, чтобы при крохотном сомнении все крамольные мысли выдувало как дым из трубы. А пока что надо самому проверить, что ж там за опасность такая?

Конец ознакомительного фрагмента.