Чьи-то крылья

Александра Огеньская, 2023

Работа сантехника не особенно проста. Иногда случаются и протечки. Ну. Оттуда.

Глава 3

В отделе аналитики (неофициально — пифий и оракулов) рабочий день начинался настолько рано, что некоторые считали, будто эти суровые люди вовсе не ходят домой. Рано — это около полуночи. Как известно, именно около полуночи будущее виднее всего. Поэтому аналитики — подозрительно оживленные оракулы — заваливаются в этот свой аналитический отдел уже в районе одиннадцати вечера, что-то разливают по стаканам, раскуривают свои вонючие травки, всячески веселятся — а им за это ещё и деньги платят.

Все остальные, разбредающиеся по сонным и тяжелым ночным сменам, им завидуют, но тихо. Нельзя завидовать явно, потому что оракулы, конечно, вечно путают имена, годы, места и события, но только они видят то будущее, в котором на тебя внезапно свалится кирпич. И если с ними дружить, то предупредят. Если не дружить, тоже, скорее всего, если не забудут. Но дружить куда надежнее.

Так вот, отдел аналитики — место чудное. Однажды Стафен просто проходил мимо, совершенно ещё не зная, что за существа эти оракулы (и в особенности пифии), и опасливо принюхивался. Ему определенно казалось, что пахнет марихуаной, если не чем покрепче. Кроме того, от одной из дверей клубился смолистый дымок.

Стафен подумал, что нужен, наверное, огнетушитель. Но слышались веселые и не вполне трезвые голоса, лилась музыка, Стафен замешкался.

Дверь открылась ровно настолько, чтобы из-за нее просунулась рука. Крепко схватила Стафена и втянула внутрь комнаты, в белесый густой дым, в смех и музыку.

— Вот ты наконец! — заявили ему. — Я тебя вчера ждала, но, как всегда, перепутала день недели. Видела, что ты придешь в пятницу, но пятница-то сегодня, а не вчера. Понимаешь?

Стафен не очень понимал, но кивнул. Дальнейшее путалось и скрывалось в приятных тенях, легком пьяном головокружении и каком-то нежном удовольствии. Которое длилось и никак не заканчивалось. А если и заканчивалось, то тут же начиналось снова.

Проснулся Стафен лицом в стол, среди пачек бумаг, пепельниц, полных окурков, грязных тарелок и пустых стаканов. Встал, морщась, и тут же поскользнулся на невесть откуда подвернувшейся банановой кожуре. Какая-то девушка, кажется, Мадлена, засмеялась.

— Это я тоже предсказала!

И тогда Стафен вспомнил, что с этой самой Мадленой переспал. Но легко и безо всяких обязательств. И не только с Мадленой. Был ещё какой-то парень…

— Тебя начальство ждёт. Попроси отгул, скажи, аналитики велели отпустить тебя домой. А то, знаешь ли, свободно летящие кирпичи, все дела.

— Но…

— Потом. Ты вроде ещё через месяц к нам заглянешь. А дальше всё равно не видно. Ты такой милый! Вот бы ты бывал у нас почаще! Иди же. Ты ведь не хочешь выговор с занесением в личное дело?

Стафен не хотел.

Случилось это занимательное событие почти пять лет назад, но оракулы с тех пор совершенно не изменились. Всё так же получают зарплату за пьянки на рабочем месте. Иногда спасают жизни. Раз в пару месяцев собираются и дружно предсказывают конец света.

Когда-то давно на месте города (да и в целом — всей страны) располагалась сверхдержава древности. Магическая, что важно. И что-то они там наэкспериментировали, что сами себя, как водится, уничтожили, а на месте своего государства оставили огромный магический разлом. Поэтому магическая энергия здесь плещется буквально у поверхности, позволяя брать себя даже самым посредственным ремесленникам от магического искусства чуть ли не голыми руками и столько, сколько они точно не смогли бы освоить в нормальных условиях. Это облегчает магические манипуляции, но порождает массу проблем. Те же протечки: тут всё время что-то капает, подтекает, отсыревает. Сантехников в одном только Костлеце столько, сколько нет в ином государстве где-нибудь ближе к экватору.

И именно поэтому вечные эти концы света, которых Костлец только за нынешний короткий пока двадцать первый век пережил уже восемь.

Конец света — это когда разлом, едва затянутый ненадежной корочкой закостенелых магических артефактов, окончательно ломается. И тогда приходится выходить работать сверхурочно.

***

Лиза проснулась среди ночи оттого, что что-то в комнате было не так. Что именно и как не так, она не понимала, но спать дальше не могла. В комнате было как в ужастике за секунду до того, как кишки второстепенного героя разлетятся по стенам. Темно, тихо и торжественно.

Лиза едва поборола желание накрыться одеялом с головой. Вместо этого протянула в страшной темноте руку и нащупала выключатель ночника. Щёлкнула. Но свет не загорелся. Лампочка… лампочка, конечно, перегорела.

На прикроватной тумбочке лежал телефон. Лиза его нашарила. Его экран послушно ожил и засветился.

Пятнадцать минут третьего. Самое мерзкое ночное время. Проснуться в такое время, когда ещё темно и очень, очень тихо, когда любой случайный звук — шорох или скрип — гнетёт, нет хуже. И главное, страшно закрыть глаза, но пялиться в темноту ещё страшней.

Лиза приняла решение — и села. И, дрожа, встала, распахнула окно. Стало холодно и влажно. За окном не горели фонари. Кто-то спал на лавочке. Высоко в небе проскользнула тень с большими крыльями. За окном всё было мирно. За окном всё спало. Не было ни малейшего повода для страха.

Лиза возвратилась в кровать.

…А если что и произойдёт, так всегда можно вызвать участкового сантехника.

***

Сельская фельдшерица жила, конечно, в домике на краю леса — так положено. А у дома, разумеется, рос дуб. Как принято, Стафен с матерью кормили его раз в год своей кровью — жертвенной, и совсем немного, буквально каплями, взятыми в стерильных условиях, и, в общем, не особенно-то болели те порезы, но страшно было.

Дуба того Стафен боялся лет до десяти. Когда они с мамой размазывали по его коре кровь, та впитывалась почти мгновенно, таяла, исчезала, не оставалось и следа. Дуб только что не чавкал. Стафен думал, что он бы, скажем, кошку или даже человека вот так бы заглотил и не подавился.

А что, если дуб оголодает и действительно захочет съесть человека? Например, маленького мальчика?

Дуба Стафен боялся и ненавидел, и тот, кажется, отвечал взаимностью. По ночам зловеще шумел листвой, а днём заслонял своей тенью весь домик, и в том всегда было сыро и мрачно. Иногда Стафену думалось, что белки, которых он порой замечал в ветвях, в этих же ветвях и исчезали. Бедняги.

В ночь, когда мать умерла, ствол дуба треснул. Из разлома долго сочился густой — совершенно не похожий на дубовый — сок. Покидая дом, Стафен сохранил от дуба щепу, завернул в салфетку, сунул в рюкзак.

Проклятый дуб.

Дуб с тех пор приходил к Стафену в кошмарах. В этот раз дуб подобрался совсем близко. Протянул ветви от окна по полу, пополз к кровати. Зашумел листвой с явной, ясной угрозой. Стафен открыл глаза. Наваждение отхлынуло.

Этажом выше во сне вздрогнул Крист. Стафен мысленно извинился.

***

— А дежурства решено, как вы и просили, сократить на два часа. Зарплата тоже, конечно, сократится, зато будет возможность выспаться, а?

Василь, надо признать, обладал талантом ловко выдавать действительное за желаемое. А ещё — изображать массовое одобрение в одно лицо. Вот сейчас у него выходило превосходно.

Конец ознакомительного фрагмента.