Сокрытое в листве

Алексей Бардо

Алексей Бардо – писатель, журналист, городской философ. Ведёт блог в Instagram. «Сокрытое в листве» – второй сборник атмосферных рассказов писателя. Книга условно разделена на два раздела: короткие истории и текстуры – эзотерические стихи. Эта книга похожа на ребусы, таящие ответы на многие вопросы. Они позволяют читателю увидеть новые грани знакомого мира. Путь к себе, любовь, магия, познание мира, долг и верность – об этом творчество писателя.

Конкистадор

Это игра? Или всерьёз? Однажды я перестал понимать, что происходит. Вроде ничего не поменялось: всё те же стены, сад за окном, камин и круглый ковёр цвета бордо на зеркальном паркете гостиной. Но всё другое. Тусклое. Словно дом, где вырос, стал чахнуть. Здесь всегда был шум и гам, музыка, бесчисленные гости. Теперь коридоры наполнены долгим эхо, многие двери заперты. Почти каждый день появляются угрюмые незнакомцы, обходят комнаты, забирают с собой то гарнитур, то зеркала, то китайские вазы в два моих роста, то картины.

Первой исчезла та, что висела на лестнице — большое полотно в тяжёлой раме. Раньше по пути в спальню я подолгу замирал, разглядывая каждый гениальный мазок. Теперь о ней напоминает только выцветший квадрат на обоях. Дом пустеет, а они всё приходят и приходят. Изменилось что-то. Не пойму, что.

И этот разговор, случайно услышанный… В памяти засело каждое слово.

— Дорогой, я не выдерживаю, — говорила она, — шесть лет ада, мучений… неужели Господь оставил нас?

— Я не хотел тебе говорить, — отвечает он, — но мы вынуждены оставить его. Нет! Нет! На время. Год-два, пока всё не уляжется в Европе.

— Иначе…

— Иначе мы потеряем всё.

— Ему нужен уход…

— Ему нужен уход.

— В интернате…

— Я уверен, он простит. Хотя, едва ли поймёт, что происходит. Это ужасно, понимаю, но…

— А если…

— Не терзай себя. Обстоятельства вынуждают нас. Другого выхода нет.

— Нет…

На днях явился тот, что учит любить бога. В его глазах давно нет веры, но из рук он не выпускал библию, открывал её, зачитывал отрывки. Он пробыл до темноты. Я глядел на него с лестницы на второй этаж. Когда ему подали плащ, он помахал мне рукой. Будто бы приветливо. Я откуда-то знал, что говорили обо мне и о тех странностях, что творились в доме. И откуда-то знал, что меня ждёт. Смутное тревожное предчувствие не покидало меня. Как у приговорённого смертника, который догадывается о своей участи лишь по жестам, взглядам, да обрывкам фраз судей и присяжных. Только в чём я виновен? Не пойму…

В тот вечер, как и прежде, мы собрались у камина. Его как всегда разожгла горничная. У нас давно центральное отопление, но она его все равно разжигала. В доме так принято. Традиция. Я, как обычно, совершил ритуал: прежде чем забраться в кресло, три раза обошёл с закрытыми глазами круг ковра по самой кромке. Воображал себя эквилибристом над пропастью. Я всегда выставлял руки в стороны, это помогало держать равновесие. Ведь нужно быть осторожным, не сорваться с проволоки в бездну, нащупывать каждый сантиметр, прежде чем поставить ногу. Но на этот раз никто не аплодировал моей ловкости. Все были заняты разговорами. Что-то изменилось…

Дамы устроились в отдалении, возле белого рояля. Никто не садился, не перебирал клавиши, как бывало. Мужчины закурили сигары, неспешно, но с невиданной раньше нервозностью, обсуждали последние новости. Их слова кружились в сладком табачном дыму.

— Горнорудная продаёт месторождения…

— Покупателя не найти сейчас…

— Без меди я останавливаю производство…

— Не лучшие времена…

— Это конец…

— Правительство ищет выход…

— Вливает деньги в банки…

— На днях встал автозавод, сокращения…

Я не понимал, о чём они. Глядел на потрескивающие сосновые поленья. Огонь обычно усыплял меня, а в тот вечер я безотрывно наблюдал за его пляской. Только краем глаза заметил, что за окном стемнело и сад заливает дождём. Слова продолжали падать.

— Спасёт только чудо…

— Это крах…

— Сокращаем расходы, режем по живому…

— Бог отвернулся от нас…

Признаться, мне больше по духу был сонный полумрак библиотеки, чем диванная оживлённость у камина. Там я мог часами лежать на грубом шерстяном ковре, прижавшись ухом к полу, слушать скрипучее дыхание дома. Или говорить с книгами, устроившись на кушетке. Я до сих пор не понимаю чёрных значков, выстроенных как солдаты в шеренги, но чувствую голос каждой страницы, зашифрованные запахи, звуки, все тайны. И не важно, на каком они языке.

Иногда те, о ком говорили книги, приходили ко мне. В своей комнате или, если солнечно, в патио, я подолгу вёл беседы то с хромыми пиратами, от которых разило потом, то с капитанами фрегатов, кипящими благородством империй, то с затворниками, обитающими на островах, то светочами монастырей. Они рассказывали о виденном, слышанном, понятом. Благодаря этим разговорам со мной, казалось, произошло всё, что только могло произойти с человеком. Я заглянул за каждую дверь этого мира, а тех, кто подходил ко мне, видел словно бы насквозь. Для меня не оставалось больше тайн. И это стало моей непосильной ношей, моим крестом. Разве что терновый венок не сжимал мою голову. Я видел мир, обречённым на медленное угасание. Видел, что воля человека к жизни уходит из него, как дух из мёртвого тела. И я угасал. И дом…

Мои странные посетители были добры ко мне. Но только не Кортес. Впервые он нагрянул, лязгая железом, когда я слушал осенние яблони за домом. Он тряханул меня за плечи, швырнул на землю.

— Родригес! Родригес! Очнись! — прокричал испанец. Я попытался встать, но он ухватил меня за ворот, и я обмяк, почувствовав стальную силу его рук, — Я Кортес, ты помнишь меня?

Я помотал головой. Он ослабил хватку.

— Что они сделали с тобой, Родригес?! Неужели их проклятье так сильно, что и через века ты остаёшься в теле дитя? Ты должен следовать за мной! Я пришёл помочь тебе, Родригес! Вспомни меня!

Я указал ему на дом. Его глаза наполнились отчаянием и тоской. Он исчез. Также внезапно, как и появился, оставив меня на земле. Потом он приходил несколько раз, но образ его был размыт, точно призрак. Больше он не пытался говорить со мной.

Если бы они знали, как тоскую я по крепкому ветру, бьющему в лицо во время шторма, по солёной пене воды, окрикам матросов! Как жаждут мои руки вцепиться в мокрые канаты, закрепляя паруса. Как нестерпимо хотят они стиснуть рукоять меча, звенящего перед битвой отточенной сталью. Но я беспомощен. Пусть дух мой, буйствует, но тело слабо и не вынесет дальних странствий.

Я сдался. Поэтому вечерами вслушивался в слова, что витали среди сигарного дыма. Учился, как быть, когда кем-то предписано и прописано как и когда жить, как и когда умирать.

А в тот вечер мне и вовсе хотелось кричать: «Неужели вы настолько слабы, что уповаете на высшие силы? Где ваша воля? Раньше вы были способны подчинить себе течение жизни, теперь опускаете руки. Или это бремя свободы сломило вас?». Но ведь, мысль изречённая — есть ложь. И я молчал.

Языки пламени чернили поленья в камине. Я думал: «Всё стало другим». И не понять: игра это, или всерьёз? Может, вырваться и бежать? Признаться, после встречи с испанцем я долго не находил себе места. Если он прав? Жизнь в тюрьме чужого тела: что хуже этого? А там — вдыхай полной грудью воздух свободы; там — только ты и бушующий океан жизни, в котором ты — конкистадор!

А меж тем слова витали в воздухе.

— Думаем продавать дом…

— За бесценок…

— Ситуация ужасающая…

— Юг подкосила засуха, там голод…

И тут в окне мелькнула тень. Кортес! Я соскользнул с кресла, под снисходительные взгляды джентльменов перебежал гостиную, коснулся обеими руками холодного стекла. Я смотрел на его лицо, измождённое походами, поросшее бородой. На его голове был шлем, на груди лёгкая кираса. Глаза горели пламенем безумия. Он прожигал меня взглядом, требуя следовать за ним. «Протяни руку, — говорил его взгляд, — и вот он: мир твоих грёз!». Мой дух метался, словно в агонии. Я понимал, это последний шанс. Шанс на то, чтобы обмануть судьбу и бежать от обволакивающего уюта дома, который я переставал узнавать, от других, что за улыбками прятали кинжалы сплетен, бежать из мира, где привычка подчинила жизнь, где слабость называется осторожностью и почитается как добродетель. Мы долго смотрели друг на друга. В конце концов, он не выдержал, презрительно сплюнул и исчез в дымной из-за дождя темноте.

«Я конкистадор в панцире железном, я весело преследую звезду…», — шептал я своему отражению, оставляя следы дыхания на стекле. Слёзы обжигали щёки.

Дух же мой вопил: «Я помню тебя! Я помню твои сверкающие доспехи, Кортес! Когда полчища табасков теснили нас в мангровых зарослях, это я подоспел вовремя. Это мой выстрел из аркебузы поверг того, кто уже занёс копьё, чтобы пронзить твоё сердце. На всю жизнь запомнил твой взгляд, благодарный, одобряющий, полный отваги. Он стоил тысяч слов, слышанных мною в сражениях. Это я первым с готовностью отозвался идти с тобой в поход на Теночтитлан. Не было в моей жизни ни дня, чтобы я пожалел о том мгновении, когда обернулся, чтобы проститься со стенами Вера-Крус. То был август 1519 года. В путь меня манило не золото. Жажда открытий — вот, что пульсировало в жилах! Я помню, как ты увещевал нас: „Братья, последуем кресту! Имея веру, сим знаком победим!“. Но если мне суждено нести бремя грехов, моих или чужих, пребывая здесь, в чужом мне месте, в чужом теле и доме, застывшем в тумане безвременья, подобно безлюдному острову, я буду его нести. Потому что это есть величие духа!».

— Несчастный ребёнок, — услышал я за спиной голос одной из дам, — должно быть, он так страдает.

— С рождения он не произнёс ни слова, — говорила другая, — шесть лет мы с мужем ждали хоть какой-нибудь знак, что он слышит нас, но всё напрасно. Врачи говорят, что он слишком глубоко замкнулся в своём мире и едва понимает, что происходит вокруг. Всё, что мы можем дать ему, — нашу любовь, но сейчас… — она начала всхлипывать, кто-то протянул ей платок, — мы вынуждены продавать дом. Всё так неожиданно рухнуло…

— Сын поедет с вами? Он выдержит поездку? Всё-таки это недельное плавание!

— Придётся на время оставить его в интернате при церкви. Ему нужен постоянный уход. Другого выбора нет… На днях у нас был отец Виктор. Говорил, Господь не оставит ни нас, ни малыша.

Слова вновь начали порхать в воздухе, как колибри в малярийных джунглях.

— Всё обойдётся, дорогая…

— Мы будем навещать его…

— Это на время…

— Так будет лучше…

Я вернулся в кресло. У камина никого не было. Наверное, я слишком долго простоял у окна и не заметил, как мужчины разошлись, оставив после себя только скомканные окурки сигар в массивной хрустальной пепельнице. Это игра или всерьёз? Всё стало другим. Так бывает, когда внутри обрывается что-то, оставляя только призрачный след, который пытаешься разглядеть и прочесть всю оставшуюся жизнь.

Я конкистадор в панцире железном,

Я весело преследую звезду.

Я прохожу по пропастям и безднам

И отдыхаю в радостном саду…