Кризис среднего возраста

Алексей Анатольевич Миронов, 2020

Книга иронических мемуаров «Кризис среднего возраста» – это попытка заглянуть в свое прошлое, осознать окружающий мир во всех его проявлениях. Кажущаяся хаотичность тем, многообразие жанров, в которых написаны повести и рассказы, автор объясняет капризным характером своей Музы. Которая, может появиться совершенно неожиданно, например в вагоне метро или троллейбуса, разбудить среди ночи и посадить за рабочий стол, даря вдохновение и многообразие сюжетов, или пропасть на долгое время, обрекая на немоту.

не опоздай на дуэль!

В ученицу 7«А» Ирочку Травкину не влюбиться было просто невозможно. Мало кто не поддавался ее чарам. А уж если нарядная Ирочка вела в классе «музыкальный час», равнодушным к ней не оставался никто.

«Музыкальный час» не был каким-то особенным уроком по расписанию; его устраивали по необходимости — например, когда кто-то из учителей заболевал, а на подмену никого не нашлось. Чтобы класс не разбежался по курилкам, как это норовила сделать мужская половина, устраивалось музыкальное действо, в котором первую роль играла всегда Ирочка.

Почему она? Во-первых, Травкина жила рядом со школой. Во-вторых, Ира имела абсолютный слух, с семи лет училась в музыкальной школе по классу скрипки, а потому выступления в классе служили ей настоящей концертной практикой. В-третьих, отказать директрисе Шанцевой Софье Николаевне она, как и любой ученик, не умела.

На этом импровизированном уроке она появлялась обычно переодетой: не в школьном платье и фартуке, а в костюме Маленького Принца: бархатном бордовом сюртуке с медными пуговицами и с буфами вместо плеч, бархатных же бриджах цвета ультрамарин, черных лаковых туфельках с золотыми пряжками и квадратными каблуками. Наряд венчали черный шелковый бант, украшавший лебединую шею, и бордовый берет с пером. Маскарадный костюм тотчас настраивал зрителей-слушателей на путешествие в сказочный мир музыкальной гармонии.

Точно фокусница, Ирочка доставала из обклеенного серым дерматином футляра скрипку. Инструмент сверкал, на его лакированной деке отражались люминесцентные лампы, светившие с потолка. Она сдувала с инструмента невидимые пылинки.

Вспорхнув, как птица на ветку, скрипка усаживалась на левое плечо юной музыкантши. Прижатая подбородком, она больше не трепыхалась. Правая рука возносила смычок — хлыстик, нежно ласкающий струны на грифе. И начиналась музыка. Птица-скрипка жаловалась всему миру, оплакивала участь пленницы, попавшей в крепкие ручки Ирины.

Класс замирал. На глазах учеников происходило настоящее чудо. Сладкий плен музыкальной гармонии обволакивал сознание, унося воображение советских школьников в прекрасное далёко. Сказка длилась, пока звучала скрипка.

Сколько же мальчишеских сердец она разбила? Никто не вел им подсчет. Принцесса, королева… нет, богиня!

Каждый из нашего 7«А» пытался подобрать точный словесный образ, выразить это явление, это преображение через язык. Но слов не хватало. Как описать процесс фантастического превращения, когда обыкновенная симпатичная девчонка в школьной форме вдруг превращалась в нечто феерическое, волшебное, далекое от действительности? На «музыкальном часе» мы прямо-таки ждали, что Ирочкины ножки в бриджах и туфельках вот-вот оторвутся от досок пола, выкрашенного суриком, и красавица музыкантша взлетит, помахав нам фалдами сказочного сюртучка.

Очередное музыкальное чародейство заканчивалось, но нас долго не покидала эйфория. Мы все ходили обалдевшие и от этой дивной классической музыки, и от самой исполнительницы. Уроки? Какие уроки! Мы хотели продолжения звуковой нирваны. Мы готовы были пойти за Ириной Травкиной, провожая ее до квартиры. Пусть только играет! Мы походили, должно быть, на мальчиков из Гамельна, отправившихся вслед за крысоловом и зачарованных его игрой на дудочке. Недаром старинная легенда вдохновляла братьев Гримм, Гёте, Браунинга и других творцов слова.

Ужасно трудно нам, семиклассникам, было вернуться от волшебной Ирочкиной скрипки к урокам по расписанию. «Расслоение феодального строя и первые признаки капиталистических отношений…» — бубнила учительница истории. Вот именно: расслоение! Только что была гармония, а теперь всё было разрушено.

Ну как тут, скажите на милость, не закуришь?

За Ириной ухаживали все мальчишки нашего класса. Кто-то, ослепленный ее красотой и скрытым за нею вдохновением, поглядывал на нее робко, украдкой, не смея при ней поднять глаза. Кто-то глазел открыто и проявлял чувства демонстративно, расталкивая соперников локтями.

Главными претендентами на руку дамы сердца были двое: сын дипломата Володя Кирсанов, блондин, модный красавец и боксёр, которому дополнительного шарма добавлял слегка приплюснутый от пропущенного удара нос. Он имел хищный взгляд, а на губах его частенько играла снисходительная улыбка альфа-самца. Без сомненья, в мыслях своих он уже торжествовал победу над поверженным противником. Противник у него имелся.

Противостоял ему Паша Перышкин, сын двух итээровцев, трудившихся на оборонном заводе на окраине Москвы. В некотором роде юноша был противоположностью Кирсанова. Перышкин был брюнетом, взгляд его сиял открытостью, карие глаза смотрели тепло, дружелюбно и без заносчивости. Одеждой он не выделялся. Носил, как все подростки в те годы, индийские джинсы и цветастую рубашку-батник фабрики «Большевичка». Однако силой он не был обделен, как и Володя. Боксом он не занимался, но крупная его фигура то и дело мелькала в уличных потасовках.

Эта конкурентная парочка давно и безнадежно влюбилась в одаренную одноклассницу. Оба юноши чувств своих не стеснялись. Протереть доску в классе в те дни, когда Ирина была дежурной, донести ее портфель до дома, угостить девочку эскимо на палочке, а в награду смотреть, как она его ест… Этим ухаживание не оканчивалось.

Три раза в неделю один из претендентов дожидался Иру у конечной остановки автобуса №10. Ждали по очереди! Ее, возвращавшуюся поздно вечером из музыкальной школы, кавалер провожал до дома, стискивая запотевший самодельный кастет.

Двое молодцов караулили друг друга, бросали друг на друга свирепые взгляды: не дай бог, благосклонность Ирины качнется в сторону соперника! Мечта о свидании с дамой сердца, о первом поцелуе сводила с ума обоих. Словом, на глазах всего класса разворачивался роман — и не просто разворачивался, а приближался к кульминации.

Класс, особенно его мужская половина, разделился на две неравные части, болевшие за героев-соперников. Большинство ребят болело за Володьку Кирсанова. Все-таки Володька был сыном дипломата, владел шикарной коллекцией виниловых пластинок — рок, поп и всё, что душа пожелает. А еще у него водились жевательная резинка и заграничные сигареты. За Пашку болела в основном другая аудитория: простые парни, пацаны из его двора.

По телевизору показали несколько серий фильма о трех мушкетерах с Михаилом Боярским в главной роли. Романтическая картина придала новый оттенок соперничеству двоих из седьмого «А». Отсюда и пошло подражание мушкетерам.

Стремясь подражать ловкому фехтовальщику д’Артаньяну, благородные соперники записались в секцию фехтования. Каждый вечер после уроков оба шли в школьный спортивный зал, надевали защитные маски и яростно сражались на рапирах, постигая мушкетерскую науку. Тренер Иваныч успел показать им немного: так, пару-тройку приемов на рапирах. Пока мальчишки их отрабатывали, он напевал припев из понравившегося фильма:

Пора-, пора-, порадуемся на своем веку

Красавице и кубку, счастливому клинку!

Пока-, пока-, покачивая перьями на шляпах,

Судьбе не раз шепнём: «Мерси боку!»

А потом Иваныч ушел в запой. Зная, что пить будет не меньше двух недель, он сообщил Володе и Паше, где хранится ключ от кладовки со спортивным инвентарем. Впрочем, это и без него все знали.

С тех пор все вечера у обоих были заняты, и все проходили при Ирочке.

Когда занятий в музыкальной школе не было, Ирина охотно шла вечером в компании соперников-ухажеров в спортивный зал. Там она наблюдала за опасными спортивными поединками, которые в любой момент грозили перейти в мордобой — настолько накалились страсти. Нельзя сказать, что Ира не понимала этого. В свои юные годы она оказалась натуральным живым громоотводом, по очереди одаривая знаками внимания обоих самодеятельных мушкетеров. Ловя ее взгляды, они делались на минутку счастливыми. Помня о галантности мушкетеров, целовали даме ручку, а затем до хрипоты спорили, кому сегодня будет принадлежать носовой платок Первой Школьной Красавицы.

Разгоряченные после поединка парни умывались в туалете: смывали пот с лиц, глотали ледяную воду из-под крана. Осенью температурные контрасты только бодрили обоих, но позднее, перед Новым годом, когда грянули трескучие морозы, когда термометр показывал минус 25 градусов, организм Паши Перышкина не выдержал. «Мушкетер» свалился с ангиной, от которой недалеко было до воспаления легких.

Болеть он не умел. Не хватало ему и самодисциплины. Постоянно кашляя, жалуясь на высокую температуру, он, однако, не слушал родителей, не выполнял наставления врача и практически не лечился. Вдобавок этот больной еще и покуривал дома в приоткрытое окно. В конце концов он попал в больницу с подозрением на двустороннее воспаление легких. Там режим и дозы антибиотиков сделали свое дело: пациент пошел на поправку.

Две с половиной недели провел Павел в больничной палате. Больница стала для него словно тюрьмой. Ему даже снились кошмары: вот его дама сердца целуется с Володькой, вот он несется к ним, целующимся, кричит, прямо-таки вопит, но они будто не слышат… А он все ближе… Но что-то происходит с его телом, оно не подчиняется больше командам мозга, он, словно в замедленной съемке, пытается ударить соперника, но вместо удара его рука сминается, как пластилиновая, а из головы сыплется труха, как у сказочного Страшилы… От ужаса он снова вопил, однако из горла доносилось лишь сипение.

К выздоровлению Павел сильно похудел, черты его лица заострились. Казалось, даже отношение его к жизни переменилось: в глазах, прежде добродушно-снисходительных, неожиданно для одноклассников возник какой-то злой огонек.

И этот злой огонёк таился до поры до времени. С особенной силой он вспыхнул в один недобрый час. Проходя по школьному коридору, Паша вздрогнул: в группе хохочущих одноклассников вдруг просклоняли его фамилию. Он мигом выхватил взглядом в центре собравшихся Володьку Кирсанова. Прозвучала и фамилия дамы сердца. А дальше Володька от описания свидания перешёл к смакованию прелестей Ирочки Травкиной. Прелести эти он якобы нащупал вечерком в кинотеатре.

Кровь бросилась в лицо Паше. Он растолкал тех, кто окружал рассказчика, не видя их лиц. Видел он только одно лицо. Схватив соперника за ворот рубашки, толкнув его к стене, он закричал:

— Врешь, сволочь! Ты все придумал! Не было у тебя ничего с Ириной!

Кирсанов будто ждал явления своего конкурента. Будь Володя постарше, он бы наверняка понял, что громкий рассказ был заготовлен для него, а не для толпы.

Легко освободившись от Пашкиного неумелого захвата, Кирсанов оттолкнул его, одновременно наступив ему на мысок ботинка.

Бывший школьный друг потерял равновесие. Ударившись затылком об угол колонны, он упал и остался лежать. Красная лужица медленно накапливалась на полу. Однако трагедии не произошло. Пашка не даже потерял сознания. Кровь сочилась из содранной с затылка кожи. Впрочем, со стороны всё выглядело иначе…

Будто волна пробежала по столпившимся вокруг поверженного тела одноклассникам. И тут Паша увидел ее, увидел совсем близко. Дама сердца держала носовой платок, отороченный кружевом. Из глаз ее катились слезы. Осторожно приподняв Пашину голову, она приложила платок к его окровавленному затылку. Касаясь губами его лба, носа, губ, она шептала горячо:

— Ты живой, живой, Пашенька? Не умирай, слышишь, не умирай! Пожалуйста!

Владимир стоял чуть поодаль, окруженный своими вассалами, готовыми за импортные сигареты и жвачку исполнить любое желание. Но вид и у них, и у их босса был растерянный. Положение оказалось для юношей новым. Володька никак не ожидал такого развития событий, такого проявления нежности от Ирочки. Только что не было никакого Пашки, и вот на тебе… Как бы он хотел сейчас оказаться на месте поверженного соперника!

И тогда руки и губы дамы сердца принадлежали бы ему.

«Господи, — взмолился он мысленно, хоть и был атеистом, — да я даже умер бы, вот только б на минутку оказаться на Пашкином месте!»

И тут ему ответил внутренний голос: «Знаешь, побереги-ка ты жизнь. Не разбрасывайся ею. Она у тебя одна. И этой минутки она не стоит. Еще успеешь отличиться, глупенький!»

Кто-то из ребят открыл окно и разломил сосульку. Завернув осколки льда в носовой платок, протянул платок Ирине.

— Приложи, не то вся кровь из Пашкиной башки вытечет!

Ирина с благодарностью взглянула на советчика.

— Я приложу лёд к твоей ране, Пашенька.

Она снова приблизилась к «мушкетеру». Лицо её остановилось всего в нескольких сантиметрах от его губ. Руку с платком она держала на его затылке. Другая ладонь опустилась на юношеский подбородок. Тонкий аромат польских духов «Быть может» и слезы дамы сердца, раскаленным дождичком окроплявшие лицо, вознесли Пашу Перышкина на самый верх райского блаженства. О, если б он мог видеть в тот момент собственное лицо! Оно светилось от счастья. Никогда прежде ни с кем ему не было так хорошо, как сейчас с Ириной.

И тут Володька не выдержал.

— Ни дать ни взять — Иисус Христос и Мария Магдалина, рок-опера Эндрю Веббера в провинциальном исполнении!

Он попытался даже затянуть вокальную партию Яна Гиллана, вокалиста «Deep Purple»:

— Джизус Крайст — суперстар!

Получилось фальшиво и совсем не к месту. Ведь Ирочка была музыкантшей. И никогда не фальшивила.

Она подняла голову. Увидев ее глаза, полные боли и ненависти, Кирсанов оборвал свой вой.

— Ну уж… Пошутить нельзя, — выдавил он из себя.

Чтобы не сорваться и не наговорить гадостей, Володька круто повернулся и со своей свитой двинулся к мужскому туалету.

Тем временем холодные струйки воды от растаявшей сосульки побежали по позвоночнику, и Паша как бы выпрыгнул из рая, полного счастья и любви. Ну, еще немножечко… Приподнявшись на локтях, он прикоснулся осторожно к руке Ирочки на своем затылке и прошептал, ощущая прилив жара к щекам:

— Мадемуазель Ирина, мне уже значительно лучше.

Девушка откликнулась на киношный диалог:

— Месье Павел, мне доставляет огромное удовольствие врачевать вашу рану и ухаживать за вами!

Поднимаясь, Паша случайно прижался губами к ее шее и в нос ему ударил знакомый аромат польских духов «Быть может». Чувствуя, как сознание его мутится, он прошептал даме сердца на ухо:

— Ах, мадемуазель, для меня эта рана как награда, ведь я защищал вашу честь!

— Так-так! Травкина и Перышкин! Вы в своем уме? Целуетесь в школе, да еще лежа! Вам что, подъездов не хватает?

Голос завуча школы, Михаила Осиповича Вайнштейна, не просто вернул влюбленных с небес на грешную землю, а швырнул.

Они аж отпрянули друг от друга. Окровавленный платок полетел к ногам завуча. Пашкина голова едва не стукнулась о пол. Спасла невезучую голову Ирина. В последний момент она успела подсунуть ладонь.

Завуч нагнулся и поднял красную тряпицу за белый уголок.

— Что здесь произошло? Откуда кровь? — Преодолевая брезгливость, учитель держал окровавленную улику двумя пальцами.

— Да ничего особенного, — подал голос кто-то из одноклассников. — Перышкин поскользнулся и ударился головой. Вон, о колонну. А наша Травкина оказала ему первую помощь! Благородно, Михаил Осипович!

— Так-так… Ну-ка, благородные, быстро к врачу на первый этаж!

Он поднял с пола за руку упиравшегося Перышкина и чуть не силком потянул его в медпункт.

— Нам в школе еще заражения крови не хватало!.. — восклицал он по пути.

Спустя час Павел с забинтованной головой и дурацкой улыбкой на пол-лица объявился в классе. Как раз шла перемена.

В медпункте ему наложили на рану скобы. Заставили прилечь на кушетку — мол, слабость от потери крови. А еще напичкали антибиотиками. Все вместе вернуло героя в состояние эйфории. Он готов был возлюбить весь мир, включая Володьку. А что?

Ведь они вдвоем любят богиню — Ирочку Травкину!

Странно, но его соперника в классе не было. Ну конечно, в туалетную комнату отправился подымить.

В туалете было накурено. Сизые клубы табачного дыма и затылки одноклассников — вот что он там увидел. Над затылками поодаль, на заднем плане возвышался лик Володьки Кирсанова. Тот сидел на подоконнике и ораторствовал. И речь его словно служила продолжением предыдущей речи, прерванной столь драматично.

— Снимаю я с нее кофточку, начинаю расстегивать лифчик и вдруг понимаю: под лифчиком ничего нет! Два комочка ваты размером с кулак падают на пол…

Слушатели захохотали, и это привело Пашу в ярость. И не только это: люби Володька девушку по-настоящему, разве стал бы он глумиться над нею в сортире!..

Павел и сам не понял, как очутился возле окна. Одноклассники вокруг попадали, как кегли. Стащив друга с подоконника, он повалил его на кафельный пол. Заболела вдруг рана на голове. Как у мушкетёра!

Он выплюнул слово за словом в лицо противнику:

— Сегодня моя шпага к вашим услугам, месье! Встречаемся в семь вечера в спортзале. Не опоздай на дуэль!

Его колотило, он с трудом сдерживался. Вот бы врезать сейчас этому гаду!

— Сам не опоздай.

Ответа поострее у сына дипломата не нашлось.

В назначенное время семиклассники буквально осадили спортзал. Поединок обещал быть и увлекательным, и страшным. Это вам не драчка в туалете или за углом!

В основном собрались Володькины вассалы. Накануне тот раздал им щедро упаковки с жевательными резинками и сигареты. Двигая челюстями и то и дело выбегая покурить, вассалы ждали своего сюзерена, могучего и справедливого. Поодаль держалась небольшая группа парней, одетых попроще. Нетерпение их тоже было велико: многие из них поглядывали на часы, висевшие в зале над шведской стенкой.

В разглядывании часов и покуривании минул час, затем второй. Никого не дождавшись, группы сторонников Перышкина и Кирсанова покинули школу. Великое нетерпение сменилось великим разочарованием. Стали ждать в школьном дворе.

— Придут, всё равно придут.

— Таких слов на ветер не бросают.

— Вызов, настоящий вызов на дуэль!..

Вскоре школу покинули уборщицы тетя Клава и ее дочка Зиночка, дурочка, зачатая в алкогольном угаре послевоенной юности. В здании остался один сторож. Он выключил свет, и последние освещённые окна почернели. Прямоугольник школы мрачно возвышался над скелетами тополей и пиками кованого забора. Сторож медленно обошел здание по периметру. Убедившись, что свет везде выключен, он направился в свою подвальную комнатенку.

Тем временем школьный пустырь, летом служивший футбольным полем и беговой дорожкой для сдачи норм, а зимой пространством для лыжной эстафеты, пересекли два юношеских силуэта. Длинный застекленный коридор соединял основное здание школы со спортивным залом, который выстроили позднее. На плане это выглядело буквой «Г» в ее зеркальном отражении. Ножкой буквы являлся спортивный зал с застекленным коридором, а здание школы — перекладиной.

Как попасть в спортзал?.. Легче легкого!

Окно мужского туалета на первом этаже всегда запиралось на шпингалет. В женский же туалет проникнуть через окно можно было свободно. Чем всегда и пользовались опоздавшие на урок школьники.

Отворив оконную раму, соперники беспрепятственно проникли в родную школу.

Не глядя друг на друга, они миновали коридор и влетели в темную пасть спортивного зала. Щелкнул выключатель. Белый свет люминесцентных ламп больно ударил по глазам. Соперники зажмурились и поморгали, привыкая к свету. Не говоря ни слова, они открыли крохотную комнатенку, служившую Иванычу складом спортивного инвентаря. Ключ от нее хранился в условленном месте над дверью, был засунут в щель между стенкой и наличником.

«Мушкетеры» выбрали из пирамиды по рапире. Уткнув рукояти в пол, принялись свинчивать с клинков защитные колпачки.

Понимал ли Володька, что в своей любовной стратегии и тактике зашел слишком далеко? Конечно, понимал. Но гордыня мешала ему протянуть руку сопернику и извиниться. Приближаясь к чему-то роковому, он прокручивал разные варианты финала. В этот вечер из зала уйдет кто-то один, а второй останется лежать на полу. Раненый, а то и убитый. В голове бушевал внутренний голос: «Честь дамы сердца! Честь дамы сердца!.. Вот заколет тебя этот псих с забинтованной головой! Или опасно ранит. Изуродует. И о МГИМО и дипломатической карьере придется забыть! Языком-то трепать ты горазд! Ну-ка, признавайся, сейчас куда свой язык засунул?»

Пока Кирсанов вел беседы с собственным страхом, Перышкин с забинтованной головой ждал. Ждал, держа рапиру. Свинченный защитный колпачок лежал в кармане.

От взгляда соперника Володю аж перекосило. Чистейшая ненависть! Ненависть к сопернику, оскорбившему честь дамы сердца. По всем рыцарским законам такую ложь, такое оскорбление можно смыть только кровью.

Перышкина смерть и вправду не страшила. Это же так сладко — погибнуть на дуэли, умереть за честь возлюбленной! Впрочем, тут же являлась и сказочная мысль: потом он оживет, а там уж они поженятся. Неужели же Ирочка пойдет вот за этого оскорбителя?

Эта смелая мысль согрела Перышкина. Несмотря на легкое головокружение, он поспешил принять боевую стойку. Вытянув правую руку с рапирой вперед, левую он согнул в локте, как бы демонстрируя бицепсы.

В памяти всплыла безобразная сцена в туалете: похвальба глумливого соперника, поддерживаемая кучкой вассалов, продавшихся за сигаретки. Эти глупцы посмели смеяться над святая святых! Над Ирочкой Травкиной! Едкая волна ненависти и любви вперемешку шибанула Перышкину в голову, а вместе с нею вдруг пришли слёзы. Печаль смыла самообладание. Противник перед ним раздвоился, распался натрое.

Начисто забыв про тактику фехтования, Паша сделал выпады туда и сюда и даже махнул рапирой как шашкой. Слезы лились из его глаз уже водопадом. Он голосил, как младшеклассник.

— Ты, наглец! Что ты там городил про Иру? Повтори, мерзавец! — ревел Перышкин, наступая на то пустое место, где прежде стоял соперник. — Что у тебя с ней было? Или все врешь, каналья?

Володька уворачивался, с легкостью отбивал выпады неуклюжего соперника. Право, не фехтовальщик, а баба! Конечно, такой псих недостоин талантливой Травкиной. Какую-то минуту назад Кирсанов подумывал о мировой, но теперь передумал.

Зачем? Отличная мысль: поиграть с Пашкой-неудачником!

Отбив очередной грубый выпад, Кирсанов выкрикнул — и эхом отдался его голос в спортзале:

— Вру? А вот и не вру!

— Врешь!

Ещё один парированный выпад. Положительно, Перышкин забыл все уроки Иваныча.

— Мы были на вечернем сеансе в кино, — уходя от противника, начал рассказывать Володя. — На последнем ряду. Мы не только целовались! Я трогал ее грудь. Сама позволила. Грудь у нее маленькая. Правду говорю! В чашечки лифчика Ирка кладет вату.

Володя нарочно старался говорить спокойно, прерываясь на вдохи и выдохи. Слабое место противника найдено: его выдержка.

Он оказался прав.

Перышкин закатил форменную истерику. То, что он делал с рапирой, уже нельзя было назвать фехтованием. Вместо серии выпадов он принялся наносить беспорядочные колющие удары, а затем и вовсе стал тыкать клинком в лицо сопернику. Едва ли он помнил о снятом защитном колпачке. Крик стоял на весь зал:

— Врешь! Ты все придумал! У тебя ничего с ней не было!

Будь то простая драка, тактику Перышкина назвали бы паровозной атакой. Оторопевший от напора Володя, уже с трудом парируя беспорядочные выпады Павла, вдруг заголосил фальцетом. Сердце его бешено колотилось от инстинктивного страха.

— Пашка, ты что? Ты что, дурак? Мы же прикончим друг друга! Оно того не стоит, Паша!

— Когда при всех рассказывал, как лапал Иру, о чем думал? Позлить меня решил?

— Да, решил! Она тебя обнимала и целовала, когда ты на полу валялся с разбитой головой, а я…

Выпад, ещё выпад. Володя отступает, Паша загоняет его в угол.

— Но в кино я с Иркой ходил! На «Зорро» с Аленом Делоном! Но и только! Клянусь, у меня с ней ничего не было! Сидели, смотрели кино, взявшись за руки. Даже поцеловать ее духу не хватило!

— Ага, значит, про грудь ты тоже придумал?

Павел тыкал рапирой, но противник, сохранивший еще часть сноровки, от клинка благополучно уходил.

— Про вату мне Светка Залипаева рассказала. Что тут особенного? У нас многие девчонки так делают, у кого грудь поменьше.

— Мерзавец! Негодяй!!

Павел яростно шуровал рапирой, наступая на соперника. Тот, пятясь, отбивал выпады, пятился, снова отбивал.

— Какой же ты гад, Володька! Завтра при всем классе скажешь, что все наврал про Ирку. Скажешь, что у тебя с ней ничего не было. Ну?..

Володька уперся спиной в шведскую стенку. Всё, дальше отступать некуда. Извиваясь подобно змее и уклоняясь от выпадов соперника, он продолжал обороняться. Пойти на мировую, упасть перед противником на колени, признаться перед классом во лжи — он был теперь готов на что угодно. На что угодно, только бы прекратилась эта паровозная атака.

Отразив очередной выпад наседавшего Перышкина, он просто выставил клинок рапиры перед собой. На каком-то автоматизме, пытаясь отбить неподвижный клинок, Павел споткнулся о выпиравший край половой доски и налетел на острие рапиры. Клинок прошел через левый глаз, прошил головной мозг и уперся в стенку черепа.

Смерть наступила мгновенно. Тело, надетое на чужой клинок, по инерции продолжало двигаться навстречу противнику.

Затем обмякло и рухнуло под ноги соперника.

Крик ужаса застрял в ее горле. Хлынули — в который раз — слезы. Кошмар поединка долгое время преследовал Ирину Перышкину, и только с рождением дочери сны стали являться реже.

Она с нежностью прильнула к спящему мужу. Его красивый профиль четким силуэтом смотрелся на фоне окна. Его нисколько не портил — напротив, украшал, — шрам, протянувшийся через левую щеку до виска и остановившийся в сантиметре от глаза.

В детской кроватке, стоявшей возле семейного ложа, захныкала, зачмокала годовалая дочка, намереваясь проснуться. Ирина подхватила на руки спеленатый комочек из детской кроватки. Опустив бретельку ночной рубашки, женщина выпростала роскошную грудь с набухшими от прихода молока сосками. Сонная дочурка захватила губами источник живительного нектара и принялась за работу.

Жена провела рукой по лицу мужа, нежно касаясь его шрама.

— Ах, мадемуазель Ирина, для меня эта рана как награда, ведь я защищал вашу честь!

— Ах, месье Павел! Мадам Перышкина, а не мадемуазель!