Кровавый шабаш

Алексей Атеев, 1999

«Саван… Черный бархатный саван… Черный бархатный… Слово не выходило из сознания, назойливо повторялось вновь и вновь. – Саван… – помимо воли прошептали губы. – Черный, непременно черный, и, уж конечно, бархатный… – Что ты заладил! – недовольно произнес Голос. – Дался тебе этот саван! Действуй! Шел мелкий дождик, почти совсем стемнело, на улице было пустынно, лишь изредка по асфальту проносились неведомо куда спешащие машины. – Самое время, – сказал Голос. Он попытался отделаться от привязавшегося слова, выбросить его из головы, но тщетно. Изнутри череп словно долбил незримый дятел. Саван…»

УБЕЖИЩЕ ОТ БУРЬ

— Красочно, — сказала Женя, когда они покинули гостеприимный кров «Гавана мун». — Просто какие-то мексиканские страсти!

— Одни эмоции и никакой информации, — добавил Альберт.

— Разве? По-моему, они достаточно сказали.

— Предвзятые оценки. Ее любили, его не любили… Она баба во! Он — шибздо! Ну и что? Любовь зла…

— А где он живет?

— У черта на куличках. «Семь сестер» знаешь? Часа два пилить. Была бы тачка…

В этот миг возле них остановилась потрепанная «копейка».

— Залезайте, — сказал Пашка.

— Волшебство! — удивленно произнес Альберт, уставившись на веснушчатое лицо. — Какими судьбами, молодой человек?

— Ехал мимо, увидел вас…

— Кстати, кому принадлежит «Гавана мун»? — поинтересовалась Женя, усаживаясь на переднее сиденье.

— Она находится под покровительством Брата. То есть не относится ни к одной из двух самых могущественных группировок.

— И что из этого следует?

— Вообще странно получается. Если Вержбицкая замешана в убийстве Кудрявого, то почему бы им так для нее стараться? Вовсе непонятно.

Они вышли из машины. Солнце светило вовсю. Ветер закручивал на пустынной улице маленькие пыльные вихри.

Обиталище таинственного Леонардо оказалось строением, в каких до семнадцатого года ютились мещане средней руки. Низ его был каменный, а верх деревянный. Сколько дождей омыло его, сколько снегов засыпало крышу! Домик, однако, выглядел неплохо и, как видно, собирался простоять еще сотню лет.

Альберт долго барабанил в покосившиеся дощатые ворота, потом, обессилев, отошел и тоскливо глянул вдоль совершенно пустынной улицы.

— Безрезультатно, — сказал он себе под нос.

— Чего изволите, уважаемые? — услышал он у себя за спиной. Женя засмеялась, Альберт обернулся и обнаружил прямо перед собой крошечного старичка, одетого в просторные парусиновые брюки и такую же толстовку, то есть по моде в лучшем случае двадцатых годов.

— Нам Леонардо… то есть Юрия, — сказал Альберт.

— А вы его друзья? — Как вам сказать? Вроде того.

— Ответ лукавый, — резюмировал старец. — Однако проходите.

Двор с пустой конурой зарос мокрецом, возле порога стояла наполненная водой деревянная колода, у которой копошились куры, одинокий гусь, переваливаясь с лапы на лапу, направлялся к старику.

— А-а, Кеша, — сказал старик, обращаясь к гусю, — сейчас покормлю, любезный ты мой. Заждался.

Гусь задрал красную лапу, подержал ее на весу, потом что-то выкрикнул на своем гусином языке — должно быть, попрекнул старика за длительную отлучку.

— Ну не сердись, — ласково сказал старец, — я тебе гостинец принес. — Он достал из кошелки хвост минтая и кинул гусю.

Птица неодобрительно загоготала, однако приняла подношение и удалилась куда-то за угол.

— В дом пройдем или здесь поговорим? — поинтересовался старец, вытирая руки листом лопуха. — Если вы пожаловали по поводу Юриных долгов, то ничем помочь не могу. Пенсию задерживают, накоплений не имею.

— Нет, мы по другому поводу.

— А самого Юры нет. Уже четвертый день…

— А где он? — спросил Альберт.

— Кто знает…

— Юра ваш внук? — спросил Альберт.

— Правнук. — Старик посмотрел на Альберта выцветшими голубыми глазами и засмеялся: — Правнучек мой…

— Да сколько же вам лет? — недоуменно спросила Женя.

— Девяносто два, — с отстраненным равнодушием ответил старик, — девяносто два годочка.

— Мы из милиции, — сказал Валеев, — приехали узнать про вашего… — он запнулся, — правнука.

— Из милиции? Понятно. А что он натворил?

— Да ничего… Не в этом дело. У Юры есть друзья, приятели?

— Наверное, есть. Сюда никто не ходит. Он называет мой дом убежищем от бурь. Где-то шастает, нет его иной раз месяц, потом является… Отдыхает. Одна, правда, девица появлялась. Он ее все рисовал. Юрка-то художник, да вы, наверное, знаете. Красивая девка.

— А как ее звали?

— Вот не скажу. Не представил он. Не считал нужным. — Старик поморщился.

— А можно посмотреть его комнату?

Старик неожиданно остро глянул на Альберта:

— Обыскивать будете?

— Зачем обыскивать? Просто глянем.

— Что же, глядите. Только я с вами. А?

— Конечно, конечно…

— Тогда пойдемте.

В доме было прохладно, тихо, полутемно, половицы скрипели под ногами.

— Наверху он жил, — пояснил старик, — называл — мансарда. Говорит, художники живут обязательно в мансардах.

Старец как-то очень ловко забежал вперед и толкнул дверь. Женя оказалась на пороге просторной, даже огромной комнаты, действительно выглядевшей как мастерская художника. Часть потолка была застеклена.

— Специально людей нанимал, чтобы крышу переделать, — пояснил старик. — В копеечку влетело!

Женя и Альберт осмотрелись. Две стены импровизированной студии тоже полностью застеклены, а две остальные увешаны картинами и рисунками. Тут же стоял мольберт на треноге с наполовину законченным полотном. Было просторно и чисто. Огромная тахта, застеленная чем-то пестрым, стереосистема, маленький телевизор, на нем видеокамера — вот и все убранство студии. Имелись, правда, штанга и гири. На стеллажах и на полу валялся разный хлам: прялка, помятые самовары, почему-то тележное колесо. Такое же колесо свисало с потолка в качестве своеобразной люстры. На нем были размещены свечные огарки. Свечей в студии вообще хватало — на стеллаже с книгами, на полках с разной дребеденью, в многочисленных подсвечниках. Часть свечей цветные, но преобладали почему-то черные. Однако главным, конечно, были картины.

Портреты, пейзажи, на взгляд Жени, выполненные довольно профессионально. Но имелась в них одна общая особенность: мрачный колорит. Небо темное, лица угрюмые. Несколько полотен и вовсе поражали безысходностью. Вот хотя бы этот холст. Женя остановилась, вглядываясь. Переплетение обнаженных тел, искаженные лица… Ну и фантазия у этого Леонардо! Портреты! Вот Вержбицкая. Поясной портрет. А вот она уже обнаженная, изображена в полный рост. И опять то же настроение. И свет какой-то болезненный.

Женя переходила от картины к картине. Все одно и то же. А это что?! Похоже, какие-то сатанинские атрибуты. Козлиная харя, вписанная в перевернутую пятиконечную звезду. Козлобородый монстр топчет распятие…

— Как-то я зашел сюда, он меня позвал, — подал голос старик, — погляди, говорит. И на дьявола указывает, вон на того. Спрашивает: что думаешь? Плюнул я. Он усмехается. Неужто, говорит, в Бога веришь? После всего! А ты, спрашиваю, неужто нечистому поклоняешься? Ага, говорит. А Бога вашего нет. Я ему: дьявол, значит, есть, а Бога нет? Именно, отвечает. Он всем правит. И опять на рогатого кажет. Любовь, говорит, кончается ненавистью, а красота тленна. Тогда почему, спрашиваю, дьявол до сих пор не воцарился в мире? Воцарится еще. Придет срок… И спасутся только те, кто ему сейчас почести отдает.

Женя вопросительно посмотрела на Альберта. Тот молча пожал плечами. Что тут скажешь?

— А это кто? — спросила Женя у старика, указывая на портрет какого-то мужчины.

— Юрка и есть. Сам себя рисовал.

Женя присмотрелась. Она где-то видела этого человека. Высокие скулы, безвольный скошенный подбородок.

— Ой!

— Что такое?

— Это же!..

— Кто?

Женя посмотрела на старика, который шаркающей походкой двинулся к двери, и приложила палец к губам.

— Это тот… — Женя вновь покосилась на старика, — с кладбища… Которому голову отрезали. Убитый вчерашний.

— Ты думаешь? Круто! Делаешь явные успехи. Срочно нужно ехать в управление и доложить майору. Как думаешь, твой оруженосец еще у ворот?

Пашка дожидался их.

— Очень кстати, — серьезно заявил Альберт, — ваша помощь милиции, видимо, в скором времени будет отмечена. А теперь, уважаемый Павел, везите нас в управление.