Холодный человек

Алексей Атеев, 2010

Готическая атмосфера старого кладбища соткана из кошмарных тайн, которые уносят с собой в преисподнюю мертвецы. Но иногда эти тайны могут пригодиться и живым. Однажды ночью молодая девушка Вера, посвященная в секреты вызова духов умерших, читает заклинание. И оно срабатывает – теперь ей будет служить дух баронессы Амалии фон Торн. Вера очень хочет выйти замуж, и баронесса обещает ей помочь. Но стоит ли прибегать к помощи покойницы, да еще и в «час мертвецов», когда зло властвует безраздельно?..

Глава 1

Дом возле кладбища

и его обитательница

Густая, беспросветная тьма нависла над городом. Она казалась липкой, словно молочный кисель, густой и скользкой, как картофельная патока. При движении она расступалась, но тут же смыкалась позади с еле слышным хлюпаньем. Возможно, это впечатление возникало от унылой мороси, которая струилась с мертвых небес. Слабый, но непрекращающийся дождь шел уже которые сутки. Все вокруг — ветхие домишки, искривленные стволы деревьев, чахлые кусты — точно пропиталось влагой. Мир стал похож на губку. Ткни пальцем, и засочится гнилая вода.

Город спал. Мрак поглотил его, и создавалось впечатление: мрак никогда не рассеется. Редкие тусклые фонари только усиливали это впечатление. Пронизанный струями дождя свет ядовито-желтыми столбами падал на мокрый асфальт и тьму не только не рассеивал, но делал ее еще более густой и вязкой. Все словно вымерло. Возможно, где-то на центральных улицах и была жизнь. Там, разбрызгивая лужи, мчались автомобили, спешили, мечтая поскорее укрыться под теплым кровом, редкие прохожие, но здесь, на окраине, царила мертвенная тишина.

Неожиданно забили городские куранты. Их далекий, но отчетливый, слегка надтреснутый звук только усиливал ощущение тоски и неведомой опасности. И еще он словно подавал некую команду ночной нежити, гнездящейся в потаенных углах, в щелях и трущобах.

…Восемь, девять, десять… Удары курантов, как огромные гвозди, вколачивались в печальное безмолвие. Замер дребезг последнего, и вновь на окрестности опустилась тоскливая тишина. Но все вокруг тотчас ожило, наполнилось едва различимым движением, странными звуками, бледными тенями. В конусе фонарного света мелькнуло нечто бесплотное, словно мазок акварели, раздался едва слышный звук — не то треск сломанного сучка, не то щелканье чьих-то мертвых челюстей. С расположенного неподалеку старого кладбища поползли по вязкой почве клочья тумана. Где-то неподалеку протяжно завыла бродячая собака…

Реальность на глазах превращалась в кошмар. Или это только казалось воспаленному воображению?

Девушка беспокойно ворочалась в своей узкой кроватке. Она никак не могла заснуть. Часы уже пробили двенадцать, а сон все не шел. Несколько раз она поднималась, бродила в потемках по своей довольно тесной квартирке или стояла возле окна, всматривалась во тьму, сквозь потеки воды пытаясь разглядеть, что делается снаружи. Однако там ничего не происходило. По-прежнему шел унылый дождь. Налетавший время от времени ветер тряс росшее во дворе дерево, стучал его ветвями по внешней стороне стены, бросал в оконные рамы пригоршни мокрых листьев. Фонарь словно освещал дно заросшего тиной аквариума.

Девушка снова легла. Мысли вяло шевелились в ее головке. Неожиданно вспомнились не раз слышанные в детстве истории про заложных покойников,^[1] которые в такие вот ненастные ночи поднимаются из своих могил и бродят в потемках в поисках жертв, чаще всего таких, на которых нет креста.

Давным-давно заброшенное кладбище находилось совсем рядом, через дорогу, и потому окрестные ребятишки в теплое время года частенько лазали меж древних покосившихся от времени памятников и черных крестов. Все вокруг густо заросло сиренью, акацией и шиповником. В июне, да и позже, здесь стоял столь сильный аромат цветущих кустов и трав, что у иных кружилась голова и им становилось дурно. Но ребятишки объясняли это состояние вовсе не действием цветочных флюидов, а происками нечистой силы, старающейся усыпить человека, а затем увлечь несчастного в царство мертвых. Однако несмотря на некоторые опасения детей все же влекло сюда. Возможно, именно по причине причудливого сочетания могучих жизненных сил, выражавшихся в буйном цветении, и одновременно в осязаемом присутствии смерти.

В глубине кладбища, среди прочих, стоял склеп, кирпичные стены которого были обложены плитами черного мрамора. Чугунные двери склепа наглухо запечатывали огромные ржавые замки, но и без них обычным путем внутрь, казалось, невозможно попасть, поскольку двери были не то заварены, не то заклепаны. На одной из наружных стен имелась плита, на которой потускневшими золотыми буквами было выбито, что здесь покоятся члены семейства баронов фон Торн. Всего имен имелось десятка два. Среди фон Торнов присутствовали действительные статские советники, полковники и даже некий адмирал, но ребят больше всего привлекало одно имя, и отнюдь не мужское. Где-то в середине списка усопших можно было прочитать:

«Девица Амалия фон Торн

Мир ее праху».

Судя по дате смерти, выходило, что девица Амалия погребена в данной усыпальнице в первой половине девятнадцатого века. Когда же конкретно, оставалось неведомым, поскольку последняя цифра в дате была почему-то тщательно сбита. Вот про эту-то фон Торниху и рассказывали всякие ужасы. Говорили, будто бы она была ведьмой, по ночам выбиралась из родового замка, бродила по улицам, нападала на запоздалых прохожих, а то забиралась в дома, где имелись маленькие дети, и пила кровь младенцев. Родители несчастных малюток спали при этом непробудным сном и не могли прийти на помощь своим чадам. По другим, более правдоподобным сообщениям зловредная Амалия ведьмой вовсе не являлась, а была отравительницей, из зависти умертвившей по очереди двух своих старших сестер ради красавца-жениха, к Амалии же никто не сватался по причине ее мерзкого характера и сильной близорукости. Как бы там ни было, девица фон Торн тоже скончалась неестественной смертью. Не то ее придушили собственные родственники, не то прикончил из пистолета потрясенный отец.

— Вот она-то и есть заложная, — объясняла подружкам самая сведущая девочка Катя Бурдымагина. — Заложная — это не отпетая попом. Лежит она нетленная в могилке, и нет ей покоя. Ни в рай, ни в ад не пускают. Вот она по ночам и шляется… А кто желает на нее посмотреть, может запросто это сделать. Вон, под стеной, лаз прорыт… — И она указывала на едва видневшуюся среди буйных зарослей шиповника дыру под одной из стен. — Только не советую. Лежит она в хрустальном гробу, который на цепях подвешен к потолку, как живая, но стоит глянуть на нее, как она той же ночью сама к тебе придет. А уж тогда…

Что произойдет «тогда», Катя не поясняла, но и так все было ясно.

Девочки с ужасом таращились на склеп. Внутри у них все замирало, сердце проваливалось в желудок, а коленки сами собой подгибались. И все равно их тянуло сюда.

Но происходило это давным-давно, в детстве. С тех пор она на старом кладбище не бывала. Проходила сотни раз мимо, но и только. По правде говоря, и думать о нем забыла…

Сон так и не приходил. Вместо него ее охватило некое оцепенение, тревожное и одновременно томное, даже сладкое. Девушка лежала с открытыми глазами, но старалась не смотреть в сторону окна, за которым, как чудилось, находилась неопределенная, но вполне реальная угроза. Ей казалось, стекла вовсе не помеха для проникновения в комнату некой ужасной силы, имени у которой не было. И эта самая сила постепенно, незаметно, но настойчиво просачивалась внутрь.

Дом возле кладбища был двухэтажным, деревянным и довольно старым. Некогда он принадлежал какому-то купцу, но за годы советской власти, не меняя внешнего облика, внутри неоднократно перестраивался. Результатом этих перестроек явилась небольшая двухкомнатная квартирка без горячей воды, но зато с собственной уборной. В настоящее время ее занимала девица, которую звали…

Девицу звали Вера Карловна Воропаева, а проживало сие небесное создание в городе Сорочинске. Отстоял Сорочинск не очень далеко от Первопрестольной, являлся центром небольшой среднерусской области и нес в себе черты (в архитектуре, конечно) александровского классицизма, николаевского деспотизма и сталинского имперского социализма. Присутствовали тут и хрущевские «типовухи», брежневские «улучшенки» и… И все! Новые правители пока что не оставили значительного следа в градостроении. Кроме вышеперечисленных стилей, в Сорочинске, как и в большинстве старинных городов, имелись постройки совсем уж неопределенных типов.

Уже упоминалось, что Вера проживала в бывшем купеческом доме, однако, кроме старорежимных, вокруг располагалось множество и более поздних построек. По своему внешнему виду местность напоминала картину Поленова «Московский дворик» — даже купола допотопной церквухи голубели над окрестностями.

В целом район мог бы быть обозначен как трущоба, однако таковой не являлся, поскольку контингент населения, проживающего здесь, подходил под определение «средний класс». Это сегодня он стал средним, а раньше именовался вначале пролетарским, потом — рабочим классом, правда, с вкраплениями разного рода совслужащих. Помимо трудящихся близлежащих заводов и фабрик, здесь обитали инженеры тех же предприятий, учителя, врачи и даже дирижер Сорочинского театра оперы и балета. Имелись в райончике, со стародавних пор известном как Кладбищенская застава, и представители люмпен-пролетариата, по-нынешнему «маргиналы».

Жили, в общем-то, не то чтобы дружно, но в основном без скандалов, поскольку были спаяны, вернее, споены многолетним знакомством. В последние годы на территории Кладбищенской заставы появилось несколько строений в средневековом замковом стиле, принадлежавших новым русским купчинам. Тем не менее и это обстоятельство не поколебало патриархальных нравов. Хотя когда владелец одного из замков колбасник Петюнин попытался самовольно прирезать к своей и без того солидной латифундии еще десяток соток за счет детской площадки, ночью спалили его любимый джип. И хотя у колбасника имелся еще один внедорожник, попытки расширить поместье он благоразумно оставил. Но хватит об аборигенах. Поговорим лучше о Вере Карловне Воропаевой.

Вере недавно стукнуло двадцать три года. Она являла собой тип длинноногой, довольно привлекательной, хотя и несколько бесцветной блондинки, после окончания местного педвуза работала в местной многотиражной газетке «Путь наверх» (бывшей «Путь к коммунизму») и больше всего на свете хотела выйти замуж. Вера проживала одна в двухкомнатной квартире, поскольку ее матушка отдала Богу душу два года назад, а батюшка лет пятнадцать как покинул семейство, якобы завербовавшись «на севера», и с тех пор сгинул, оставив Вере в наследство опасную бритву фирмы «Золинген» с костяной ручкой и фотоаппарат «ФЭД». Ни бритвой, ни «фэдом» Вера никогда не пользовалась, а об отце у нее остались весьма смутные воспоминания. Ей помнились колючий подбородок, взлохмаченная шевелюра и исходивший изо рта специфический запах.

Квартирка, в которой жила наша героиня, была, как уже сказано, маленькой, без особых удобств, но весьма уютной. После всех перестроек в доме, как ни удивительно, сохранилась печь-голландка, гревшая еще дореволюционного богатея, который любил прислоняться задницей к ее кафелям. А кафель, которым было облицовано это чудо печного искусства, был ей под стать, тоже голландский, бело-голубой, разрисованный парусными кораблями и молочницами в высоченных чепцах. Сему памятнику дельфтского фаянсового промысла цены не было. К Вере уже наведывались шустрые молодчики, предлагали хорошие деньги за плитки и обещали «совершенно бесплатно» облицевать печь новыми изразцами, но Вера неизменно отказывалась. Она не без оснований считала, что именно бело-голубые плитки придают квартире ее неповторимый облик. Кроме печки, в парадной и одновременно жилой комнате высился древний диван с валиками, высокой спинкой и полкой, с которой только после смерти матери Вера убрала семь мраморных слоников, якобы приносивших счастье; под потолком розовый абажур из синтетического шелка, темно-красный ковер на стене и пузатый комод, на котором, обрамляя овальное зеркало, громоздились многочисленные фарфоровые безделушки. Все в помещении дышало покоем и патриархальным бытом. Соседняя комнатушка, вдвое меньше первой, метров эдак в десять, служила Вере спаленкой. Голубенькие занавески, розовое покрывало на кроватке, на полу вытертый коврик бордовых цветов, на стене вырезанные из журналов картинки, изображающие группы «На-На» и «Премьер-Министр», певцов Глызина и Маршала и каких-то знойных юношей неизвестного происхождения, сидящих на мотоциклах. Еще в спаленке, занимая почти все оставшееся место, присутствовал здоровенный агрегат фирмы «Тошиба», являвшийся одновременно магнитофоном и приемником. Несмотря на изрядные размеры агрегат имел статус переносного, хотя и был почти неподъемен. Вера не чаяла души в этой самой «Тошибе», стряхивала с него каждую пылинку, а когда не пользовалась, заботливо укрывала электронного монстра вышитой салфеткой величиной с детское одеяльце.

Если говорить откровенно, Вера бывала в своей уютненькой квартирке не так часто. Большая часть ее девичьей жизни проходила в редакции газетки «Путь наверх», которая находилась на другом конце Сорочинска, и до нее приходилось добираться не менее часа вначале на «маршрутке», а потом пешком. Дома скучно, даже тоскливо, а в редакции — веселее не бывает. Здесь жизнь, что называется, бьет ключом.

Постоянное оживление, даже сутолока в небольшом помещении редакции держали «в тонусе» довольно ограниченный штат сотрудников, состоявший из редактора, именовавшегося «главным», ответственного секретаря (он же «выпускающий»), трех журналистов, редактора по рекламе, корректора, оператора компьютерного набора, охранника и технички. Выходил «Путь наверх» два раза в неделю, но толчея в редакции не прекращалась ни день ни ночь. По ее пяти комнатам носились многочисленные рекламодатели, общественные корреспонденты, работавшие «за спасибо», просто праздные посетители, приходившие сюда в основном чтобы поскандалить… Время от времени в редакции устраивались праздничные мероприятия, причем по самым разным поводам, будь то хоть День мелиоратора, хоть церковный праздник Сретения Господня. А уж именины, крестины или чей-нибудь уход из жизни отмечались неукоснительно. И нужно заметить, без особых возлияний. Откроют иной раз бутылочку-другую сухого винца, а чаще пробавляются пивом или, того проще, чаем. Ну, конечно, тортик, пирожные, конфеты… Но и без алкоголя мероприятия почти всегда удавались. Возможно, происходило это потому, что народ в редакции работал молодой, склонный к юмору, а то и к здоровой сатире. Здесь не подкладывали на стул коллеге резиновую штучку, которая, когда на нее садились, издавала неприличные звуки, не привязывали к хвосту редакционной кошки пустую жестянку, не требовали от женской части коллектива изобразить групповой стриптиз. Нет! Веселились вполне достойно, танцевали, пели… резвились скромно, но со вкусом. Тон задавал обычно «главный», упитанный господин «чуть за тридцать», величавшийся Павлом Борисовичем Величко и очень любивший пирожные «Наполеон».

— А что, старики, не устроить ли нам сегодня небольшой междусобойчик?! — во всеуслышание заявлял он обычно в пятницу, после обеда.

Коллектив охотно шел навстречу пожеланиям начальства. Двое-трое сотрудников немедленно снаряжались в магазин, где закупалась необходимая провизия (в том числе и штук десять «Наполеонов»), а также прохладительные и горячительные напитки. По возвращении гонцов сдвигались и накрывались столы, расставлялись бутылки и закуски, и праздник начинался.

За Верой непременно ухаживала вся мужская часть коллектива газеты, начиная от Павла Борисовича и кончая охранником Валерой. Была она девицей высокой, длинноногой, что называется, статной, да к тому же натуральной блондинкой. Внешностью наша героиня несколько напоминала молодую актрису Чурикову в фильме «Неуловимые мстители», но это обстоятельство только придавало Вере определенный шарм. К тому же наша героиня прилично играла на гитаре, да еще и пела хрипловатым контральто цыганские романсы и уличные песни. (Однако в повседневной жизни голос у нее был не низкий и отнюдь не хриплый.) Словом, длинноногая корректорша являлась душой компании. Тут нужно отметить: ухаживания коллег девушка принимала охотно, но дальше игривых объятий в полутемном уголке под лестницей или дружеских поцелуйчиков дело не шло. И вот почему.

Как уже сообщалось, Вера мечтала о замужестве. Но замуж ей хотелось непременно за богатого, или, по крайней мере, за состоятельного человека, а таковых в пределах видимости не наблюдалось. Собственно, она знала пару-тройку молодцев, разъезжавших на «мерседесах» и «ауди», а один из них даже настойчиво склонял ее к сожительству, но люди эти выглядели, что называется, ненадежно. Один из «иномарочников» обитал в совершенно убогой «хрущобе», и Вера была потрясена откровенной нищетой жилища, впервые попав к нему в гости, а у другого (того, что склонял) хоть и имелся приличный домина, этажа эдак в три, но сам он и двух слов без мата связать не мог. Все это мадемуазель Воропаеву не устраивало. Кроме денег, Вере хотелось и любви. Пускай негромкой, пускай самой обыкновенной, пускай даже плохонькой, но любви! Ни возраст, ни внешность для нее особой роли не играли. Главным являлось соблюдение двух вышеназванных условий.

Этим летом, будучи в отпуске, Вера отправилась отдыхать в Крым, а именно в город Феодосию, где проживала то ли дальняя родственница, то ли старинная знакомая ее покойной матери тетя Суламифь, которая настойчиво приглашала приехать погостить. Молодые девицы обычно отправляются в подобные поездки парами, однако благоразумная Вера приехала в южный город одна, справедливо полагая: подруга будет только мешать. Ведь не знаешь, где можно повстречать принца и на кого именно он положит глаз. В общем, двинула она в эту самую Феодосию в одиночестве… и пожалела.

Жара, городской пляж грязный, и уж очень многолюдный, в самом же городе и смотреть особо нечего. К тому же в городе оказалось неспокойно: проходили не то пикеты, не то митинги, на которых пожилые крикливые растрепанные тетки во всю глотку орали: «Янки, гоу хом», протестуя против приезда американских военных в Крым на учения. А вообще было довольно скучно. Принцев не наблюдалось. Ну, побывала она в галерее художника Айвазовского, ну, поглазела на скучные морские пейзажи… Волны, парусные корабли во всяких видах… Неинтересно! Лучше бы этот самый маринист голых женщин рисовал или хотя бы мужиков…

Так Вера и сказала за завтраком тете.

— А ты в Коктебель поезжай, — хитро прищурилась та. — Там этого добра навалом.

— Что за Коктебель такой? — заинтересовалась Вера.

— Поселок такой на берегу. Место пристанища российской богемы, — по-книжному выразилась Суламифь. — Очень живописное место. Там жил когда-то некий Макс Волошин, не то поэт, не то художник. В общем, человек свободной профессии. Дом построил… К нему в гости стали приезжать такие же бездельники из Москвы и Питера. О Коктебеле пошла слава среди творческих натур. А когда этот самый Волошин помер, на базе его усадьбы в поселке организовали Всесоюзный Дом творчества. Вот там писатели и прохлаждали свои телеса. И сейчас, случается, прохлаждают. И не только писатели. На тамошних пляжах полно нудистов.

— Это которые голыми загорают, — проявила осведомленность Вера.

— Вот-вот. Именно нагишом. Только пляжи там не очень. Галька. Ногам ступать больно. Некоторым, правда, нравится, — усмехнулась тетка.

— Тьфу! — скривилась Вера. — Как можно прилюдно без трусов разгуливать?

— А ты не торопись осуждать. Может, и самой понравится.

— Ну, уж нет!.. А как туда добраться?

— От пристани регулярно ходят катера. Час — и там. Съезди, Верунька, не пожалеешь. Только попить с собой чего-нибудь возьми.

Целый день Вера крепилась. Пребывание среди голых особей казалось ей омерзительным. Однако этот таинственный Коктебель не выходил из головы. И следующим утром Вера отправилась на пристань и села на катер.

Борт судна тяжело ударился о старые автомобильные баллоны — кранцы пристани. Сбросили сходни, и Вера вместе с остальными пассажирами сошла на берег и смешалась с праздной толпой. Голых она увидела почти сразу же. Немолодая парочка пребывала среди прочих купающихся и загорающих, выглядевших вполне традиционно, и, надо сказать, на них никто не обращал особого внимания. Вера покраснела и отвернулась. Сей факт выглядел противоестественным. Покумекав малость, она решила вести себя столь же индифферентно, как и остальные отдыхающие, то есть откровенно не глазеть на бесштанную команду, а лучше обозреть окрестности.

Справа от поселка возвышалась огромная гора, чей острый склон, напоминавший причудливо изломанное лицо, обрывался прямо в море. Вера побрела по берегу в сторону горы, и обнаженные отдыхающие стали попадаться все чаще и чаще. Наконец девушка забралась в самую гущу нудистов и только тут спохватилась. Как-то не совсем удобно находиться возле них и быть полностью одетой. Она решила снять джинсы, майку и позагорать, благо облачилась в купальник еще в Феодосии. Расстелив на гальке махровую простыню, Вера торопливо разделась и улеглась вниз лицом. Сердце трепыхалось как только что пойманная пташка, посаженная в клетку. Она боялась поднять голову: не наткнуться бы взглядом на нечто непристойное. Однако солнце заметно припекало, и нужно было менять позу. Преодолев смущение, Вера повернулась. Вокруг резвилась голая публика, в основном молодые женщины, но попадались и мужики. На них Вера старалась не смотреть. Потом она обнаружила: кое-кто из дамочек не разоблачен да конца. Нижняя часть туалета на них все же присутствует. Это обстоятельство несколько успокаивало. К тому же пожилые граждане почти не присутствовали. Голые, покрытые каплями морской воды тела были красивы, и тут наша героиня вспомнила, что у нее самой фигура хоть куда, во всяком случае, не хуже, чем у большинства местных афродит. Лифчик можно бы и снять, мелькнула шальная мысль. Некоторое время Вера размышляла: стоит это делать или нет? Наконец решилась, расстегнула застежку и тут же вновь улеглась на живот. В такой позе Вера пролежала минут двадцать; наконец решилась повернуться лицом к остальной публике. Гром не грянул, земля не содрогнулась. По-прежнему светило солнце и плескалось море. Тогда Вера поднялась и, держа ладони перед собой, как бы прикрываясь, однако, почти не загораживая открывавшийся вид, шагнула в мелкую черноморскую волну.

Через час она полностью освоилась, без опаски резвилась в воде, поглядывала по сторонам, пытаясь понять, обращают ли на нее внимание, а когда ловила чей-то взгляд, старалась найти в нем восхищение или хотя бы интерес. Вскоре она познакомилась с какими-то парнями, один из которых был в длинных цветастых бермудах, а второй и вовсе без ничего. Стараясь не концентрировать внимания на причинном месте данного молодого человека, она выкурила с ними по сигаретке, а потом принялась играть в пляжный теннис. Груди Веры задорно тряслись, и она была на вершине блаженства.

На следующий день Вера вновь отправилась в Коктебель. Смотревшая ей вслед тетя Суламифь только усмехалась.

Но сколько бы наша героиня ни прохлаждалась среди коктебельских пальм и магнолий, сколько бы ни купалась у подножия знаменитого Карадага, искомый принц так и не являлся. Возможно, где-то рядом и прохлаждались маститые писатели, подающие большие надежды поэты или олигархи средней руки, однако на их голых телах не имелось на этот счет никакой информации. И это обстоятельство удручало. И хотя Вера через несколько дней, проведенных на пляже, превратилась в шоколадку, своей цели подцепить какого-нибудь нувориша или хотя бы самую завалящую творческую личность она так и не достигла. С тем и вернулась в Сорочинск.

Нужно заметить, что в отношении собственного замужества у Веры давно имелась твердая точка зрения. Еще учась на третьем курсе института, она сделала для себя вывод, что если к двадцати четырем годам останется в девицах, то уж вряд ли когда-либо вообще выйдет замуж. Черт его знает, почему она так считала! То ли вывела эту сомнительную истину из разговоров со знакомыми девицами, то ли вычитала сие из нелепых книг девятнадцатого века, однако Вера четко усвоила: двадцать четыре года — предел, за которым открывается бездна одиночества. И посему нужно спешить.

Конечно, мужчины у Веры бывали. Еще в школе она дружила с неким Андрюшей, потом на ее жизненном пути оказался Вадик. Но все это не то. Андрюша хотя и был высоким и кудрявым, однако иных достоинств у него не имелось. Учиться не хотел. Загремел в армию. А когда вернулся, Вера встретила его весьма холодно. Поэтому Андрюша недолго думая переметнулся к соседской Наташке, на которой вскоре и женился. Вадик же любил выпить. Он окончил вуз, но пагубная страстишка так и не исчезла, и Вера его отвергла, хотя Вадик и звал замуж.

Впрочем, имелся у нее и более солидный воздыхатель, некий Гриша Абрамов, преподававший в педагогическом университете историю. Он являлся кандидатом наук, доцентом и был старше ее на десять лет, а кроме того, женат. А еще Гриша был археологом. Собственно, именно в археологической экспедиции, в которую после второго курса попала Вера, они и познакомились. Археология Вере сразу же не понравилась. Нужно ковыряться в земле под палящим таманским солнцем весь день И ради чего?! Ради каких-то древних черепков или двух-трех ржавых монеток. Золота, к сожалению, не попадалось. Через пару дней, проведенных в жаре и пыли, Вера решила сбежать из экспедиции. Она вступила в сговор с еще одной разочарованной девицей, и, как только стало темнеть, обе драпанули из палаточного лагеря. Поймал их Гриша. Не зная точно, в какой стороне Тамань, девушки двинули на запад. Шагать по плоской, как столешница, степи на закат долго не пришлось. Позади послышались гневные вопли. Их нагонял доцент Абрамов. Так они познакомились. Спустя некоторое время археология стала нравиться Вере несколько больше. Конечно, жара и пыль по-прежнему не вызывали особого восторга, но вот вечерние прогулки с Гришей по обрывистым берегам моря, его рассказы о древних людях, населявших эти места, о греческих богах и героях, об амфорах, полных масла и вина, а главное, его нежные, но властные объятия были ох как завлекательны!

Так и пошло. Днем начальник экспедиции ничем не выделял Веру из общего числа подсобниц, а вечером на прибрежном откосе шептал ей сладкие слова. Роман продолжился и по возвращении в Сорочинск. И все бы хорошо, но Гриша Абрамов уже был связан семейными узами. Вера ему нравилась, но разводиться он не желал, поскольку в свое время произвел на свет дочку, которую любил еще больше, чем Веру. Вялотекущие отношения продолжались до сих пор, однако встречи любовников происходили от случая к случаю и уже не носили той страсти и пылкости, как в первые дни.

А сон все не опускался, не обволакивал нашу героиню, полную смутных мыслей. Оле-Лукойе не брызгал ей в глаза сладким молоком, а потом не нашептывал ей чудные истории. Да и есть ли этот Оле на самом деле? Но, как бы то ни было, темное крыло ночной грезы простерлось над Верой.

Дождь не прекращался. Он, казалось, только усилился. Холодные капли что есть силы молотили по оконному стеклу, ветви дерева больше не стучали в стену дома, а скрежетали по ней. Тени в комнате достигли пика густоты. Уже неразличим был чудо-комбайн «Тошиба». Вместо него громоздилось нечто бесформенное, подмигивающее двумя красными глазками. Может быть, вовсе не добряк Оле-Лукойе примостился возле Вериной кроватки, и не свой чудный зонтик распахнул он над ее взлохмаченной головкой, а это красноглазое чудище со странным, зловещим названием вдувало ей в уши всякую чушь? А может, вовсе и не чушь!

Тут она вновь вспомнила свою давнюю подружку, любительницу страшных сказок Катюшку Бурдымагину. Что стало с этой толстощекой девочкой с косицами, как крысиные хвостики? То ли она связалась с наркоманами, возившими анашу из Казахстана, то ли подалась в Турцию и пропала в стамбульском борделе, а может, вовсе и не в борделе, а на улицах Грозного: во время первой чеченской кампании, когда вытаскивала из-под огня раненого спецназовца, получила осколок в свою бедовую голову.

Сгинула Катюшка неведомо где, а вот ее жуткие истории до сих пор в памяти. Будоражат воображение в такие ненастные ночи. Вера вспомнила одну из них. Конечно, все о том же кладбище, о том же склепе… Будто бы, рассказывала Катя, живые могут устанавливать контакты с покойниками, а те даже выполнять их желания. Нужно только ненастной ночью прийти на кладбище и попросить мертвеца помочь. Правда, в конце концов ничем хорошим для просящего это не обернется. Мертвец обязательно потребует плату за выполненную работу. Плата может быть разной, но самая распространенная, когда душа покойника вселяется в просителя и управляет им по своему усмотрению. Но подходит не каждый покойник, а только заложный, вещала Катюшка. Вот, например, такой, как девица Амалия, которая в тутошнем склепе покоится. Потому как хорошие давно в раю, а плохие в аду, и назад им возврата нет. А заложные, которых никуда не взяли, не могут успокоиться, бродят, пакости всякие добрым людям строят. Если, конечно, у них имеется такая возможность. Неужели можно вот так просто пойти и попросить, недоверчиво интересовались у Кати девчонки. Просто так, конечно, нельзя, знающим тоном сообщала Бурдымагина. Это можно сделать лишь в один день в году. Вернее, в ночь. А именно на Ерофея-мученика, семнадцатого октября. Надо прийти на могилку глухой ночью, но до первых петухов, раздеться донага, встать к ней спиной, обернуться три раза вокруг себя и попросить:

Ты, ты, дух нечистой красоты (назвать его по имени),

помоги

Мне, убогому (назвать себя), и по разуменью строгому

не нашли в меня тоски

Из-за гробовой доски. Буду я тебе служить,

но и мне чтоб не тужить.

И вдвоем с тобою мы повредим другим умы.

А себе хочу желать: мне б

Ума не потерять.

Потом нужно поклониться три раза, но опять же, стоя спиной к могиле или к гробу, где лежит тот, которого просишь.

— А дальше? — прерывающимися от волнения и ужаса голосами спрашивали у Кати подружки.

— А дальше все, — важно отвечала она. — Если все пройдет правильно, покойник станет вам помогать.

— А если неправильно?

— Нужно искать другого заложного. С этим — всё. Больше не захочет являться.

— Да как же узнать?!

— Оно само покажет, услышал мертвец или нет. Так мне бабуся моя сказывала, а бабуся в таких делах волокет. Даром, что ли, ворожеей в округе слывет…

Вера и сама удивилась, насколько четко сохранился в памяти рассказ Катюшки. Словно не прошло с того времени почти пятнадцать лет. Стояло жаркое лето. Девчонки валялись на траве рядом со склепом семейства фон Торнов. Одуряюще пахла отцветающая сирень. В ее горьком аромате отчетливо прослеживался запах тлена, отчего на душе присутствовала непонятная тоска. Но, возможно, эта неясная грусть явилась результатом рассказа Катюшки.

А ведь сегодня как раз семнадцатое октября, неожиданно пришло в голову Вере. Ее словно током ударило. До первых петухов — это до какого же времени? Часов, наверное, до двух, до трех… И что же из этого следует? Да ничего, конечно. Так просто… Взбредет же в голову.

Вера вновь постаралась заснуть. Она повернулась на правый бок и закрыла голову подушкой. Шум дождя и скрежет веток пропали. Но тишина оказалась настолько гнетуща, что она вновь вернулась в первоначальное состояние. Мысли о Катюшке и ее рассказе никак не желали покидать сознание. Кладбище, старинные надгробья, мертвый запах догнивающей сирени… А может, в этой жутковатой истории имеется доля правды? Не, бред! Какая там, к черту, правда! Детские сказки! Однако можно проверить, словно прошептал кто-то во тьме.

До первых петухов… Сколько еще осталось?

Вера взглянула на табло электронных часов. Только половина двенадцатого, а казалось, городские куранты пробили одиннадцать так давно.

И все же…

А что все же?

Можно сходить.

Уж не свихнулась ли ты? В такую погоду! И дорога туда давно забыта. Да хоть бы и помнила ее, в такой дождь и в полную темень и двух шагов не сделать.

Но можно обуть сапоги, завернуться в плащ, взять фонарь… Что за чепуха! Но ведь ты все равно не спишь. Сна — ни в одном глазу. Как долго можно ворочаться с боку на бок?

— Нет, это безумие! — вслух произнесла Вера и поднялась с постели. Словно кто подталкивал несчастную, тянул ее за подол ночной рубашки…

Некоторое время она, упершись носом в скользкое стекло, таращилась на улицу.

Пусто, сыро, тоскливо… Но ведь это даже к лучшему! Никто не увидит, никто не спросит: куда это она собралась на ночь глядя?

Вера пошла в прихожую, достала из самого дальнего угла стенного шкафа резиновые сапоги, которые она последний раз надевала года три назад, когда студентов осенью посылали на село помогать убирать картошку. Однако в тот год осень выдалась сухая, и сапоги даже не понадобились. И вот наконец о них вспомнили. Потом девушка вернулась в спальню, натянула джинсы, заправила в них ночную рубашку. В шкафу она нашла фонарь, с которым обычно спускалась в погреб за картошкой и соленьями. Щелкнула кнопкой выключателя. Батарейку сменила совсем недавно, и фонарь светил в полную силу. Отлично. Теперь осталось облачиться в плащ и можно отправляться в путь.

Погоди, дорогая, одернул ее внутренний голос. А то ли ты делаешь? Может быть, все-таки не надо? Но Вера, коли уж что-нибудь решила, то отступать не собиралась. Она облачилась в брезентовый плащ с капюшоном, военного типа, именовавшийся «плащ-палаткой», неизвестно с каких пор хранимый в доме, и смело шагнула за порог.

Во дворе не наблюдалось ни души. Да что там души! Даже бродячие кошки и собаки в такую погоду попрятались по темным углам. Только фонари тускло светили в том месте, где двор переходил в улицу.

Вера смутно помнила, что как раз напротив ее дома, за шоссе, там, где находился пустырь, начиналась тропинка, ведущая на кладбище. Она пересекла асфальтовое полотно и оказалась перед стеной мрака. Фонарный свет сюда не достигал. Вера включила фонарь и пошарила лучом по земле. Где-то здесь… Но кругом простиралось только море бурьяна, по которому хлестали струи дождя. Просторный плащ, которым Вера обернулась как одеялом, не пропускал влаги, и, несмотря на то что на ней кроме плаща была надета только ночная рубашка, она чувствовала себя вполне комфортно. Треугольный капюшон сполз ниже глаз, и теперь сама Вера походила на некое инфернальное существо, вставшее из могилы.

Наконец среди зарослей конопли и полыни мелькнуло что-то похожее на начало тропы. Сомнений больше не осталось. Вера уверенно шагнула вперед.

Метров через пятьдесят она увидела невысокую стенку из песчаника, а в ней знакомый пролом. Значит, она движется в правильном направлении. Как только она миновала пролом, стали попадаться захоронения. Вот хотя бы это. Перед ним ребятишки всегда останавливались. Черный ангел скорбно склонил погребальный факел к земле. Вторая рука, согнутая в локте, воздета вверх. Одно крыло отсутствует, и черный обрубок торчит наподобие горба. Перед ней могила купца Брыкина.

Вера вдруг вспомнила: в статую ангела самые смелые бросали камешки, осколки бутылок и прочую дрянь, стараясь попасть в его печально-торжественное лицо.

Луч фонаря упал на блестящую от дождя поверхность памятника, блеснул в каменных глазах, и Вере показалось: ангел упер в нее тяжелый взгляд. Девушка слегка поежилась. Тут она вспомнила: где-то здесь из земли торчит кусок ржавого троса, неведомо как попавшего сюда, и замедлила шаг. Вот он, трос. Разлегся на самой дороге как капкан, поставленный непонятно на кого. Может быть, и на нее саму. Вера переступила через петлю и зашагала дальше.

Минут через пять должна появиться новая достопримечательность — здоровенный пьедестал, на котором стоит мальчик в коротких штанишках на помочах. Одна рука ребенка указывает вперед, неведомо куда. Пьедестал, сложенный из красного, почерневшего от времени кирпича, давным-давно облупился, и узнать, кто же лежит под этим памятником, не представлялось возможным. По поводу этой могилы существовала такая легенда. Будто бы жил в старое время в Сорочинске некий дворянин, имя его позабылось. Жена у него умерла, и он женился вновь. Кроме того, у него имелся сын. Мачеха невзлюбила пасынка, но тронуть его боялась, опасаясь гнева мужа. И решила она извести малютку. Сказано — сделано. Однако нянька ребенка случайно увидела, как мачеха подсыпала в кисель какой-то порошок. После того как ребенок преставился, она упала перед барином на колени и обо всем рассказала. Дворянин призвал к себе жену и давай ее допрашивать. Под пытками та призналась в преступлении. Дворянин придушил несчастную и закопал ее здесь же, неподалеку. Место, где она лежит, так и осталось неизвестным, но на него якобы указывает стоящий на пьедестале мальчик. По легенде вместе со злодейкой-женой дворянин закопал в землю несметные сокровища. Нужно было только отыскать могилу, и разбогатеешь. По-видимому, легенду все же принимали за правду, потому что в том направлении, куда указывала рука мальчика, имелось несколько старых, совсем оплывших ям. Видно, искали клад.

Вера шла мимо мраморных и гранитных памятников, мимо покосившихся крестов, и почти каждое надгробие заставляло вспоминать какую-нибудь историю. Вот, например, высоченный чугунный крест, под которым лежит девица Хворостинина, утопившаяся от несчастной любви. Ну и дура! Разве можно лишать себя жизни из-за такого глупого повода? Коли на твои чувства не отвечают взаимностью, ищи другого. Или вот этот обглоданный ветрами и непогодой каменный столб. Даже в свете дня надпись на его мутной поверхности еле читалась. Но и без пояснений все ребятишки знали: под сим камнем покоится гусарский поручик, погибший на дуэли.

Луч фонаря метался то по тропинке, то по зарослям бурьяна, словно жил своей собственной, не зависящей от Веры жизнью. И странное дело. Казалось бы, ночь, кладбище… Сюда и днем-то не каждый отважится сунуться. Вдруг за покосившимся памятником поджидает мертвец?! А Вере хоть бы что! Ни ужаса, ни даже малейшего страха девушка не испытывала. Напротив, казалось, она принимает участие в каком-то забавном приключении, и самое интересное еще только предстоит.

Наконец впереди показался прямоугольный черный куб. Склеп фон Торнов! Вера подошла к строению. Вокруг него, почти скрывая стены, как и много лет назад, громоздился кустарник. Но теперь он, казалось, поредел и как будто расступился. Виновата ли поздняя осень, одним дуновением холода заставившая сбросить листву, или имелась иная причина, однако подойти к склепу вплотную оказалось очень легко. Вера приблизилась к чугунным дверям. Они были по-прежнему заперты. Что же делать дальше? Она вспомнила рассказ Катюшки. По словам той, нужно раздеться донага, встать к склепу спиной и прочитать заклинание. Но дождь?! Она тут же вымокнет до нитки. Нет. Этот вариант отпадает. Нужно как-то попасть внутрь. Но как это сделать? Да! Ведь под одной из стен существует подкоп. Она прекрасно помнила черную дыру с полуобвалившимися краями. Да сохранился ли он? Даже в то далекое время подкоп выглядел весьма ненадежно. Что ж, проверим.

Вера пошла вдоль стены и почти сразу же наткнулась на дыру под стеной. Внимательно исследовала ее, светя фонарем. Вполне подходит для того, чтобы сквозь нее пролезть внутрь.

Тут сомнение вновь посетило ее. До сих пор происходящее казалось игрой, но теперь нужно было принимать решение. Но стоит ли? К чему эксперименты? Прогулялась, а теперь пора домой.

Вера задумчиво взирала на яму. В свете фонаря та казалась входом в преисподнюю. Нужно было на что-то решаться.

Внезапно все вокруг озарилось ядовитым призрачным светом. Каждая из дождевых капель, висевших на ветках кустов, вспыхнула как маленький бриллиант.

Молния, поняла Вера. Но разве бывают молнии в октябре? И где же гром?

После ярчайшей вспышки тьма вокруг стала еще гуще. Вера потопталась еще немного… и решилась. Она заправила в джинсы край вылезшей ночной рубашки, потуже затянула пояс плаща и полезла в лаз вперед ногами.

Лаз оказался несколько длиннее, чем она думала. Видимо, толщина стен склепа была чуть ли не двухметровой. Вера, лежа на спине, протискивалась сквозь узкий ход, дергая бедрами и задом и помогая себе обеими руками. Фонарь она засунула под плащ на грудь. Неожиданно показалось, что застряла. Все! Приехали! Как же теперь быть? Остается одно — лежать в этой яме и дожидаться утра, а как только рассветет, начинать кричать, звать на помощь… Возможно, кто-нибудь и услышит. Хотя кто услышит? Вот летом точно прибежали бы какие-нибудь ребятишки. А осенью, да еще в такую погоду… Нет. Нужно действовать самостоятельно.

Вера что есть силы рванулась. Что-то затрещало. Сверху, забивая глаза и рот, посыпалась земля и крошка от отсыревших кирпичей. Вере показалось: тлен, труха, в которую давным-давно превратились мертвецы. От невыразимого отвращения она так сильно дернулась, что освободилась. Ноги повисли над пустотой. Еще одно движение, и она грохнулась на каменный пол склепа. Фонарь выскочил из-за пазухи и укатился.

Некоторое время девушка лежала на спине. Болел копчик, но, главное, вокруг стояла абсолютная тьма. И фонарь, будь он неладен, куда-то делся. Вера пошарила рукой. Ладонь нащупала не то камни, не то кости. Она продолжала попытки отыскать фонарь, но все напрасно. Тут Вере пришло в голову: в кармане плаща, помнится, лежал коробок спичек. Она сунула руку, нащупала коробок, вытащила его. Встряхнула. Послышалось слабое шуршание. Открыла. Пальцы нащупали лишь две спички. Первая вспыхнула, но тут же погасла. С трепетом Вера достала следующую. Теперь она действовала осторожнее. Видимо, коробок отсырел. Спичка долго не желала зажигаться. Вера уже отчаялась, но вдруг вспыхнул огонек. Вера поспешно прикрыла его ладошкой, давая возможность разгореться. Наконец, когда пламя стало достаточным, она отняла ладонь, подняла спичку над головой и тотчас увидела фонарь. С облегчением выдохнув воздух, она подняла его, с минуту простояла в темноте, словно не в силах поверить в удачу, потом щелкнула кнопкой выключателя.

Никаких хрустальных гробов на цепях тут, конечно, не оказалось. Луч высветил из тьмы довольно просторную комнату, вернее, небольшой зал, в котором царил страшный разгром. Вдоль стен шли стеллажи, на которых некогда стояли гробы. Теперь же стеллажи, как и гробы, были разломаны, а их содержимое выброшено на пол и частично растоптано в пыль. Кроме костей, на полу валялись полуистлевшие обрывки погребальных одежд: куски парчи, кружев, позумент и позеленевшие медные пуговицы. Стены склепа были исписаны неприличными словами и выражениями типа: «Так вам и надо… немчура», «Нам жить, а вам…немецкое отродье, гнить». Имелись тут и более краткие, но не менее емкие выражения. Судя по надписям и датам, посетители увековечивали себя на протяжении последних девяноста лет. Посещали склеп и живописцы, видимо, непризнанные. Рисунки их отличались грубой выразительностью и откровенно эротической тематикой. Однако Вера не собиралась изучать граффити, хотя они, несомненно, представляли исторический интерес. Поозиравшись с пяток минут, она пришла к заключению, что делать здесь нечего и шла она сюда совершенно напрасно. В этом разгроме и хаосе и за неделю не разобраться, где тут кости именно девицы Амалии. Возможно, вот эти клочки кружев от ее погребального савана, а возможно, и нет. Она подняла один такой обрывок, повертела его в руках… И что?.. Нет, нужно возвращаться. Зря только шла. И все же (она продолжала вертеть кусочек кружева в руках)… все же, может, стоит попробовать? Зря, что ли, она топала сюда ночью по дождю, по грязи…

Вера некоторое время неуверенно переминалась с ноги на ногу, наконец, чувствуя себя последней дурой, развязала пояс плаща. Она сбросила «брезентуху» на пол и осталась в джинсах, ночной сорочке и резиновых сапогах. Еще немного постояла возле лежащего на полу плаща, потом скинула сапоги и переступила на брезент. Рука нерешительно потянулась к пуговице джинсов, расстегнула ее… Потом настала очередь ночной рубашки. И на девушке остались только белые трусики.

В это мгновение словно слабый ветерок пробежал по склепу. Вера кожей ощутила колебание воздуха и поежилась. Она глянула по сторонам. Показалось, тьма стала еще гуще. Какое-то неопределенное движение почудилось ей в самом дальнем углу склепа. Внезапно стало жутко. Превозмогая себя, Вера направила туда луч фонаря. В его свете она увидела большого черного кота, который направился в ее сторону.

Просто бездомное животное, спасающееся здесь от дождя?..

Вера ледяными пальцами коснулась края трусиков. Кот приблизился к ней вплотную и потерся о ногу. Казалось, слабый электрический разряд пробежал по телу девушки, заставив содрогнуться. Прикосновение животного словно придало ей решимости сделать последний шаг. Вера стянула с себя то единственное, что оставалось на ней. А кот все путался под ногами, мешая сосредоточиться.

И вот уже Вера голой стояла на плаще, не зная, что делать дальше. Нет, она, конечно, представляла себе дальнейший ход событий. Нужно прочитать заклинание и попросить… Но что именно? Жениха? Как там, в заклинании? «Не нашли в меня тоски из-за гробовой доски…» Значит, и тоску возможно заполучить, а тогда и страдание, наверное? Эх, будь что будет!

Вера еще раз повторила про себя магические слова. Как будто ничего не забыла. Вот только как быть с фонарем? Оставить его горящим или выключить? Наверное, лучше все-таки выключить.

Она так и сделала, но перед тем, как нажать на кнопку, в последний раз обвела склеп лучом. Кот куда-то исчез, но на этот раз Вере почудилось: в дальнем углу виднеется чей-то силуэт. От внезапно накатившего ужаса, а может, просто от холода тело покрылось гусиной кожей, зубы застучали, и Веру прошиб сильный озноб. Она уж было хотела бросить колдовать и бежать отсюда сломя голову, однако почувствовала: сил для этого не осталось. Она словно приросла к шершавому брезенту, на котором стояла.

Вновь послышался странный звук: не то шуршание, не то хруст.

«Крысы!» — пришло в голову. Кот залез сюда, охотясь на них. Нет там никого, кроме крыс. А сейчас кот поймал одну из них, отсюда и хруст. Кот просто пожирает ее.

Вера немного успокоилась.

Ладно, пора начинать.

Она три раза повернулась вокруг себя и начала произносить заклинание. Едва прозвучала первая строка, склеп вздрогнул, словно от подземного толчка, с пола и стен взметнулась пыль; потом послышались глухие, еле слышные вздохи и стоны, которые все усиливались и наконец сменились злобным хихиканьем. Но едва Вера закончила произносить заклинание, хихиканье превратилось в громовой, злобный хохот. Склеп наполнился призрачным белесым светом, и Вера, повернувшись, увидела: напротив стоят несколько фигур в старинных одеяниях и смотрят в ее сторону. Тут наша героиня потеряла сознание и уж больше ничего не ощущала.

Примечания

1

Заложные — покойники, опасные для живых, умершие неестественной смертью: убитые, самоубийцы, опойцы, утопленники, погибшие неожиданно вследствие какого-то несчастного случая, до срока, предназначенного при рождении. Они постоянно являются живым, пугают, покушаются на их жизни. («Русский демонологический словарь». СПб., 1995).