БАРБИТУРАТЫ. Повесть

Александра Резник

Все 16 лет ты прожил как в тумане. Ненависть к своему отцу только крепчает в тебе с каждым днем, мать ты не видишь сутками, хотя и живешь с ней в одной квартире. Тебе понятна собственная обреченность, а отсутствие чувств ты пытаешься исправить причиняемой себе болью. Ты не помнишь, как давно привык каждый день глотать таблетки и как давно влюблен в девчонку, которую видел один раз в жизни. Книга содержит нецензурную брань.

Глава 1

Если хоть одна сука еще хоть один раз скажет, что у меня трясутся гребаные руки, я этими гребаными руками не поленюсь врезать этой суке по ее физиономии. Налил бы кто-нибудь еще выпить. О боже, да, этой фиолетовой жидкости прямо в этот розово-оранжевый стакан. Пожалуйста, до самых краев, потому что я надеюсь больше не увидеть эту милую мордашку в толпе из темно-синих бледных танцующих парашников. Кажется, играет что-то по типу какого-то сраного диско, но мне слышится только вальс пианинный. Такой весь из себя «раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три»…И слова такие, едва можно разобрать. Самые главные. И я выпиваю что-то фиолетовое до дна.

«Ветер, солнце, песок — даже волосы дыбом встают»,

…два-три, раз-два-три, раз-два-три, раз-два…

«Дорогая моя, я отсюда уйти не могу»,

…два-три, раз-два-три, раз-два-три, раз-два…

«Ветер гонит пара, трубы гонят томительный вальс»,

…два-три, раз-два-три, раз-два-три, раз-два…

«В забалтийских морях музыкант провожает февраль».

Я все равно вижу твое лицо среди пар, но меня уже не волнует, честно. Я ставлю стакан на стойку насчет «раз», встаю насчет «два» и грубо и пьяно отодвигаю кого-то рядом плечом насчет «три». Люди вокруг меня сбиваются в какой-то плотный кокон, кружатся. Заматываются, как будто какая-то сумасшедшая старушка в один прекрасный день психанула, сидя у себя в кресле, и решила навязать шарфов из своих плотных сиреневых ниток на всю семью. Господи, как же все вокруг плывет, но быстро, с бешеной скоростью бросаясь мне под ноги, чтобы я споткнулся. Я слышу все: начиная от вальса, который завладевает моим мозгом и стучит в барабаны перепонок, и заканчивая глотками какого-то старого идиота со вставной челюстью. Но вижу я больше силуэты людей, это неважно, потому что сейчас я могу быть сосредоточен на единственной детали. Что волнует, притягивает, зовет. Твое прекрасное милое лицо, которое я, сука, терпеть не могу, господи. Ты невероятная. Я тебя ненавижу. Мои руки совершают бессмысленные движения вверх и вперед, чтобы высвободиться из душного кокона, рот раскрыт, потому что я очень хочу вдохнуть воздуха, а глаза наверняка готовы выкатиться из орбит, потому что я чувствую, как сосредоточен. Ты стоишь и смотришь прямо на меня. Твое милое чистое личико улыбается мне, а глазки слегка прикрыты. Ты почему-то тогда вечером решила нарядиться, и на тебе была такая очаровательная черная водолазка с бархатным воротом, большие золотые круглые серьги и широкие штаны клеш с блестящим ремнем. Такая, господи, маленькая, аккуратная, а так уверенно смотришь на меня, просто прелесть, как смотришь, своими карими глазками. Дорогая моя, я отсюда уйти не могу.

Таблетка щелкает в зубах, или, наверное, суставы в моей шее, на долю секунды закатываются глаза. Я знал, что когда открою их, ты все еще будешь мне улыбаться и смотреть и ждать, когда я к тебе подойду. Ждать, когда я буду близко к тебе, и чувствовать твои едва заметные духи, капли которых давно впитала кожа твоей шеи. И все вокруг все еще будет багряного цвета, таким, знаете, бардовым месивом, потому что пространство кружится под нескончаемое «раз-два-три, раз-два-три», и…и…и потому что я под секобарбиталом, конечно. Но я открываю глаза, и отчего-то теряю тебя в толпе. Вот же она, знакомая черненькая водолазочка, круглые серьги. Нет, только кажется. Да остановись ты, сраная толпа, дай мне… дай мне.… Но они только ускоряются. Это же, твою мать, не спид, а всего-то навсего секобарбитал, черт возьми! Я снова толкаю кого-то плечом, грубо отодвигаю людей и верчу своей тупой башкой. Как можно было на секундочку закрыть глаза и упустить ее из виду, придурок? Я чувствую, как потею, это нехорошо. Капли уже текут за шиворот розовой футболки, когда мои зенки бегают с лиц на лица так быстро, что любые другие зенки давно взорвались бы. Вот вроде бы.…Да! Блеск щурых карих глазок, улыбочка, самая очаровательная, вот все это, оно дальше, чем было, все оно, но я все это отыскал!

— Кис! — я закричал, почувствовав, как мой крик мгновенно потонул в гуле. На самом деле ее звали Кристиной, и всем она представлялась «Крис», но мне разрешала себя называть «Кисой». Уж больно похожа на кошечку, такая она прелестная. Даже больше, чем Лиличка Брик.

— Кис-кис-киса! — я рвусь сквозь толпу, Киса улыбается, стоя на месте. Но я не приближаюсь, ни на миллиметр.

Я понимаю, что что-то не то, когда на меня сверху начинают капать капли чего-то фиолетового, проклятые потолки! Или это хозяева бара так решили пошутить и разбрызгать на людей неон? Мне было плевать, потому что я тянул руки. Капли превращались в тонкие струйки, а люди рядом почему-то начали таять под ними. Это было прекрасной возможностью сдвинуться с места и начать совершать маленькие шажочки по сколькой поверхности, чтобы достичь цели. Струйки становились плотнее, словно кто-то кран решил включить, и случайно, блин, переборщил и затопил соседей снизу. Фиолетовый уже льется вдоль моих щек, заливается в рот, когда я отчаянно пытаюсь кричать «Киса-киса-киса!». Я уже по пояс, это совсем не хорошо. Она тянет ко мне руки, оставаясь чистой, смотрит доверчивым ясным-ясным взглядом. Сейчас мы снова окунемся в жизнь друг друга, сплетемся пальцами, и больше я никогда ее не отпущу, даже под этим сиреневым бессмысленным дождем. И даже под этот сиреневый бессмысленный вальс. Все становится мутным в миг и расплывается — это значит, секобарбитал действует. И тогда ты растворяешься, дотягиваясь пальцами до моих. Я почувствовал, как ты дотронулась до них. И тогда уже наступило спокойствие, и можно было уже тогда уснуть.