В ПОИСКАХ ЖАНРА. ИЗБРАННОЕ

Алексей Аимин

Когда под моими книгами среди похожих авторов появились Дина Рубина и Чингиз Айтматов – это повеселило. Но когда там появились классики мировой литературы – задумался:Это что же я такого натворил?И как я до этого дошел?На поиски своего жанра у меня ушло полжизни. До сих пор в неведении какой из них главный…Попробовал разобраться – сколько их вообще существует?Спектр оказался широким – от гимнов Богу до доносов на сослуживцев. Это их анализ.Жанр самой книги довольно редкий – мемуарное эссе.

НА СТАРТЕ

Хулиганское начало

Юмор у меня стал первым из освоенных жанров. Причем без особых усилий. Отец в 60-х выписывал сатирический журнал «Крокодил». Старые номера увозились на дачу, где все лето проходил мой купальный сезон.

Анекдоты, стихи, афоризмы укладывались в моей голове аккуратными стопками, Точно также упаковывались в ней и впечатления детства, что со временем оживали в стихах:

Был у нас учитель в школе,

у него была жена.

По подсчетам третья, что ли?.. —

Их там было до хрена!

И у этой вот четвертой,

у жены, еще был брат,

мордой так слегка потертый —

Но народный депутат!

А у этого вот брата

в магазинчике был блат,

ну, а как же им без блата —

он на то и депутат.

Вот так с вперемешку с юмором шло накопление материала для будущих мемуарных «шедевров» дворового уровня.

Дворы нашего детства были местом коммунального общения. Там было много чего интересного:

— разговоры о политике под стук домино и бутылочкой втихаря — у мужиков.

— игра в лото под сплетни о соседях — у женщин.

— футбол, прыгалки и игра в классики — у детворы.

А еще надписи на стенах и на заборах.

В них можно было поживиться новостями — кто в нашем дворе круглый дурак и кто по кому в третьем подъезде сохнет. Были и предупреждения где живут злые бабули и указатели где находится «Райский уголок».

Все мои воспоминания о дворовых делах позже вошли в книгу нашего фольклора — «Не афишируемое творчество».

Рай покажется тесноватым, но это лишь уголок…

Вышел погулять я раньше срока —

пусто во дворе и одиноко.

Разбираю буквы на заборе,

интересных слов там — просто море!

У подъезда бабушка сидела —

черствый пирожок с капустой ела.

Из подъезда выпорхнула Мила,

Бабка ее взглядом проводила,

А потом такое вдруг сказала!!! —

В жизни интересного немало!

Уже с детства я числился в хулиганах, но с культурным оттиском. Никогда за чужими спинами не прятался, а наоборот выставлялся — смешил одноклассников.

Вокруг меня всегда было шумно и весело. По записям в дневнике и вызовам родителей в школу соперничал с отъявленными драчунами. Отставая от одноклассников внешней статью, чтобы не затеряться в толпе — дерзил нелюбимым учителям и задавал им неудобные вопросы:

— А Ленин прямо с рождения хотел стать вождем?

Тогда я еще не знал, что Пушкин и Лермонтов тоже этим «грешили» (тоже из-за роста и недостаточной «ширины в плечах»).

У Пушкина прозвище было «Француз» — он щеголял знанием французского и запретного русского. В этом он явно обгонял в развитии сверстников. Лицеисты вспоминали о юном Пушкине:

А наш француз

Свой хвалит вкус

И матершину порет…

(1813 — 1815гг.)

У Лермонтова было прозвище «Маёшка» — то ли от маленького роста, то ли, от того, что постоянно маялся чем-то, отличаясь своей задумчивостью.

Однако, до поры до времени классики меня не интересовали. Со средних классов я учился средненько и высокую поэзию, В отличие от дворовой, тогда не воспринимал. А вот анекдоты и приколы собирал откуда только можно. На переменках устраивал мини-спектакли.

Задаешь вопрос первоклашке:

— Конфетку хочешь? — он наивно кивает.

Ему в ответ, с сожалением разводя руки:

— А нет конфетки…

Все смотрят на растеряно-обиженное лицо мальца — и хохочут. Жестоко? Да, даже сейчас чуть-чуть стыдно.

Или спрашиваешь у недоросля из средних классов:

— Вот предложат тебе мешок ума и мешок золота — что выберешь?

Советских пионеров воспитывали на бескорыстной дружбе и уважению к знаниям и ответ был предсказуем:

— Мешок ума!

Назидательно, оглядывая присутствующих:

— Каждый выбирает то, чего ему не хватает!

Окружающие долго ржут — всем весело. Мне тоже.

К 6-му классу в моей коллекции, анекдотов набралось больше тысячи. Предпочитал поучительные:

Идет человек по улице, где дома строятся — справа забор и слева забор (в те годы не надо было пояснять, что они были из досок). Слышит за одним забором голос:

— Тридцать пять, тридцать пять, тридцать пять…

Интересно стало. Видит дырочка от сучка в доске — зырк туда глазом, а оттуда харк в глаз:

— Тридцать шесть, тридцать шесть, тридцать» шесть…

Вот и ходили за мной гурьбой с просьбами — расскажи еще чего-нибудь. Так, став лидером школьной мелкоты, смелел и можно сказать наглел. До института все мои приятели были моложе на год-два. Но плохому я их не учил и потому мои менторские нотки родом именно оттуда. Да и праведные убеждения тоже.

Женская тема

Но вот пришла первая любовь, и приоритеты в моем репертуаре стали быстро меняться. Появилась первая с налетом двусмысленность:

Спросил я Маню: — Дашь, не дашь?

В виду имея карандаш,

— Ты, Ваня, хоть и не Ван Дам,

Но я тебе, наверно, дам.

Чувствовал, что впереди ждало неизведанное, которое манило своими тайнами. Вспоминая свое отрочество в одной из первых книг я вернулся в те времена:

Я начинал как все — со снежных баб!

С большим азартом — ромовых я ел.

Ах, бабы-бабы — я от вас ослаб,

и до сих пор еще не протрезвел.

Бывает, доведут — ну хоть ты режь!

Смотреть противно,

а не то чтоб там любить…

Но чуть остынешь — ромовую съешь —

и ну по новой снежную лепить!

Хулиганить на женскую тему продолжал всю жизнь. Женщины меня вдохновляли и лихорадили. Вот пример из ранней молодости:

Ты мне по новой отказала,

не помню уж в который раз…

Пойду, пройдусь я у вокзала, —

там мне дадут… —

хотя бы в глаз.

Лишь там обиду я забуду,

Как я забыл чреду обид…

И звезды повалились грудой:

— О, мать моя!

Как глаз болит!

Но со временем романтичность и мечты переходили в скепсис. И вот такое писалось уже ближе к зрелости:

На тебя посмотришь сзади —

Сто очков Шахерезаде!

Если спереди смотреть —

Клеопатра — ну как есть!

Сверху — как богиня Ника!

Снизу — всё от Анжелики!

В профиль словно бы Минерва!

Но внутри, похоже, стерва…

Но дальше ироничности, по части женщин, черту никогда не переходил. Матершинником, в отличие от Пушкина никогда не был. Бытовая лексика привлекала своей чувственностью и многозначностью. В народе ее применяли для краткости речи и лучшей доходчивости. Я просто в два раза расширил свой лексикон и даже поймал «льющуюся пушкинскую строку». Но держал самые крутые и многозначные слова на крайний случай.

И однажды все же не удержался и вставил нецензурное словечко в очередной стих:

Умнее я возможно буду,

Но красивее — это вряд ли,

Возможно, стану я занудным,

Ворчливым — тоже неприятно,

Я постарею, полысею,

что ж участь дедов и отцов,

а далее, я разумею —

еще умру, в конце концов!

Но жив пока, мозга в загуле,

энергия покуда прёт,

кто спросит:

— Жив? Скажу:

— А х… — ли!

И жив и дел невпроворот!

На местном ТВ — на встрече с поэтами обсуждали мою книгу, где это стихотворение присутствовало. И телеведущий задал мне вопрос о ненормативной лексике в поэзии, намекая на этот «шедевр».

— Из песни не выкинуть — отшутился я.

А вот когда я попал в реанимацию и меня оттуда переводили в палату, я прочел его когда везли на каталке.

— Это Есенин? — заинтересованно спросила старшая медсестра, — я кивнул…

— Вот — подумал — классикам — им все можно. Когда стану классиком, то этот стих точно опубликуют…

Со временем мое хулиганство перешло из юмора в другие жанры — сатиру, пародии, эпиграммы, памфлеты и живо до сих пор.

Меткость слова

Слово пуще стрелы разит.

Народная поговорка

В энциклопедиях об этом понятии находим:

меткое слово — слово, максимально точно характеризующее какое-либо понятие, дающее исчерпывающее описание явления, предмета или действия.

Соглашусь с этими определениями, хотя народное более меткое.

Этот навык у меня тоже родом из детства. Поначалу это были в основном дразнилки и прозвища. Много позже про мои мини-шаржи в две строки говорили — метко сказано:

— Он утверждает: — за народ радеет,

Возможно, но чего-то не худеет.

Моим обычным ответом было:

— А у меня глаз наметан.

Справка

Меткость — метка, сметка, сметливость — это древние русские слова и определения. Их происхождение связывают с именем скифского царя — реформатора и изобретателя Прометея.

К его основным изобретениям относят парус, колесо со спицами и первые палочки для разжигания огня с сухой серой — прообраз спичек. Он же был мифическим вождем титанов (скифских царей) восставших против Зевса погрязшего в разврате и семейственности.

В древнегреческих трагедиях монологи Прометея разят богов Олимпа в самое сердце. Не удивительно, что Прометей за свою правду был обвинен в воровстве и обречен на мученическую смерть.

В школе моей любимой забавой было давать прозвища учителям и одноклассникам.

Худой и длинный Колька стал «Штативом», пухленькая Людка «Колбочкой», а учительница рисования «Чертилкой», учитель

пения — «Пеньком»,

У меня тогда прозвища не было — то ли боялись «ответного шага, то ли просто уважали. Сам себе в первых классах я бы дал прозвище «Звонарь» — первым громче всех кричал:

— Звонок на перемену!

А в средних классах определил уже более объемно — «Культурно опыленный сорняк»: был обычным дворовым пацаном — рос сам по себе. Но при этом занимался музыкой и танцами — мне все дворовые в этом сочувствовали.

Привычка одаривать окружающих личными ярлыками осталась у меня на всю жизнь.

Самыми интересными, считаю, прозвища отражающие сущность индивида:

Ведро — означало шумный;

Котелок — умный;

Пенопласт — рыхлый;

Вертолет — быстрый;

Карамеля — липкий или сладкоречивый.

Умение кратко фиксировать свои наблюдения росло со временем незаметно переходило в мастерство:

Беспорядок на его голове наводил на мысль, что и в самой голове порядка не было.

Похоже, он был подкаблучник — следы каблуков часто были видны на его лице.

Однако за такое умение позже тоже свое получил. Не подумав нагло раскритиковал нашу литературную элиту в лице профессоров филологов, и известных поэтов, вплоть до лауреатов Пушкинской премии. Меня как автора пасквилей на эти гипсовые «бюсты» включили в черный список. За 6 лет ни одной публикации в литературных газетах и журналах. Хотя потом в одной из самиздатовских книг я перед ними уже заранее извинялся:

У всех сегодня я прошу прощенья —

Прощёное сегодня воскресенье.

Хотя я и не помню поимённо,

кого обидел тихо или вздорно.

Кого открыто обижал, кого-то тайно,

иной раз с умыслом,

а иногда случайно…

Прошу у тех, что обижал за дело —

Подначивая мягко и умело.

Ещё у тех, кого обидел грубо —

и кто-то плакал, кто-то скалил зубы.

И до сих пор уверен, кто-то злится

За прозвища, что уж не отцепиться,

что в эпитафию теперь войдут, возможно… —

Простите, если это только можно.

Новый этап в познаниях

Продолжение моих изысканий на поприще меткости шло в институте. Участие в команде веселых и находчивых тренировало быстроту мышления. Особенно в ответах на вопросы от команды противников.

Студенты — народ с юмором. И даже в кабинках туалетов можно было найти много интересного и познавательного. Например, оторванные заголовки из советских газет, приклеенные неизвестно чем на перегородках из ДСП:

«НЕБЫВАЛЫЙ УРОЖАЙ!»

«ВСЕ ДЛЯ РОДНОЙ СТРАНЫ»

«КОМСОМОЛЬЦЫ В ПЕРВЫХ РЯДАХ!»

На дверях кабинок красовались надписи:

«ЛЕГКОМЫСЛЕННЫЕ»

«ТУГОДУМНЫЕ».

В изобилии были представлены авторские произведения, — «сортирных стен марателей» (в основном с грубым и плоским юмором):

Если ты п…л зараза —

дерни ручку унитаза!

Правда, кто-то красивым почерком дописал культурное уточнение:

И тогда твои труды —

Унесет поток воды.

Культурное напоминание (но не в стиле Гете)

Мой довесок в общем собрании сочинений и в народ не ушел:

Чтоб никогда сюда не приходить —

кончайте есть!

Бросайте пить!

О вреде переедания и перепивания много статей и немало диссертаций. Но людям больше нравятся поговорки типа:

Хорошего человека должно быть много.

Пока толстый сохнет — тонкий сдохнет!

Позже я эту мысль о смысле жизни и бесполезном круговороте я эксплуатировал неоднократно:

От мыслей волосы стоят,

Но их шеренга тает, тает.

моих зубов полураспад —

о съеденном напоминает.

Во взгляде не найти мечту

и дрожь в коленях нарастает.

Язык, подсохший мой во рту —

о выпитом напоминает.

Прилично натворил я дел —

возможно, даже непомерно!

Вагонов пару точно съел,

И выпил около цистерны.

Так жить, чтоб есть,

иль есть, чтоб жить? —

вы спросите как дилетанты.

Я ем, чтоб жить,

живу, чтоб пить…

хотя возможны варианты…

Подобное творчество было характерно для моих первых книг «Проба пера» и «Хочу я с вами поделиться», где основными жанрами были сатира и юмор. Эпиграфом к первой книге было перечисление главных направлений:

— мягкая сатира

— твердый юморок

— тонкие намеки

— пара толстых строк

— дельные советы влезть как на Парнас

— А если вы чуть-чуть с «приветом»,

Найдется что-то и для вас!

Ярлыки-характеристики в двух-трех словах мне всегда нравились. Я их записывал со своими ироничными пояснениями просто так — на память. Позже они вошли в книгу «Штрихи к портрету современника».

Он был совсем незаметный клерк. Он был педант, буквоед и зануда. Даже прозвище у него было заурядное — «Сухарь».

Жизнь его протекала незаметно и буднично. Никто не верил, что у него есть подруга. Когда он её всё же показал, то все были шокированы — это был наш Сухарь, но минимум в квадрате. Этому невзрачному существу все тут же присвоили прозвище — «Рутина».

Прозвище у него было «Арахис Арахисыч», то ли потому что он лихо рыл землю, выслуживаясь перед начальством, то ли потому что лицо у него было землистого цвета.

Его все называли «Хорошистом», но, не потому что он когда-то хорошо учился, и не потому, что он хорошо работал, а за его страсть к хорошеньким девочкам.

Он знал очень много. Было просто удивительно, сколько всего он держал в голове. Ещё более удивительным было то, что все его познания были совершенно бес-полезны, а нужным и полезным знаниям места в этих захламлённых мозгах уже не находилось. Может потому все приняли в обиход сокращённый вариант его фамилии Харламов — «Хламов».

Её часто можно было встретить среди таксистов и рыночных торговцев. В кожаной куртке и в видавшей виды песцовой шапке, она громко смеялась над их солёными шутками. Прозвище у неё было — «Банкирша», почему? — да просто она часто давала в кредит.

По тому, как он рассматривал чужие недостатки и свои достоинства, он и получил прозвище — «Микроскоп».

значение меткого слова я отметил в одном из ранних стихотворений:

лагословенен наш язык —

Наш инструмент общенья:

Им можно запросто убить

И вымолить прощенье,

Им можно о любви сказать,

Ему подвластна лесть,

Коварно можно им предать,

Из-за него же сесть,

Часами можно воду лить

Или стихи читать,

Им можно правду говорить

И беспрестанно лгать,

Им можно многое творить…

Добавлю лишь немножко:

Мы вкус им можем ощутить

Разваренной картошки

И, прожевав, ей гимн воспеть:

«Ну, хороша! Ну, обалдеть!»

Идейный впрыск

Из искры возгорится пламя!

Пионерский девиз

Вот мы и стали пионерами. Это случилось в 4 классе. Слово идеология мы тогда не знали, а термины агитация и пропаганда хоть и слышали, но они нам были «до фени». И то, что пропаганда изначально означало «поганая проповедь» сам узнал, только когда занялся древней историей.

А тогда все мы были уверены, что учителя и воспитатели нам желают только хорошее. А нас просто подталкивали к «общаку» — надо быть как все и не отрываться от коллектива.

Путь строителя коммунизма был четко обозначен:

1. октябренок — пионер — комсомолец.

2. школа — ВУЗ — предприятие,

3. семья — квартира — дача. Позже еще автомобиль.

Вожди менялись, а установки на их почитание и послушание родимой партии оставались неизменными.

Родители рассказывали, как в детстве их заставляли разучивать стишки, типа:

Я на вишенку залез —

Не могу накушаться,

Деда Ленин говорил:

Надо маму слушаться.

Потом узнал, что строчку «Деда Ленин говорил…» заменили на другую: «Вождь наш Сталин говорил…». Но вскоре дедушку Ленина вновь вернули на место.

В период хрущевской оттепели культ Сталина был развеян. Однако Ленин остался нетронутым и еще в 60-70-х на светло-зеленых тетрадках в клеточку или линеечку можно было прочесть:

«Помни всегда, открывая тетрадь, что Ленин учился на круглые пять!».

Правда в детский фольклор медленно начал проникать ироничный подтекст. И я сразу его ощущал, ставя в детских стишках ударение там — где нужно:

Хорошо, что наш Гагарин,

Не еврей и не татарин,

Не тунгус и не узбек,

А наш, советский, человек!

Эта ирония все нарастала. И в 70-х антисоветские стихи уже звучали на всех углах:

После весны наступило вновь лето,

И солнышко светит по-прежнему.

Партии нашей спасибо за это,

И лично товарищу Брежневу!

Да здравствует наука!

Да здравствует Прогресс!

И славная политика ЦК КПСС!

Наши кураторы из старших классов сами втихаря над этим смеялись, но нам демонстративно грозили пальчиком.

Будь готов!

Лидеров идеологического фронта формировали из пионервожатых. Вообще в СССР « карьерная лестница» подкованных чиновников была поставлена четко. Начиналось все со старост класса и совета пионерских дружин. Потом пионервожатые-старшеклассники. А позже студенты педагогических училищ в пионерских лагерях. После команды «Отбой» у них начиналась своя веселая не лагерная жизнь. Мы их понимали — сколько можно родной партии честь отдавать — можно и оттянуться. Я был очень любознательным и все это видел. Но осмысление и оформление былого происходило позже:

Во Владивостоке сухо,

А у нас дожди все льют.

Я сижу один под «мухой»,

По стеклу дождинки бьют.

Барабанят мелким градом,

Даже звон стоит в ушах,

Вспомнил я как мы с отрядом

Проходили в лагерях.

Там трубили нам горнисты,

То подъем, а то обед,

Наш вожатый, выпив триста,

Вдруг ушел в «нейтралитет».

Мы ж оставшиеся двести,

Положили на язык,

Васька побежал к невестам,

Я ж задумался и сник.

Разошлись пути-дорожки,

Васька больше по бабью,

Я же в час по чайной ложке

Тихо думаю и пью.

Мысль поймал!

Сижу довольный,

Дождик льет, а я впотьмах,

Тост поднял слегка фривольный:

За свободу в лагерях!

Отдать честь — звучало несколько странно…

Дух того детско-юношеского протеста выплывал и в позднем поэтическом творчестве в пародийном жанре. В 2006 году вышла книга "Седла для Пегаса" — о том как не надо писать стихи.

Хотя здесь протест был выражен и литературным чиновникам. Например, редакторам солидных литературных журналов, печатавших вот такую поэтическую муру:

Поленовский московский дворик,

и школьный чопорный кирпич…

…и мы, отравленные ядом,

домой, счастливые, идём!

Юлия Покровская («Новый мир» №2, 2005г.)

Сразу нахлынуло воспоминание с продолжением в настоящее и будущее:

Галстук, помню, повязали —

Флага красного клочок,

Дружно честь мы все отдали —

На груди блестел значок!

Наш вожатый Федя Баскин

В коммунизм нас бодро звал.

— Будет жизнь в нём словно в сказке! —

Он нам твёрдо обещал.

Горячо всё обсуждали,

«Будь готов!» бросали клич,

И совсем не замечали

Школьный чопорный кирпич,

Притаился что под крышей,

Под железным козырьком,

Мы смотрели дальше, выше,

Собирали металлолом,

Стенгазету выпускали,

Песню пели про отряд,

И бездумно потребляли

Весь идейный этот яд.

Не пришлось пожить нам в сказке —

Жизнь оскалилась как зверь…

Федя двадцать лет в коляске

Улыбается теперь.

Первые зачеты

На первых курсах дело дошло до Марксистско-ленинской философии. Сдавал зачеты и экзамены кое-как на троечку. А выводы по всей этой политической «кухне» сделал позже:

У ограниченности грани

Ни в коей мере не блестят,

На ней налет какой-то дряни,

Их всех лапошат как хотят.

Им, посулив златые горы

легко накинуть удила.

А на глаза надвинуть шоры.

И все — вперед!

Гип—гип — ура!

Цитировать Ленина в этой дисциплине считалось высшим классом. Помню, что тогда я уже подумал, что и собрания сочинений классиков марксизма пора бы превратить в — цитатник и попробовал сам поискать лучшее в сочинениях вождя.

Скажу прямо — «Цицероном» Ленин не был! Он только для значимости делал умное лицо и сыпал учеными иностранными словами.

Правда, писал Владимир Ильич немного лучше, чем говорил и его картавость тут не мешала. Но тоже не ахти и как писал один из исследователей его работ В. В. Панин:

Читать «Государство и революция» — это погружаться в словесное сверхшарлатанство.

Это бесконечное и многословное цитирование К. Маркса и Ф. Энгельса с многократным смакованием каждого их словечка. Это обожествление загадочного «пролетариата».

Издание запоздало на полвека

Правда, отметил что Ленин любил и пошутить:

«Капиталисты готовы продать нам веревку, на которой мы их повесим».

Любил польстить обывателям:

«Люблю я, когда люди ругаются, — значит, знают, что делают, и линию имеют».

Как и все политики, Ильич умело и изящно оправдывался в содеяном:

«Мы грабим награбленное».

Соглашаться с ленинскими мыслями и домыслами — дело каждого. У меня довольно часто возникали вопросы и возражения:

«Больших слов нельзя бросать на ветер».

И тут же возникает вопрос: а маленькие можно?

Все это мне пришлось поворошить, когда решил рассказать о другом Ленине, юноше панически боявшемся собак и своей старшей сестры и страдающему многими фобиями.

Правление теоретика-крючкотвора стало трагедией, как самого вождя, так и миллионов людей в Российской империи.

Как это было все давно,

О, боже мой!

Когда вовсю нас призывали к коммунизму,

И словно на сеансе спиритизма,

Пред нами Ленин был всегда живой.

Нам говорили: — Повернем мы реки вспять,

Сады посадим и в цветах утонем,

Америку конечно перегоним

И будем яблоки им с Марса поставлять

А нам же это было все до фени, —

Куда зовут нас представительные дяди,

У нас рубахи были все в губной помаде

За те года сегодня платим пени.

Зовут вернуться, повернуть все вспять

Но мы уже давно умнее стали

На светлом прошлом зубы обломали, —

Жаль молодым вот все до лампочки опять!

Истоки протеста

Иногда шутливо пишу в своем резюме: «Родился в 1952 году, успев пожить несколько месяцев при сталинском режиме». С моей несдержанностью языка мне удалось избежать репрессий только по малолетству.»

Но еще почти десятилетие строгость в нормах поведения в СССР была на уровне. Бывало, что дома одного на ключ закрывали — не с кем было оставить и ремень к некоторым частям тела прикасался. Позже это тоже выплывало из детства:

Несправедливость обвинений

коснулось каждого из нас.

Жаль, что за это, к сожаленью,

Не каждый может врезать в глаз!

Протест к общественным нормативам, запретам и правилам формировался тоже в пионерском возрасте, когда нам внушали:

«Пионер — всем пример!»

Да, пионером был — не отрицаю. Но в пример меня никто никогда не ставил. Были более бравые мальчуганы которых ставили а первые ряды на линейках — я обычно стоял в третьем из четырех (роечники). Уже тогда избегал построений, был подозрительно задумчив и не раз исчезал из поля зрения. А еще был любознателен и внимателен, что наводило на размышления — почему одним можно, а другим нельзя?

А он был таким как я и сбежал из лагеря. На него «стучали».

Ранний протест выражался в крамольных стишках подделках, которые запоминал и рассказывал только в своих компаниях:

Над седой равниной моря,

над расщелинами скал —

гордо реял буревестник

и метал на скалы кал.

Уже в школьные годы столкнулся со «стукачеством» от младших с последующими внушениями за проступки от старших. Это приучало к осторожности в «сольных выступлениях».

Позже, с психологией «стука наверх» я разобрался. Это была ступенька карьерного роста на общественно-политическом поприще. Жанр доноса при этом всегда был в ходу и почете. А тогда я просто чувствовал, что болтать нужно осторожно и присматривался к тихоням:

Насупился чего-то и молчит,

Похоже, что он в органы стучит.

В студенческом возрасте появился самиздат и «вражьи голоса», которые подкидывали политические анекдоты и приколы более высокого уровня. Тогда был в восторге от Гариков Игоря Губермана:

В борьбе за народное дело —

я был инородное тело.

Не стесняйся алкоголик носа своего —

он со знаменем советским цвета одного.

Правда, последнее было переделкой пионерского стишка Степана Щипачева:

Как повяжешь галстук,

Береги его:

Он ведь с красным знаменем

Цвета одного.

А под этим знаменем

В бой идут бойцы,

За отчизну бьются

Братья и отцы.

Плагиат, как и стукачество имеет древнюю историю.

Идея коммунизма — родилась из мифа о Золотом веке. Впрочем, как и его предшественника — небесного Рая.

Многие древние герои совершали одинаковые подвиги и творили похожие чудеса. В младенчестве чудесно спасались Геракл и Заратустра, Моисей и Христос. Жрецы зорко следили за конкурентами. У прусов как и у евреев тоже был козел отпущения. Только евреи отпускали его с грехами в пустыню, а прусы-кривичи приносили его в жертву.

В сказки, что и «один в поле воин» — я не верил. Практика опровергала. Нет, не трусил, просто чувствовал и понимал бесполезность самопожертвования за всеобщее счастье.

Решил не торопиться бросаться в бурный поток жизни. Уже в школе ума хватило не грузить себя ненужным балластом знаний, пока не определился с целью их приобретения.

Позже поделился этим в воспоминаниях о школе в книге «Не афишируемое творчество»:

Я учился плохо, не скрываю,

Чувствовал, — учили не тому,

Троечки с натугою сшибая,

Лишь теперь я понял, почему

Так зубрёжку раньше уважали,

Ставя во главу «от сих — до сих».

Если ж вы вопросы задавали,

То придурок, а скорее псих.

Слава Богу, кончилось то время,

Хоть другое и не началось,

У меня ещё свободно темя,

Что себе оставил на авось.

Новое авось туда вольётся,

Выльется народу во блага,

А вокруг копыта и рога…

Дополнили тему протеста мои встречи с диссидентами и политзаключенными. Их рассказы о выступлениях против власти впечатлили. Понял, что манифест коммунистической партии нельзя трогать и критиковать — точно так же как и Библию и написал про это:

Крамола бьётся в голове,

Как поросёнок в огороде,

А это значит быть беде —

Зажарят, или в этом роде.

А могут посадить на цепь,

Измазать чем-то неприятным,

Заставить подмести всю степь —

Сперва туда — потом обратно.

Ярлык повесить на жилет,

Чтоб знали все — ослаб умишком!

А могут дать вам десять лет,

Или попроще — просто «вышку».

Как удержать крамолу мне?

Чтоб вдруг не вырвалась невольно?..

Пусть перебьётся в голове,

хоть голове,

хоть голове,

конечно, больно…

То что я оказался в протестном электорате, естественно заметили. Как-то мне намекнули, что Би-Би-Си скупает антисоветские материалы, статьи, стихи и анекдоты. Бывшие диссиденты предложили мне в этих жанрах подработать.

Сочинять анекдоты не сложно — юмор он вечен имеет свои приемы. Берешь древние и переделываешь на современный лад. Помню, нашел древнеримский анекдот переделанный на Василия Ивановича Чапаева. Только вот как-то грязью Родину, пусть и не самое лучшее государство обливать было не с руки.

С голода я не умирал и решил не связываться, хотя протестный материал на пару сотен долларов у у меня был. В политику меня не раз звали. А что — врать я хорошо умел, правда, не на заказ:

Я вру в глаза, по наглому, — спокойно.

Не дрогнет мускул моего лица.

Да и вообще я выгляжу достойно,

С того момента как начну и до конца.

Когда порядочную я надвину маску,

Особенно при тех с кем не знаком,

Бывает вылеплю такую сказку!

И наблюдаю уши их торчком.

С друзьями хуже, сразу: — Заливаешь!

Хотя и их могу врасплох застать.

Они мне говорят: — Приятель, знаешь,

Ты ведь политиком и крупным можешь стать.

А то сидишь на мизерном окладе, —

Ты даже президентом мог бы быть!..

Что им сказать? Ведь вру я не корысти ради,

А так, — чтоб интересней было жить.

Пафос

Патетика или Пафос (греч. — «страдание, страсть, возбуждение, воодушевление»).

Со сценой был знаком с шести лет (выступления со стихами с табуретки перед гостями — не в счет). Но по настоящему разговорный жанр осваивал уже студентом.

Попал в агитбригаду, разъезжавшую по селам с концертами. стал, как тогда было тогда модно называть — конферансье.

Наглости мне было не занимать, да и никаких согласований на номера и репризы не требовалось — наслаждались свободой слова:

Поэтом можешь ты не быть —

Но гражданином быть обязан!

Хотя по морде получить —

за то и это можешь сразу!

Так я пафосное начало из стиха Некрасова, скептически резюмировал со сцены. Само собой тональность при чтении репризы менялась, от громкой и возвышенной до приглушенно-доверительной.

В роли ведущего тех времен быть развязанным и наглым считалось нормой, и я отпускал свои шуточки типа:

В любви к себе не вижу конкурентов —

Никто меня не любит так, как я!

Цензуры не было и можно было хулиганить напропалую, входя в роль скоморошного Петрушки. Вот я и начал выдавать свои первые сценические репризы:

Пример единства —

крикнешь:

— Тыща чья?

И все вокруг:

— Моя! Моя! Моя!

Мои приколы воспринимались на «ура». Особенно всех волновала алкогольная тематика и мои частушки тоже получали заслуженные аплодисменты:

Самогонный аппарат

Он лишь с виду супостат,

А снутри когда нальёшь —

Лучше друга не найдёшь!

Поначалу я страдал,

А потом пошёл поддал,

Ну а после как поддал

Я уж больше не страдал.

Выдающегося актерского мастерства у меня не было, а вот разговорный жанр был освоен мастерски. Когда меня принимали в народный театр миниатюр, то взяли, скорее как чтеца.

С историей этого артистического и политического жанра я познакомился позже, занимаясь литературоведением.

Меня вчера друзья научили играть в похер. Настроение сразу улучшилось. Сейчас и вам поправлю.

Впервые термин патетика был введен Аристотелем. Древнегреческий философ полагал, чтобы воздействовать на публику, необходимо применять определенные приемы.

В III веке до нашей эры в Греции открылась школа риторов. Определили, что патетика бывает героической, трагической и романтической и введено правило заключительного слова.

Правило по сей день в ходу, и мы с ним встречаемся постоянно. Например, в поминальной речи в конце часто звучит:

«Пусть земля ему будет пухом!»

В свадебном поздравлении не редко слышим:

«Совет вам да любовь!»

На митингах и демонстрациях, партийных съездах кто их застал, видимо помнят и призывы:

— Народ и партия — едины!

Излишняя патетика обычно раздражает.

Однако, если ее чуть-чуть то, она пробуждает положительные чувства. Чувства любви к родине и своему народу.

В поисках своего жанра попробовал подмешать патетику в другие жанры. Иногда получалось:

Я вышел родом из хороших мест,

Где над церквушкой покосился крест,

Где песни распевают про весну,

Где знают про суму и про тюрьму,

Где парочки целуются любя,

Где под шумок гребут всё под себя,

Где заложить вас могут и за грош

И не понять, где правда, а где ложь.

Здесь ухо режет трёхэтажный мат,

Здесь бабки у подъездов всех сидят,

Тяжёлый взгляд их чувствует спина,

Здесь пьют помногу водки и вина.

Здесь зреет хлеб, весной сады цветут,

И здесь есть всё, но лишь не всем дают,

Здесь дурости хватает и чудес,

Но здесь же речка детства, детства лес…

Я вышел родом из хороших мест,

Где над церквушкой золочёный крест.

Последняя строчка несет основную мысль стиха с надеждой на лучшее, хотя произносится без апломба.

Приемы риторики

Очередные приемы риторики для привлечения «паствы» нашел в древних религиях. Оказалось, что все современные лозунги и призывы — это те же мантры жрецов каменного века. Тогда большинство народов поклонялись высоким горам, которые считались дорогой на небеса. Высокие горы и стали символами мирового устройства. Поклонялись всемирной горе Мера (северо-запад) иХара (юго-восток). Возглас «Хара Кришна» означал — гора защити (закрой — отсюда термин"крыша")! Поклонение всемирной горе просуществовало вплоть до бронзового века и последние памятники ей — пирамиды Египта.

В античные времена люди совсем обнаглели и представили своих богов в образе человека. Они пили, веселились, издеваясь над людьми, женились и заводили любовниц. Позже люди решили лишить их развратного имиджа и представили единого Бога строгим наставником и судьей.

Сразу появились избранники судьбы, которым повезло с ним общаться. Они-то и стали наставлять людей от его имени не предоставляя никаких документов — по сути самозванцы. Делалось это довольно своеобразно.

Кто не помнит церковный возглас — «Амен!» (Аминь)? Его настоящее значение — так сказал Бог!

(«А» — отрицание, «МЕН» — человек). Потому это принималось как подпись в документе — это сказал не человек — это послание свыше.

Ну чем не заключительное слово? Как гвоздем прибито — АМЕН!

Позже религиозная патетика переходила и в разговорный язык. Например, возглас «Слава Богу!» стал обычной присказкой и звучит отнюдь не пафосно, как и благодарность Спасибо (Спаси Бог!)

Более конкретно о древних теологических приемах можно прочесть в моих исторических книгах «Мы из каменного века» и «Фейки и байки древней истории».

Еще одно из главных правил риторики — правильное ударение и контрастность тона в произносимых речах.

Как-то посетила восторженная мысль:

О боже! Как я балдею от одиночества!

А к ней довеском пришла вторая вполголоса:

Надо срочно кому-нибудь рассказать об этом.

Первая мысль — патетика, вторая — мягкий сарказм.. Потому и озвучивать их надо по-разному. Обычные люди тоже умеют выражать свои эмоции на противовесе. Услышал тут недавно от нашей уборщицы Антонины поэтичную фразу:

Опять вот кто-то на полу следы оставил —

Таким бы надо ноги отрывать!

Очень эффективная фраза! Я стал вытирать обувь тщательнее.

Эмоциональность поэтики замечена давно. В древнем Риме почти век заседание сената закрывали фразой:

Кафаген должен быть разрушен!

Именно игра интонаций дает возможность сильнее воздействовать на слушателя. И всегда лучше воспринимается с голоса певцов и профессионалов художественного слова.

Решил потренироваться на мелочах — в них и застрял, выражая свои и чужие мысли яркими фразами которые мне дарили люди:

Прагматик:

Я президентом становиться не намерен! —

Тем более никто не предлагает.

Девушка:

Ты спонсор? Нет? — Тогда свали!

Философ:

Друг — это человек, которому ты дорог!

Если он и продаст тебя, то только за большие деньги.

Это простейшие примеры «волны» — строка вверх, а следом вниз или наоборот. Варьировать можно по усмотрению — ведь главное — конечный результат.

P.S. Впоследствии этот жанр даже принес мне небольшие гонорары — заказывали поздравления и сценарии торжеств и даже гимны. Среди патетических творений мне не стыдно за это стихотворение написанное к 300-летию Петербурга, ставшее торжественной песней:

ДУША ПЕТЕРБУРГА

Душа Петербурга — в слиянии душ

Всех тех, кто здесь жили, мечтали, ваяли,

Три века всего лишь, как невская глушь

Исчезла… и вот уж дворцы засверкали,

И в камень оделись Невы берега,

Повисли мосты над сетью каналов.

Душа Петербурга светла и легка,

Хотя она и в гранитной оправе.

Слышны отголоски далёких пиров,

Звучит метроном, что отсчитывал голод

В те дни, когда не было хлеба и дров,

Но враг никогда не вступал в этот город.

Душа Петербурга как будто волной

Накроет любого уже на вокзале,

В ней души и тех, кто за серой стеной

Замучены были, кого расстреляли.

Но вдруг сквозь туман, пелену облаков

Луч солнца прорвётся к творениям зодчих.

Витает над городом множество снов,

Что были похищены в белые ночи.

И в сердце надежда: с такою душой

Наш город прекрасный избавлен от тлена.

И с верой, что ждёт его мир и покой,

Пред ним я свои преклоняю колена.

2003 г.

Зона охвата

По тогдашней провинциальной моде в начальной школе ходил в танцевальный кружок и музыкальную школу. Там меня просветили про пуанты и батманы, про сольфеджио и сонаты — родители были довольны — культуру впитывал. Не знали, что основы выживания я проходил во дворе у местной шпаны, что мной тщательно скрывалось.

Вот тогда из-за моего широкого кругозора и пошло раздвоение личности — приспосабливался к жизни в лицемерном обществе. Позже это сформулировал так:

Так двойственность в меня засела,

Что не расстаться с ней до гроба!

Одни считают мягкотелом,

Ну а другие — твердолобым.

Правда, это не было двуличностью. Просто было интересно со всеми и не хотелось прослыть нигде «белой вороной».

В окружении элитной молодежи щеголял цитатами из великих, и приколами с античным налетом:

В трагедиях Софокла, Еврипида,

Все как у нас, но только лишь без Спида!

А в компаниях местной шпаны щеголял пошлыми прибаутками. Так умело варьируя, не заметил, как получил и там и там статус: «душа компании». Но это уже в старших классах и среди студентов.

Зона охвата почитателей постоянно росла. Разговоры про импрессионистов у одних и про местных шалав у других, все время расширяли и мою лексику.

Я просто рифмовал и окультуривал народные высказывания:

Игрок в домино:

Основное развлеченье — бабы разного сеченья.

Торговка на рынке:

Кобелей не меряно — а мне б для жизни мерина!

Получались рифмованные одностишья, что и было первым шагом в поэтике. Но до поэм я так и не дошел. А зачем? Раскрыть мысль, и обыграть сюжет можно и в коротких формах:

Мне обувь почему-то жмет в коленях…

Диагноз точный, но хреновый!

Мы пьем не то, да и помногу…

С таким багажом веселых оценок я попал в юмористы-остроумцы. У однокурсников рабочих кровей тоже стал своим в доску. Гуляя с ними по городу выдавал экспромты:

Иду, а впереди такая прелесть —

Аж сводит челюсть,

аж сводит челюсть!

Когда по городу без цели я гуляю —

То обязательно в пивную попадаю.

Каждый день встречаю чудо…

И вот случайно была найдена нужная форма самовыражения. Вышел на кухонные четверостишия — анекдоты. Первое написал еще студентом:

Сидим вдвоем — смотрю — грустит,

И я почему-то грущу.

Я думал наверно, что он угостит,

А он, что я угощу.

Сидим вдвоем

Позже по этому шаблону создал серию «Мы с Серегой». Это был союз дворового интеллигента с представителем народных масс с русским духом (перегарчиком). Поначалу были затронуты только бытовые темы:

Сидим вдвоем, он рассказал, что знает,

Как кайф большой бесплатно получить:

вот у него сегодня теща уезжает —

он хочет за порогом скатерть постелить!

— — —

Сидим вдвоем — поют про стюардессу Жанну,

Для нас такая не доступна высота.

Вдруг слышу Клавкин голос я из ванны:

— Иди потри-ка спину, сволота!

— — —

Постепенно мои виртуальные собутыльники стали затрагивать политику и идеологию:

Сидим вдвоем, я все листаю Маркса,

Он многотомный труд потомкам завещал,

А я потомкам на стене засохшей ваксой

Три буквы — вот и весь мой капитал.

Именно оттуда — из кухонь и подворотен я и шагнул в народную поэзию. Первые два сборника стихов и приколов были оценены дворовыми ребятами положительно и я понял — с народом связь налажена.

Позже меня часто спрашивали почему я в 90-е не уехал? Уверяли, что с моими данными за рубежом я бы мог хорошо пристроиться. Но я так привык к нашему политическому «веселью» в верхах и изобретательному народу в низах, что решил вариться с ними в одном «котле»:

В Раю не пьют, частушек не поют —

кукушка годы никому там не кукует.

По мне так скучновато там живут —

ни взяток не берут и не воруют.

Никто по морде никого не бьет

и к правде-матке весь потерян стимул…

Пасионат мне этот вряд ли подойдет —

Я лучше поживу в стране родимой!

Потому был полностью согласен с поэтом-правдорубом (он сам себя так назвал) Игорем Иртеньевым. В то время я его еще уважал — считал его борцом за правду:

Мы проспиртованы насквозь,

Внутри нас все перебродило,

Но знаменитое «авось»

Ни разу нас не подводило.

Двойственность прокочевала со мною всю жизнь. Моя книга «Дуремары перестройки» построена на взаимоотношениях двух главных героев. Оба — это я сам со своими внутренними разногласиями и диапазоном взглядов.

Умение слушать других всегда считалось ценным даром. Потому слушал и бабушек у подъездов и соседей рыбаков, своих коллег. А еще торговок на рынке и медсестер, бомжей и стражей порядка. Это была кладовая народного юмора и мудрости. В книге «Хочу я с вами поделиться» одна из глав так и называлась — «Каждый день встречаю чудо» с эпиграфом:

Каждый день встречаю чудо

Под названьем ЧЕЛРОВЕК!

И добавить не забуду —

Каждый сам себе ГЕНСЕК.

Политики того времени особенно страдали честолюбием и занимались саморекламой. Выжимки их речей я легко умещал в две строки:

Побольше бы в политику нам надо.

Таких как я. Ирина Хакамада.

Причина: — то что курс у нас кретинский, —

Что нет меня в правительстве. Явлинский.

Хожу на рынок, — вы ж все на базар,

Вот потому и не худею я. Гайдар.

Ну и работа! Личика нет милого,

Взглянуть мне, что ли, в зеркало? Памфилова.

Вокруг одни обноски недоноски,

Один лишь я — что надо! Жириновский.

Однако и простой народ им ничуть не уступал в образности и оригинальности мышления.

Выслушивая монологи своих соседей я постепенно создавал их словесные портреты с эмоциональным наполнением, которое соответствовало тому времени. Их пылкие тирады часто переводил в удобную для восприятия форму. Так стали появляться мои первые портреты в стихах. Время было судьбоносное, информативное и смутное.

Эти монологи стали основой еще одной из моих книг «Штрихи к портрету современника».

коллеги по работе

Средь морд известных и маститых

Встречал я множество испитых.

Умом и телом гибок я слегка

В зависимости от момента,

Могу свалять и дурака,

Могу и притвориться импотентом.

Сосед-радикал

Во мне патриотизма килограммы,

И этих килограммов не чуть-чуть.

Имею многотонную программу,

Что давит, давит голову и грудь.

Как в этом мире всё несовершенно!

В какой-то жиже плещется страна,

Исправить срочно надо, непременно,

Иначе всё! — Иначе нам хана!

Разброд в умах, как будто все в разводе,

Одни шатания кругом — туда-сюда,

Единства нет в моём родном народе

И это наша главная беда.

Нужна единовластная идея,

Единый стяг — не скопище знамён,

И я её давно в душе лелею,

И выставляю вам её на кон.

И это надо делать очень срочно:

Одновременно бросить воровать!

И всё само решиться — это точно,

И сразу станет всем всего хватать!

Вочереди за водкой

Быть дураком обычно неприятно,

Хотя моментами, бывает, и занятно

Местечко клевое, хоть небольшой оклад, —

Зато довесок — каждый день в умат!

Нам болота осушить — плевая работка,

Если только с той воды будем делать водку.

Сосед-либерал

Международные дела

Меня всегда интересуют:-

Монголка негра родила,

Хохлы чего-то там бастуют,

У англичан опять туман,

У эскимосов все торосы,

Что интересно, Пакистан

Не курит наши папиросы.

В Намибии упал кокос,

Убив наследственного принца,

И очень мучает понос

Лет десять одного кубинца.

Не так, как мы, они живут,

А красивей и интересней —

У нас зарплату не дают,

Ну, кто кого по роже треснет.

Вот так вся жизнь почти прошла —

Ни шатко и совсем не валко…

Монголка негра родила,

Вот интересно! Вот загадка!

На стыке веков и тысячелетий в народе царил раздрай.

И я тоже стоял на распутье.

Карьеру не сделал, в бизнес и политику не пошел. Посмотрел — везде грязь сплошная — злость, зависть, жадность, предательство. Правда, были и те, кто через страдания и потери верил в будущее. Это были простые люди. Может и дураки — но не предатели. И когда мне намекнули на эмиграцию — я отверг все предложения. Впринципе я был согласен с соседом по даче — простым бульдозеристом:

Патриот

Живу я там же, где и все вы,

И дым отечества слегка щекочет нос,

Куда ни глянь — кругом родные девы

И щиплет за уши свой в доску Дед Мороз.

Волнует водка местного разлива,

Та, что на полках тянется рядком,

А выпьешь как родное наше пиво

И сразу растворится в горле ком.

Предпочитаю наше всё — родное!

Что целовать могу, вкушать и пить,

Пусть только скажет кто — что наше всё дрянное,

За это морду я могу набить!

А как мне ненавистно всё чужое!

И с этим солидарен мой живот,

И сердце, и мозги, и остальное,

Короче, патриот я — патриот!

Из подслушанного в пивной

Приду домой сегодня может трезвый,

Себя чуть-чуть и надо превозмочь,

И буду я жене своей полезный

Весь вечер, ну а может и всю ночь.

Если промочил ты ноги —

То ангина тут как тут.

Если промочил ты горло —

Ноги сразу не идут!

Мечтатель

Ну, довели, блин! — Волосы редеют,

И постоянно дергается глаз,

Язык хоть враг, а жалко — все немеет,

А то, что ниже, так вообще — атас!

Да, не в дугу мне эта перестройка,

Реформы, рынок, прочая мура,

И засыпая, а мужик я стойкий,

Все думаю, — проснусь ли я с утра?

С утра же, словно в мыльном сериале,

Я в завтра светлое свой продолжаю путь,

Его опять вчера пообещали,

Просили обождать еще чуть — чуть.

Вот кончик носа что-то заострился,

Но успокоили: — сказали, что к дождю.

Сосед вчера в последний раз опохмелился,

А я живу, и все чего-то жду.

Живу и жду, живу и все надеюсь,

Гляжу в туман окутанную даль,

Объявят счастье — все в раз забалдеют,

А мне за то что ждал — дадут медаль!

Наступил новый век и даже новое тысячелетие. Все дальнейшее произошло вроде бы по моей, а может не совсем по моей воле…