Мгновения вечности

Александра Степанова, 2022

Что делать, если в одно мгновение мир вокруг изменился до неузнаваемости? Если время остановилось, и лишь горстка "избранных" может ходить, жить и действовать, в то время как остальные стоят на улицах подобно бездушным манекенам? ПОЧЕМУ это случилось с ними? Почему это случилось С НИМИ? Семнадцатилетняя Эмма стремится найти ответы на эти вопросы, вместе с остальными приспосабливаясь к жизни в замершем мире. На пути к правде ей предстоит встретить настоящих друзей, впервые влюбиться и столкнуться с самым тяжелом выбором в своей жизни…

Глава 1

Кошмар наяву

Сегодняшний день — самый длинный в моей жизни — начался как обычно, с той лишь разницей, что я ночевала у двоюродной сестры и, проснувшись, увидела прямо над собой люстру: у Ирки двухъярусная кровать, и я всегда сплю наверху. Жаль, что сестричка планирует поменять мебель в своей комнате; на пять лет младше меня, она уже мнит себя взрослой, я же, напротив, радуюсь возможности почувствовать себя ребенком.

— Эй, соня, иди завтракать! — крикнула сестренка из кухни, — кофе будешь?

— Буду! — по обыкновению, я спрыгнула на первый ярус, не пользуясь лестницей. Кофе не помешает: мы с Иркой не спали до утра, делились новостями, дурачились, дрались подушками, а, засыпая, долго говорили по душам. Такие разговоры просто не возможны днем: солнечный свет лишает их элемента таинственности.

Натянув голубые джинсы и футболку, я взглянула на часы. Ого! Впору говорить «добрый день», а не «доброе утро». Из зеркала в коридоре на меня взглянула девчонка с сияющими беззаботностью глазами — как-никак, начало августа, каникулы! В сентябре я иду в институт, а пока что могу расслабиться и позволить себе не быть взрослой. Взяв у младшей сестры расческу, я пригладила непокорные волосы цвета ириски и нанесла на губы розовый бальзам. Ресницы я красила редко, мои карие глаза и так достаточно выразительны.

Сестренка не отличалась кулинарными талантами, но сегодня омлет в ее исполнении получился превосходным. Жаль, что я не сказала ей об этом: суетилась, собираясь домой. Мы с мамой договорились встретиться в половине первого в нашем любимом кафе, а потом пройтись по магазинам.

— Пока, сестричка, — я обняла Ирку, не подозревая о том, что снова и снова буду вспоминать момент прощания, — завтра придешь?

— Конечно, я напишу, как соберусь.

— Пока-пока. Маме привет!

Долгие поездки на автобусе могут здорово утомить: укачивает, да и панораму нашего городка не назовешь захватывающей, — но иногда, в полусонном состоянии, так приятно сделать лишний круг по району. Я полистала журнал, который прихватила с собой, но глаза быстро устали от чтения на ходу. Прикрыв их, я постаралась сосредоточиться на каком-нибудь интересном образе.

Автобус затормозил на остановке. В этом не было ничего примечательного, но проходили минуты, а он все не трогался с места. Застонав от сознания того, что случилась поломка и придется пересаживаться, я открыла глаза.

Так начался этот кошмар наяву.

Сердце дало перебой, и мне стало трудно дышать. Разум отказывался принять то, что видели глаза.

С людьми в автобусе случилось нечто страшное.

Это выглядело так, словно из бывших только что живыми существ внезапно вынули душу, оставив лишь пугающую оболочку. Несколько секунд я ошарашено смотрела на застывшее, словно вылепленное из воска лицо сидящего рядом мужчины. С трудом поднявшись на ноги, я оказалась в окружении других застывших фигур и закричала. «Манекены» никак не реагировали. Стены давили на меня, и, хотя раньше я не замечала за собой боязни замкнутого пространства, почувствовала, что близка к обмороку.

Я не знала, что происходит, что безопасно, а что — нет, но оставаться здесь дольше не могла — рассудок не мог этого выдержать. Продираясь сквозь толпу"манекенов", я бросилась к двери (она, слава богу, была приоткрыта на остановке) и буквально вывалилась на улицу. Там я отползла в сторону и упала на траву.

На мгновение я потеряла чувство реальности и ощущала лишь, что лежу на чем-то мягком. Каждую клеточку тела охватила блаженная надежда — это сон! Страшный, до жути реальный, но это сон! Удивительно, как я не разбудила Ирку; или вопль, от которого чуть не разорвались барабанные перепонки, тоже звучал лишь во сне? Открывать глаза было страшно, и не зря: в ту секунду, как я решилась разлепить веки, я увидела малюсенький «частокол» травы — о, нет!

Шатаясь, я поднялась на ноги и тут же облегченно вздохнула: ко мне по газону бежала какая-то девушка. Я радостно бросилась ей навстречу, но с каждым метром, приближающим меня к ней, понимала — что-то не так, двигаюсь только я, так не должно быть!

Будто я наткнулась на стоп-кадр из фильма. Девушка была одета в спортивный серый костюм, с иголочки новый, светлые волосы с крупными кудрями убраны ободком, в ушах — наушники от плеера. Одна нога стоит на земле, другая — парит в воздухе. Это неправильно. Неестественно.

— Эй, — жалобно позвала я, стараясь достучаться до нее, — вы слышите меня? Что с Вами? Очнитесь!

Повинуясь какому-то нездоровому любопытству, я протянула руку и осторожно коснулась ее щеки.

Кожа прохладнее моей (кажется, что тепло запечаталось где-то внутри), намного плотнее, чем должна быть, как будто передо мной очень искусно сделанная кукла. Я потрогала ресницы — пушистые, нетронутые тушью, они аккуратно приминались под пальцами. Застывшая девушка никак не реагировала на вторжение незнакомки, ее не заботило, что я едва ли не тычу пальцами ей в глаза.

Из моих собственных глаз закапали слезы.

— Мне страшно, — прошептала я и отвернулась от равнодушной девушки. Людей на улице было не так много — рабочий день, — но я видела невдалеке пожилую пару. Подбежав к ним, я увидела лишь ту же пугающую картину: застывшее безразличие, остекленевшие глаза. Совсем рядом по дорожной «зебре» переходил…нет, не так — замер в момент перехода парень в кепке цвета хаки.

Я схватилась руками за голову, в которой лихорадочно бился всего один вопрос:

Что случилось?

Что случилось?!

ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?!

Может, это какой-то страшный вирус, как в фильмах-катастрофах? И, если так, то что меня ожидает? У меня иммунитет к этой заразе, или я просто умру медленнее? Что делать? Прятаться мне или оставаться на улице? Если прятаться, то где? Если идти — куда?!

«Домой, — мелькнула мысль, — я хочу домой, к маме». Я не могла допустить мысли, что моя прекрасная умная мама тоже стоит столбом посреди улицы. Нет, она в порядке; напугана, конечно, но, как и я, она поймет, что нужно вернуться домой.

Я с тоской посмотрела на длинный проспект. До дома очень и очень далеко, но что поделать — я не могла и представить себе, чтобы сесть в застывший автобус или автомобиль. Кроме того, даже решись я стать соседкой «манекена» — я все равно не умею водить. Трясущимися руками я достала из сумки мобильник и набрала мамин номер. Тишина в трубке, хоть и была предсказуема, подкосила меня еще больше: нет даже гудков, лишь полная оторванность от мира…

Я брела и брела вперед по улицам, плача, снова и снова натыкаясь на пустые меловые лица. И вдруг меня пронзила мысль, не менее кошмарная, чем предыдущие, но, по крайней мере, дающая надежду.

Я сошла с ума.

Так бывает, я читала. В одном из журналов была история об абсолютно нормальной девушке, которая однажды проснулась и увидела, что на нее падает потолок.

То, что кажется мне реальностью, на самом деле НЕ реальность. У меня что-то вроде шизофрении, и, как бы я ни старалась, я не могу внушить своему сознанию, что люди вокруг нормальны. Но почему же они не видят, что я — не нормальна?

Ну, конечно. Они видят девушку, которая просто идет вперед. Кто-то, возможно, решил, что я пьяна или чем-то сильно расстроена, но это не стало поводом подойти и предложить помощь. Нужно показать, что мне действительно плохо, тогда кто-то пожалеет меня и вызовет «скорую».

Я остановилась, встала на колени, а потом легла прямо на асфальт. Кто-то же должен меня заметить, кто-то должен помочь…

— На помощь! — отчаянно закричала я, — Кто-нибудь, помогите! Пожалуйста…

Крики переросли в тихие всхлипы. Никто не подходил ко мне. Люди вокруг застыли в безмолвном равнодушии.

Я постаралась приободрить себя. Эй, может, я не сошла с ума! Сумасшедшие редко признают себя таковыми. Я все-таки в своем уме, мне просто нужно добраться домой.

Я шла и шла вперед. Воздух казался спертым, ненасыщенным. Хотелось пить, но я упрямо брела дальше. Было не очень жарко, но я все равно вспотела от долгой ходьбы и страха, язык прилип к небу и стал шершавым, как терка. Однако это были цветочки: бог с ним, с телом, страшнее было то, что происходило у меня в голове. Никогда я не чувствовала себя такой одинокой и слабой. Запертой, как пленница, внутри собственного черепа.

Чтобы не отчаяться, я давала себе обещания: вот пройду улицу — встречу кого-нибудь нормального, неискусственного, и этот кто-то объяснит мне, что к чему. Нет? значит, на следующей улице…тогда в том дворе…за детской площадкой вдалеке…

Примерно на середине пути был дом моей младшей сестренки. Я взбежала по ступеням на третий этаж и позвонила. Никто не отвечал. Я позвонила еще и еще раз. Тишина. Ира не должна была никуда уйти, но вдруг? Непослушными пальцами я достала ключ, открыла дверь и прошла в квартиру. То, что я увидела, заставило меня отшатнуться: в кухне сидели моя тетя и сестра, в руках — чашки с чаем, в глазах пустота.

— Ира, — я, не выдержав, потрясла сестру за плечи, — Ира, ты меня слышишь? Очнись, Ира, пожалуйста! Иришка…

Ира улыбалась, слегка приподняв бровь и глядя через стол на маму, мою тетю. Она также не реагировала на мои слезы и просьбы откликнуться. Как раненое животное, я ковыляла по квартире, снова и снова возвращаясь в кухню и понимая, что ничего не меняется. Я не могла ничем помочь и не могла уйти, будто привязанная к своим родственникам, превратившимся в равнодушные скульптуры. Наконец, я нашла в себе силы закрыть дверь и продолжить свой путь.

«Ты придешь в гости, сестренка? — снова и снова проматывала я в голове собственные слова, — сестренка, ты придешь? Ты придешь?»

Когда ноги уже почти отказались идти, я, наконец, добрела до дома. Никогда я еще не была так рада этой безликой постройке из серого бетона. Дом, мой дом!

Пользоваться лифтом я боялась: если его заклинит, кто вытащит меня оттуда? Прямо на лестнице стоял сгорбленный старик, он не шевелился. Подавив приступ паники, я протиснулась мимо него и взбежала на третий этаж.

Буквально ввалившись в квартиру, я первым делом схватила трубку домашнего телефона. Номера полиции и"Скорой помощи"ответили мне лишь звенящей тишиной.

В зале на полу сидело чучело, которое еще недавно было моим котом Принцем. Вид этого беззащитного комочка стал последней каплей: я заплакала, взяла кота на руки и ушла в комнату. Закрыв шторы и завернувшись в плед, я мурлыкала колыбельную своему оцепеневшему питомцу и молила небо лишь об одном — чтобы вернулась мама и спела колыбельную мне.

Проходила, кажется, вечность за вечностью. Я чувствовала, как рассудок постепенно меня покидает. Прохладный пушистый комок в моих руках доказывал — все очень плохо. Я теребила мех и шептала коту всякую ерунду — лишь бы не оставаться в тишине. Свернувшись в клубок, я стала молиться о том, чтобы закоченеть так же, как Принц, и не чувствовать больше этого липкого страха.

В этот момент раздался звонок в дверь.

Я вскочила, как если бы над моей кроватью разорвалась петарда. Метнулась к двери, расшвыряв по дороге домашние тапочки. Мама вернулась! Странно только, что не открыла дверь ключом. Может, у нее тоже дрожат руки, и она не справилась с замком?

Я распахнула дверь и на секунду замерла. Это была не мама. Передо мной стоял высокий парень в синих джинсах и льняной рубашке с закатанными рукавами. У него было очень красивое лицо, но, будь он хоть горбуном Квазимодо с жуткой гримасой, я все равно кинулась бы его обнимать.

Человек! Теплый, живой, настоящий!

Я плакала, теперь уже от радости и облегчения. Гость с трудом высвободился из моих объятий и посмотрел с удивлением и даже…насмешкой?

— Привет, малышка. Тебя не учили спрашивать: «Кто там?»

Я помотала головой, не слишком понимая, что он говорит. Главное — его губы двигались, а не застыли в одном положении, как у мраморной статуи. У меня начисто пропал дар речи, я отошла немного назад и жестом показала — входи.

— Уверена? — он все еще ухмылялся, — а вдруг я маньяк?

Я продолжала стоять, безвольно опустив руки, пока он не прошел в квартиру.

— Все…закончилось? — выдавила я, закрывая дверь.

— Нет, дедуля на лестнице так и стоит столбом, — сказал парень легко, будто сообщал, что дождь все еще идет.

— Чай, кофе? — предложила я, прячась за гостеприимством. Тем временем, вся сила воли уходила на то, чтобы не хвататься за руку незнакомца и не ходить всюду за ним, как привязанной.

— Кофе, спасибо.

Пока гость разувался, я метнулась на кухню, наскоро протерла стол, налила в кружки кипяток из термоса.

— У меня только растворимый, но я могу…

— Не суетись, малышка, — гость присел на стул, стоявший у длинной стороны стола. Видимо, решил, что мое место на узкой стороне. Так оно и было, — растворимый вполне подойдет. Ты знаешь, что Оноре де Бальзак выпивал в день пятьдесят чашек кофе?

— Да, — ответила я, — правда, он от этого умер. Я всегда удивлялась, что он умер именно из-за кофе, а не из-за того, что лопнул.

Гость рассмеялся. Я тоже хихикнула, поперхнулась кофе и аккуратно выплюнула его обратно в чашку. Ужас. Надеюсь, он не заметил.

— Меня зовут Александр Акунин, — официально представился гость, — если тебе интересно.

Я с опозданием кивнула. Разве вам пришло бы в голову спрашивать у священного алтаря, как его зовут? Для меня сейчас этот человек был всем на свете. Я поражалась, почему у него нет нимба над головой, он ведь, как ангел, появился из ниоткуда в момент, когда я захлебывалась от отчаяния. И вот этот посланник небес запросто болтает со мной…

— Я Эмма, — тихо сказала я.

— Эмма? — переспросил Александр, — такое имя есть в России?

Он не первый, кто спрашивает.

— Ну, есть ведь Алла, Анна, Нелли, — я как будто оправдывалась, — вот и Эмма есть.

— Необычно.

Александр откинулся на спинку стула и принялся неспешно рассматривать кухню. Я так и уставилась на него: никакой паники, ни грамма страха.

— Саша? — позвала я.

Серые глаза сощурились:

— Если бы мне хотелось, чтобы меня звали Сашей, я бы так и представлялся. Не нравится имя Александр, зови меня по фамилии.

— Ладно.

Я все смотрела и смотрела на него, ожидая хоть каких-то признаков беспокойства.

— Ты испугался — из-за всего этого? — я кивнула в сторону окна.

— Нет. Даже интересно.

— Ин-те-рес-но? — я выговорила это по слогам, чувствуя, как меня накрывает волной ярости — нетипичного для меня чувства, — столько людей погиб…пострадало! А ты…моя мама там, где-то, одна…а тебе — интересно?!

Я вдруг начала икать. Воздуха не хватало. Паника снова и снова билась внутри черепа.

— Эй! Эмма! Смотри на меня!

Меня как будто душили пакетом — не вдохнуть — ни выдохнуть, и видно, как сквозь пленку.

Вдруг из колодца меня выдернул резкий удар. Кажется, по щеке. У губ появился стакан с водой. Глоток, еще один… стало намного легче, и — о, чудо! — паника отступила. Я не знала почему, но чувствовала — больше она не вернется. По крайней мере, не в том объеме, чтобы накрыть меня лавиной.

— Слушай, прости, — сказал Александр мягко, — я чувствую все не совсем так, как другие люди. Как же объяснить? Я скептик. Циник. Пофигист. Называй как хочешь, но суть в том, что я неэмоционален. Кучка «отмороженных» для меня не такое уж большое горе.

— Но они же люди…

— Ну и что.

— Я прозвала их «манекенами» — это все-таки не так унизительно, как «отмороженные». Не говори так.

— Ладно, — он пожал плечами, — хотя, может, как раз я проявил к ним больше уважения, употребив термин, применимый к живым существам.

Я поежилась. Какое-то время мы молчали. Меня тишина тяготила, собеседника — нет. Наконец, я решилась задать вопрос.

— У тебя есть предположения, что случилось с людьми?

— Много. Одно хуже другого.

— И?

— Я думаю, начать надо не с этого вопроса.

— А с какого?

Александр прищурился.

— Скажи-ка, Эмма — который час?

Я бросила взгляд на свои «вечные» часы — они были на моей руке с начальной школы. Часы показывали один час и тринадцать минут. На электронном циферблате эти две цифры — 13:13 — выглядели жутковато.

— Час тринадцать. То есть… — я постучала ногтем по стеклу, — они, наверное, сломались. В это время я еще ехала в автобусе, а потом еще домой часа три добиралась.

— Тебе это покажется любопытным, — Александр протянул мне руку. Его часы со стрелкой показывали то же время.

— Странное совпадение, — согласилась я.

— Два — это совпадение, три — закономерность. Я проверил часы «манекенов», что встретились мне на пути — все они стоят примерно на этом времени.

Я растерянно поморгала:

— Какая-то магнитная аномалия?

— Бери выше, Эмма. Время не идет. Вообще. Оно стоит на месте. Подойди сюда.

Стоя возле окна, Александр указал на небо.

— Понаблюдай за облаками. Можешь мне поверить, они не движутся и не видоизменяются. Я смотрел на них, не отрываясь, где-то полчаса — точно сказать не могу, часы ведь стоят.

— Но это же…невозможно!

И все же я видела своими глазами — облачный узор, всегда такой изменчивый, намертво «прилип» к ярко-голубому небу.

— Я лежал на траве и смотрел на стебли цветов, на ветви и листья деревьев. Они не шевелятся, нет даже легкого дуновения ветерка. Вообще нет движения.

Александр говорил тоном ученого, который в подвале обычного дома вдруг обнаружил древнюю мумию. Я ни коим образом не разделяла его энтузиазма.

— Потом, — продолжал он, — я принялся бродить от «манекена» к «манекену», изучал их, смотрел на поведение предметов в пространстве: камни кидал и все такое. Воздух как будто слегка сгущенный, а так разница почти незаметна. Я уже начал порядком скучать, как вдруг заметил тебя и пошел следом. Я видел, как ты заходишь в подъезд и начал обзванивать все квартиры.

— Спасибо, что нашел меня — сказала я с чувством, и, не удержавшись, зевнула. Стресс и прогулка пешком через весь голос сделали свое дело.

— Тебе нужно поспать, — заметил Александр. Кажется, моя искренняя благодарность смутила его, — слишком уж много всего на тебя свалилось.

— А ты не уйдешь? — испугалась я. Мне и правда хотелось хоть ненадолго погрузиться в забвение, но я не могла вынести мысли, что снова останусь одна.

— Ну куда же я от тебя денусь?

Я завалилась на диван в своей комнате и зарылась под мягкий рыжеватый плед.

— Это Принц, — я показала Александру чучело кота, лежащее возле подушки.

Он пожал плечами.

— Не люблю животных. Хотя такое бы завел — неприхотливое.

— Ложись, — я похлопала по дивану рядом. Сонное сознание отметило, что это не совсем прилично, но я знала точно — без присутствия Александра в комнате я не усну. Не сидеть же ему на стуле или на полу!

— Я не устал.

— Пожалуйста! Побудь рядом, пока я не усну.

— Ладно.

Наплевав на остатки условностей, я устроила голову на плече Александра, перекинула на него часть пледа и тихонько засопела. Было очень уютно, и я потихоньку скатилась в блаженное забытье.

Проснувшись, я уже не обманулась мыслью, что «манекены» мне приснились. Я чувствовала себя, наконец, морально здоровой и отдохнувшей. Но вдруг ледяной страх проник в сердце: рядом никого не было. «Манекены» настоящие, с этим я примирилась, но мой гость — вдруг он мне приснился?

— Александр! — хрипло прокричала я.

— Я на кухне! — беззаботно откликнулся он, — иди завтракать!

Кое-как выпутавшись из пледа (несколько раз перекрутила его вокруг себя во сне), я вбежала на кухню и так и замерла на пороге: на столе стояли две чашки кофе и тарелки с разнообразными крошечными бутербродами. Они были затейливо украшены. Не подумала бы, что все это сделал Акунин.

— Ого… — сказала я, — так значит, приборы работают? Микроволновка, плита и все такое.

— Дело не в приборах и технике, — заметил Акунин, — дело в людях. Без работников эфира, к примеру, не будет телетрансляций, без сети — интернета и связи, но я уже проверил — сам по себе телевизор работает, и, если у тебя есть фильмы на дисках или флеш картах, думаю, их можно посмотреть.

Я легонько потерла виски.

— То есть, все, чего мы касаемся, как бы «размораживается»? Но почему не сами люди?

— Понятия не имею, — радостно сказал он, — все это не поддается логике, иначе я бы все уже разложил по полочкам.

— Тебе нравится ничего не понимать?

— Мне нравится хоть что-то не понимать, — он галантно отодвинул для меня стул и мне стало как-то неловко за глупый «наезд».

— Значит, — я кашлянула, — ты…кто-то вроде вундеркинда?

— Можно сказать и так.

— Двести пятнадцать на четыреста сорок восемь?

Вопрос был задан в шутку, но Александр тут же ответил:

— Девяносто шесть тысяч триста двадцать.

Я удержалась от «отвисания челюсти» только потому, что во рту был чай.

— Да ладно! А если я проверю?

— Валяй.

Я достала телефон. Позвонить по нему было нельзя, но воспользоваться калькулятором — запросто. Когда аппарат выдал названную Александром сумму, я покачала головой.

— Так не бывает. Это какой-то фокус.

— Назови еще что-нибудь, посложнее.

— Семьсот восемнадцать минус сто пятьдесят умножить на четыре разделить на три, — не задумываясь, наговорила я.

— Пятьсот восемнадцать. Эх, малышка, я думал, ты хотя бы используешь корни или уравнения.

Из вредности я все-таки проверила данные. Пятьсот восемнадцать. Ну надо же!

— А книги? — не унималась я, — можешь узнать отрывки произведений?

— Легко.

— «В белом плаще, с кровавым подбоем»…

— Мастер и Маргарита. Булгаков.

— «Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь».

— Евгений Онегин. Пушкин, — зевнул Александр.

— «На свете нет ничего абсолютно ошибочного. Даже сломанные часы дважды в сутки показывают правильное время».

— Пауло Коэльо?

— Снова верно, — я хитро сощурилась, — а вот этот отрывок ты ни за что не узнаешь: «Я не искала его расположения, но мне невыносима мысль, что он есть где-то и плохо думает обо мне».

Акунин нахмурился. Я победно усмехнулась.

— Ты не можешь знать все, хотя бы потому, что ты парень и не читал роман «Гордость и предубеждения».

— Мы же вроде проходились по классике, — насупился Александр.

— Это она и есть. Классика женского сознания, я бы сказала.

Акунин скрестил руки на груди. Обиделся? Что ж, если он не умеет признавать поражения, это не должно испортить мне завтрак. Я положила на тарелку несколько закусок; выглядели и пахли они потрясающе.

— Сколько же ты все это готовил? — удивилась я.

— Пока ты спала. А спала ты…часов пять, я бы сказал. Сейчас должно быть около десяти вечера.

Я нервно хихикнула. Кухню заливал яркий дневной свет. Он всегда будет светить именно так, и никак иначе…Чтобы не думать о грустном, я откусила кусочек бутерброда и зажмурилась — вкуснотища!

— Учиффся на шеф-пофафа? — спросила я с набитым ртом.

— Нет, просто люблю готовить. Кулинария убивает время и хорошо подходит математическому складу ума: я всегда помню, что и сколько держать на огне и никогда не забываю рецепты.

Хоть и хвастливое по содержанию, это откровение прозвучало лишь как констатация факта.

Я уплетала вкусности за обе щеки, и вдруг мне пришла в голову мысль:

— Получается, продукты не могут испортиться? Если они тоже застряли во времени?

— Наверное, нет.

— Что ж, по крайней мере, нам не грозит голодная смерть, — я положила в рот крошечную тарталетку и зажмурилась, — ошень фкуффно!

Для убедительности я подняла вверх большой палец. Акунин тихонько посмеивался над моим волчьим аппетитом.

— Помогай, — я обвела взглядом еду, — я одна это не съем.

Улыбнувшись одним уголком рта, Акунин взял бутерброд.

— Мне нужно вернуться домой, — сказал он, — узнать, что с родителями и Настей. Это моя сестра.

Я мгновенно перестала жевать. Снова остаться одной? Немыслимо!

— Если хочешь, пойдем со мной, — предложил Акунин.

Я просияла.

— Да! Только оставлю записку.

Поставив точку, я отложила бумагу и запила чаем последнее печенье. Акунин грустно смотрел на меня, потом осторожно спросил:

— Ты думаешь, твоя мама…(я прямо-таки услышала на месте паузы слово «жива») не замерла, как остальные?

Я опешила. Конечно, нет! Как такое могло случиться с мамой? Да и папа, я уверена, не стал «манекеном», просто он в командировке, далеко отсюда.

— Не нужно быть гением, чтобы произвести подсчет, — заметил Акунин, — она всяко уже должна была вернуться, если только не уснула на улице, что маловероятно, или не пошла сначала искать других родственников, что невероятно совсем.

Я представила маму в тот страшный момент. Она видит «манекенов» и боится. Но даже в панике она подумала бы о том же, о чем и я — что можно встретиться дома.

— Мало ли, где мама могла задержаться, — я не желала расставаться с надеждой, — уверена, она появится через пару дней.

«Пару дней»… Это прозвучало как-то странно. Как теперь отсчитывать время?

Я перечитала записку:

«Мама, со мной все в порядке! Мы с тобой не одни, со мной еще мой друг Александр, мы пошли проведать его семью. Не уходи никуда, я скоро буду!»

Эмма

Так. Ну все.

— Можно идти.

Теперь при виде застывшего на ступенях старика я больше не боялась. Я воспринимала себя и Акунина как двух туристов, посетивших чудовищных размеров Музей Мадам Тюссо."Манекены"казались мне просто копиями людей — невероятно похожими на них, но все же искусственными и нестрашными.

Акунин шел быстро, все время хмурился. Я едва поспевала за ним, но не просила сбавить темп, ведь я и сама также спешила к маме. Я не спросила, далеко ли идти, но уже скоро получила ответ на свой вопрос — Акунин зашел в подъезд; его дом от моего отделяло всего два двора.

— Лифт не работает, — мрачно сказал он, — восьмой этаж.

— Но ты же сам говорил… — для верности я нажала кнопку еще несколько раз, — то, чего мы касаемся,"размораживается". Так почему не начинают работать лифты — в моем доме и здесь?

— Могу лишь предположить, — бесцветным голосом произнес Александр. Я с тревогой посмотрела на него: что-то явно было не так.

— Я вся внимание, — мне хотелось разжечь в нем хотя бы искру любопытства.

— Скорее всего, — он тяжело прислонился к стене, — если мы найдем нужные лифтерные и перезапустим пульт, то лифты заработают. Ну, а пока что…придется подниматься пешком.

— Ничего.

Что такое восемь этажей по сравнению с тем, чтобы стоять внизу одной! Я прыгала через две ступеньки, но на пятом этаже выдохлась и поплелась еле-еле. Акунин меня обогнал. Поднявшись на восьмой этаж, я просто прошла в квартиру, дверь которой была открыта нараспашку.

Квартира показалась мне уютной — светлая, хорошо обставленная, с приятными для глаз деталями вроде картин, изящных статуэток и фотографий. На кухне, оформленной в бежево-зеленых тонах, никого не оказалось. Я прошла в зал и…замерла на месте.

На диване сидели две фигуры, замершие в немом отчаянии. Что это? Они чувствовали приближение кошмара? Женщина смотрела на что-то невидимое в своих руках, а на ее «восковых» щеках все еще блестели слезы. Ее окаменевший муж сидел рядом. Теперь я не могла представить, что нахожусь в музее: эти двое не были «манекенами», как другие, они были людьми. В последний момент они чувствовали, их боль передавали застывшие поникшие плечи и скулы, сведенные вечными рыданиями.

На коленях перед диваном, такой же неподвижный, стоял их сын. Я с трудом удержалась, чтобы не окликнуть Акунина — боялась, что он тоже превратился в скорбное изваяние. Я подошла и положила руку ему на плечо, чтобы поддержать. Мне показалось, что он в ответ благодарно сжал мою ладонь, но он лишь вложил в нее какую-то бумагу.

Я молча развернула ее. Так вот что женщина держала в руках — письмо! Строчки еле угадывались, до того их размыли потоки слез.

— Что ты сделал?! — я в ужасе уставилась на Акунина, как только смысл написанного дошел до меня, — что ты ХОТЕЛ сделать? Скажи, что я ошибаюсь!

— Я хотел покончить с собой, — кивнул Акунин, — а записку написал, чтобы родители не думали, что это из-за них.

Я посмотрела на папу Александра. В его судорожно сжатых руках был мобильный телефон, второй мобильник лежал рядом с женой. Они звонили сыну, его и своим друзьям, в больницы и морги, а потом ждали новостей. И надеялись, что позвонит он.

Акунин протянул руку и кончиками пальцев провел по маминой щеке. Это было что-то настолько личное, что я отвела взгляд.

— Почему? — тихо спросила я.

Акунин нервно дернул плечами и заявил:

— Мне скучно жить.

— Ты думал, самоубийство тебя развеселит?

— Это фраза из анекдота.

— Вот именно.

Александр присел на ковер рядом со мной. Его взгляд был прикован к родителям, я же, напротив, не могла на них смотреть. Так мы сидели очень долго. Я легонько дотрагивалась указательным пальцем до большого, отмеряя секунды: когда я сидела рядом с застывшими людьми, мне начинало казаться, что я становлюсь чем-то нематериальным.

— А твоя сестра? — спросила я.

Акунин покачал головой. Наверное, детская была рядом, за дверью. Я не хотела входить туда и видеть застывшего ребенка.

— Ты хочешь побыть один? — спросила я, — я уйду на кухню.

— Нет, — Акунин как будто очнулся, — если ты не против, вернемся к тебе. Может, твоей маме повезло больше, и она вернется.

— Хорошо, — я поднялась с ковра и за руку потянула Александра за собой. Ему нужно было покинуть это место, иначе горечь и чувство вины надолго поглотят его.

Мы ждали мою маму несколько дней (по крайней мере, примерно так мы вели подсчет), но она так и не пришла. Акунин не пытался подбадривать меня, говоря, что она вернется — он давно знал, что этого не случится. Я тоже поняла это — еще тогда, в его квартире, — но мне нужна была точка отсчета.

Мне просто необходимо было чего-то ждать.