Алмаз и жемчуг русской сцены
Вера и Надежда Самойловы «В душевной памяти и любви»
Выбор: любовь или служба
Зрительный зал был полон. Казалось, яблоку негде упасть. Шёл бенефис двух популярных актрис, сестёр Самойловых — Надежды и Веры. В самый разгар бенефиса на сцену вышел знаменитый драматический актёр Алексей Михайлович Максимов (1813–1861) в сопровождении своих коллег, нагруженных великолепными букетами цветов и коробками с многочисленными подарками.
А.М. Максимов. Неизвестный художник
Надежда и Вера отступили с середины сцены, пропуская тех, кто собирался их чествовать, а Максимов негромко проговорил:
— Слушайте, мои дорогие, я вам прочту посвящение писателя Владимира Соллогуба:
Алмаз и жемчуг русской сцены,
Благодарим вас всей душой,
Что вы возвысили собой
Значенье русской Мельпомены,
Что не щадили никогда
Вы даровитого труда
Для драматического дела.
Вас публика понять умела;
В душевной памяти она
Надежду с Верою отметит
И вам на ваши имена
Всегда Любовию ответит.
Зал взорвался аплодисментами, и, наверное, сильнее всех хлопал, не жалея ладоней, гвардейский офицер, сидевший в одном из первых рядов. Это был Александр Васильевич Макшеев, майор, георгиевский кавалер, статный красавец, влюблёнными глазами смотревший на одну из сестёр, на Надежду Васильевну Самойлову, смотрел и готов был благословить тот миг, когда накануне к нему прибыл посыльный и вручил заветный конверт с билетом на этот замечательный концерт.
А он ещё нехотя спросил:
— Что за пакет? От кого?
— От майора Зеленского! — ответил посыльный.
— Ну давай! — сказал Макшеев, нехотя взял конверт и сунул посыльному целковый.
«Г-мм. Билет. Один! Странно!»
В конверте была записка: «Дружище! Завтра идём с тобой в Александринку! Что там будет? Сюрприз для тебя!»
Прочитал и подумал: «Странно. Как будто бы на все пьесы, в которых играет Она, билет я уже приобрёл. А это ещё что? Идти или не идти?»
Утром перед ежедневным в полку разводом на занятия Макшеев подошёл к Зеленскому:
— Что там за концерт? Времени нет ходить на всякую дребедень.
— Э-э-э, братец, не спеши с такими заявлениями, не спеши.
— Что значит «не спеши»? Скажи толком. Ты же знаешь, на какие спектакли я хожу.
— Вот именно, знаю, потому и послал тебе билет. Ну а второй — у меня. Тоже хочу взглянуть на двух богинь сцены.
— Неужели Надежда Самойлова выступает? Но ведь…
— Да, да, да! Она выступает вместе с сестрой Верой. Но это не спектакль. Это бенефис. Ты, видно, просто приобретая билеты на спектакли с её участием, не обратил внимание на этот театральный праздник.
И вот они с приятелем сидели в зрительном зале, сидели близко к сцене, в партере, на третьем ряду. Приятель позаботился и средств не пожалел.
А сестры продолжали блистать. И зрительный зал оглашался поздравлениями и приветствиями восхищённых зрителей и искренне поздравляющих актрис коллег.
— Боже мой, боже мой! — шептал Макшеев. — Как мне увидеть её, как подойти, как заговорить?
Зеленский, несколько чопорный, снисходительный, словно покровительствующий над приятелем, тронул его за руку:
— Подожди. Сейчас не спеши со своим букетом. Всё после, после. Вот закончится бенефис, и давай прямо за кулисы.
— Нет, нет, что ты, я не могу. Не решусь.
— Стыдись! Лейб-гвардия! В бою не боялся, а тут.
— Тут дело другое.
— Хорошо, пойду с тобой, но чтоб делал, как я скажу!
Они с трудом пробились за кулисы. Желающих попасть туда было ещё больше, чем тех, кто рвался на сцену во время антрактов, засыпая цветами именинниц.
Повезло. Надежда Самойлова, отделавшись от очередного поздравителя, направилась к своей гримёрной.
Тут Зеленский и заговорил с ней:
— Несравненная! Выслушайте лейб-гвардию, приносящую вам свои поклонения!
Надежда Васильевна остановилась и с интересом посмотрела на офицеров.
— Отважный георгиевский кавалер, презиравший смерть в бою и крушивший десятками недругов, не решается обратить на себя ваше внимание. Выслушайте его…
Надежда Самойлова. Неизвестный художник
И, резко толкнув в бок Макшеева, мгновенно удалился.
Они остались один на один, но совершенно ясно, что остались на какие-то мгновения. Уже слышался шум шагов, уже спешили новые и новые поздравители. Просто какое-то чудо, что выдалась минутка, одна минутка, а может, и того меньше.
Макшеев потом не мог вспомнить, что он говорил, вряд ли могла доподлинно запомнить и Надежда Васильевна Самойлова.
Он вручил букет, наверно, самый великолепный из всех, что она видела в тот вечер, хотя и другие старались, не скупясь, удивить её.
— Позвольте, позвольте видеть вас, говорить с вами…
— А я и не запрещаю, — улыбнувшись, сказала Самойлова, а сама подумала: «Вот так дела. Жених не видит такого поклонения, а то бы…»
Она не успела додумать, в чём бы заключалось это «а то бы», потому что новая волна почитателей всё смешала и всё закружила.
Макшееву оставалось скромно удалиться. Зеленский встретил его в вестибюле.
— Ну что, о встрече договорился?
— Она сказала, что не запрещает! Но почитатели не дали назначить.
— Не запрещает? — услышали они голос офицера своего полка, тоже побывавшего на бенефисе. — А я вот слышал, что замуж выходит Надежда Самойлова.
— Замуж?
— Замуж! За богатейшего помещика. Как его там… За Коровкина.
— Может, за водевилиста Николая Коровкина? — спросил Зеленский, прекрасно знавший и репертуар театров, и имена наиболее популярных драматургов, музыкантов и водевилистов.
— Точно! Но и другое верно — он сын очень богатого помещика. Так что эта птица-тройка умчалась!
Макшеев приуныл, но Зеленский поблагодарил знакомого офицера за информацию и деликатно дал понять, что сейчас не до него.
— А ты что так огорчился? — спросил он у Макшеева. — Уж не думал ли руку и сердце предлагать?
— Думал, просто думал, а сегодня решил. Поговорил с ней и решил. Это судьба моя.
— Ну, ну, ну, лейб-гвардия! Твоя судьба в служении верой и правдой государю и России.
— Не могу, я не могу жить без неё!
— А без службы военной сможешь?
Макшеев промолчал, и приятель прибавил:
— Знаешь, как в обществе почитается: актёры — это лицедеи. Общаться с ними можно, только любуясь игрой из зала.
— Это неправильно. Совсем неправильно, — с жаром возразил Макшеев.
— Тебя не убедишь! — сказал Зеленский. — По домам. Завтра день тяжёлый.
«Дом… был наполнен взаимной любовью…»
А Надежда Самойлова в те же самые минуты сидела в гримёрной, сославшись на то, что ей пора переодеться и приготовиться к поездке домой. Только тогда отвязались. Сидела и думала, думала, думала. Она уже почти согласилась стать женой Николая Арсентьевича Коровкина, который был действительно сыном очень богатого и сурового помещика-землевладельца.
Она бы уже была замужем, если бы не этот самый отец-помещик. Хотя очень сомневалась, что замужество принесёт счастье, поскольку будущий супруг собирался забрать её из Александринского театра и построить для неё свой собственный, но далеко от столицы, в затерянной российской глубинке, где были у отца большие земли. Она колебалась. Ведь сцена — это не на всю жизнь. Пройдёт ещё 10, может, 15, даже пусть 20 лет, хотя это очень вряд ли, вон Варвара Асенкова сгорела и вовсе совсем молодой, и придётся покидать сцену. А тут семья, дети, любящий муж… Николай Коровкин был уже популярным театральным писателем, по его сценариям ставились многие водевили.
Со свадьбой вышла задержка из-за крутого нрава отца. Тот твёрдо сказал: «Нет!»
Правда, Коровкин, сообщив об этом Надежде, обещал, что сможет обойти запрет. Полностью расстаться со сценой будущая супруга на пожелала. Тогда и возникла идея захолустного театра, впрочем, не такая уж и приятная для неё идея. Ей хотелось блистать в столице. Сколько добивалась популярности! Даже конфликтовала с подругой детства Варенькой Асенковой. И как конфликтовала. И вот теперь Вареньки нет, и все её роли у неё, Надежды Самойловой. Но как будто что-то надломилось. Их примирили последние часы жизни. Они долго сидели вдвоём, перебирали в памяти свою жизнь и не находили причин для тех конфликтов, которые раздирали не только их самих, но и всю труппу театра.
Конец ознакомительного фрагмента.
