Крылатое человекоподобное существо. История одной семьи

Александра Нюренберг

В тыловом городе империи семья Аксаковских не желает откладывать жизнь на потом. Война вот-вот закончится. Специальные службы завалены делами, не все из которых им хотелось бы расследовать. Местный фольклор и свежие слухи иногда на удивление совпадают. А странности, как известно, тогда забавны, когда не касаются тебя и твоей жизни.

Семья Аксаковских на вечеринке

К вечеру собрались все. Пришёл Илья Аксаковский, костлявый и смуглый, неся перед собою широкую добродушную ухмылку и профиль, как у какого-нибудь шевалье в знаменитой книжке. Фигурой из готического романа возникла в дверях тоненькая в чёрном платье, в белом клобуке сестры милосердия, Поля. Фигура эта немедленно удалилась в спальню с глаз долой, как воспитанное привидение. Сняв форму, натянула одно из приданых платьев Калерии, сразу превратившись в домашний свежий цветок. Анастасия, младшая сестра, сменившая свою фамилию на мужнину, очень известную, и овдовевшая в первый месяц войны, пришла тоже. Оля задерживалась, но когда явится, своим присутствием не испортит эту теплицу с превосходными экземплярами утончённых сортов, распустившимися супротив логики ледяной весной.

Накрывали на застеклённой терраске, выходившей окнами во внутренний двор. Под высокими окнами с наичистейшим стеклом, отмытым до того, будто и не было его вовсе, тянулись так называемые аксаковские сундуки: обитые дерматином скамейки с откидным верхом. Чего там только не прятали!

Во-первых, там хранилось всё, что осталось от родительской библиотеки. Это было немного. Дюжина романов на разных языках и страшенной толщины, три книги об архитектуре, причём, автор одной из них сам Илюшка. Ещё имелась папка с рисунками. Так, пустяки — очень недурные изображения всяких бедных копчёных рыб на сколотых тарелках, кособокие, но необычайно убедительные картофелины, и, конечно, виноград… это называется натюрморт, господа. Между этими рисуночками мёртвых вещей — совершенно живая Калерия на костюмированном балу «Молодёжь города против суеверий». Костюм не слишком обильный, под марлёвкой видны ноги без отвратительных грубых чулок. За плечами накрахмаленные крылья, маска, похожая на этот же атрибут сестры милосердия. Общее впечатление — сильное, хотя и не вполне ясно, причём тут суеверия. Это всё. Очень разумный выбор… Ежли кто поинтересуется, и не стыдно будет и вопросов возникнуть не должно.

Во-вторых, и в последних, всякая всячина — от старинных щипцов для завивания кудрей, прибора порыжелого от отсутствия внимания, до разнообразного устрашающего инструментария Ильи, человека, по его собственному уверению, могущего починить всё. Засохшие кисточки, до сих пор поражающие оригинальностью смеси застывших красок. Ни одной газеты для заворачивания мусора. В углу справа открытая коробка от монпансье, в которой нашли гигантский кокон бабочки, да там и оставили. Коконом пугали Поленьку и втайне каждый проверял, не вылупилось ли в неурочное время существо. Кокон еле приметно шевелился, приветствуя своих поклонников или просто его сердил внезапный поток прохладного воздуха.

Диванчики делились на правый и левый. Между ними помещался круглый стол на каких-то лапах. В столе посреди неведомый мастер прорезал блюдо для хлеба и дивьим образом зачем-то устроил орнамент из львиных выразительных физиономий по кругу.

Сейчас стол слегка подвинули, так как Оля утверждала, что Илья ей на ногу наступает во время ужинов. Илья отрицал наветы, но обещал сделаться скромнее.

— А логика где? — Сухо узнала Оля.

Илья согласился, что её нету.

На полу под защитой бывалого пианино сидел с лошадкой трёхгодовой сынишка Калерии и обращался ко всем приходящим. Он говорил уже недурно, и Илья утверждал, что из него выйдет поэт, причём непременно будет сочинять военные баллады.

Так он сказал и на сей раз.

— Тоже мне, Киплинг. — Хмуро отозвалась Калерия.

Увидев Анастасию, мальчик заковылял к ней и, вцепившись в её длинное платье, невинно и высоко его поднял. Калерия холодно произнесла, глядя, как сестра, не обращая внимания на то, что открылись довольно щедро её ровные стройные ноги, садится на пол и прижимает мальчика к себе:

— Я твоя мать, а не она.

Анастасия ответила ей нежной улыбкой, прижимая подбородок к макушке мальчика.

Он увлечённо хватал её за лицо, пробовал распустить густые длинные волосы, уложенные в старомодную причёску «спящий дракон», потом свалился на пол и поволок к ней лошадку.

Он уселся на лошадь, поддерживаемый ладонью Анастасии.

— Вот извольте-с. — Громко возмутилась Калерия. — Это твоя мамочка, любезный?

Она на минуту села рядом на пол, и сестра коснулась её плеча своим. Калерия встала.

Поля принесла малышу кулёчек с разноцветными мармеладками, которыми её угостили в госпитале.

Калерия отобрала лакомство и заперла в буфет под причитания Поли.

— Зубы испортит.

Мальчик заподозревал что-то, неожиданно взвыл, показав отменные белые зубки.

Илья с удовольствием сказал:

— Детство Графа Дракулы.

Посмотрев на девушек, поспешно исправил:

— Гражданина Дракулы.

Присев перед малышом, он вгляделся и очень серьёзно сообщил:

— Удивительно красивое дитя. Он похож на тебя, Калюшка… но есть в нём некий намёк на брутальность его отца.

Каля, отвечавшая на расспросы Поли о приходившем сегодня фотографе, пожала плечами в небрежно наброшенном на сорочку халате. (Ибо такое одеяние хозяйка избрала к приходу гостей.)

— Сколько карточек сделали?

— Две. Одну с лошадью, вторую со мной.

— Вот, уже баллада про девушек и коней. — Подтвердил, вставая, Илья.

Каля подморозила его взглядом.

— Баллада про первых, надеюсь, на сегодня написана.

Илья состроил из своего носа с очками и рта рожу для малыша.

— Отчего же. У меня новые рифмы.

Поля хихикала, как колокольчик, без передышки.

— Без изъяна? — Спросила Калерия.

Она приподняла халат.

— Не кривоногие, надеюсь?

Илья заслонился растопыренными пальцами.

— Ты бы, Калерия, оделась, что ли. Я твой брат, но и меня в испарину бросает.

Калерия фыркнула и принялась вдевать ручонки малыша в рукава унылой серой кофточки.

— Ой, зачем, он такой нарядный, — запричитала Поля. — А натоплено изрядно.

Каля откинула крышку дальнего сундука и выдернула крохотный тулупчик.

— Горшок доставать неохота.

Натянув на приплакивающего сына одежонку, она подхватила его и понесла во внутренний дворик.

— Новые девушки на стройке. — Вслед интриговал Илья. — И с одной из них я тебя познакомлю.

Каля задержалась с малышом наперевес.

— Не люблю военных баллад.

— Смуглых и круглолицых, с веснушками… с косою цвета… ах, даже не знаю, какого цвета?

Поля удивилась.

— Ничего такого завлекательного.

— Значит, я не умею сочинять баллады. — Извинился Илья.

Поскольку хозяйка предоставила гостям право самим накрыть на стол, то они и занялись этим. Анастасия бережно выкладывала из сумки собственноручные прелестные пирожки, Поля нашла скатерть с вышивкой, к которой приложили руку ещё до появления на свет телевизионного поколения. Илья, иногда ночевавший в семейном гнезде, удалился в коттедж с привидениями.

— Опять Чёрная Стрела. — Сокрушённо заметила Анастасия. — Ну, открой ты эту бутылку.

Илья с порога в февральском воздухе ответил:

— Если открыть её раньше предназначенного мной времени, это может повлиять на мою участь.

— Ах, ах. — Молвила Анастасия.

Поля украдкой вытащила коробку папирос и, как всегда со вздохом, прочитала надпись:

«Если Вы волевой человек — бросьте курить!»

Каля сходила с сыном в руках к торжественному деревянному домику, выяснила, что поход не нужен. Потом вынесла ребёнка к живой изгороди и пустила на пробившуюся недавно ярко-зелёную траву. Потуже стягивая халат в этом весеннем холоде, заставляющем дрожать от предвкушения каждую веточку, она села на скамейку и заорала:

— Полька, выдай!

Поля вышла, также подрагивая всем цветочным телом и приговаривая: как же ты не застудишься. Она протянула Калерии вынутую изо рта папиросу, тлевшую на кончике.

Удаляясь, она уже поспешно переспрашивала, что сказал Илья.

Ветерок плутал в изгороди, посвистывая и забираясь в спящий куст роз, торчавший, как моток проволоки.

Малыш внезапно заковылял к матери с распахнутыми руками, довольно внятно растолковывая, что необходимо сделать немедленно.

— Не добежим? — Спросила она и, получив яростное подтверждение, вздохнула.

Калерия погасила папиросу, ткнув её в землю и подхватив ребёнка, ушла с ним под куст. Помогая ему, она задумалась, глядя перед собой. По улице кто-то шёл. Ребёнок заворковал. Внезапно Калерия прислушалась и, глядя на ребенка, поднесла палец к губам. Мальчик замолчал.

Кто-то говорил на улице. Последовало молчание. Мальчик вопросительно глядел на неё. Калерия убрала палец и кивнула. Тулупчик с золотой макушкой удалялся по тропинке к вековому дереву. Выглядело это умильно и жутковато — будто кто из Маленького Народца заявился.

Калитка открылась. По дорожке шла Оля.

— Вы не волевой человек, — сказала Оля сразу и поддела кончиком туфли папиросу.

— Ты кого-нибудь видела на улице?

Оля улыбнулась мальчику и пригляделась к его матери.

— В смысле, кого-нибудь из фольклора?

Каля изловила отбивающегося ребёнка, и подруги вошли в дом.

— Вы, — начала Оля, уставив палец в Поленьку…

Та завизжала, отмахиваясь папиросой.

— В самом деле, немилосердно это, — радостно заныл Илья. — Чтобы доказать вам нелепость и жестокость этой надписи, представьте себе её на челе, скажем…

Он оглядел девушек, и Поленька закрылась руками.

— Словом, на челе прекрасном и скрывающем уйму светлых мыслей.

Дурная шутка понравилась Поленьке, и сквозь пальцы засветился хитрый поленькин глаз. Заметив это, Илья принялся уверять:

— Господин, побывавший в аду, придумал это, а не я.

— А у нас есть ад? — Спросила Олюшка. — Где, вот законный вопрос.

Каля ушла с ребёнком в спальню, и там, переодевая его, прислушивалась к разговору на террасе. Малыш схватился за шнурок, вылезший из-под его рубашечки и, скосив огромные глаза, принялся рассматривать стеклянный шарик, в ноготок размером, с чем-то пересыпающимся внутри. Калерия нахмурилась, отобрала шарик, несильно хлопнула кончиками пальцев по его ладошке. Мальчик заворчал, показывая блестящие зубки, тут же утешился и пополз по ковру. Поймав за рубашонку, Калерия усадила его в кровать за сетку и приложила палец к губам.

Мальчик старательно кивнул, но жеста не повторил.

Она подошла к двери гостиной и, взявшись за ручку, услышала, как Оля говорит:

–…А я ему — законы квантовой физики допускают превращение, амиго. Это вам не сказочки и не буржуазные предрассудки. Если бы я увеличила расстояние между вашими протонами, вы бы увеличились в сотню раз и смогли бы прикуривать от нашей телебашни.

Вмешался резкий от сдерживаемого смеха голос Ильи:

— А он только что бросил курить?

— Нет, спорить не стал. Но переспросил про законы.

— Смотри, как бы ему не приснилось чего.

Хихиканье Поленьки перекрыло разговор. Каля подобрала со стула платье сестры милосердия, встряхнула, оглядев. Содрав с себя разом халат и сорочку, она натянула платье. Тройное зеркало отразило движение. Взлетающая ткань, свет и тень на гладкой коже, метались, превратив зазеркалье в бальный зал, где вальсировала чёртова дюжина красавиц.

— Нет, честно. Вот вам благородное слово. Пахголь унэтт, как папенька маменьке говаривал, когда… ну, не важно. Это такая наука. Вот увидите, она преподнесёт сюрпризище. Берутся такие мельчайшие частички из нашего тела… ах, Полина, это не больно, и вы бы могли это сделать. И соединяются с частичками из, к примеру, картошки. Ну, да. Вот поверьте, когда-нибудь учёный сумеет соединить картошку высшего сорта, скажем, с акулой-молотом. — Говорил Илья под непрерывный смех Поленьки и одобрительную беззвучную ухмылку Ольги, когда она вошла.

— Фу, ты. — Прервал он себя, глядя, как сестра идёт к своему месту, хотя стол ещё не был накрыт.

— О чём это ты так интересно рассказывал?

— О лженауке. — Поспешила Поля. — Средневековые суеверия… стыдно слушать. Но смешно ужасно.

И она подтвердила свои слова, закатив глаза и откинув голову в новом приступе сладкого смеха, который только Илья и мог вызвать. Так и говорили — Илюшкина зубодробилка.

Сей специалист сузил глаза в чёрных ободках.

— Вот мне интересно, что символизирует твой наряд? Не предрекаешь ли ты мне перемену участи?

— Милосердие. — Предположила Оленька.

— Ой, у тебя оно сзади… сзади… — Заворковала, давясь остаточными нотами Поля.

— Попробуй, застегни его. — Буркнула Калерия, шевеля плечами.

Она сидела, закинув ногу на ногу, так что платье туго обтянуло её от плеча к щиколотке.

Оля доброжелательно присвистнула. Поленька кинулась устранять недочёты.

— Калерия, ты не ответила на поставленный мною вопрос.

— А почему я должна отвечать?

— Потому что на вопросы надо отвечать. Это тебе, кто угодно скажет.

— Всегда и везде. — Тишком подтвердила Анастасия

Илья продолжал, осёдлывая креслице и выставляя остроносые туфли:

— Даже если к вам пришёл страшный призрак, надо его спросить: «Кто ты и откуда?» Это тебе и папенька бы сказал.

— Это сказал не папенька. — Нелюбезно возразила Каля, отмахиваясь от Полиных снующих рук.

Она поёжилась.

— Но то был человек одной с папенькой профессии. Уж он знал, как разговаривать со страшными и неразумными явлениями.

— Ага.

— Обводя языком зубы, — огрызнулась Калерия. — Полька, поди к своим страшным привидениям. И руки у тебя холодные.

— Ой, не надо про привидений. — Взмолилась Поля. — Дело к ночи. Я потом бояться буду.

Оля подтвердила:

— Верно, не надо. Придётся тебе потом, Илья, провожать её в известное место по ту сторону двора и ждать там, причём петь при этом из официального репертуара.

Поля задумалась.

— Лучше пусть поёт «Ты не ангел, но для меня, но для меня…»

Увидев напряжённые заинтересованные лица, она обиделась, уронила нож, встрепенулась и сердито попросила:

— Ну, будет вам. Её же все этой весной поют.

Но отзвук её голоска блуждал по террасе, почему-то встревожив и опечалив присутствующих.

Прошло несколько секунд, прежде чем они поняли, что психологический эффект, каким бы сильным он не был, давно закончился, и они имеют дело со звуком вполне реальным.

Они переглянулись.

Звук доносился из комнат, нежный… похоже, где-то вода приподнимала крышку кастрюли. Или шёл неутомимый весенний дождь, после которого невесть что прорасти может. Позвольте, в спальне?

Оля вполне твёрдым голосом осведомилась:

— Кто-то включал волшебный ящик?

Каля повела головой, воротник платья стеснил её длинную, но отнюдь не тоненькую шею. Илья поднялся, Оля тоже — упираясь восковыми игрушечными пальчиками в край стола. Калерия уставилась на эти совершенно спокойные пальчики.

Поленька пока ничего не сообразила, не в обиду ей будь сказано. Каля вскочила и метнулась в комнату.

Она сразу увидела, что ящик работает, но промчалась в спальню. Ребёнок спал. На выпуклом лбу билась жилка, река сновидений. Он неудобно вывернул локоток. Калерия уложила его, как яйцо в гнёздышке.

Она вернулась в гостиную, где проём двери на террасу заслонял Илья, под его локтем просочилась Оля.

Издалека голос Поли спрашивал, что такое да что такое?

Оля посмотрела на Калю и та губами ответила: он спит.

Тогда она взглянула на тёмный экран, вернее, такой, каким он делается на минуту после выключения.

— Ящик работал.

Илья воскликнул, но на него зашикали, и он обморочно шепнул:

— Это Киплинг включил?

Калерия фыркнула. Все, по очереди заглянув к малышу, вышли на террасу. Поля опять спросила.

— Телевизор сам собой включился. — Ответила Каля.

— Не может быть.

Оля быстро посмотрела на Калерию.

— Ты это серьёзно? — Уронила вполголоса.

— Разве ты не видела?

— Не может быть, чтобы сам! Он же машина! Вечно вы меня высмеиваете!

— Я ничего не видела.

Оленька не сразу, но повернулась к Поле.

— Калерия шутит.

— А вот и нет.

Поля переводила взгляд с одной на другую.

— А что он показывал?

Калерия как будто собиралась ответить. Илья тихо пробормотал:

— Вот такого.

И состроил нешуточно жуткую гримасу. Поленька завизжала. Оля резко отодвинулась от стола.

— Ага, проняло. — Заметило чудовище и вновь превратилось в Илью.

Оля уже взяла себя в руки и заметила:

— Да, среди дикторов есть и покрасивее.

Каля усмехнулась. Она поняла, кому предназначается шпилька. В семье её поддразнивали пристрастием к одному из дикторов. Обычно Калерия раздражалась, но сейчас осталась равнодушна.

В конце концов, может ведь такое быть? Что показалось? Она вновь попыталась вспомнить — вот она ворвалась в комнату, все её мысли о сыне… она огибает низкий диван и краем глаза видит, что маленький, с личико барышни, экранчик работает. Светится…

Внезапно она прекратила изыскания.

Илья обратился к Поле:

— Давайте лучше разговаривать про мужскую красоту. Вот вы, Поля, опишите мне, первыми попавшимися словами мужчину, который бы вам понравился с первого огненного взгляда.

— Чьего взгляда? — Заинтересовалась Каля и приподнявшись, уставилась на дверь с террасы.

Повторился стук, которого они за разговором не услышали. Все мгновенно обменялись взглядами — не иначе, грозовой разряд над столом. Илья молча встал и неслышно подошёл к двери.

— Кто?

Анастасия в один вздох побелела, шея её склонилась, точно «спящий дракон» оказался слишком тяжёл для неё.

Из-за двери мужской, не слишком низкий голос отчеканил вразбивку:

— Валерьян Львович Верещагин, авиации майор, ищу квартиру.

Илья взглянул на сестёр, потом на дверь, за которой спал ребёнок, и громко пригласил:

— Входите, Валерьян Львович.

Калерия подалась вперёд. Анастасия робко подняла голову. Краска возвращалась на её щёки.

Дверь открылась, вошёл долговязый майор с блеснувшими золотом и голубым погонами, с узлом в руке. Девушки вытянули шеи — голова Верещагина пылала рыжим светом. Звезда выпустила уйму лучиков с груди его. Он оглядел всех: глаза останавливались на девушках и мерцали. Лицо его было белое, с острым, торчком стоявшим подбородком.

Внезапно он покраснел. Поля потянулась за ножом, но застыла неподвижно.

Илья с трудом удерживал наглую облегчённую ухмылку.

— Абажур, похоже, устарел.

Он повернулся к Поле и, наклоняясь за ножом, заметил:

— Какова зажигалка?

Лётчик поставил на пол узел и тоже потянулся поднять нож, но Илья, показав ему, спросил:

— Верите ли вы в приметы, майор?

Тот, всё ещё пламенея до подворотничка, лихо да тихо ответил:

— И дурак пришёл.

Калерия рассмеялась и поднялась из-за стола, поддерживая плечом платье.

— Калерия Аксаковская. — Сказала она, протягивая руку, будто невовремя ожившая статуя. — Садитесь.

Рука была протянута для рукопожатия, но гость, казалось, засомневался, а когда его белые, усыпанные веснушками, пальцы коснулись маленькой обветренной кисти, пожатия не состоялось. Лётчик на мгновение обессилел, и это выглядело очень привлекательно — с точки зрения значительной части публики.

Илья поигрывал поднятым ножом. Лётчик зачем-то взял нож из руки Ильи и, кланяясь, как купец всем по очереди, тяжело сглатывая, проговорил:

— Вломился в ночь, как призрак или…

Он осёкся. Илья покивал на него Поленьке и сел, сложив руки на груди. С Олей у него состоялась ударная дуэль из парочки взглядцев.

Оля проговорила голосом злой феи:

— Отнимите кто-нибудь у него холодное оружие.

Кашлянув, Илья пересел с левого диванчика на правый и, склонясь кривым профилем к майору, которого взялась усадить Оля, деликатно предположил:

— Я чувствую, у вас ком в горле, Валерьян Львович.

Калерия закричала:

— Только не Чёрная Стрела!

Илья метнул на неё глаз и, играя бровями, вполголоса сообщил, касаясь плечом погона:

— Видал-миндал. Уже боится за вашу жизнь.

Он протянул лётчику костлявую коричневую руку с ухоженными длинными ногтями.

— Илия Аксаковский, мостостроитель, брат особы, не удосужившейся представить вам, в какое положение вы попали.

Валерьян Львович, понемногу приходя в себя, руку принял, и пожатие его было сухим, сильным. Оба почему-то встали.

— Я про вас слышал. — Молвил лётчик и через весь стол посмотрел на Калерию, жестами разгоняющую свою свиту по террасе.

— Дамы, у него горячие руки. — Сделав ладонь дощечкой, прошипел Илья. — Это я так, на всякий случай.

Илья поманил с собою человека с горячими руками, повлёк к двери кладовки. Оттуда под его руководством принялись извлекать лёгкие ладные креслица.

Поля застыла с серебром в руках.

— Ох, значит, вы очень здоровый человек. У вас, это, обмен веществ хороший.

Лётчик опять глотнул, будто серебра расплавленного.

Илья повёл рукой с когтями:

— Вот-с, имею честь вас представить воплощённому милосердию. Кажется, она одобряет решение медицинского совета, поставившего вам добро в вашей книжечке.

Поля подавилась птичьим клёкотом и, не сводя глаз с рыжей головы, потащилась к буфету под чрезмерно резкий окрик Калерии.

Рассаживались.

Лётчик перевел глаза на тонкую, невесомую в поясе Анастасию, склонившую «дракона» к плечу. Та кротко улыбнулась ему. Лётчик, покоренный её нежной красотой, привстал, но Илья интимно нажал ему на колено.

— Тш, милейший Валерьян Львович, — прошипел он. — Этак вы переутомитесь вставать. Мы, знаете, живём по новым и даже новейшим правилам, хоть и происходим из семьи служителя культа, имевшего некоторые трения, н-да…

Оля, прижимая к себе рулон тяжёлой скатерти, вытащенной по приказу Калерии из сурового с виду буфета, подсела и, обдавая лётчика очень свежим запахом старого полотна и слабых девических духов, прошептала:

— Ольга, служитель нового культа.

Она прикоснулась к погону. Летчик, скосившись, смотрел на очередную нимфу, вынырнувшую из воздуха.

— Я с телевидения и сразу прошу вас.

Илья перегнулся к ней через лётчика.

— О чём, о чём?

— Об интервью.

Калерия провозгласила, властными жестами указывая сестре на другое блюдо:

— Не соглашайтесь. Она вас измажет зелёной краской и напудрит вас, как арлекина.

Илья удовлетворённо кивал.

— Словом, вертеп. — Подытожил он. — Ах, да… — Добавил он, не слушая, из милосердия, как лётчик нечленораздельно бормочет о прекрасном последнем приюте. — Вот-с за этой дверью спит младенец, записанный мною в некий славный полк за месяц до того, как у него стали резаться зубки.

Он с удовольствием наблюдал острое смущение и любопытство обладателя горячих ладоней.

— Это моё. — Отозвалась Калерия. — Муж… — Она подумала. — Вероятно, тоже где-то расквартирован.

«Ого», смеясь глазами, сказал себе Илья. Оленька, изловившая его взгляд, опустила ресницы.

Лётчик, путаясь в словах, принялся расспрашивать, в каком звании, где служит…

Илья жутко смутил его, добродушно подшепнув:

— Вы как дединька наш, когда к нашей маменьке папенька присватывались.

Калерия прикрикнула:

— Немедленно отнеси вещи Валерьяна Львовича в коттедж. И дай ему хотя бы…

Илья вытащил из-под стола бутылку, при виде которой Анастасия поморщилась и сострадательно взглянула на майора…

Летчик, однако, неприлично оживился — грудь его приподнялась под мундиром, так что портупея блеснула, на белых щеках выступили яблочные пятна. Человек был с дороги, и звезда на его груди, как Венера на небосводе ночи, говорила о нём так много, как умеет одна лишь Венера из тьмы.

— Ах, да, — болтал Илья, вращая бутылку и втискивая в ладонь Валерьяна Львовича невесомой отмытости стакан, — забыл. Привидения в коттедже и крокодил во дворе — это неперечисленные персонажи, так сказать, статисты.

Они, прячась от тяжёлых взглядов Калерии, выпили по стакану страшного, ударяющего в голову грубого вина, в которое сам Илья в жёлтом октябре превращал с десяток килограммов синих, почти чёрных гроздей с лозы во дворе.

Стаканы не сдвинули — Илья пояснил:

— Это в память бравого парня, третьего дня положившего душу за други своя.

Вино преобразило бедолагу пилота. Выпрямился в кресле спокойный молодой человек с дерзким взглядом, с хорошими манерами, вернувшимися к нему вместе с умением держать себя постоянно на взводе.

— А что, крокодил? — Чуточку опьянев с отвычки, отчего его речь приобрела приятную развязность, молвил он. — Он не из каких-либо, м-м… учреждений? А?

Илья похлопал по ручке кресла.

— Ни, ни. — Твёрдо заверил он.

На Илью Чёрная Стрела не действовала, он только посмуглел и движения его стали вкрадчивей.

— Таких не держим-с.

— Да? — Ляпнул лётчик, не зная, что сказать. И сказал — А я думал…

Осёкся.

— Что старый продавец заклинаний для толпы был иных привычек, — подхватил Илья.

Каля, вставшая и направлявшаяся в кладовку, издалека вмешалась:

— Нет, тятенька норовили в сюртуке ходить и гостей любили собирать.

Илья небрежно, на правах семейного хроникёра, подкинул:

— Через то был и вызываем и расспрашиваем.

Лётчик приподнял рыжую до смешного бровь.

— Ух, ты.

Илья, ворочая столом со сползающей скатертью, шутовски кивнул:

— А то. И вот туда-то пошёл не в сюртуке.

Оля шагнула в комнату незаметно в светленьком платье, до того простеньком и скучном, что как бы его и не было вовсе, а наличествовала только лёгкая фигура, проступающая сквозь досадное облако. Она заговорила журчащим голоском:

— Авгур Прокопий прибил там посохом того, кто с ним беседовал. Ну, не насмерть… Это не из сборника городских легенд. — Добавила она, подходя, и зубки беличьи показала.

Лётчик молча размышлял.

— Думаете, не убежать ли? — Тихо спросил Илья.

Валерьян — оп! — поднял глаза, чисто выстрелил ими, и пробормотал:

— Вы меня за дурака числите или за кого? Лучше уж за дурака.

Илья одобрительно хмыкнул и пробормотал: «Эти плечи дорого стоят, хорошенький мой, дорого стоят».

— Что? — Улыбаясь, спросила довольно громко Оля. Ручейки журчащие иссохли.

Лётчик отвернулся к окну, чтобы взять вазу с яблоками. Олюшка показала распрямляющемуся и упёршемуся кулаками в колени Илье: шея гостя с рыжим пухом, выбившимся из-под бритвы, была красна густо.

Илья поднялся чёртом на пружинке, вышел. Лётчик — обычного цвета, вернувшийся в общество, различал в темнеющем окошке, что тот идёт через внутренний дворик, видимо, к тому самому коттеджу.

Поля вошла и, озираясь, принялась шарить в буфете.

— Чего тебе, Полька? — Спросила Олюшка.

Та показала маленькими пальчиками что-то в воздухе.

— Мармаладочки. Она спрятала, а я хочу масюсечке их…

С порога раздалось рычание. Поля подскочила, да и Оля, и лётчик вздрогнули. Калерия, недурно изображая крупную охотящуюся кошку, приближалась к Поле, двигая под платьем лопатками. Та визжала от блаженного страха.

— Красавица моя… Елена Прекрасная… Голубица… — Рыдая, вопила Поля, которую, сопя, кусала Калерия, шумно дыша ей в ухо и шею.

— Такая-то красота, и в едином енземляре… — Кричала Поля. — Где ж ещё такую сыщешь?

Оля обводила пальчиком чашку по краю.

— Да если б была такая, второй Луны, как говорят в горах, небо не выдержит.

— А, может, и была. — Хрипло заявила Калерия, отдышавшись, но придерживая добычу. — По семейной легенде нас было двое.

Она вытащила из угла рта Полин волос.

— Две, вернее. — Уточнил вошедший Илья (когда успел выскользнуть?), дотошный к таким телячьим нежностям.

Он что-то держал под курткой.

— У вас была сестра?

— Да отчего же… вот она.

Анастасия молчала, приветливо поглядывая на говорящих.

— Близнец у меня был. И назвали её якобы Валерией.

— Аксаковские атакуют, — пошутил Илья, пробираясь к столу.

— Что ты там прячешь?

Лётчик встопорщил рыжий чуб, размышляя. Поймав внимательный взгляд Анастасии, не зная, что ей сказать, просто улыбнулся. Внезапно та ответила гневным и холодным взглядом, лицо её столь разительно переменилось, что опешивший лётчик не знал, что и думать.

Хохот за буфетом отвлёк его. Калерия сражалась с Ильёй, который сопротивлялся, постепенно вытягивая из-под куртки бутылку шампанского.

Калерия выхватила её.

— Да переменится участь. — Со вздохом молвил Илья. — Если на то воля с высот.

Каля цыкнула на него.

— Не суесловь.

В этот момент запутавшийся в проявлениях эмоций милейшей семейки лётчик краем глаза заметил, что Анастасия что-то подняла с полу, и решил подойти к ней, ибо двойственность была чужда этой душе.

Он столкнулся с распрямляющейся Анастасией в сутолоке креслиц между стеной и столом, и такого кроткого и побеждённого кротостью красивого лица, признал он, ему не доводилось видеть. Она ласково и открыто кивнула ему, и он растерянно прижался к стене, пропуская стройную высокую даму — задеть, хоть край рукава, помстилось ему немыслимым.

Калерия выпустила бутылку и отпихнула Илью. Мелькнувший за раскрытым воротом на его шее шнурок обратил на себя внимание лётчика и Поли, следившей за рыжим в эту минуту.

Медсестра прочирикала:

— Всё же вы носите под рубашечкой охранный знак, Илюша

— Да ни в жизнь — отозвался он, подымая бутылку. — Носить на коже знак казни, притом, добровольной — это не по мне. Из всей оставшейся семьи подобное целомудрие присуще только одной прекрасной моей сестре.

— У вас их две. — Заметила Оля.

Анастасия, склонив голову с прямым пробором, улыбнулась кому-то невидимому. Линия её профиля, как мерило правильности происходящего, таяла в сумрачном уголке застолья.

Два гигантских красно-коричневых яблока, крупно вылепленные светом на скатерти, словно цедили незримый яд в воздух. Красавица, без всяких дополнительных военных целей, повела длинными некрашеными ресницами и отпустила под их сенью бессловесное послание сестре.

— Вы заметили. — Кротко, без издёвки произнесла Анастасия.

— Ах, ах. — Воскликнул Илья. — Но реликвию носит только самая старшая.

Каля фыркнула.

— Я младше на десять месяцев. — Пояснила Анастасия.

Каля мрачно и насмешливо взглянула на неё.

Илья сманеврировал к лётчику своим треугольным костлявым торсом, затиснутым в пиджак, похожий на подобранную в театре в углу визитку, с развёрнутым щедро воротом, и шнур по-змеиному шевельнулся на жилистой шее.

— Вот вы, Валерьян, могли бы испросить благословения на полёты у неё. Она принесёт вам удачу, вам это нужно, ведь так?

Рыжий парень застеснялся. Покраснев до корней коротко обрезанных жёстких волос, он пробормотал:

— Не откажусь.

Калерия гневно сдвинула брови, и, казалось, глаза её тоже сошлись к переносице, тоже прямой и короткой, как у сестры, но более телесной, как у юного животного. Скульптурно точный милейший нос дамы должен бы заканчиваться кончиком-ринариумом. Валерьян Львович совсем перепугался. Он схватил и вертел бокал тонкими сильными пальцами, но над острым подбородком в уголке сжатых узких губ шевелилась, как живая, нескромная улыбка.

Медсестра метала нежные острые взгляды голубых глаз над столом, как воплощение молодой похоти, безразличной к выбору объекта.

— Не пугайтесь. — Присоветовал Илья и подбросил в кулаке бутылку с приподнявшимся уже и опасно пошаливающим штопором. — Не бойтесь немилосердную даму. Полина, это я не тебе. Вот я сейчас вам фокус покажу.

Каля взглянула на бутылку и сквозь оскаленные белые зубы прошипела:

— Попробуй…

Илья вертел в руке тело бутылки. Яблоки засветились, когда блик от лампы прошёл сквозь стекло, и глаза Ильи тоже сверкнули.

Лётчик искоса посмотрел и отметил, что кулак штафирки крепче, чем можно предположить по его сложению.

Илья без слов поднял бутылку повыше. Шампанское двигалось в бутылке медовым сгустком, как неведомая форма мыслящей жизни.

Каля привстала над столом. Летчик, почти болезненно отмечавший все её движения, вздрогнул: ему показалось, что девушка приподнялась вместе с креслом, такою силой повеяло от неё разом с грубоватым запашком дешёвого одеколона. Покатые плечи, следом узкая талия выросли над столом — очерк силуэта не имел ни единой неточности, как чертёж невиданной машины, да не будет это дурно понято.

Илья истолковал его вздох иначе и посмотрел торжествующе. По говору за столом лётчик понял, что готовится что-то, известное всем… его вовлекали в семейную шутку и от этого густого духа тайны он растрогался, ибо он был такой человек.

Кусок пробки также поднялся над бутылкой, вывинчиваясь в воздух, жидкость толкала его. Илья одними губами произносил сокровенные слова, корча арлекиновы рожи и пялясь на сестру огненными глазами. Бутылка ездила в его руках, подымаясь вбок в сторону, где сидели дамы. Поля изнывала от мелкой мармеладной радости. Анастасия, сидевшая на углу, подняла глаза — она не улыбалась, но глаза были мягко веселы.

Вслух он процитировал:

— И пробка в потолок.

Поднявшись в воздух, и, как показалось лётчику, зависнув на долю мгновения, сходный с пулей, кусок дерева полетел к Калерии через стол. Она вскочила, сдвинув креслице, и не отбежала, а отпрыгнула в угол комнаты, за диван. Оттуда она не взвизгнула, а прорычала что-то, исподлобья глядя на Илью.

Поля со смехом пошарила и раскрасневшаяся, с выбившейся на бледный лоб прядкой, показала выуженную из-под кресла Калерии пробку.

Все смотрели на неё секунду, потом повинуясь бровям Ильи, перевели взгляды на лётчика, оказывается, воздвигшегося во весь немалый рост и чуть скосившись над столом. Этакая мачта, устоявшая в шторм.

Громовой хохот обрушился на стол: яблоки дрожали. Илья ржал во всё горло, нескупо показывая рот, набитый зубами — желтоватыми, хорошими, виднелись даже клыки — приострённые, как у оборотня, про которого рассказывала Оля Доннерветтер неискушённому сотруднику. Блестели дурным светом глаза.

Девушки засуетились. Поля тянулась, откидываясь на кресле, и уговаривала Калерию не серчать.

— Вечно спектакль играют.

Лётчик оглядчиво сел, стараясь не грохнуть стулом.

— Что ты, Каля… — Щебетала медсестра.

Калерия вернулась за стол суровая и такая красивая, что у бедного лётчика язык присох к гортани, когда она, обводя стол тёмными от страха и гнева глазами задела его — по рыжей щётке надо лбом и портупее, матово блестевшей от светящего в углу рыжего абажура.

Бокалы были заполнены всего на одну шестнадцатую, но то было шампанское, притом хорошее. Золотые кружочки плавали над столом, когда все повторяли одно слово:

— Победа… Победа…

Илья указал:

— Мы все мал-мала делаем… а вот человек…

Лётчик холодно молчал, тяжело смущаясь и получая от этого удовольствие. Калерия оглядела его красные губы, очень точно очерченные, тонковатые, и длинный, как он сам, подбородок. Поля толкнула Анастасию. Олюшка прохладно рассматривала Поленькины пожимающиеся плечи, сидя ровно и вольно в кресле.

— Почему вы стали лётчиком? — Спросила Поля.

Илья метнул на неё взгляд владельца кукольного театра и, разглядывая под столом бутылку с Чёрной Стрелой, назидательно молвил, пока рыжий мучительно искал слова для ответа на глупый вопрос:

— Как говаривал первый любавичский ребе — не задают вопросов о причинах желания.

Он вертел ненужный уже штопор.

Калерия с сожалением подумала о шампанском, которого более не было.

— А что, маиор, — вдумчиво подмигивая, заметил Илья, — случались ли вам всякие штуки?..

Майор посмотрел на инструмент в его руке.

— Увы.

Поленька, с красными маленькими ушами, вмешалась, поставив оба свежих розовых локтя на скатерть:

— Ох, вы, верно, всякие фигуры умеете, Вар… Валериан, м-м…а?

Илья сухо переспросил:

— Так что, насчёт фигур? Сколько и как?

Калерия рявкнула:

— Переключите на другой канал, пожалуйста.

Она спихнула Поленькин локоть, второй, подкосившись, съехал сам.

— Я имела в виду мёртвую голову… то есть, петлю. — Растерянно бормотала Поленька. — Штопорок…

— К сожалению, — ловко двигая бокал, проговорил Валерьян Львович, переглядываясь с Ильёй, — это распространённейшее и, увы, пагубное заблуждение… штопор не является фигурой, — он запнулся, Илья строго подкивнул, — высшего пилотажа. — Потерянно договорил лётчик и забормотал что-то вроде «прямой штопор» и «шутка ли, шутка…»

Он помялся.

— А что, не выдумка то, что я слыхал в городе?

— Насчёт чего-с?

— Будто гигантские кости нашли во время раскопок… где-то наверху.

Все подумали о лиловом сумраке в горах, и лётчик, знавший одиночество полёта над землёй, вздрогнул. Его настроение передалось всем, даже Поленька притихла и перестала щипать вяленый кишмиш из тарелки, которую Оля придвинула ей, а Калерия отодвинула.

Илья провёл рукой за распахнутым воротником. Калерия недовольно сказала:

— Некому позаботиться, так сам застегнись. Взгляни на майора, вот воплощённая опрятность.

Она повернулась к лётчику:

— Он галстук в кармане носит. Чуть начальство — тащит, стыдно сказать, откуда и разглаживает на коленке.

Слегка мятый воротник Ильи затрепетал от скрытого смеха.

— Да, люди ноне холодны, нету самаритян…

— Как же. — С другого конца стола возразила Калерия. — А веснушки, косы по сию пору и прочее?

Лётчик прислушивался, чувствуя себя без малейшей неловкости — ему казалось, что он провёл полжизни на этой терраске. Он позволил себе спокойнее взглянуть на тот конец стола.

— Вам так платье идёт. — Глупо улыбаясь тонким ртом, прочирикал этот обречённый.

— Это моё… — Слабо и будто против воли проговорила Поля.

Дальнейшее сделалось необыкновенно быстро и, как успел подумать ошпаренный впечатлением лётчик — пунктуально.

Калерия поднялась из-за стола и, стащив через голову платье, подала Олюшке:

— Передай ей, будь добра.