Слеза Будды

Александрина

Героиня, получив семейную реликвию с чёрным бриллиантом, случайно узнаёт, что камень поддельный. Антиквара, оценивающего её, находят мёртвым. Героиню подозревают в его убийстве, а реликвия исчезает. Продолжается серия загадочных убийств. Через подпольные выставки картин советских художников следствию удаётся напасть на след преступной группировки и магистра оккультной организации, который любой ценой пытается завладеть чёрным бриллиантом, называющимся согласно древней легенде «Слезой Будды».

Глава 3. Подозреваемая №1

На улице было уже темно. Холодный северный ветер дул мне прямо в лицо. Начал моросить дождь. Домой решила идти пешком в надежде по дороге привести в порядок свои чувства и мысли, хоть путь был неблизким. На ходу как-то легче думалось.

Дождь начал усиливаться. Встречные машины, как будто специально въезжавшие в огромные лужи, скопившиеся на обочине, обрызгивали меня грязной водой с головы до ног. Но мне было всё равно. Всю дорогу я думала о том, в скольких руках могла побывать эта злосчастная серёжка и кому нужно было подменить чёрный бриллиант, а также о том, что же мне теперь делать, когда накануне свадьбы этот камень преткновения опять ускользнул из моих рук.

Придя домой, почувствовала лёгкий озноб. Выпив большую чашку горячего чая с лимоном и мёдом, попыталась уснуть, совершенно забыв о назначенном на понедельник бракосочетании. Однако, информация, полученная от Бориса Львовича, продолжала будоражить моё воображение, не давая сомкнуть глаз. Я перебирала в уме людей, известных мне по рассказам бабушки Ани и Рихтера, которые держали в руках эту серёжку. Их оказалось восемь. Мысленно я проследила всю цепочку. Первым звеном был сам ювелир, изготовивший гарнитур, затем мой прадед и прабабушка, приёмщик ломбарда, гусар, его брат, отец Рихтера и он сам. «Прабабушку с прадедушкой, гусара, и разумеется Рихтера можно сразу исключить». — думала я. — Остаются четверо. А сколько ещё человек могли соприкасаться с этой серёжкой, я не узнаю никогда». Это был тупик.

Присев к окну, которое давно ассоциировалось в моих мыслях с порталом, соединяющим меня с прабабушкой, стала взывать к ней, моля о помощи. Но она не подавала никакой весточки.

Озноб нарастал. Я померила температуру. Ртутный столбик термометра остановился на отметке 39,9. Впав в забытьё, я провалилась в тяжёлый беспокойный сон. Ночью снились кошмары. Я видела прабабушку. Змеи на её гарнитуре ожили, и стали сползать с виноградных гроздьев к шее, при этом с каждой секундой их становилось всё больше. Достигнув шеи, они начали стремительно увеличивались в размерах и обвиваться вокруг неё. Змеиный узел затягивался. Вдруг из короны Клеопатры вылезла самая маленькая змейка, державшая во рту чёрный бриллиант, который скатился с её длинного языка, и, попав в клубок змей, заставил их вновь уменьшиться в размерах и вернуться в исходное положение.

Я проснулась в холодном поту. Подушка и постельное бельё, не говоря о ночной рубашке, были насквозь мокрыми. Меня мучила жажда. От слабости я еле встала с постели, понимая, что мне срочно нужно выпить как можно больше жидкости, чтобы не упасть в обморок. Напившись воды прямо из-под крана, с трудом сменила постельное бельё и накрылась вторым одеялом. К утру начался кашель.

Проснувшись к полудню, почувствовала жар во всём теле. Было тяжело дышать. Кашель усилился. Решила позвонить шефу:

— Александр Ромуальдович, кажется, у меня пневмония, — поздоровавшись, произнесла я.

— Я сейчас приеду.

— Не надо. Просто хотела предупредить, что не буду завтра на работе, — слабым голосом ответила я и положила трубку.

Через минут сорок раздался звонок в дверь. Накинув халат, даже не заботясь о своём внешнем виде, направилась открывать двери. В проёме стоял Рихтер.

— Что с вами? — испуганно спросил он, подхватывая моё бесчувственное тело на руки, потому как в этот момент силы покинули меня и я практически упала в обморок.

Положив меня на диван, шеф начал выслушивать мои лёгкие, прихватив с этой целью фонендоскоп.

— У вас, кажется, на самом деле воспаление лёгких. Нужно ехать в больницу.

— Я никуда не поеду, — придя в себя, ответила я.

— А вас никто не будет спрашивать.

Он по-деловому начал собирать необходимые вещи, консультируясь со мной. Предупредив дежурного врача о том, что везёт пациентку в терапевтическое отделение, помог мне одеться и сесть в машину. Через 20 минут мы уже были в больнице.

Бракосочетание пришлось отложить, о чём я сообщила родителям по телефону, сказав, будто мне срочно нужно уехать в Ленинград на пару недель по заданию профессора, касающегося моей диссертации. «Наверное, это — знак свыше», — подумала я, не зная, радоваться или печалиться этому обстоятельству.

Шеф навещал меня каждый день. Я быстро шла на поправку. В конце недели ко мне в палату заявился человек, представившийся следователем по особо важным делам, капитаном Никишкиным. Он был сравнительно молодым человеком, самоуверенным и амбициозным, но при этом не изуродованным интеллектом. Показав удостоверение, подтверждающее его личность и должность, следователь придвинул стул к моей кровати и, достав большой блокнот с ручкой, начал меня допрашивать:

— Ваша фамилия, имя, отчество.

— Илюшина Татьяна Павловна, — ответила я, не на шутку перепугавшись. — А что произошло?

— Вы обвиняетесь в убийстве.

— Что-о-о? Кого? — не поверив своим ушам, спросила я. — Кто-то из моих пациентов умер?

— Не валяйте дурочку, — грубо ответил Никишкин. — Где вы были в прошлую субботу с 21-го до 24-х часов?

— До девяти вечера была у своего знакомого, Бориса Львовича, в антикварном магазине, — ответила я, недолго думая, так как очень хорошо запомнила тот вечер. — А потом пошла домой.

— А что вы так поздно делали в антикварном магазине? Ведь по субботам магазин работает до 16.00.

— Была в гостях у Бориса Львовича. Он большую часть жизни проводит в своём кабинете; можно сказать, живёт в нём.

— Кто это может подтвердить? — спросил он, продолжая записывать мои показания в свой блокнот.

— Он сам.

— Он вряд ли сможет это сделать.

— Это почему же?

— Потому, что убит.

— Этого не может быть! — воскликнула я, не веря своим ушам. — Когда я уходила, Борис Львович был в полном здравии.

— Откуда вам так точно известно время вашего ухода от него? — продолжал бесстрастно допрашивать следователь.

— Кукушка прокуковала 9-ть раз, — ответила я упавшим голосом.

— Какая ещё кукушка?

— В настенных часах. Она всегда напоминала мне, что пора уходить. Как это произошло?

— Хотелось бы от вас услышать подробности.

— Я ничего не знаю.

— С какой целью вы приходили к директору антикварного магазина? — продолжил допрос Никишкин.

— Он сам меня пригласил. Хотел просто повидаться (мы с ним давние знакомые), а заодно и со своей новой помощницей познакомить. Послушайте, а какое это имеет отношение к убийству?

— Здесь я задаю вопросы, а вы отвечаете, — произнёс он, по-моему, самую банальную фразу, без которой не обходится ни один следователь.

— Если это для вас так важно, его помощница Зина может подтвердить мои слова.

— Она уже дала показания. Только Зина ушла из магазина около половины девятого, а вы остались. Это так?

— Да. Всё так и было.

— С какой целью вы задержались у жертвы?

— Чтобы проконсультироваться по поводу одной вещи. Мне не хотелось это делать при посторонних людях. Кстати, эта вещь осталась у Бориса Львовича. Он обещал на следующий день показать её знакомому ювелиру.

— Что за вещь?

— Серёжка в виде виноградной грозди, увитой змеёй.

— Вот. Уже теплее, — удовлетворённо произнёс следователь, будто получил важную для следствия информацию. — Так и запишем: пришла, чтобы сдать на продажу антикварную вещь.

— Я так не говорила, товарищ следователь. Прошу не искажать моих слов. Я сказала, что была приглашена Борисом Львовичем в гости, а заодно решила проконсультироваться по поводу семейной реликвии. Предлагать её на продажу совершенно не входило в мои планы.

— Кстати, не припоминаю такой вещицы в описи предметов антикварного магазина.

— Скорее всего, она осталась в сейфе Бориса Львовича, — с надеждой предположила я.

— Там тоже ничего подобного обнаружено не было. А кстати, почему вы вдруг решили консультироваться с антикваром по поводу этой вещи? — поинтересовался следователь.

— Нашла в шкатулке старинную серёжку, которая когда-то принадлежала моей прабабушке, и решила поинтересоваться, представляет ли она какую-нибудь ценность, — ответила я, подумав, если сейчас буду рассказывать историю реликвии со всеми подробностями, то углублюсь в такие дебри, из которых едва ли смогу выбраться.

— И что он вам ответил?

— Что серёжка не представляет особой ценности, но он покажет её на всякий случай своему приятелю-ювелиру.

— Как зовут этого ювелира?

— Я не спрашивала.

— Допустим, вы ушли от антиквара в девять часов вечера, — продолжал Никишкин. — Куда вы пошли потом?

— Я же вам уже говорила — домой.

— Может быть, вас кто-то из знакомых видел по дороге?

— Вряд ли. Во всяком случае, я никого не встречала.

— Каким видом транспорта вы добирались?

— Пешком.

— Насколько мне известно, вы живёте за Двиной.

— Да.

— В тот вечер и всю ночь шёл сильный дождь. И вы хотите сказать, что пошли домой, на окраину города, да ещё в непогоду, пешком, в то время, когда ещё ходил общественный транспорт? Я уже не говорю о том, что можно было вызвать такси.

— Именно поэтому я и заболела.

— Тем более непонятно, почему вы пошли пешком в такую непогоду, рискуя заболеть.

— Хотела привести свои мысли в порядок.

— Значит, вы были чем-то огорчены?

— Вам не кажется, что моё душевное состояние вас не касается.

— Ещё как касается, голубушка. Вы даже не представляете себе, как касается, — обрадовался он и стал что-то записывать в свой блокнот. — Я же понимаю, вы ведь не какая-нибудь закоренелая преступница, притом представительница благородной профессии, призванная спасать людей, а не убивать. Убить человека — это не хухры-мухры. Есть над чем задуматься.

— Что вы такое говорите? Я никого не убивала. Да и мотива у меня не было. Борис Львович был очень близким мне человеком, — ответила я и зарыдала, не в силах больше сдерживать своих эмоций.

— Видали мы таких артисток, — произнёс Никишкин. — Совершат преступление, а потом прикидываются невинными овечками. Только овцы оказываются в волчьей шкуре.

— Кто вам дал право меня оскорблять? — взяв себя в руки, выпалила я.

— Никто вас не оскорбляет. Я всего лишь подозреваю вас в убийстве. Во-первых, у вас нет алиби, во-вторых, вы — последняя, кто видел жертву живой. А что касается мотива, был бы человек, а мотив найдётся, — криво усмехнувшись, ответил Никишкин. — Если ещё обнаружатся ваши отпечатки пальцев в квартире жертвы, вам светит как минимум пятнашка.

— Можете даже не сомневаться. Они там обнаружатся. Ведь я была в гостях у Бориса Львовича. Вам не кажется, что настоящий убийца непременно позаботился бы о том, чтобы их там не было! — крикнула я ему вдогонку, когда следователь уже выходил из палаты.

— Как только позволит ваше состояние, встретимся в КПЗ, — произнёс он с иезуитской улыбкой, обернувшись, не обратив на мои слова ни малейшего внимания.

У меня взяли отпечатки пальцев, а к наружной двери палаты приставили милиционера. Я отказывалась верить своим глазам и ушам. Мне казалось, что всё это происходит не со мной.

Вечером зашёл Рихтер.

— Татьяна Павловна, что здесь происходит? — озабоченно спросил он. — От кого вас охраняют?

— Это общество охраняют от меня, — ответила я и опять разрыдалась.

— Ничего не понимаю. Расскажите всё по порядку.

— Меня обвиняют в убийстве Бориса Львовича, — всхлипывая, произнесла я.

— Что-о? Борис Львович убит?

— Да, — ответила я, продолжая рыдать ещё громче.

— Татьяна Павловна, успокойтесь. Прошу вас, — сказал он, прислонив мою голову к своей груди, и начал ласково гладить волосы и вытирать слёзы, текущие непрерывным потоком из моих глаз, своим носовым платком.

Почувствовав себя защищённой в его объятиях, я быстро взяла себя в руки.

— Понимаете, насколько я поняла со слов следователя, Борис Львович был убит с субботы на воскресенье, как раз в то время, когда я возвращалась от него домой, оказавшись последним человеком, видевшим его живым, и у меня нет алиби на это время.

— Можете не беспокоиться на этот счёт. Алиби я вам обеспечу — скажу, что в это время вы были со мной.

— Нет, Александр Ромуальдович. Вас могут привлечь за дачу ложных показаний. Я не могу этого допустить, тем более это ничего не даст. Кроме того, что я вам перечислила, на бокале, да и не только, найдут мои отпечатки пальцев. А если следствие узнает о назначенном на понедельник нашем бракосочетании, ваши показания не только не примут во внимание, но и вас могут заподозрить в соучастии в убийстве. Представляете, какой ажиотаж будет в больнице? Вы сможете помочь мне, только если будете находиться вне всяких подозрений.

— Наверное, вы правы, — согласился шеф. — А для чего вы ходили к Борису Львовичу?

— Он сам меня пригласил. Хотел познакомить со своей новой помощницей, Зиной. Заодно и серёжку не терпелось ему показать. Кстати, чёрного бриллианта в ней не оказалось.

— О чём это вы? — искренне удивился шеф.

— Родовое проклятие на самом деле связано не с серёжкой, а с чёрным бриллиантом, в которой он находился, — ответила я со вздохом, поняв, что Рихтер не мог об этом знать.

— Так, может быть, и не было никого чёрного бриллианта?

— Был. Борис Львович сказал, что камень был подменён, но кем и когда — теперь уже никто не узнает, тем более что серёжка исчезла.

— Как исчезла? Вы разве не забрали её с собой?

— Борис Львович попросил оставить её до утра, чтобы проконсультироваться с ювелиром, у которого вы заказывали кулон. Может быть, он и есть убийца.

— На меня Евгений Борисович произвёл очень благоприятное впечатление. Я уверен, что он не мог этого сделать. И потом, я не вижу мотива для совершения такого злодеяния.

— Насколько мне известно из литературных источников, самые чудовищные преступления совершают как раз люди с незапятнанной репутацией. А что касается мотива, он совершенно очевиден — на свете не так уж много людей, способных устоять перед соблазном завладеть такой ценностью, а тем более ювелиров. Вы знаете, где он живёт? Я должна сейчас же поговорить с ним.

— Вы с ума сошли! У вас постельный режим. К тому же я не знаю его адреса. Мы встречались дважды и оба раза у Бориса Львовича — когда он заходил за эскизами его отца, чтобы изготовить кулон, и при получении мною заказа, хотя, думаю, для следствия не составит труда его узнать. Танечка, а вы говорили следователю, что на жизнь Бориса Львовича уже совершалось покушение? — спросил Рихтер.

— Нет. Я настолько была шокирована известием о его убийстве и тем, что меня подозревают в нём, что совершенно забыла об этом происшествии. Бедный Борис Львович! Не могу представить, что его больше нет, — произнесла я, всхлипывая, и слёзы невольно снова покатились из моих глаз.

— Слезами горю не поможешь. Нужно хорошо обдумать, кто мог вас подставить. А что представляет собой его помощница?

— Я видела её только один раз. На меня она произвела приятное впечатление.

— Так, Татьяна Павловна, прекращайте рыдать, — строгим голосом сказал шеф. — У меня есть знакомый адвокат. Я сегодня же с ним свяжусь. А сейчас вы должны лечь в кровать и постараться уснуть. Попрошу дежурную сестру дать вам снотворное.

— Спасибо, Александр Ромуальдович!

— До завтра! — сказал шеф, улыбнувшись. — И ни о чём не беспокойтесь. Всё будет хорошо! Я вам это обещаю.

Поняв, что моя выдуманная командировка в Ленинград может задержаться на неопределённое время, я позвонила с сестринского поста родителям, чтобы предупредить об этом.

«Недаром говорят: „От сумы и от тюрьмы не зарекайся“. Кто же всё-таки мог меня так подставить? О том, что я собиралась показать Борису Львовичу очень дорогую антикварную вещь, никому не было известно. Единственным человеком, которому антиквар хотел показать её, был ювелир. Кстати, Зина могла подслушать наш с ним разговор, притаившись за одной из колонн, вернуться в магазин после моего ухода под любым предлогом, убить его, забрать серёжку и спокойно уйти. Неспроста она так быстро засобиралась домой. Кстати, нужно узнать, как был убит Борис Львович и была ли дверь заперта, когда обнаружили его тело, — рассуждала я, всё ещё не в силах поверить в то, что весь этот кошмар происходит со мной и что именно я нахожусь в центре ужасной детективной истории в статусе подозреваемой. — А может быть, серёжка всё-таки не исчезла? Не мог же следователь запомнить все предметы, находящиеся в описи, после того как магазин был опечатан», — тешила я себя надеждой, направляясь в свою палату, рядом с которой на кресле дремал «бдительный» охранник.

Несмотря на то, что в голове продолжали роиться мысли, сильная усталость и снотворное сделали своё дело — я уснула. Весть о моём незавидном положении быстро разнеслась по больнице. На следующий день ко мне заглянул Кабан.

— Привет, Тыква! Слышал, скоро освободишь для меня место, — сказал он, выкладывая на тумбочку фрукты.

— Да, Кабанчик, даже сухарей не успею насушить, как окажусь в каталажке. Ты уж позаботься об этом. Надеюсь, по старой дружбе будешь передачки носить.

— Всенепременно. Слышал, антиквара какого-то замочила.

— Слухами земля полнится.

— Я серьёзно. Правда, что ли?

— Лёха, тебе так не терпится занять моё место, что ты всяким бредням готов поверить?

— А чё тогда этот хмырь за дверью делает?

— Как чё? Меня охраняет.

— А чё тебя охранять?

— Чтобы не выкрали или не добили на месте. Меня же убить хотели.

— Да кому ты нужна, чтобы тебя убивать. Говорят, это ты кого-то грохнула, — разразился хохотом Кабан.

— Вот чудак-человек. Ты сам-то хоть в это веришь? Трудно, что ли, догадаться, что это легенда? — входя в раж, серьёзно произнесла я.

— Да иди ты! Хватит меня разыгрывать.

— Хочешь верь, хочешь не верь, но я — секретный агент под прикрытием, — продолжала я сочинять небылицы, чтобы хоть немного отвлечься от грустных мыслей, тем более что Кабанчик начал вестись на мои бредни. — Меня готовятся заслать в тюремную больницу, чтобы разоблачить одного предателя родины, связанного с американской разведкой. Может быть, даже в наручниках отсюда поведут для маскировки. Ой! Я же тебе секрет государственной важности выдала. Что теперь будет? — будто неожиданно спохватившись, вскрикнула я через минуту. — Лёха, я тебя умоляю, никому ни слова. Иначе вся операция будет на гране срыва. Да и тебе не поздоровится, если сболтнёшь что лишнее. КГБ тебя моментально загребёт. Мало не покажется. Так что завязывай свой длинный язык узлом и не развязывай, по крайней мере, до окончания операции… Ладно, Кабан, иди, — уловив страх в его глазах, сказала я. — У меня здесь встреча с шефом контрразведки назначена. Надо получить дальнейшие указания. Для тебя будет лучше, если он тебя здесь не увидит.

— Удачи тебе, Тыква! — нерешительно произнёс Лёха, закрывая за собой дверь.

«При других обстоятельствах я бы смеялась до колик, но, к сожалению, это был не тот случай», — подумала я, с грустью посмотрев на только что закрывшуюся дверь и вспомнив рассказы Пал Палыча о тюремной жизни. Мне живо представилась шконка, кишащая тараканами, клопами и вшами, которую мне предоставят в вонючей камере человек на двадцать, рядом с парашей. От мысли о тех унижениях, которым меня будут подвергать по ложному обвинению, мне стало не по себе. «А какой это будет позор для моих близких! — думала я. — Лучше бы мне оказаться на месте Бориса Львовича».

В этот день Тася с Люсей заглядывали ко мне. Конечно же, они не верили предъявляемым мне обвинениям, но ничем помочь не могли. Я с нетерпением ждала Рихтера, но и он не принёс мне утешительных вестей:

— Танечка, я говорил с адвокатом. У Игоря Абрамовича, как и у любого другого адвоката в нашей стране, к сожалению, очень ограниченные возможности принимать участие в досудебных разбирательствах. Он обещал помочь только советом и поговорить с одним человеком из органов.

— Спасибо и на этом, Александр Ромуальдович! Это уже кое-что. У меня же есть знакомый следователь! — вдруг вспомнила я. — Виктор. Он недавно перевёлся в Ригу из Подмосковья.

— Ваш бывший?

— Он мне никакой не бывший. Виктор — просто мой друг.

— Друг так друг. Сейчас помощь любого друга не помешает.

Постаравшись перевести разговор на другую тему, я начала расспрашивать Рихтера, что нового в отделении.

— Да всё по-старому. Вас только не хватает.

— Свято место не бывает пусто. Куличиков на него давно метит.

— Ну, уж этому не бывать. Ваше место было и останется за вами, Татьяна Павловна. Будьте уверены.

Я рассказала шефу, как разыграла Лёху, и даже нашла в себе силы посмеяться вместе с ним. Поговорив ещё с полчаса, мы распрощались. Улучив момент, когда дежурная сестра покинула свой пост, чтобы измерить пациентам вечернюю температуру, позвонила Виктору.

— Слушаю, — ответил знакомый голос.

— Виктор, добрый вечер! Извини, что так поздно.

— Танюша! — воскликнул он. — Я всегда рад тебя слышать. Что-то случилось?

— К сожалению, да. Мне нужна твоя помощь.

— Я тебя внимательно слушаю.

— Это не телефонный разговор. Ты не мог бы приехать ко мне в больницу?

— Сейчас же приду. Ты забыла, что я живу в 10 минутах ходьбы от твоего места работы? А твой шеф не заревнует?

— Я лежу в терапевтическом отделении с воспалением лёгких.

— Что тебе принести? — озабоченно спросил Виктор.

— Ничего не нужно. У меня всё есть. Захвати только своё служебное удостоверение. У моих дверей дежурит охранник.

— Тебе кто-то угрожает?

— Нет-нет. Всё расскажу при встрече.

— Хорошо. Буду буквально через 15 минут.

Вскоре в дверях моей палаты появился Виктор с накинутым поверх верхней одежды медицинским халатом. Мы обнялись.

— Я так рад тебя видеть, Танюша! Ну, рассказывай, что у тебя стряслось и почему у дверей охрана, — произнёс он, присаживаясь на стул у прикроватной тумбочки.

— Меня обвиняют ни больше ни меньше, как в убийстве своего знакомого. — И я рассказала ему, как всё было на самом деле, не забыв упомянуть при этом о покушении на жизнь Бориса Львовича 31 декабря прошлого года со всеми подробностями, которые мне были известны.

— Всё это очень странно, — произнёс он, внимательно меня выслушав. — Грабители так не поступают. Да и удар, судя по всему, был нанесён профессионалом.

— Вот и я о том же.

— Надо бы узнать подробности у следователя, который вёл это дело, — задумчиво произнёс Виктор. — А тебе известно, что тогда пропало из магазина?

— В том-то и дело, что ничего. Это мне сам Борис Львович сказал. И, несмотря на оставленные отпечатки пальцев и следы крови на разбитой витрине, преступника так и не нашли.

— Ты говоришь, что двери магазина не были взломаны?

— Совершенно верно.

— Значит, у преступника был свободный доступ в магазин, скорее всего, ключи.

— Дубликат ключей был только у продавца Люси, но её непричастность к этому делу была доказана в ходе следствия.

— Остаётся отмычка. Поскольку преступник шёл на дело, не маскируясь и без оружия, появление твоего знакомого в столь поздний час явилось для него полной неожиданностью. Да ещё сработала сигнализация. Как бы поступил в такой ситуации обычный вор?

— Наверное, постарался бы скрыться с места преступления, захватив с собой пару-тройку антикварных вещей.

— Верно. А как поступил преступник? — задал вопрос Виктор и сам же попытался на него ответить: — Он предпочёл убить антиквара, воспользовавшись антикварным ножом, не побоявшись оставить при этом свои следы на месте преступления. Преступник явно не из криминального мира. Напрашивается вопрос: при каких обстоятельствах он мог так поступить?

Я лишь пожала плечами.

— Только в одном случае — оставить в живых Бориса Львовича для него было опаснее, чем убить. Не исключено, что преступником мог быть респектабельный любителей антиквариата, которого тот мог опознать. Хотя, судя по сноровке и профессиональности удара, возможно, он имеет специальную подготовку.

— Но ведь Борис Львович не узнал его, — возразила я.

— Ты сама говорила, что в магазине было темно. Антиквар вышел из своего кабинета, услышав какой-то шорох. Чтобы включить свет, ему нужно было пройти через весь зал к входной двери, где обычно располагается включатель. Преступник притаился у витрины. И тонкая полоска света, исходящая из кабинета, не могла её осветить. Тем более что Борис Львович, ослеплённый светом фонаря, сражу же получил удар в грудь.

Остаётся неясным только один вопрос: что нужно было преступнику в антикварном магазине, если он ничего не украл, хотя имел возможность? Для меня очевиден только один ответ — преступник не является грабителем в обычном понимании этого слова и не планировал убийства Бориса Львовича заранее. Скорее всего, его интересовала конкретная вещь, которую антиквар по неизвестным причинам ему не продавал. Возможно, они просто не сошлись в цене. Поэтому преступник и решил взять её, как и герой известного фильма, «без шума и пыли», но неожиданное появление Бориса Львовича смешало его планы.

— Виктор, я просто сражена твоей логикой.

— Спасибо. Мне лестно это слышать от тебя. Пойдём дальше, — с улыбкой сказал он.

— Пойдём.

— Как разворачивались события на этот раз. Сам Борис Львович пригласил тебя в гости. Показать свою семейную реликвию было твоей инициативой. Так?

Я кивнула.

— Ты точно знаешь, что никому не говорила о своих намерениях?

— Совершенно точно. Но Зина могла подслушать наш разговор. — И я рассказала Виктору свою версию относительно Зины.

— Ну, для таких поспешных выводов маловато информации, — сказал он, внимательно выслушав меня. — Во-первых, нужно узнать, есть ли алиби у этой Зины на вечер убийства, во-вторых, была ли закрыта наружная дверь, когда нашли тело убитого, в-третьих, где оно находилось в момент смерти. Кстати, тебе известно, как он был убит?

— Нет, — ответила я растерянно. — Может быть, преступник зарезал его, как и в прошлый раз намеревался?

— В таком случае твою Зину можно сразу вычеркнуть из списка подозреваемых. Танечка, чтобы делать предположения, сначала нужно ознакомиться с обстоятельствами преступления.

— Но Никишкин мне ничего не сказал. Как только в его голове возникла версия, в которой мне отводилась роль убийцы, он тут же выбежал из палаты.

— Никишкин. Никишкин. Знакомая фамилия. Не могу вспомнить. Кажется, слышал о нём что-то не очень лестное. Придётся с ним познакомиться лично.

— На меня он произвёл впечатление бездумного карьериста, который будет держаться за свою версию, как собака за кость. Виктор, как хорошо, что я о тебе вспомнила!

— А я о тебе, Танюша, и не забывал никогда, — произнёс он с грустью.

— Прости, Витя. Я, кажется, что-то не то сказала.

— Ладно. Пойду я. Уже поздно. Можешь спать спокойно.

— Легко сказать. Но всё равно спасибо тебе большое! Ты вселил в меня хоть какую-то надежду.

После ухода Виктора я немного успокоилась, но сомкнуть глаз до самого утра так и не смогла. «Кому мог помешать безобидный старик?» — задавала я себе вопрос. Но никакой другой версии, кроме неудавшегося ограбления, в голову не приходило.

Через три дня, после вечернего обхода, Виктор вновь навестил меня. Я ужасно обрадовалась его визиту.

— Танечка, у меня для тебя хорошие новости, — сказал он с порога. — Для этого, правда, пришлось набиться в друзья к твоему Никишкину, напоить его до полубессознательного состояния, да и самому лишка хватить. До сих пор голова трещит. Зато получил от него очень ценную информацию.

— Как тебе удалось с ним сблизиться? — спросила я, не скрывая своего любопытства.

— Ну, найти его место работы, как ты понимаешь, было совсем несложно. А дальше пришлось применить свои артистические способности.

— Недаром Санёк как-то говорил мне, что думал, скорее ты подашься в артисты, а не Жека. Значит, не шутил.

— Санёк явно переоценил мои артистические способности. Они у меня присутствуют только в той мере, которая необходима представителям моей профессии. В общем, пришлось немного польстить твоему Никишкину. Сказал, что мои коллеги порекомендовали обратиться именно к нему как к одному из самых высококвалифицированных следователей Латвии с просьбой помочь раскрыть одно очень запутанное дело. При этом невзначай намекнул, будто слышал, что он раскрыл убийство антиквара за неделю.

— Могу себе представить, как он был польщён.

— Не то слово. Мне казалось, что от гордости просто лопнет. — Мы засмеялись. — Пришлось сочинить историю, в основе которой был какой-то старый зарубежный детектив, перенесённый в советскую действительность, — продолжал Виктор. — Гена так лихо начал выдвигать свои версии, что я диву давался его изобретательности по придумыванию версий, не подкреплённых фактами.

— Так его, значит, Геной зовут.

— Геннадием Николаевичем, — уточнил Витя, улыбаясь. — Я пригласил его в кафе и по мере увеличения градуса спиртного начал как бы невзначай выведывать обстоятельства убийства твоего знакомого. То, что удалось мне узнать, полностью снимет с тебя всякие подозрения.

— Это почему? — спросила я удивлённо.

— Элементарно, Ватсон. Антиквар был отравлен цианистым калием, который был найден в бутылке с вином, а это, как тебе должно быть известно, быстродействующий яд. Дверь магазина была заперта снаружи, а ключей от магазина у тебя не было. Или были? — обратился Виктор ко мне.

— Откуда? Нет, конечно, — ответила я, удивившись заданному вопросу.

— Следовательно, ты её закрыть не могла. Тело было найдено в кабинете. Это значит, при любом раскладе сам антиквар, будучи отравленным, не успел бы закрыть за тобой дверь, а потом вернуться в свой кабинет. Значит, это сделал тот, у кого были ключи. И потом, с мотивом несостыковочка получается. Чтобы отравить человека, нужно, во-первых, иметь для этого веские основания, а во-вторых, заранее готовиться к убийству. Не мог же яд взяться у тебя из ниоткуда. А из показаний Зины Борис Львович сам пригласил тебя в гости. При этом вы находились в дружеских отношениях. Так что, Танюша, сделаем мы твоего Никишкина. Его мог отравить человек, имеющий свободный доступ в магазин. Единственным таким человеком на данный момент может быть только Зина, на что я ему и намекнул.

— Я же тебе говорила, — оживилась я. — Только ума не приложу, как яд мог оказаться в бутылке с вином. Мы же втроём его пили, но никто, кроме Бориса Львовича, не отравился.

— Зина могла прийти после тебя и подсыпать яд в бутылку. Правда, у неё оказалось стопроцентное алиби — с 21.00 до 24.00 несколько человек видели её в «Аллегро» с молодым человеком, а потом они всю ночь провели вместе, что её любовник и подтвердил.

— Такое алиби можно легко сфабриковать, — возразила я, вспомнив, как Рихтер предлагал обеспечить меня подобным же.

— Как бы там ни было, её не удастся привлечь к ответственности. Я, конечно, как бы между прочим намекнул Никишкину, что в суде его версия относительно тебя рассыплется в пух и прах, приведя убедительные доказательства. Но он был настолько пьян, что я не уверен, принял ли Геннадий Николаевич мою информацию к сведению.

— Вить, а насчёт серёжки удалось что-то узнать?

— Спросил. В описи такая вещь не числится.

— Значит, её украли, — разочарованно констатировала я.

— Может быть, кто-то из нечистых на руку сыскарей прихватил?

— А нельзя устроить обыск на квартире у Зины?

— Подозрение в подслушивании разговора, Танюша, — слабоватое основание для получения санкции прокурора на обыск. А ты знаешь, какая мысль пришла мне в голову? — через минуту спросил он.

Я отрицательно покачала головой.

— А не твоя ли серёжка явилась причиной неудавшегося покушения на жизнь антиквара в первый раз и его успешного завершения во второй?

— Виктор, мне кажется, ты стал уподобляться Никишкину — высасываешь версии из пальца.

— Вовсе нет. Ты подумай хорошенько. Может быть, ты кому-нибудь рассказывала о ней в кругу своих знакомых и друзей?

— О той, которая пропала, точно нет, тем более что она у меня появилась недавно. Так что с первым покушением на жизнь Бориса Львовича никак не могла быть связана, — уверенно ответила я.

— А что, была ещё и другая?

— Она и сейчас у меня находится. Незадолго до первого нападения на антиквара эту серёжку, которая была лишь дуплетом настоящей, я изобразила на своём натюрморте, и её узнал Пётр Николаевич, мой преподаватель рисования. Ты видел его на Саниной свадьбе. Он — давний друг его бабушки.

— Припоминаю. Седовласый такой представительный мужчина.

— Совершенно верно. Так вот, Пётр Николаевич вспомнил, что видел точно такую же на портрете одной дамы, висевшем у его приятеля дома. Представляешь, кем она оказалась?

Виктор отрицательно покачал головой.

— Моей прабабушкой. А приятель Петра Николаевича — моим двоюродным дядей. Так, благодаря своему натюрморту я собственными глазами увидела её портрет, будучи у него в гостях. — И я рассказала Виктору всё, что знала о прабабушкином гарнитуре, умолчав только о чёрном бриллианте. — Кстати, примерно в то же время пропал и мой натюрморт — прямо из выставочного зала.

— Вот так история! — искренне удивился Виктор. — Выходит, Пётр Николаевич и твой дядюшка знали о гарнитуре, а также о том, что он стоит целое состояние, и о том, что одна из серёжек находится у тебя?

— Её дуплет, — поправила я. — Разумеется. Они ещё попросили показать его, возможно, для того, чтобы убедиться, на самом ли деле я являюсь родственницей Сергея Ивановича.

— Так. Круг подозреваемых расширяется.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что сказал.

— Ты что, их подозреваешь?

— Танечка, как это ни звучит банально, подозревать — неотъемлемая часть моей профессии.

— Можешь сразу же сузить свой круг до одной Зиночки. Они оба прекрасно знали, что копия серёжки, изготовленная отцом антиквара по просьбе моей прабабушки, не представляет никакой ценности. Я сама им об этом сказала. Постой! — через минуту воскликнула я. — За несколько дней до покушения на Бориса Львовича, он звонил мне и просил ещё раз принести дуплет. Может быть, действительно твоя версия о том, что кто-то гоняется за моей серёжкой не лишена основания?

— И ты принесла?

— Не успела.

— А Пётр Николаевич с твоим дядюшкой знали об этом?

— Думаю, нет. Не припоминаю, чтобы я им говорила о просьбе Бориса Львовича. К тому же, в момент покушения на него серёжка находилась у меня.

— Как раз об этом они могли и не знать. Ты ведь об этом им не докладывала?

— Нет. Ну сам подумай, для чего им нужна была эта безделушка? Я ещё могу понять, что ради той, которую украли, могли убить человека, но её копия вряд ли могла кого-то заинтересовать, разве что меня как память о прабабушке.

— Кто знает, кто знает… — задумчиво произнёс Виктор.

— Неужели ты думаешь, что эти два человека или один из них могли быть причастны к убийству? Петра Николаевича ты знаешь. Он всю войну прошёл, получил тяжёлое ранение. Поэтому-то ему и пришлось поменять профессию. А что касается моего родственника, так это интеллигентнейший человек, профессор, преподаватель Академии художеств. Он и мухи не обидит. Как он сам как-то говорил мне: «Я живу искусством и в искусстве». Кроме того, если бы ты видел его, у тебя даже мысли бы такой не закралось. Мне кажется, весь материал, отпущенный на создание моего двоюродного дяди, ушёл на строительство его мозга, оставив на тело только одну треть.

— Если бы ты знала, Танюша, какими матёрыми преступниками могут оказаться на вид благочестивые люди, ты бы так сейчас не рассуждала.

— Но мой дядюшка вообще не был знаком с Борисом Львовичем, а Пётр Николаевич видел его только один раз на выставке, когда тот пришёл поздравить меня.

— Если Пётр Николаевич виделся с антикваром, — продолжал рассуждать Виктор. — Тот вполне мог узнать его. Поэтому-то твой знакомый и предпочёл убить Бориса Львовича, тем более, что в прошлом был профессиональным военным.

— Но он — бывший танкист, а не спецназовец, к тому же пожилой человек. Вряд ли он бы мог нанести такой удар.

— Он ещё вполне крепкий мужчина. А вот отравить антиквара вполне мог и твой тщедушный дядюшка.

— Ты же сам говорил, что человек, покушавшийся на жизнь антиквара, должен иметь свободный доступ в магазин. А у них его не было. Да и мотива — тоже. Я же тебе говорила, что настоящая серёжка появилась у меня недавно, и о ней, кроме Рихтера, никто не знал. Только Зина могла подслушать наш разговор с антикваром.

Кстати, кроме обогащения за счёт украденной серёжки у неё есть ещё один мотив — получить место директора антикварного магазина, — продолжала я настаивать на своей версии. — Да и ключи только у неё имеются. Ты меня вообще слушаешь?

— Я тебя внимательно слушаю, — ответил Виктор на автомате, глубоко уйдя в свои мысли. Так что мне пришлось щёлкнуть перед его глазами пальцами, чтобы вывести из состояния задумчивости. — Подозрения к делу не пришьёшь. Нужны доказательства, — наконец произнёс он. — Что бы ты там ни говорила, а связь между этими покушениями на жизнь антиквара есть. Я интуитивно это чувствую.

— Но интуицию тоже к делу не пришьёшь, — парировала я.

— Во всяком случае, Танюша, мы должны проверить все версии. Тем более и с твоей души свалится тяжёлый камень, если моя версия не подтвердится. Поэтому хочу тебя попросить достать какие-нибудь предметы с отпечатками пальцев этих людей. Нужно сравнить их с теми, что были найдены на месте преступления.

— Как ты себе это представляешь, если я практически под арестом?

— Надеюсь, до ареста дело не дойдёт. Когда тебя выпишут домой, постарайся навестить своего знакомого и родственника и незаметно взять любые предметы, до которых они дотрагивались. Да хоть чайную ложечку. Ты что, детективов не читала?

— Хорошо. Я это сделаю только для того, чтобы их реабилитировать, потому что уверена в их невиновности. Кстати, — вспомнила я, — они оба обещали навестить меня в больнице.

— Вот и прекрасно! Наверняка принесут тебе что-нибудь из гостинцев. Завернёшь в бумажную салфетку и дашь мне знать.

Я согласно кивнула головой.

На следующий день меня навестили Пётр Николаевич с Верой Ивановной, а через день и Сергей Иванович. К этому времени я сдружилась с одним из моих охранников, Иваном, презентовав ему бутылку коньяка, и попросила во время визита ко мне гостей не маячить у дверей моей палаты, чтобы не привлекать внимание. Он любезно согласился, тем более ему, кажется, приглянулась одна из медсестёр, и Ваня с большим удовольствием любезничал с ней во время их совместного дежурства.

Я сделала всё так, как велел мне Виктор, и с нетерпением ждала результата дактилоскопической экспертизы. Через несколько дней он сообщил мне, что отпечатки пальцев моего дядюшки и Петра Николаевича не совпали с теми, что были обнаружены на рукоятке ножа, которым пытались зарезать Бориса Львовича, и на разбитой витрине. Я вздохнула с облегчением.

— Но ты не радуйся раньше времени, — тут же внёс смятение в мою душу Виктор. — Преступник мог быть в перчатках. Кроме того, по данным из амбулаторной карты твоего дядюшки его группа крови совпала с группой крови преступника.

Шеф со своей стороны тоже не сидел сложа руки, подняв на ноги всех своих знакомых, которые хоть каким-то боком были связаны с органами юстиции.

В конце третьей недели с момента моей госпитализации ко мне наведался Никишкин. Спеси в нём явно поубавилось.

— Можете пока быть свободны.

— Почему пока?

— Здесь… — Очевидно, он собирался произнести свою излюбленную фразу о том, кто здесь задаёт вопросы, но, вовремя сообразив, что в данном случае она будет неуместной, продолжил, откашлявшись: — За недостаточностью улик. Распишитесь здесь и здесь, — обратился он ко мне, ткнув пальцем в обозначенные «птичками» места в протоколах, подавая мне ручку. — Вы что, даже читать не будете? — спросил он, видя, что я собираюсь расписываться, не читая их.

— Нет. Мне вполне достаточно ваших слов, — решила я ему польстить. — Спасибо вам, товарищ следователь, за то, что во всём разобрались!

— Да, в общем-то, не за что, — смутившись, произнёс Никишкин смягчившимся голосом и на всякий случай добавил: — Один из этих документов — подписка о невыезде. Так что имейте это в виду.