Грустная девочка

Александра Флид, 2015

Эмма узнаёт о том, что не может иметь детей, и с этого момента её жизнь начинает стремительно меняться. Встреча с маленькой Софией становится для неё настоящим спасением. Эта удивительная грустная девочка живёт в доме дяди – она не помнит родителей и не знает материнской любви. Эмма и София необходимы друг другу, но предрассудки не позволяют им жить вместе. Они ещё не знают, что в будущем им придётся превозмочь невероятную боль и найти в себе силы жить с надеждой на будущее.

Глава 3

— Ну, как съездила? — уже в понедельник вечером спросила Мэйлин, которая только что вернулась с работы. — Что нового?

Эмма покачала головой, отпивая немного кофе из своей кружки. Они сидели в общей гостиной, где все соседки могли обмениваться новостями, сплетничать и хихикать. Иногда это заведение напоминало Эмме дом престарелых, только здесь жили одни молодые девушки. У каждой из них была своя комната, но завтракать они спускались в общую столовую — за это приходилось платить дополнительные деньги. Еще была общая гостиная, сплошь заставленная креслами и диванами. Чтобы девицы могли поднимать дух и питать свои моральные силы, подкрепляя их благотворным общением друг с другом. Здесь же нужно было принимать ухажеров, если они, конечно, были. К счастью, Мартин ни разу не добирался до этой комнаты — Эмма встречала его у дверей, и они сразу же уходили куда-нибудь.

— Ничего нового, — облизывая губы и уже не заботясь о своей ярко-красной помаде, сказала она. — Все как всегда. Как твои выходные?

— Ездила с Паулем за город. Хотела пригласить кого-то еще, но он не разрешил.

— И как все прошло? — лукаво улыбаясь, спросила Эмма.

Она уже давно ждала, что Мэйлин обручится и похвастается ей колечком.

Вместо этого Мэйлин нахмурилась, поджимая губы и давая понять, что ничего особенного не произошло.

— Так же, как и у тебя — все как всегда, — посмеиваясь, ответила она. — Признать по чести, я этому даже рада. Ни к чему мне сейчас замужество, мне вполне уютно и здесь. Вот, и завтраки с ужинами готовят за меня, и вещи стирают — только успеваю в прачечную носить. Остается только работать и платить по счетам. Хорошо живется мужчинам, да? Они всю жизнь, десятилетиями так живут. Не то что мы — года два-три побаловались, а потом замуж, и начинается… стирка, уборка, готовка, потом сопельки и какашки… а потом ты не помещаешься в обхват мужниных рук, и тебе уступают место в трамвае.

— Тебе и так уступают место, — заметила Эмма.

Мэйлин выглядела так, словно ее выточили из китайского фарфора и расписали тонкой кисточкой. Изящная, тонкая, грациозная — ничего лишнего или вульгарного. Неудивительно, что Пауль относился к ней так, словно она была хрустальной балериной.

— Нет, я о том, что место начнут уступать даже молодые девушки, а не просто мужчины и парни. А потом глядишь — для тебя высвободили место на скамеечке, где старушки грызут арахис и распекают на все корки молодых и красивых.

— Ну, допустим, обойдешься ты без стирки и сопелек, — возразила Эмма — а дальше что? Все равно же стареть начнешь.

— Начну, конечно, только не так скоро. Не пойми меня превратно, но я не хочу стать домработницей, не успев при этом повидать хоть что-то.

— Мэй, тебе всего двадцать три, — покачала головой Эмма. — Успеешь ты еще повидать свое хоть что-то, не бойся.

В ответ Мэйлин закатилась беззвучным смехом, хлопая Эмму по колену и вздрагивая всем телом.

— А я и забыла, что мне всего двадцать три. Чувствую себя старухой, честное слово.

— Это общая гостиная на тебя навевает такие ощущения. Лучше пойдем, прогуляемся, — предложила Эмма, поднимаясь с кресла.

— Да куда же? Уже восьмой час, через сорок минут придут девчонки с фабрики, и тогда, чтобы дождаться очереди в ночной душ тебе придется сидеть в коридоре до утра.

— Наплевать, пойдем, у меня голова гудит, нужно развеяться. Если что, умоемся на кухне, Присцилла нас впустит.

— А чулки стирать тоже будем на кухне? — жалостливо глядя на нее снизу вверх, спросила Мэйлин.

— Я куплю тебе пару чулок на завтра, плакса ты моя ненаглядная, — подхватывая подругу под руку, засмеялась Эмма. — Хотя я не понимаю, кто носит чулки в такую жару. Умереть можно. Или расплавиться прямо в этих самых чулках.

У Мэйлин даже загорелись глаза:

— Купишь новые? Прямо блестящие, из чистого нейлона?

— Да, черные, в крупную сетку или даже с розочками по бокам.

— Фу, такие только на сцену надевать… сама знаешь, на какую сцену, — махнула рукой подруга. — Давай лучше с полосками сзади.

— Давай дойдем до магазина, и там выберешь. У меня есть деньги на любые чулки, только уйти бы отсюда.

— Ты хоть губы подкрась, — останавливаясь на самом пороге гостиной, посоветовала Мэйлин. — На вот, держи зеркало.

Эмма отвернулась к стене, вынула из сумочки помаду и взяла заботливо открытую пудреницу. Для Мэй опрятность всегда значила очень многое — она следила за собой как никто другой, регулярно выстирывала все платочки и при этом умудрялась покупать новые почти каждую неделю.

Эмма вернула ей пудреницу, и Мэйлин одобрительно кивнула:

— Теперь другое дело. А то вышла бы сейчас на люди…

Они миновали коридор и вышли на оживленную вечернюю улицу. Большой город продолжал кипеть даже сейчас, и Эмма была рада тому, что вокруг постоянно ходят люди. В темное время они уже не спешили и не грубили, как это было днем. Молодой человек, который утром мог толкнуть локтем, пробегая к своей станции метро, вечером вполне свободно останавливался, пропускал вперед и даже делал комплименты. Так уж было заведено, и никто ни на кого не обижался.

Она не спрашивала, почему Мэйлин не дожидается своего Пауля, и сама не горела желанием рассказать о том, что Мартин предупредил ее по телефону о своих срочных планах по работе. Этим летним вечером они обе были вольны идти куда угодно.

— Ты постоянно говоришь «уйти бы отсюда, уйти бы оттуда», — говорила Мэй, шагая по улице и даже не оглядываясь на витрины. — А знаешь, откуда тебе нужно сбежать на самом деле?

— Не знаю, скажи, — тоже глядя прямо перед собой, попросила Эмма. Ей действительно было интересно, что скажет подруга.

— Тебе нужно уйти от своих мыслей. Сбежать от того кошмара, который ты носишь с собой. Перебежки с места на место тебя не спасут — нужно лечить то, что внутри.

— И кто же меня вылечит?

— Не знаю. Но кто-то должен, иначе ты с ума сойдешь.

Эмма улыбнулась, не скрывая всколыхнувшейся внутри горечи.

— Я и так схожу с ума. Знаешь, в субботу ночью мама попросила меня поработать уборщицей у одних наших соседей…

— Поработать кем? — Мэйлин даже округлила свои миндалевидные глаза.

— Ну, так, ерунда, всего-то один вечер, — наморщила нос Эмма. — Какая-то дочь какой-то ее подруги нуждалась в помощи, пришлось подменить.

— Рассказывай по порядку, — распорядилась Мэй.

— У мамы есть подруга. У подруги есть дочка. Дочка работает у наших соседей. Наша соседка вызвала ее посреди ночи, но эта дочка не могла приехать.

— И на ее счастье под рукой оказалась незамужняя и бездетная девушка, которая спала преступно сладким сном, в то время как другим людям приходилось страдать. Все ясно, твоя мама попросила тебя заменить ее.

— Именно. Так вот, там была девочка. Она сидела на кухне все то время, пока я мыла посуду и убирала весь этот поросятник. Ей лет шесть, не больше. Такая красивая и милая… и еще очень печальная.

Мэйлин покачала головой, пресекая ее мечтательные мысли:

— Не вздумай привязываться к соседской девочке. Это может быть очень привлекательный ребенок, но у малыша уже есть мать. Материнская ревность не знает границ, если у тебя жадная соседка, она тебя со свету сживет, не сомневайся.

Эти слова подействовали отрезвляюще, но не удивили ее. Она и сама прекрасно знала, что нет смысла думать о девочке, у которой есть хорошая полная семья. И потом, разве она обратила бы внимание на ребенка, если бы не получила приговор за несколько дней до этого? Нет никаких сомнений в том, что интерес и теплота, которые она питает к этому ребенку, связаны лишь с ее эмоциональным состоянием. Может быть, София и не так уж одинока? Вполне возможно, что Эмма просто хотела видеть малышку грустной и несчастной. Нужно забыть, просто собраться с силами и забыть.

— Ты права, — с трудом согласилась она. — Все верно, какое мне должно быть дело до ребенка, живущего в соседнем доме. Раньше мне бы и в голову не пришло запоминать ее.

Шедшая рядом Мэйлин ничего не ответила, но Эмма чувствовала, что ей есть еще что сказать.

— Ну, что ты все тоскуешь, — утешал ее Мартин на следующий вечер.

Они шли по набережной, наблюдая за тем, как на окраине города гаснут огни в окнах жилых домов. С ним всегда было хорошо на природе и неловко в обществе. В кино они ходили часто, но Эмма просто боялась сказать ему, как ей не нравятся подобные походы. Она берегла его чувства, но, казалось, что он не собирался отвечать ей тем же.

— Я уже не тоскую, — солгала она, стараясь улыбаться, а не скалиться.

— Обманывай других, — вздохнул он, расстегивая пуговицы слишком тесного жилета.

Пиджак он нес в одной руке, а в другой держал портфель, так что Эмме приходилось просто шагать рядом, надеясь, что их не примут за брата или сестру. Остальные пары в это необычайно эмоциональное послевоенное время старались держаться за руки, но ее устраивало почти все.

Грустным было то, что сейчас, меньше чем через неделю после того, как она получила заключение врачей, Мартин, кажется и думать забыл о ее боли. Теперь он упорно делал вид, что ничего страшного не случилось. Такого легкого отношения ей хотелось тогда, а сейчас подобная игра казалась лишь холодностью и нежеланием вникать в ее проблемы.

— А я и не обманываю, — уже понимая, что сопротивляться бесполезно, все-таки возразила Эмма.

Он лишь пожал плечами, давая понять, что ее слова были услышаны.

— Что у тебя на работе? — спросила она, стараясь отвлечься.

— Как обычно. Стране нужные рабочие руки, а их нет. Точнее, у нас острая нехватка. Сказали, что на следующей неделе отправят в тур по провинции, вербовать новых рабочих.

— Так ведь еда нужна даже больше, чем вся эта промышленная ерунда, — хмыкнула Эмма. — Получается, твое начальство хочет отвлечь фермеров от земледелия в угоду несъедобным безделушкам?

Мартин даже не повернулся к ней, но напрягшиеся желваки просигналили о том, что она сказала нечто неправильное.

— А может, наши безделушки помогут производить больше еды? — через некоторое время сказал он. — Кто знает, может, промышленность важнее землеройства?

Ясно. Высказавшись о его работе уничижительно, Эмма оскорбила и его. И почему о работе, половина которой была чистой политикой, говорить безразлично и пренебрежительно нельзя, а об ее ущербном теле можно?

— Пока что мы этого не знаем, — вздохнула она, забыв при этом посмотреть на него.

Когда Эмма исподволь наблюдала за ним, Мартин казался расслабленным и спокойным, но стоило ей отвлечься, как он тут же переложил пиджак на ту же руку, в которой держал портфель, а другой коснулся ее плеча.

— Что с тобой? — спросил он, и его пальцы обожгли ее даже через плотную ткань цветастого платья.

Эмма пожала плечами:

— Ты был прав: я все еще грущу. Дай мне немного времени и не слушай того, что я говорю. Кажется, я сейчас просто не способна сказать что-нибудь интересное или разумное.

— Скажи мне, что именно тебя тревожит? — вдруг проявляя неслыханную щедрость, попросил он. — Ты боишься, что мы не поженимся? Какие глупости, Эмма, все будет в порядке. Я уверен, твой врач ошибся.

Уж если с кем-то и нужно было быть честной, так это с ним.

— Нет, Мартин, мой врач сказал правду. Меня тщательно обследовали в нескольких клиниках, и я знаю точно, что диагноз верный.

— Не может быть, Эмма. Разве в твоей семье бывали такие случаи?

— Наследственность роли не играет. Если таких и не было до сих пор, то я стану первой. И поэтому ни к чему наши прогулки, сам понимаешь. Придется нам расстаться.

Она постаралась придать своим словам как можно больше убедительности, но, видимо, получилось не очень хорошо.

— Что за бред, — сквозь зубы процедил Мартин. — Что за чертов бред ты сейчас несешь.

— Если ты хотел сказать «Я не собираюсь тебя бросать, потому что слишком сильно люблю», то получилось очень интересно, — вяло заметила она.

— Я хотел сказать, как тебе только в голову могла прийти такая фантастическая ахинея, — даже с какой-то злостью повторил Мартин.

— В таком случае я тебя поняла, — улыбнулась Эмма, проходя вперед и стряхивая его руку со своего плеча. — Ты обязательно встретишь ту, что будет говорить лишь умные слова.

Она не оглядывалась, но знала, что Мартин за ее спиной остановился.

— И ты уйдешь, даже не поцеловав меня на прощание? — раздалось за ее спиной.

Голос был каким-то неестественно хриплым и срывающимся, и Эмма даже остановилась.

Пришлось развернуться, что уже само по себе было ошибкой — стоило идти без оглядки.

— А кого обманывать этими поцелуями? — спросила она, глядя в его растерянные глаза.

— Разве ты меня не любишь? Поцелуй стал бы ложью только в том случае, если я тебе безразличен.

— Поцелуй бы сказал, что я собираюсь остаться с тобой, в то время как это не так.

— Ну, хватит драматизировать, Эмма, большой беды не случилось.

— Еще не случилось, — согласилась она, невзирая на то, что внутри у нее все протестовало. — Но все только начинается, поверь. Уж лучше уйти до того как крыша рухнет прямо на твою голову. А еще я люблю себя гораздо больше, чем тебя, и поэтому не буду сидеть и ждать, когда ты скажешь, что хочешь своего ребенка.

— Я, если честно, вообще об этом не думал, — признался Мартин, опуская руки. Пиджак свесился до самой земли, и вид у него был просто жалкий.

— Как подумаешь, позвони. Ты знаешь номер приемной.

— Да что же я сделал? — совсем возмутился он, начиная двигаться к ней навстречу. — С чего это вдруг ты так завелась?

Он действительно ничего не понимал, но это было даже проще. Ей не хотелось все объяснять и обвинять его, лучше было остаться непонятной и сумасшедшей девицей, страшным воспоминанием из прошлого или обычным недоразумением. Зачем портить жизнь молодому человеку? После войны в каждой семье рождается по три ребенка за пять лет, рано или поздно бездетная пара почувствует пустоту и желание обзавестись собственным потомством. Если сейчас она сможет убедить его в своей неадекватности и глупости, то дальше он забудет о ней и найдет ту, что сможет родить ему здоровых малышей.

Ее мир сжался вокруг одного отрицания, и Эмма сама не понимала, как много она упускает из виду.

«Я не смогу иметь детей». Мысль поселилась в ее мозгу, паразитируя на ее душе и вытесняя все остальные светлые моменты. Эмма замкнулась в своем горе, не замечая того, что жизнь состоит не только из семейного счастья.

— Ты забыл о том, что мне сейчас очень тяжело, — не слыша своего голоса и намеренно причиняя ему боль, сказала она. Решение пришло быстро, но думать о расставании она начала уже несколько дней назад. — Ты говоришь тут о своей работенке, не думая, что мне, может быть, совсем это не интересно. Найди ту, что будет готова слушать тебя с раскрытым ртом и хлопать глазками как полная идиотка. Прости, Мартин, я тут подумала и поняла, что я не смогу всю жизнь притворяться беспросветной тупицей только ради того чтобы ты чувствовал себя умным.

Ложь и правда слились в ее словах в одно целое, и она сама уже не понимала, как отличить одно от другого. Растерянность в глазах Мартина сменилась разочарованием, а затем и болью. Не дожидаясь, пока он заговорит вновь, Эмма развернулась и побежала вперед.

София сидела на крыльце, болтая короткими ножками, которые еще не доставали до земли. На улице было тепло и темно, в воздухе пищали комарики, и по временам ей приходилось хлопать себя по плечам, отгоняя надоедливых насекомых.

Шерлок подкрался к ней со спины, а затем нарочно шумно опустился рядом, пачкая в пыли свои идеально отглаженные брюки.

Малышка не испугалась — она знала, что это мог быть только он. Вместо страха на ее лице зажглась чистая радость, и она улыбнулась ему так светло, как только могут улыбаться маленькие девочки.

— Дядя, ты меня напугал, — хихикая, подыграла ему она.

— А чего ты тут одна сидишь? — сгребая ее в охапку и усаживая к себе на колени, спросил он. — Я уже столько времени дома, а ты все еще ни разу не обняла своего любимого дядюшку. Хочешь меня обидеть?

— Нет, что ты! — испугавшись, что он и вправду обидится, София привстала и торопливо поцеловала его колючую щеку.

Маленькие мягкие руки сомкнулись за его шеей, и Шерлок осторожно обнял ее, прижимая к себе.

— Расскажи мне все новости, маленькая плутовка, — прошептал он, когда она вновь сползла и уселась на его коленях.

— Вчера приходила красивая тетя, — первым делом сообщила София.

Эмма не шла у нее из головы, и она постоянно вспоминала об этой большой и модной незнакомой женщине. Многочисленные гости, оставившие после себя целую гору немытой посуды, из-за которой плакала тетя Ирена, оказались за пределами избирательной детской памяти.

— Хорошо, что не дядя, — хохотнул Шерлок. — Так что за тетя?

— Желтые волосы, синие штаны, большие руки… — мечтательно перечислила София, глядя на розовые кусты, которыми была загромождена почти половина двора. — Она вместо Инесс пришла.

— Штаны? — удивился Шерлок. — Что за тетя наденет штаны в такую жару? Если бы я не был дядей, то непременно носил бы платья, чтобы ветерок обдувал мне ноги, — пошутил он.

София тихонько засмеялась, прикрывая рот рукой. Шерлок закрыл глаза, чтобы не видеть эти напряженно подобранные плечи, которые рассказали больше всяких признаний. Малышка научилась смеяться беззвучно. Разве так можно? Ей же всего пять лет. А что если она и плакать умеет беззвучно? Шерлок покачал головой, целуя светлую макушку и пытаясь не думать о плохом.

— Короткие штаны, — отсмеявшись, уточнила тем временем София. — И рубашка в клеточку.

— Хмм, модная тетя, — задумчиво протянул Шерлок.

— И добрая.

— Как ты узнала?

Разговаривать с подругами Ирены детям запрещалось. Филипп, конечно, всегда нарушал эти правила, но София, боясь гнева хозяйки, старательно чтила все запреты. Еще один укол под левое ребро.

— С ней можно, она мыла посуду, — доверительно сообщила София. — И потом, я только сказала, как меня зовут. Она не спрашивала ничего и совсем на меня не ругалась. Она добрая. Жалко, что я ее больше не увижу.

— А хотела бы? — поинтересовался он, вдыхая запах детской кожи и стараясь держаться осторожно.

— Конечно, — уверенно закивала София. — Я плохая, — неожиданно сказала она, почти с той же решимостью.

— Это еще почему? Тетя Ирена тебе сказала? — уже начиная злиться на свою жену, требовательно спросил Шерлок.

— Потому что… потому что я не хотела, чтобы Инесс приходила сегодня. Я хотела, чтобы пришла Эмма.

Его плечи расслабленно опустились. Никакого отношения к Ирене эти детские выводы не имели, что уже само по себе было хорошо.

— А Инесс, негодница этакая, взяла и пришла сегодня, пока нас не было, — возвращаясь к своему веселому настроению, заключил Шерлок. — Но вот в чем дело, малютка, если Инесс не будет приходить, в доме у нас будет настоящий… — он остановился, подбирая подходящее слово.

— Поросятник? — даже с какой-то надеждой предложила свой вариант София.

— Кто тебя научил такому слову? Та самая красивая Эмма? — нарочито строго спросил Шерлок, сжимая ладонями ее бока.

София отлично различала притворный и настоящий гнев, а потому просто потрясла головой.

— Нет, она не учила. Просто сказала.

Шерлок зашелся смехом, обнимая племянницу и думая о том, что пока Диана еще совсем маленькая, ему нужно проводить как можно больше времени с Софией. Она была такой трогательной, нежной и теплой, что у него помимо желания подкатил комок к горлу. Эта чудесная добрая девочка не получала той любви, которую заслуживала в действительности. И исправить это было некому.