Сказка на ночь

Александра Созонова

О чем повесть Александры Созоновой? О любви, о творчестве, о свободе. И о чем-то большем…

Прогремел выстрел.

Таисия, оскальзываясь на влажных корягах болотными сапогами, добралась до убитого рябчика и подняла с земли пестрое птичье тельце. Подбросив в ладони — легкое, нежно-пуховое — засунула в висящий за плечом рюкзак.

Сопки, поросшие начинающей желтеть лиственницей, напоминали худые спины зверей с местами потертой рыжей шкурой. Дырявый лес их больше не грел, во впалые бока поддувал резкий ветер.

Слабое солнце выглянуло ненадолго и тут же скрылось за слоями светло-сизых, стремительно несущихся облаков.

Опершись о дерево, Таисия вытряхнула из сапог нападавший туда лесной мусор.

Она шла протоптанной кабанами тропой вдоль слабенького, едва проглядывающего сквозь заросли кустов ручья. Лиственницы сменились толпой осин. Ручей ширился, набирал силу, громче и звучней проталкивал себя через камни. Промежутки между стволами светлели, и, наконец, открылся простор неба и серый треугольник воды.

Свежий прибрежный ветер заиграл с удвоенной силой. Осеннее море гнало к берегу безостановочные волны. Некоторые кудрявились барашками.

Таисия шла над кромкой воды по каменному гребню, ловко перескакивая с валуна на валун, пригибаясь от ветра. Округлые глыбы, поросшие похожим на изморозь лишайником, словно подталкивали ступни, придавая ногам хорошую скорость. Рюкзак при прыжках мягко ударял в спину.

Крупные белые чайки носились взад-вперед и вверх-вниз, едва не задевая лицо острыми крыльями. Слух резали их на редкость громкие и противные крики. Чайка — такая птица, что всегда кажется недовольной: сварливой, вздорной, спесивой. Словно мало ей рыбы в море, песчаных ложбин на берегу и вольного простора под облаками.

Сначала из-за густой кипы лиственниц показалась голова маяка. Затем он выступил целиком — круглая старая башня из белесого камня, устойчиво коренящаяся на самой высокой точке берега. Маяк напоминал часть старинного замка, что откололась от основного массива — впечатление портили лишь большие круглые окна наверху. Ноздреватый, изъеденный морской солью камень, казалось, был заложен в фундамент много веков назад.

В стороне от «замка» и под ним лепились несколько бревенчатых строений, изб и сараев, тоже не первой свежести. По аналогии их хотелось назвать домишками крестьян и ремесленников, обслуживающих нужды высокородных персон наверху.

Таисия толкнула незапертую дверь избы. В сенях вывалила на пол содержимое рюкзака: несколько растрепанных тушек рябчиков.

Зашла в комнату, стаскивая с плеча двустволку. Присев на лежанку, с наслаждением сбросила с ног тяжелые, с закатанными голенищами сапоги.

Пол комнаты покрывала потертая медвежья шкура. Два небольших окна с пожелтелыми треснувшими стеклами украшали занавески из рыбачьих сетей. Причудливые коряги и узорчатые камни — для красоты и уюта, валялись по углам. На подоконнике в банке с водой желтели ветви лиственниц и зеленели иглы кедра. Стол, заваленный беспорядочной грудой исписанных листков, транзистор и полка с книгами довершали убранство.

Одно окно, на две трети заполненное морем, уводило взгляд далеко-далеко. Другое упиралось в лохматый рыже-зеленый бок сопки.

— Дома, Тайка? — В дверь без стука заглянул старик лет шестидесяти.

— Как видишь, — откликнулась Таисия.

Старик прошагал в комнату и сел на самодельную табуретку о трех ножках.

Таисия, облаченная в мужскую рубашку и телогрейку из барсучьей шкуры с длинным черным мехом наружу, возилась у печи с дичью. Она надрезала рябчикам кожу и ловко снимала ее чулком, вместе с перьями.

— Сколько добыла ныне? — поинтересовался гость.

— Восемь рябцов. Кабанов видела за Колтыконом. Лиса мышковала. Совсем близко подпустила к себе — красивая, стервочка. Шубка — блеск!.. Белок по веткам шастало — тьма тьмущая. Кедр нынче урожайный, вот они и радуются, запасаются.

Очищенные и выпотрошенные тушки она побросала в большую кастрюлю с кипящей водой.

— Бульон из рябцов — это хорошо-о… — одобрил старик. — Плохо только, что ленишься — кожу снимаешь, а это самая вкуснота.

На старике был ватник и растоптанные белесые кирзачи. Судя по раскосым глазам и выпирающим скулам, в кровь его влилась изрядная струя туземной, корякской. В нечесаной седой шевелюре запутались сосновые иглы и рыбья чешуя, а на макушке красовалась вельветовая кепочка.

— Снял бы ватник, Акимыч, — предложила Таисия. — Жарко ведь.

Акимыч с готовностью стащил ватник, бросив его на пол. Поерзал ногами, удобнее устраиваясь на табуретке.

— А Витька опять загулял?

Таисия не ответила.

— Загулял… — радостно повторил сам себе. — Веселятся там с Анатолем. Четвертый день ни слуху ни духу.

— Он запчасти для двигателя достает.

— Запчасти! — Акимыч хмыкнул. — Эти запчасти они аж в позапрошлый раз привезли. Веришь ты ему, как дурочка малолетняя, веришь…

Таисия подбросила в печь дров, громко хлопнув чугунной заслонкой.

— Запчасти!.. Толька рассказывал, какие там в баре запчасти встречаются. Еще жаловался, что самые симпатичные Витьке достаются, а ему уж вторым сортом.

— Дед! — попросила Таисия, повернувшись к болтливому гостю румяным от печного жара лицом.

— Что «дед»? — не унимался старик. — Была б ты убогая какая: кривенькая, косенькая, горбатая — тогда понятно: терпи и молчи в тряпочку. А то ведь — девка молодая, симпатичная, всё при тебе. Будь я моложе на тридцатник, я бы глаз на тебя положил. Да и не только глаз. Честно скажу: не пропустил бы. Да-а… Женской гордости в тебе нет, Таисия.

Таисия покраснела еще больше, уже от гнева. Сдержавшись, нагнулась опять к печи и кипящему бульону с рябцами.

— В тебе, дед, тоже много чего нет.

— Это чего же?

— Сколько ты прожил, а не подобрел. Наоборот даже: ядовитости добавилось. В старости люди обычно добрые становятся. Выходит, жизнь у тебя прошла зря.

— Не зря! — обиженно возразил старик.

Таисия помешала булькающее варево.

— Если человек родился злым и злым умер, значит, жизнь его прошла зря.

— Умная какая! Это Витька тебе так сказал?

— Своим умом дошла.

— Да нету у тебя его, ума-то! Вовсе наоборот всё, — запыхтел Акимыч. — Человек рождается добрым. Мяконький, слабенький, добренький… Мелких в колясочке видела? Ко всем без разбору ручонки тянет, всем лыбится. А уж потом его жизнь так насобачит, что на других начинает клыками махать. Чтобы скопившееся у него, наболевшее-то — излить.

— Акимыч! Ну, изливай ты скопившееся, только почему на меня все время?!

— А некуда больше, — старик простодушно пожал плечом. — Народу-то здесь — тьфу. Да и не только на тебя, если вдуматься. С Кешкой колченогим на той неделе хорошо погрызлись, когда в поселок приезжал.

— Дождешься: выгоню я тебя в конце концов! Вот прямо сейчас вместе со сплетнями твоими грязными и выгоню. И не пущу больше!

Акимыч замялся. Искоса метнул взор на кастрюлю, уже испускавшую мясные запахи.

— Сразу и выгоню… Грозная какая! Вовсе не изливаю я на тебя ничего. Мне, может, жалко тебя. Ты вот тут деликатесы всякие ему готовишь, рябцов в ананасе, да грузди с подливочкой, а он в это время…

Таисия пинком ноги распахнула дверь.

Старик смолк.

Моторка с бодрым тарахтением неслась по заливу. Толик раскинулся на корме, закинув длинные локти за голову. Вытянутые ноги покоились на скамейке напротив.

— «Ты называ-ла меня своим ма-леньким маль-чиком, — напевал он, по-кошачьи растягивая гласные. — Ну а себя — непоследли-вым солнечным зай-чиком…» Неплохо проветрились, Вить, да? Дней через десять однако опять надо бы выбраться. А то скоро лед станет, и — зимняя спячка. Прощайте, девочки, до весны!.. Хорошо, есть кому подменять нас на маяке. Здорово ты Тайку всему обучил, не хуже мужика разбирается.

Виктор молча кивнул.

— Свой парень Тайка… Красивая баба Тайка… Редкое сочетание, скажи, Вить?

Виктор предостерегающе нахмурился.

— Да не, я не в том смысле! — Толик расхохотался. — Всё нормально, кэп. Всё спокойно. Это я от зависти. Мне, если и попадались преданные телки, то сплошь страшненькие, как смертный грех. И баба у тебя красивая, и делаешь все, что хочешь. И всю жизнь наверное, делаешь, что захочешь. Скажешь, нет?

— Скажу «да».

Толик опять рассмеялся. Холодная водяная пыль летела в глаза. Он прищурился и шмыгнул носом.

— «Ален Делон говорит по-французски»… — пропел Толик. — Здорово у них получается, скажи? Если аппаратура фирменная, да врубить как следует — до копчика пробирает! Мне бы так научиться. «Ален Делон, Ален Делон не пьет тройной одеколон… Ален Делон говорит по-французски…»

Он бороздил кулаком по воде, вызывая сноп брызг.

Акимыч с аппетитом обгладывал хрупкие кости рябчика. Пальцами отделял волокнистое белое мясо, влюбленно глядел на него оживившимися от еды глазами.

Конец ознакомительного фрагмента.