Дао подорожника

Алексей Андреев (2021)

Сколько разных лиц может быть у одной девушки из Питера, что за странное существо скрежещет в ночной тишине Западной Вирджинии, как найти идеальное кафе вместе с испанской ведьмой в Праге, почему на островах время течёт иначе, где прячутся в наши дни греческие боги — и другие истории в жанре магического реализма.

В жаркой ночной тишине

Впервые я услышал этот звук, когда мы с Чессом сидели на веранде и курили CAMEL. Я только что показал Чессу, как сделать из названия американских сигарет русское слово САМЕЦ. Потом разговор завертелся вокруг японской поэзии и местных цикад: мне нужно было сочинить хайку для конкурса, и Чесc предложил написать про насекомых, разоравшихся вокруг.

–Да это разве цикады? — говорил я. — Скорее, кузнечики.

–Кузнечики не поют, — возражал Чесс.

–В России все поют, кузнечики тоже, — выдвигал я свой козырной аргумент.

–Ну, не знаю… Но на цикад и вправду не похоже. У них на тон выше.

Тоже мне, энтомолог, подумал я. На прошлой неделе я принёс большого зелёного богомола — раньше только на картинках видел таких, а тут живой, прямо на тротуаре сидит в центре кампуса, как его только не раздавили! Я поймал его, посадил на плечо и пошёл домой. А там Чесс как раз закончил ванную мыть. Выходит навстречу с баллончиком какой-то химии и гордо рассказывает, что с муравьями покончено. Вдруг на полуслове замолкает и с криком «Jesus Christ!» роняет свой баллончик. А потом начинает гоняться за мной по дому, требуя «избавиться от этого таракана».

Если он так же хорошо и в цикадах разбирается… Но сказать об этом я не успел. Потому что со стороны ручья раздался другой звук, отрывистый и скрежещущий.

–Уау! Вот это уж точно не цикада… — заметил Чесс. — Это я-не-знаю-что!

–Похоже на лай больной собаки. Простуженной, — предположил я.

–Может, больной русский кузнечик? — развил гипотезу Чесс.

–Скорее, бешеный американский газонокосильщик. Ходит и деревья подпиливает. Траву-то вы всю выкосили, психи, теперь за деревья принялись.

Их помешательство на борьбе с травой стало одним из моих самых сильных впечатлений лета. Я видел газонокосильщиков везде: в парках, во дворах, на кладбищах. Однажды, когда мы с Чессом ездили в горы, я заметил на крутом каменистом склоне человека со штуковиной, похожей на миноискатель. Он ходил и что-то искал между валунов. Это был, конечно же, газонокосильщик. На следующий день в местном университете один профессор назвал поэму Уолта Уитмена «Листья травы» национальным достоянием, и я не смог сдержать нервный смешок, очень удививший всю аудиторию.

–А ведь точно… — Чесс выпустил два кольца дыма. — Похоже на газонокосилку, которая не заводится. Или на столярные работы. Лобзик, наждачка… А, знаю! Это древесная лягушка!

–Чего ж она разоралось?

–Небось одинокий залётный самец, вроде тебя. Наши лягушки ему не катят: толстые, глупые и сексом могут заниматься только в автомобиле. А у него нету автомобиля. Вот он и мается.

–Сам ты одинокий самец!

–Я нет! Вон идёт моя — как там у вас? Царевна-Жаба?

Со стороны холма показалась Ленка, чессова подружка. Она преподавала в университете русский, но явно затормаживала развитие самого Чесса в этой области. Многие совершенно необходимые в русской жизни слова тщательно скрывались от бойфренда, решившего получить степень бакалавра по русской литературе. А про некоторые другие слова она давала ему заведомо ложную информацию. Например, недавно Чесса уверили, что «Ленка» и вообще все слова с суффиксом «к» свидетельствуют о грубости и наглости говорящего.

С приближением этой неправильной училки к нашему дому крупногабаритный Чесс запорхал в воздухе, а вместе с ним запорхали слова «Леночка», «конечно», «минуточку» и прочая такая ботва с акцентом. Огорчённый потерей собеседника и вообще обиженный за державу, я молча затянулся очередной сигаретой. Чесс тем временем слетал наверх в спальню, за какое-то мгновение собрался, скатился вниз, пропустил Ленку к двери и сам двинулся за ней на улицу. Но затем сделал шаг назад, просунул голову в дверь, хитро подмигнул мне и громко прошептал скороговоркой: «суканахуйблядьпиздец!»

Я не совсем понял, к кому это относится, но порадовался, что мои уроки тоже не проходят даром. Ещё недавно Чесс не мог произнести ничего подобного, хотя и распознавал эти слова на письме. Как-то зимой, в перерыве между лекциями, я бродил по кампусу и писал некоторые короткие русские выражения на крышах и капотах заснеженных автомобилей. Вечером Чесс, вернувшись с работы, клялся, что видел, как одно из моих «любовных посланий» неслось по хайвею в направлении штата Массачусеттс. Уже тогда он был достаточно благоразумен, чтобы не спрашивать значение этих слов у Ленки.

# # #

Сидя в одиночестве, я продолжал сочинять японское трёхстишие. Но выходила лишь какая-то ерунда:

в жаркой ночной тишине

что ты точишь напильником,

о лягушка?!

Дальше наслаждаться этими запилами не хотелось. Я вынул из холодильника пиво и позвонил Наташе в Пенсильванию. Говорят, что Тельцы — очень практичные люди. Одна моя знакомая даже называла меня «подлым Тельцом» за то, что я вечно изображаю эдакого хаотичного поэта-художника, но при этом из всякого базара извлекаю пользу. Вот и сейчас, поболтав о том, о сём (у них тоже пили пиво и играли в карты), я «кстати-о-птичках» спросил, как по-английски «напильник».

–А тебе-то нафига? — удивилась Наташа.

Я рассказал про конкурс хайку и про загадочную древесную лягушку.

–Класс! Но как будет «напильник», я не знаю. Погоди, тут есть одна американская русская…

Через минуту трубка снова задышала:

–Слушай, она не знает, что такое «напильник». Пойду у соседей спрошу.

Пока она ходила спрашивать, я сидел и слушал, как гудит вентилятор и как неведомая зверушка пилит неведомое дерево на берегу ручья.

— Напильник будет «файл»! — сообщила Наташа, вернувшись к трубке. Она учащённо и эротично дышала. Небось бежала всю дорогу, блондинистая моя, подумал я с удовольствием.

Мы поболтали ещё немного, и я оправился спать, сожалея, что Наташа всего в двух часах езды и при этом недоступна, поскольку я ленюсь сдавать на права, а сама она редко приезжает, вся в учёбе. Лягушка-напильник продолжала скрежетать, но в конце концов я уснул.

# # #

В пятницу мы пошли к соседу Майклу пробовать его самодельное пиво. Я долго думал, что взять в подарок соседу: то ли пачку «Беломора», то ли чудовские спички. Остановился на «Беломоре», потому что мало ли что. В прошлом году, сразу после приезда, я подарил зашедшему ко мне соседу спички. А он мне на следующий день притащил в подарок тяжеленный огнетушитель. Я уже потом сообразил — может, это не сосед ко мне заходил, а какой-нибудь пожарный инспектор? Пока ещё не понимаешь язык, все они на одно лицо.

Узнав про наш планируемый поход на пиво, к нам с Чессом присоединился его двоюродный брат Сэм. Он адвокат, очень серьёзный мужик. Даже когда мы в прошлые выходные купались в водопаде, съезжая на задницах по большим плоским камням, у Сэма было такое лицо, будто он сейчас скажет: «Ваша честь, обратите внимание на эти скользкие водоросли…»

Но, кроме шуток, Сэм не дурак. Работка у него такая, что дураком быть просто нельзя. Он мне однажды рассказывал про своё последнее дело: лошадь на скачках сломала ногу, и её владелец судился с администрацией ипподрома. Так Сэм полгода изучал анатомию лошадей, чтобы выиграть этот процесс. А когда он приезжал в прошлый выходной купаться, я видел у него в бардачке книжку о бабочках, но все же постеснялся спросить, что за дело на этот раз.

Говорить с ним о загадочной твари, поселившейся за нашим домом, я тоже вначале не собирался. Тем более что пить мы начали у Майкла в подвале, где вообще не слышно никаких звуков снаружи. Однако там мне быстро надоело. Американцы почему-то пьют пиво стоя. Невзирая на это, я обычно всегда нахожу, куда пристроить задницу. Но в подвале Майкла все было как будто подстроено к моему приходу: совершенно не на что сесть, кроме ледяного цементного пола и холодных бочек с пивом.

И главное, стоило мне об этом заикнуться, как они сразу потребовали рассказать ещё чего-нибудь о диковинных обычаях русских. Начался очень длинный разговор, во время которого я пытался объяснить, почему мы в Питере греем пиво зимой:

–Летом жарко, так?

–Так.

–В кайф выпить холодного пива, так?

–Так.

–А зимой холодно, так?

–Так.

–В кайф выпить подогретого…

–Ни за что! Пиво подогретое не бывает! Представь, Алекс — ты на пляже, жара… и ещё пиво горячее! Бр-рр!

–Блин, но это же летом, когда жарко, так?!

–Так.

–Но зимой же холодно, так?!…

И опять по кругу, всё сначала. В конце концов Сэм тоже понял, что разговор зациклился, и предложил пойти на воздух. Мы вышли с пивом на задний двор и, стоя над ручьём, любовались природой. Сэм увидел невдалеке дерево с белыми цветами и тут же сказал его название. Которое я тут же забыл, но зато спросил:

–А слышишь — вот это? Будто наждачкой по камню. Всю ночь мне спать мешало! Чесс говорит, это лягушка.

–Маловероятно. Лягушки так не орут. Я думаю, насекомое. Или даже птица, — ответил грустно-задумчивый Сэм. И почему-то добавил:

–А ты слышал, как кролики верещат, когда их режут? Ужасный звук, правда?

Я промолчал. Я не слышал, как верещат кролики.

–Вот, кстати, ещё одно интересное явление, — продолжал Сэм, отхлебнув пива. — Похоже, Майкл приучил свою собаку не срать на своей территории!

Действительно, лохматый Твелвгейдж уютно примостился прямо за нашим домом. Ограды между дворами не было, но пёс Майкла верно вычислил, что у нашего дома — чужая зона, а значит, можно гадить вдоволь. Закончив, он подхватил зубами свою любимую «летающую тарелку», которую перед этим заботливо положил перед собой на землю, и убежал. А я на всякий случай запомнил место, чтобы не вляпаться.

# # #

В выходные скрежещущая «не мышонка, не лягушка» отошла на второй план. Конец пятницы вообще не зафиксировался: в рамках культурного обмена я показывал американцам, как делается пивной пунш. Тот самый, про который мой приятель Жора обычно рассказывал так: «А потом кто-то сделал этот пунш. Не помню только, кто…»

Субботу и воскресенье мы провели на Дип Крик, где учили Лиз, племянницу Чесса, нырять с мостков под плакатом «Купаться запрещено». Я лишь раз вспомнил про загадочное существо-напильник, когда по пути обратно Чесс на скорости 100 миль в час высунул в окно автомобиля руку с губной гармошкой. Получилась совершенно шизовая музыка ветра. И мне сразу пришло в голову — а может, нет у нас за домом никакого особого существа? Просто ветер так шумит, треплет какой-нибудь сухой листок между сучьев.

Но в этот вечер я все равно ничего не слышал, по возвращении домой сразу заснул как убитый. Свежий воздух, купание, ну понятно.

Зато в понедельник! Я пришёл с работы усталый, поел булки с молоком, послушал старый «Аквариум» и лёг спать. Вернее, только лёг. В душном ночном воздухе, под аккомпанемент скрипачей-цикад выводил своё соло одинокий напильник. Закрыть окно было бы просто самоубийством: вентилятор, стоявший на подоконнике и тянувший свежий воздух, был единственным спасением от жары. А когда-то я думал, что он гудит! Да по сравнению с этими наждачными звуками вентилятор был просто шёпотом любимой девушки!

Я провалялся без сна ещё полтора часа, обдумав всё, что только можно обдумать, если лежишь в тридцатиградусную жару на полосатом пододеяльнике и слушаешь надрывающуюся за окном лягушку или кто там ещё.

В третьем часу я не выдержал и спустился вниз. На кухне сидел Мэт и ел разноцветные макароны. Увидев меня, он заржал. Наверное, решил, что я иду звонить. Месяц назад ночью, когда я лежал на полу в прихожей и разговаривал по телефону с Маринкой, вернувшийся из бара Мэт перешагнул через меня и пошёл спать; встав в полвосьмого утра и спустившись вниз, он обнаружил, что я всё ещё лежу в прихожей и разговариваю; он тогда сразу спросил, не дам ли я ему на минуточку телефон — позвонить в дурдом; но я успокоил его, сообщив, что говорю не с Россией, а всего лишь с Северной Каролиной.

–Проклятая древесная лягуха! — объяснил я свою теперешнюю бессонницу. — Ни хера не даёт спать!

–Take my gun and take care, — предложил Мэт.

–Не, лучше молочка попью. Может, засну.

–It might help, too.

Но поднимаясь в спальню, я вновь услышал… Все окна в доме были открыты, и казалось, под каждым сидит пьяный сантехник и перепиливает толстую трубу мелким рашпилем. Я передумал возвращаться и вышел на улицу.

Ага, вот оно что! Их уже двое! Немного поодаль от первого источника звука завёлся второй. И они, суки, теперь переговариваются! Шрых, шырых-шырых… Шрых, шырых-шырых… Я попробовал подойти ближе, но передвигаться в темноте по колючим кустам оказалось непросто.

Абзац! Царь Природы. На рубеже XXI века. В одних трусах на берегу ручья, в третьем часу ночи. Жертва напильникофобии. Разозлившись, я схватил горсть камней и запустил ими на звук. Потом ещё очередь — по второму.

Странные звуки смолкли. Под ласковое пение цикад я вернулся в дом. Мэт оторвался от разноцветных макарон:

–Did ya show them bastards where Russian crayfish stay the whole winter?

–Типа того.

Я поднялся в спальню и лёг. Как хорошо! Только цикады и вентилятор. Однако…

Блин, мне опять не спалось! Я понял, что лежу и думаю о древесной лягушке. Почему она кричит каждую ночь? Почему замолчала? Может, я убил редкое животное или помешал ему искать подругу? А может, это всё-таки не животное, а какое-то странное явление природы? Бывает, деревья от мороза трещат. Интересно, трещат ли они от жары?

Тишина со слащавыми цикадами раздражала чем дальше, тем больше. Я снова встал и, стараясь идти тихо, вернулся к ручью. В воздухе висела какая-то безнадёжность и пустота.

Я пнул ногой булыжник. Он скатился в ручей и булькнул в воде.

И тут меня осенило. Я поднял два плоских камешка, успев подумать, что если меня сейчас увидит Мэт… («Знаешь, Джоди, наш русский совсем того. Ошизел парень без баб совершенно. Прикинь, выхожу ночью на веранду, а он у ручья голый стоит. И в каждой руке — по здоровому камню…»).

Да хер с ним, с Мэтом. Пусть дивится на загадочную русскую душу. Я потёр камни друг о друга. Нет, не так. Повернул один камень ребром и снова потёр: над ручьём раздалось «шырых-шырых». Потом ещё раз.

И тут в отдалении — метров пятьдесят — раздался ответ.

«Зараза!», вслух сказал я и почувствовал, что мой рот против воли растягивается в улыбку.

Напильник шырыхнул снова, уже значительно громче. Неожиданно для самого себя я размахнулся и швырнул камень в его сторону. Звук опять смолк, и тогда я пошёл спать.