Пончик

Александра Михневич

Литературное произведение, написанное петербургской писательницей Александрой Михневич. Сюжеты для произведений писательница берет из жизни.

Пончик

Повесть

У человека есть ещё одна

возможность быть счастливым — это

умение радоваться чужому счастью.

Но взрослые редко сохраняют это умение.

Фазиль Искандер

Когда-то у неё уже была собака.

Но — то когда-то. И не у неё, а у родителей…

Только что поужинали жареной картошкой. Дочь допивала вторую чашку чая с печеньем, папа сосредоточенно изучал газету.

Решался вопрос с собакой.

— Дорогой, мы уже давно собирались, — ласково и вкрадчиво промолвила мама.

— Да-да, дорогая, да-да, — произнёс отец семейства привычную скороговорку. — Подумаем ещё.

И снова погрузился в газету.

Дочь перевела взгляд на него.

Она в прениях не участвовала.

Поначалу она подавала реплики, но мама ей предложила не вмешиваться. И она замолчала: ну, да, в конце концов она здесь так редко бывает…

Появляется между сборами, на неделю — поучиться в школе, отдохнуть — и опять уехать.

— С собакой придётся гулять каждый день, — папа свернул газету, положил на край стола и обратил взор на супругу.

Мягким тоном он приводил здравые аргументы против.

— Дорогая, давай сразу договоримся: это может быть что угодно — кроме того, что постоянно визжит и тявкает.

Папа даже слегка поморщился.

И уточнил:

— И ты же не собираешься прогуливаться по магазинам с болонкой под мышкой…

— Я не Эльвира Ивановна, — высокомерно проронила мама.

Тут оба родителя строго и внушительно посмотрели на дочь.

Эльвира Ивановна тоже заведовала кафедрой, как папа, но совсем не такой сложно-технической. Дочь тоже её знала, как и некоторых других родительских коллег: иногда забредала в университет после уроков, по какой-нибудь надобности.

А изредка мама даже брала дочку с собой обедать: мама — в те дни, когда ходила на работу, читать лекцию по экологии — обедала в приличном ресторане возле университета.

Дочка ходила в коричневой школьной форме, волосы стягивала в простой хвост махровой резинкой — не в эффектный «конский» на затылке, а в самый обычный, прямо над кружевным воротничком. И до обожания восхищалась мамой! И мама одевалась дорого, в красивые изящные вещи.

Дочь приняла отсутствующий вид, выбралась из-за обширного стола и пошла к плите — налить лучше себе ещё чаю, к печенькам, перед тем как привычно приступить к мытью посуды.

— Ну, что ты, дорогой! — ласково и нараспев молвила мама. — Конечно, если заводить, то только дога.

И поджала прямые узкие губы.

— Н-да… Дога. Н-да-да, н-да-да, — многозначительно проговорил папа.

И вздохнул.

— Дорогая, у меня очень много работы, ты же знаешь, и дневники, и вечерники, и заочники, и аспиранты; докторская — Бог с ней, пока отложил, но теперь вот деканство. Собака начнет всё грызть, по ночам не спать, скулить… Да и гулять с ней…

— Ну, что ты! Что ты, дорогой! — очень ласково и с выражением проворковала мама. — Конечно же, я сама буду её выгуливать. Тем более что здесь уже есть владельцы с догами. Помнишь, та дама через два подъезда — у неё шикарная мраморная девочка, Долли. Просто прелесть. В стиле портретов английских леди Россини.

Россетти, — машинально подумала дочь, продолжая молча слушать.

— Да-да, конечно-конечно, — усталой скороговоркой согласился отец. — Да-да. А ранней весной или поздней осенью, когда темно и слякотно, серые дожди, ты ведь уже не захочешь… Гулять надо дважды в день, по два-три часа. Крупной собаке нужно пространство. У нас двухкомнатная квартира, а не фамильный замок. Зачем мучить животное.

— Что ты, дорогой, во-первых, наша площадь вполне позволяет, собака будет жить в большой комнате. И я действительно буду сама с ней гулять.

Отец задумчиво и молча барабанил пальцами по накрытому белой скатертью столу.

В следующий раз дочка приехала через полгода.

Жила в Петербурге, училась, ездила по сборам.

И вот — лето!

Целых две недели можно отдыхать, в самом начале. А потом — снова сбор. И соревнования. И опять сбор. И ещё соревнования.

На вокзале её никто не встретил. Ну, да… Она нацепила на плечо ремень большой спортивной сумки и поплелась на автобус.

Дома была мама.

И Джина. Так звали собаку.

Папа был на даче, копал погреб возле дома.

Мама велела Джине сидеть смирно, та повиновалась. Дочка поставила сумку в угол, послонялась по квартире. Собака явно следила за ней.

Поняв, что обед будет ещё не скоро, а все её предложения помочь ударяются о скалу, а на кухню её в принципе не пускают даже попить чаю — ну, как же, она же мешает, — она сказала маме, что идёт на улицу.

Лето, солнце, хорошо!

Но подойти к входной двери не удалось: собака потихоньку пришла в прихожую, и легла на циновку, загородив выход.

— Мама, тут ваша собака… Лежит зачем-то…

— Конечно, — неспешно проговорила прибывшая с кухни мама. — Это же дог. Всех впускает — и никого не выпускает. Пока хозяин не велит.

— Так вели ей меня выпустить! Я хочу погулять! Погреться на солнышке — в Питере дожди хлещут и холодно.

— Она признаёт папу, — холодно отрезала мама. — Он приедет с дачи через три дня. А, может, через неделю. Меня она плохо слушает, живёт здесь всего третий месяц.

Дочка выдохнула и поплелась в комнату. Во попала! И зачем, спрашивается, приехала? Лучше сидела бы в своём Петербурге…

Конец ознакомительного фрагмента.