Когда боги смеются

Александра Маринина, 2000

Приходя в ночной клуб, чтобы весело провести время и послушать выступление популярной рок-группы, посетители не догадывались, что среди них находится настоящий фанат солистки Светланы Медведевой, который безжалостно убивает каждого, кто критикует певицу. После убийства фанат пишет письма своему кумиру, но получает эти письма совсем другой человек…

Глава 2

Ольга с удовольствием разглядывала себя в большом зеркале, висящем на стене в ванной. Она только что приняла прохладный душ, и каждая клеточка ее тела пела от легкости и счастья. Что ж, для своих тридцати двух лет она выглядит более чем хорошо, а три года назад, когда встретила Романа, ей больше девятнадцати-двадцати никто не давал. Даже многоопытный Роман попался, посчитал ее юной свистушкой и никакого внимания не обратил при первой встрече. Вернее, обратил, но обманулся ее девически изящной фигуркой и сразу решил для себя, что Ольга слишком молода для него. Зато потом был приятно удивлен, узнав, что ей уже двадцать девять и разница в возрасте между ними, стало быть, не так катастрофически велика, как он подумал вначале.

От созерцания себя в зеркале ее отвлек звон разбитого стекла. Быстро завернувшись в полотенце, она выглянула из ванной.

— Рома, что случилось?

— Я разбил очередной стакан, — с досадой ответил Роман. — Теперь их осталось всего два.

Он стоял рядом с открытой крышкой бара, на которой красовался один стакан, наполовину наполненный дорогим белым вином. Осколки второго стакана сверкали на полу, отражая лучи заходящего солнца.

— Не расстраивайся, — улыбнулась Ольга, — новые купим. Подумаешь, проблема.

— Они мне очень нравились, — виновато произнес Роман, — и потом, ты мне подарила их на позапрошлый Новый год, помнишь? Это твой подарок, и я к нему отношусь по-особенному.

Ольга звонко расхохоталась, крепко обняла его и ласково поцеловала в губы.

— Слушай, нельзя в твоем возрасте быть таким сентиментальным. Это не первый и не последний мой подарок тебе. В конце концов, стеклянная посуда всегда бьется, на то она и стеклянная. Ну не расстраивайся, дорогой мой, я тебя прошу. Хочешь, я пойду и куплю точно такие же?

Роман нежно погладил ее по обнаженным плечам, взял наполненный стакан и протянул Ольге.

— Выпей глоточек, очень приятное вино. Стаканы действительно надо купить новые, но мы с тобой сделаем это… Скорее всего в субботу. Или в воскресенье, зависит от того, как у меня дела пойдут. Пока ты принимала душ, я обозрел кухонные шкафы и пришел к выводу, что мы с тобой давно не ездили за хозяйственными покупками. Кофейных зерен осталось на донышке, и кофемолка, если ты заметила, барахлит, нужно новую купить. О стаканах я уже не говорю, но все запасы для ванной тоже заканчиваются, я сегодня извел последние остатки геля для душа, того, моего любимого, с розмарином.

— Да, — оживленно подхватила Ольга, — и давай купим новую посуду, ладно, Рома? Мне надоели эти дурацкие коричневые тарелки, я их уже видеть не могу.

— Когда-то они тебе нравились, — с усмешкой заметил он, — я же помню, как ты уговаривала меня купить именно этот французский сервиз.

— Ну, вспомнил, — капризно протянула она, — когда мы это покупали, французская посуда была в моде. Тогда по этим коричневым и черным сервизам все с ума сходили.

— Да? А теперь что у нас в моде?

— Туманный Альбион. Светлая керамика с голубым или зеленым рисунком. И цветное однотонное матовое стекло. Между прочим, небьющееся. Купим?

— Уговорила. Посмотри еще по всем шкафам, прикинь, что нам нужно, в эти выходные обязательно выберемся в магазины.

— Рома, а можно мне хотеть новые полотенца?

Он забрал у нее стакан и залпом допил светлое вино.

— Ты можешь хотеть все, что угодно, милая, ты же знаешь, что я тебе никогда ни в чем не отказываю.

Ольга с нежностью смотрела на него и думала о том, как удивительно хорошо ей с этим человеком. Спокойно, надежно, без проблем. Он мягкий и щедрый, решительный, но не жесткий. Во всяком случае, с ней. И он превосходный партнер в постели, ни разу за три года у нее не возникло побуждения уклониться от секса, приносившего ей радость. Интересно, сколько еще лет они будут вместе? До глубокой старости? Или Роман через какое-то время увлечется кем-нибудь помоложе и оставит ее? Все может быть…

Ольга Плетнева всегда была реалисткой. Или по крайней мере старалась оставаться таковой.

* * *

Рано вставать Настя Каменская не любила. Правда, это вовсе не означало, что она могла себе позволять поспать подольше. Вся ее сознательная жизнь прошла под знаком жесткой необходимости просыпаться по будильнику: детский сад, школа, университет, служба в милиции — все это требовало раннего подъема и явки к указанному часу без опозданий. Из тридцати девяти прожитых лет в этом режиме она просуществовала тридцать шесть, но так и не привыкла. Однако нынешняя жара, перекрывшая, по утверждениям синоптиков, все показатели за сто восемнадцать лет наблюдений, заставила Настю приспосабливаться. Она теперь вставала еще раньше, чем обычно, чтобы успеть выйти из дома и добраться до работы, пока на градуснике еще плюс двадцать шесть–двадцать семь, ибо в тридцать, да в метро, да в час пик, да с пересадками… Такое ей уже не потянуть.

Стараясь ступать на цыпочках, чтобы не разбудить Лешу, она выскользнула из комнаты и нырнула в ванну. «Странная все-таки у меня логика, — подумала Настя, залезая под холодный душ, чтобы смыть с себя сонную одурь. — Ведь звенел будильник. Громко звенел. И долго. Лешка так и так должен был проснуться, он же не глухой. А если не проснулся, значит, спит так крепко, что можно топать у него над ухом коваными сапогами, его это не потревожит. Ведь очевидная же вещь, и все равно изо дня в день я изо всех сил стараюсь не шуметь после того, как истерически прозвенит будильник. И подозреваю, что не я одна такая».

Выйдя из ванной, она неожиданно решила проверить свою догадку.

— Леша, ты спишь? — шепотом спросила она, заглянув в комнату.

— Естественно, нет, — в полный голос ответил Чистяков, не открывая глаз.

— А зачем придуриваешься, что спишь?

— Чтобы не мешать тебе вкушать утренний кофий.

— И вчера не спал?

— Не спал, — подтвердил он.

— И позавчера?

— Ася, после твоего громогласного будильника трудно уснуть, у меня от него начинается тахикардия. Ты хочешь, чтобы я встал?

— Нет-нет, лежи, пожалуйста. Я просто так…

Чистяков откинул простыню, которую по причине жары использовал вместо одеяла, и медленно спустил ноги на пол.

— Знаю я твое «просто так», — произнес он, сладко зевая, — небось хочешь, чтобы я тебе завтрак приготовил.

— Ага, знаю я твое благородство, — шутливо передразнила его Настя, — небось сам есть хочешь и не можешь дождаться, когда же я наконец уйду и предоставлю тебе возможность бесконтрольно набивать желудок. Ты только прикидываешься бескорыстным, а на самом деле ты еще более корыстный, чем я.

Натянув шорты, Алексей отправился умываться, потом вышел на кухню и огляделся.

— Что тебе сделать? Хочешь, овсянку сварю?

— Овсянку?! — Настя в ужасе вытаращила глаза. — Ни за что! Как тебе в голову такое пришло? Я ее терпеть не могу! Гадость!

— Ну и зря, — миролюбиво заметил муж. — Полезно для здоровья. А чего ты хочешь?

— Лешенька, я же, кроме кофе и сока, ничего по утрам не могу в себя запихнуть, я тебе тысячу раз говорила, а ты так и не запомнил. Стыдно, профессор.

Чистяков усмехнулся и полез в холодильник за овощами.

— Я на память не жалуюсь, но каждый раз лелею надежду, что ты наконец изменишься и начнешь по-человечески завтракать. Вот и сегодня понадеялся, да, видно, зря.

— А с чего это мне меняться? — подозрительно спросила она. — Я тебя перестала устраивать?

— Пока нет, но нужно стремиться к совершенству. Салат будешь?

— Лешка, прекрати издеваться, я ничего не буду, я уже кофе себе наливаю.

Настя насыпала в большую чашку растворимый кофе, подумала пару секунд и добавила еще ложку. Очень спать хочется, пусть кофе будет покрепче. Алексей быстро и ловко нарезал овощи и зелень и уселся за стол с солидной порцией салата, когда Настя едва-едва успела выпить полчашки.

— Ася, сколько отсюда добираться до Мосфильмовской улицы, не знаешь случайно?

Настя подняла на мужа удивленные глаза.

— Случайно знаю, там пару лет назад один киллер скрывался, а мы его вылавливали. Добираться долго и неудобно. А тебе туда нужно по делам?

— Еще не знаю.

— Как это?

— Не решил пока. Понимаешь, мне предложили позаниматься с отпрыском какого-то навороченного бизнесмена, подготовить его к вступительным экзаменам, но с условием, что я буду приезжать к нему домой, а не он ко мне. Вот я и размышляю, браться или нет.

— Этот отпрыск — инвалид и не выходит из дома? — спросила она.

— Да нет, вполне здоров.

— Тогда не браться, — отрезала Настя, не раздумывая ни секунды.

— А деньги, между прочим, предлагают хорошие, — заметил невозмутимо Алексей, методично пережевывая овощи. — Ты не забывай, что я занялся репетиторством не из любви к преподавательскому искусству, а исключительно ради денег.

— Все равно не браться. Если ученик требует, чтобы учитель ездил к нему домой, то такой ученик учителя ни в грош не ставит и ни на копейку не уважает. С тобой там будут обращаться как с холопом, которому сделали одолжение и позволили заработать, так уж и быть, немножко денежек. Оно тебе надо?

— А денежки? — прищурился Чистяков. — Они же нужны, ты с этим спорить не можешь.

— Леш, чувство собственного достоинства нужно еще больше, с этим тоже спорить нельзя.

— А я и не спорю. Я помогаю тебе проснуться, доверчивая ты моя.

— Почему это я доверчивая? — не поняла Настя.

— Потому что ты искренне поверила, будто я размышляю над этим предложением. Смотри, как ты возбудилась, даже глазки заблестели! Чего и требовалось добиться. А то сидела как мороженый судак.

— Так!

Настя со стуком опустила на стол чашку с недопитым кофе и потянулась за сигаретами.

— Значит, никакого предложения не было?

— Ну почему? Предложение было.

— И что ты ответил?

— Асенька, мы с тобой знакомы двадцать четыре года без нескольких месяцев. Неужели тебе нужны мои объяснения на этот счет?

— Ну слава богу, — облегченно вздохнула Настя. — Но ты все-таки мерзавец, Чистяков. Меня, подполковника милиции, и так задешево прикупить!

— Так это не я мерзавец, — засмеялся он, — а ты дурочка.

— Вообще-то верно…

Настя посмотрела на часы и вскочила.

— Лешик, я пойду, пока народ не выполз на оперативные просторы. В семь утра в метро еще можно ездить, а в восемь — лучше сразу удавиться. Целую страстно, приду поздно.

— Валяй, — кивнул Алексей, — у меня в девятнадцать часов последний ученик, так что раньше двадцати одного можешь не являться.

— А первый когда?

— В девять утра. Благодаря твоему зверскому будильнику я выгадал себе два часа, чтобы поработать над докладом.

Уловив тень недоумения, мелькнувшую на ее лице, Алексей добавил:

— Напоминаю, если ты забыла: в сентябре я лечу в Хельсинки на симпозиум.

— Это я помню, но ведь сейчас только середина июня…

— Опять же напоминаю, если ты забыла: до середины июля мы колотимся над решением проблемы налогов, двадцатого июля приезжает двоюродная сестра моей матушки, немолодая и весьма нездоровая дама, которую надо будет возить по врачам и пристраивать на операцию, а потом навещать в больнице и забирать оттуда и отправлять домой, а в середине августа я обещал отцу помочь с ремонтом дачи и выделить на это мероприятие две недели. После этого сентябрь наступит как-то уж очень быстро, так что лучше подготовиться заранее.

— Да, про дачу я запамятовала, — извиняющимся тоном пробормотала Настя. — Всё, солнышко, я ушла.

Она успела добраться до работы до того, как солнце начало припекать вовсю. На свежую голову Насте удалось переделать массу полезной работы по приведению в порядок документов, касающихся текущих дел, а также материалов для аналитических справок о состоянии насильственной преступности в городе. Она уже приготовилась ровно в десять часов явиться в кабинет полковника Гордеева на оперативное совещание, когда к ней заглянул Коротков.

— Отбой воздушной тревоги, — весело сообщил он, — Колобка срочно вызывают в главк, оперативки не будет. Можешь расслабиться и покурить.

Настя ничего не успела ответить, когда дверь распахнулась и появился Виктор Алексеевич собственной персоной.

— Ну конечно, — проворчал он, — кот из дому — мыши в пляс. Уже свободе радуетесь? Сядь, Юра, разговор есть.

Коротков обреченно вздохнул и присел на подоконник — свободный стул в Настиной комнатке был только один, и предназначался он в данном случае, разумеется, начальнику.

— У меня к вам два поручения, приятное и неприятное. С какого начать?

— Давайте с неприятного начнем, — предложила Настя, — уж сразу отмучаемся.

— Ну, как скажешь… — Гордеев помолчал несколько секунд, переводя глаза с Насти на Короткова и обратно. — В общем, так, дети мои. С Лесниковым у нас неладно. Мне стало известно, что от него уходит жена. Вы и сами, наверное, об этом знаете. Я хочу, чтобы кто-то из вас, а лучше оба попробовали с ней поговорить.

— О чем? — удивилась Настя. — Я не понимаю, о чем с ней можно в такой ситуации разговаривать. Если она больше не хочет с ним жить, то она этого не хочет, и все. Какие разговоры тут могут помочь?

— Молодая ты еще, — покачал головой Гордеев, — в жизни не разбираешься. Тебе с мужем повезло, так ты теперь всех на себя равняешь. Вот ответь мне, почему от оперов жены уходят?

— Потому что больше их не любят, — быстро ответила Настя.

— А еще почему?

— Потому что опера им изменяют.

— А еще?

Она запнулась. В самом деле, разве есть еще какие-то причины, по которым жена уходит от мужа? Или она перестает его любить, или он ее, других вариантов нет.

— Вот видишь!

Гордеев слегка наклонился вперед, отчего стул под его массивным телом угрожающе скрипнул, и вперил в Настю пухлый указательный палец.

— А я тебе скажу, девочка моя, что жены от нас, оперативников, зачастую уходят потому, что не понимают нашей работы, специфики ее не понимают. Работа-то у нас поганая, сама ведь знаешь, а если не знаешь, ты вон у дружка своего задушевного Короткова спроси, как его дражайшая половина на все наши прелести реагирует. Или у любимого своего коллеги Коли Селуянова поспрошай, почему от него первая жена ушла. Опер дамочку разрабатывает, в ресторан ее тащит, вальсы с тангами всякими с ней отплясывает, к груди, можно сказать, прижимает, ну и шампанского с рюмочкой коньячку принимает, а как же иначе, он же не мент для этой дамочки, а кавалер. И вот после такого вечера он, проводив дамочку до места дислокации, является домой в час ночи, от него пахнет коньяком и чужими духами. Понравится это нормальной жене? Да ни в жизнь. Скажешь, это вопрос доверия?

— Скажу, — согласилась Настя.

— Правильно, но только в том случае, если жена специфику работы понимает. А если не понимает? Жена к маме на блины или на именины всей семьей собралась, ребенка нарядила, себе прическу сделала, маникюр наладила, мужу рубашку погладила. И за пять минут до выхода, в воскресный, заметь себе, день муж ей сообщает, что ему срочно нужно на работу и что в гости она должна будет идти одна, да еще и на городском транспорте, поскольку отвезти ее он не сможет. Понравится ей? В первый раз стерпит, во второй тоже, а в третий взорвется. В отпуск вместе уедут, планов понастроят, а мужа на третий день отзовут на службу. А то и пропадет муженек на несколько дней или недель, скажет, дескать, не волнуйся, родная, я в командировку, когда вернусь — не знаю, куда еду — не скажу, звонить не буду, жди и надейся уж как-нибудь сама. Уедет он, а жена то и дело прикидывает, действительно ли он работу работает или в койке где-нибудь валяется с другой женщиной. Позвонить-то некуда, да и не проверишь. Доверие доверием, но долго испытывать его нельзя, оно подрывается довольно-таки быстро. Мало найдется жен, которые все это понимают и выходят за нас замуж с открытыми глазами. Большинство даже не подозревает, какой это ад, какой это ежедневный экзамен — быть женой сыскаря. Не выдерживают и уходят они от своих мужей. Любят их, а жить такой жизнью больше не могут. Вот на такой случай я и прошу вас, дети мои, поговорить с женой Лесникова. Конечно, если она к другому уходит, то вопросов нет. Но если их брак еще можно спасти, то мы должны кинуться все вместе и спасать. Потому что смотреть на Игоря я больше не могу, у меня сердце разрывается. Мало того, что мне чисто по-человечески парня жалко, но и как начальник я не могу мириться с тем, что теряю подчиненного. В таком состоянии Лесников не работник, а обуза. Я даже поручить ему ничего не могу, потому что все равно запорет. Даю ему какие-то несерьезные задания, а все, что чуть посложнее, на вас всех валится.

— Да, но почему я, Виктор Алексеевич? — возмутился Коротков. — Я что, Игорю лучший друг, что ли? Чего вы из меня крайнего-то делаете?

Гордеев медленно повернулся вместе со стулом, теперь он сидел лицом к окну и в упор разглядывал своего заместителя.

— Ты не крайний, Юрий Викторович, ты второй. После меня. Понятно? И делать будешь, что я прикажу. А что касается лучшего друга, так у Лесникова, насколько я информирован, в нашем отделе их вообще нет, он ни с кем не сближается и ни с кем особо не откровенничает. Так что ты ли, другой ли — разницы нет. А ты как-никак ему начальник, для жены это должно кое-что значить.

— Ну ладно, — сдался Юра, — а Аську зачем пристегивать?

— А для компании, чтобы тебе не скучно было. Но мне нравится, что ты кинулся ее защищать, это означает, что в тебе медленно, но верно прорастает руководитель, который всегда прикрывает своих подчиненных перед вышестоящим начальником. Молодец, на сегодня тебе ставлю пятерку. Все, дети мои, дискуссия окончена. Я дал задание, выполняйте. Приступаем ко второй части.

— К приятной? — оживился Коротков. — Ну наконец-то!

Гордеев упруго поднялся со стула и легким движением ноги отодвинул его к стене.

— Вчера, дети мои, был обнаружен труп некоего довольно молодого господина Курбанова. Ничего особенного в этом господине нет, заниматься им начали на территории. И очень быстро выяснилось, что несколько недель назад на совершенно другой территории был убит другой господин по фамилии Фризе, тоже не старый годами. И убиты оба этих господина оказались на следующий день после того, как побывали на концерте популярной среди молодежи рок-группы «Би-Би-Си». Вывод ясен и прост, как обычно: оба уголовных дела объединены у одного следователя, соответственно, оперативная работа ложится на нас с вами плюс ребята с территории, это само собой. Анастасия, ты старшая по этим убийствам, всякая там музыка и сфера высоких искусств — это как раз твое любимое. Коротков, разберись с нагрузкой, когда вернусь из министерства — жду твои предложения о том, кто еще работает с Каменской.

Гордеев развернулся и вышел. Юра с Настей какое-то время растерянно смотрели на закрывшуюся дверь, потом одновременно повернулись друг к другу.

— Слушай, я чего-то не понял, а что во всем этом приятного? — недоуменно спросил Коротков.

— Глупый ты, Юрка, хоть и замначальника, — улыбнулась Настя. — Во-первых, спасибо большое, что это всего лишь молодые мальчики, а не депутаты и не члены правительства. За них нас на ковер к генералу каждые полдня дергать не будут. А во-вторых, по сравнению с перспективой встречи с женой Лесникова даже расчлененка приятнее. Чего ты насупился, как будто тебя мама в угол поставила?

— Да я…

Коротков почесал щеку, сполз с подоконника и принялся растирать затекшую ногу.

— Черт, старость не радость, посидел двадцать минут неудобно — и вот, пожалуйста… Ася, я чего задумался-то… Фамилия мне эта знакома — Фризе. Он у нас по каким-то делам проходил, гадом буду, фамилия редкая, я ее хорошо помню.

Настя расхохоталась.

— Балда ты, Юрка! Детективов начитался в молодости, теперь у тебя в голове полная каша.

— При чем тут детективы?

— При том, что Фризе — это герой детективов одного питерского писателя, Сергея Высоцкого.

— Не свисти, — недоверчиво протянул Коротков, все еще морщась от боли в ноге, — у Высоцкого герой Игорь Корнилов, я пока еще из ума не выжил.

— Выжил немножко. Сначала был Корнилов, потом появился Фризе, у него еще невеста была Берта, высоченная баскетболистка. Ну, вспомнил?

— Точно, — охнул Коротков. — Теперь вспомнил. Ну все, полегчало. Значит, наш труп по фамилии Фризе — просто однофамилец. А я уж начал мозгами ворочать, думал, убили его по каким-то старым делам. Иногда приятно бывает обнаружить, что ошибаешься, верно?

— Верно. А ты еще удивлялся, не понимал, что во всем этом приятного. Вот тебе и приятное, босс.

— Типун тебе на язык, — буркнул Коротков. — И не смей называть меня боссом.

* * *

Если спросить у среднестатистической молодой девушки, какое слово в наибольшей степени будоражит ее воображение, то в девяноста восьми случаях из ста она ответит: любовь, жених, свадьба, прекрасный принц или что-то еще из этого же ряда. Однако Женя относилась как раз к тем особенным двум случаям, которые не укладывались в статистический ряд, ибо уже лет с двенадцати самым волшебным и загадочным, самым манящим и одновременно пугающим словом для нее было ТЮРЬМА. Будучи маленькой девочкой, она с дрожью и восторгом читала «Один день Ивана Денисовича», «Записки Серого Волка» и «Одлян, или Воздух свободы». Став постарше, Женя начала читать и документальную литературу, и публицистику, покупала видеокассеты с американскими фильмами о тюремных нравах. Отец этого увлечения не одобрял, но каждый раз отступал, услышав от дочери, что она собирается стать адвокатом и защищать права человека, лишенного свободы. Это звучало чем-то вроде идеологии будущей карьеры, и возразить тут было нечего. Если бы Женя сказала ему правду… Но правды она отцу уже давно не говорила.

Людям свойственно любить себя, и это нормально. Еще Карнеги в книгах тридцатилетней давности учил нас, что самым сладостным звуком для человека является его собственное имя. И что бы там ни говорили высокопарные литературоведы, самыми любимыми книгами становятся те, в которых человек читает о своей жизни и о героях, похожих на него самого. Именно поэтому Женю так привлекали книги о тюрьмах и вообще о местах лишения свободы.

Окна ее комнаты выходили на солнечную сторону, и от яркого света она проснулась, когда не было еще и половины седьмого. И тут же привычно потянулась за книгой. Пока отец не встал, можно перечитать в тысячный раз особо любимые страницы из романа Стивена Кинга «Побег из Шоушенка». Сколько же душевных сил нужно иметь, чтобы терпеливо отбывать срок за то, чего не совершал! И кропотливо, изо дня в день, годами, не торопясь и не впадая в отчаяние, готовить побег. Никогда, никогда не стать ей такой же сильной духом, умной и изворотливой, но можно хотя бы восхищаться теми, кто сумел стать таким.

В семь пятнадцать Женя встала и направилась в ванную. На утренний туалет ей полагалось четверть часа, после чего, ровно в половине восьмого, она освобождала ванную для отца и готовила завтрак, пока тот умывался и брился. С семи сорока пяти до восьми тридцати — завтрак и одевание, с восьми тридцати до восьми пятидесяти — дорога на работу. Еще десять минут отводилось на то, чтобы привести в порядок себя и рабочее место и приготовиться к трудовой вахте. И так изо дня в день.

— Значит, так, Евгения, — начал отец, усевшись за стол и налив себе кофе. — В этом году ты будешь отдыхать с первого июля.

Женя настороженно подняла голову, пытаясь не выдать радостного ожидания. Все-таки она уже не школьница, она работает, и, может быть, отец наконец перестанет считать ее ребенком и устроит нормальный отпуск, не детские каникулы, а именно отпуск. Возьмет ее с собой к морю или куда-нибудь в Европу, куда обычно ездит сам.

— Сначала мы с тобой поедем на машине в Петербург по радищевским местам, возьмешь тетрадочку и будешь все записывать. Предварительно перечитаешь «Путешествие из Петербурга в Москву», и мы с тобой объедем все деревни, о которых писал Радищев. Потом поедем к дяде Севе на Жигулевское море, там отличная рыбалка.

— Папа, но я не люблю рыбалку, — робко возразила Женя, поняв, что надежды и на этот раз не сбылись. Впрочем, отпуск ведь большой, на поездку в Питер — максимум три дня, у дяди Севы — еще недельку, а оставшееся время? Может быть, отец предложит ей то, о чем она мечтает.

— А ты и не будешь сидеть с удочкой, никто тебя не заставляет. Рыбалка — это для меня. А ты возьмешь «Войну и мир», все четыре тома, и будешь читать.

— Но я уже читала, папа! Мы «Войну и мир» в школе проходили.

— Ничего, перечитаешь, освежишь в памяти, закрепишь. Это великое произведение, его не грех перечитывать, тем более ты повзрослела с тех пор и сможешь увидеть роман совсем другими глазами. Изречения будешь записывать в тетрадку, я проверю. С дядей Севой будешь заниматься английским, понемногу, часа по два-три в день, этого достаточно. Отпуск все-таки, — он ободрительно улыбнулся дочери.

— А потом? — осторожно спросила Женя.

— А что потом? — удивился отец. — Потом ты вернешься в Москву и выйдешь на работу, мои обязанности будет исполнять Артур Андреевич, и ты должна работать у него секретарем, как и у меня. Ты еще слишком мало работаешь, тебе не положен большой отпуск. Ты вернешься, а я поеду на Майами на две недели. Пока меня не будет, с тобой поживут Григорий и его жена, они за тобой присмотрят. Подай масло, пожалуйста.

Отец деловито намазал на кусок белого хлеба масло и джем, откусил и принялся с аппетитом жевать, поглядывая на экран телевизора, где как раз начался очередной утренний блок новостей.

— Папа, ну давай поедем на море, — жалобно попросила Женя. — Все ездят на Средиземное море, в Турцию, в Испанию. А это Жигулевское море — оно же не настоящее, и комары там…

— Мала ты еще по заграницам разъезжать, — отрезал отец. — Ты пока еще на билет в один конец себе не заработала, а туда же, отдыхать собралась. От чего отдыхать? Ты что, переработала? Переутомилась? В общем, так, Евгения, расписание на отпуск я тебе составил, так что готовься, читай Радищева, выписывай в тетрадочку географические названия — я проверю.

Женя опустила голову, поняв, что сопротивление бесполезно, и изо всех сил боролась с подступающими слезами. Сделав несколько судорожных глотков, допила чай и ушла в свою комнату. Там она бросилась на диван и горько заплакала, обняв подушку. «Раечка, миленькая, дорогая моя, золотая, единственная, — думала Женя, — зачем ты меня оставила один на один с этим чудовищем? Зачем ты умерла? Мне было так хорошо с тобой, ты защищала меня, баловала, ты мне все разрешала и старалась, чтобы папа не узнал. А теперь тебя нет, и никто меня не спасет и не защитит. Я живу как в тюрьме, а мой родной отец — самый жестокий и непреклонный надсмотрщик, какого только можно представить. У меня никого нет на всем свете, никто не поможет мне, никто не поддержит. Только он, мой неизвестный и таинственный друг, но где он? Кто он?»

Женя вытащила из-под матраса прозрачный пластиковый конверт и достала оттуда письма. Вот они, письма от неизвестного друга. Или подруги? Самое первое она получила давно, еще весной.

«Если тебе станет одиноко или трудно, помни: я с тобой. Ты всегда можешь на меня положиться. Друг».

* * *

Обстоятельства убийств были похожи как две капли воды, более того, обе жертвы — Курбанов и Фризе — сильно смахивали на братьев-близнецов. Только паспортные данные различались. У обоих были одинаковые короткие стрижки «ежик», серьга в ухе, и смерть свою оба встретили в бесформенных, размера на два больше, майках и в широких, ниже колен, шортах. На ногах, несмотря на жару, устрашающего вида ботинки на толстой подошве. Фризе задушен шнуром от плейера, другой, по фамилии Курбанов, — гитарной струной.

— Может, они друзья? — спросила Настя, задумчиво разглядывая фотографии, сделанные на местах преступлений. — Очень часто друзья стараются одеваться одинаково, особенно в таком нежном возрасте.

Миша Доценко насмешливо посмотрел на нее и бросил в свою чашку еще один кусочек сахару.

— Нет, Анастасия Павловна, не правы вы были, когда заставили меня переходить с вами на «ты». Возвращаюсь обратно к вежливому «вы».

— Почему? — удивилась Настя.

— Потому что вы безнадежно стары, мадам, и двадцатилетняя молодежь вам явно не по зубам. Так, как эти двое, одеваются семьдесят процентов данной возрастной категории. И почти все таскают с собой плейеры и слушают музыку на ходу и в транспорте.

— Серьезно? Надо же, не замечала… — растерянно пробормотала она.

— Тебя послушать, так можно подумать, что ты на работу на самолете летаешь, — покачал головой Доценко. — Ты же ездишь в городском транспорте, по улицам ходишь. Глазами пользоваться не пробовала?

— Да ну тебя, Мишенька! — рассмеялась Настя. — Я глазами под ноги смотрю, чтобы не споткнуться, или в книжку, если удается сесть. В общем, ты прав, конечно. Я действительно по сторонам не смотрю, мыслями куда-то далеко отъезжаю и окружающий мир не воспринимаю. Дурацкая особенность. И все-таки ты уверен, что Курбанов и Фризе — не приятели?

Михаил открыл блокнот, полистал странички, исписанные ровным мелким почерком.

— По убийству Валерия Фризе, девятнадцати лет от роду, отработан круг его знакомых, среди коих юноша по фамилии Курбанов не фигурировал. По вчерашнему трупу Курбанова круг знакомых пока не отработан полностью, но и там Фризе не мелькает. Курбанову двадцать лет, не учится и не работает, стоит на учете у нарколога как потребитель героина, в связи с чем освобожден от службы в наших доблестных Вооруженных Силах. Фризе же, напротив, занят общественно полезной деятельностью с утра до вечера, учится в университете, по вечерам подрабатывает в одной очень приличной фирме — он хорошо владеет компьютером. Практически не пьет и даже не курит, бережет здоровье, и при всей своей занятости ухитрялся дважды в неделю посещать спортзал, — Доценко закрыл блокнот и сделал несколько глотков кофе. — За подробностями я поеду через полчаса, договорился с опером из Западного округа, где обнаружили труп Фризе. Туда же обещал подъехать и человек из Южного округа, на территории которого убили Курбанова. Вы, мадам, со мной, конечно, не поедете?

— Поеду, — Настя улыбнулась, — тебе назло. Чтобы ты не забывал, что меня Колобок назначил старшей.

* * *

Первым, что бросалось в глаза при взгляде на Андрея Чеботаева, были его длиннющие ресницы. Ну просто на зависть девушкам!

— Ты что, их специально отращиваешь? — поинтересовался Доценко через три минуты после знакомства с оперативником из Западного округа. — Или они наклеенные?

Чеботаев басовито хохотнул и демонстративно подергал ресницы.

— Всю жизнь мучаюсь, — признался он, — ребята в школе дразнили, так я их даже обрезать пробовал. Еще длиннее выросли. Потом научился пользу извлекать.

— Девушек заманиваешь? — догадался Доценко.

— Не только. Вообще народ обманываю. Глазки круглые сделаю, ресницами хлоп-хлоп, полный наив изображаю.

— И чего? Помогает? — спросил Миша.

— Всегда, — коротко и уверенно ответил Чеботаев. — Особенно с мужиками. Ловятся «на раз». Так как, здесь поговорим или к месту прогуляемся? Здесь недалеко, минут десять ножками.

Насте отчаянно не хотелось никуда идти, она уже удобно устроилась на единственном не шатающемся стуле, но царившая в кабинете духота грозила сосудистыми неприятностями, причем в самом недалеком будущем. На улице, конечно, не намного прохладнее, но там хоть воздух слегка шевелится, изображая слабое подобие ветерка.

— Пошли в поле, — скомандовала она. — Посмотрим на месте. Когда из Южного округа человек приедет?

Чеботаев взглянул на часы.

— Минут через сорок-пятьдесят, может — через час.

— Ну и славно. Потом вместе с ним проедем к месту вчерашнего убийства.

Валерий Фризе был найден в ста пятидесяти метрах от собственного дома, смерть наступила между часом и половиной второго ночи. Судя по всему, он шел от метро домой, слушал музыку. Наушники от плейера надежно ограждали слух юноши от всех посторонних звуков, особенно если это звуки тихие и осторожные. Убийца практически беспрепятственно приблизился сзади и использовал шнур от плейера в качестве инструмента для удушения. Легко и просто.

С момента убийства и до сегодняшнего дня усилия милиции были направлены на то, чтобы выявить хоть какие-нибудь сомнительные контакты Фризе среди всех его знакомых по университету, по работе в фирме, где он обслуживал компьютерные программы, и даже среди бывших одноклассников и соседей по дому и двору. Версии появлялись каждый день, ибо сомнительные, с точки зрения оперативников, личности возникали в окружении Валерия на каждом шагу. Кто-то был связан с наркотиками, кто-то «шестерил» на криминалитет, кто-то просто был ранее судим. И о каждом из подобных персонажей нужно было наводить дополнительные справки и выяснять, где они проводили время в момент убийства Фризе. Однако со вчерашнего дня ситуация в корне изменилась, стало очевидным, что истоки преступления надо искать вовсе не там, а среди тех, кто посещает ночные клубы, когда в них выступает группа «Би-Би-Си». Ибо единственное, что объединяло двух юношей, задушенных поздно ночью на пути домой, это именно выступления группы в ночных клубах, на которые оба погибших ходили накануне смерти. Валерий Фризе провел вечер в клубе «Геракл», Николай Курбанов — в «Ночной бабочке».

— Андрюша, а что это за группа такая — «Би-Би — Си»? — спросила Настя, когда они возвращались в отделение. — Я никогда о ней не слышала.

— Тоже мне, показатель! — фыркнул Доценко. — Ты, кроме своего Верди, вообще ничего не знаешь.

— А ты и Верди не знаешь, — сердито отпарировала Настя. — Не груби старшим.

— Мальчики, девочки, не ругаться, — Чеботаев скорчил жалобную мину и захлопал ресницами. — Рассказываю, что знаю. Группа «кислотная». Состоит из трех человек: Борис Худяков, Биримбек Бейсенов и Светлана Медведева. Отсюда и название — по первым буквам имен. Малолетки от них тащатся.

— Малолетки — это которые? — уточнила Настя. — Тинейджеры? Или постарше?

— От тринадцати до двадцати двух. Не все, конечно. Только «кислотные», такие же, как сама группа. Выступают по ночным клубам, иногда дают концерты в Домах культуры. Их в прошлом году активно раскручивали, даже клип по телику крутили, я несколько раз видел. Не скажу, что они гребут бешеные бабки, вход в ночной клуб стоит в среднем около ста — ста пятидесяти рублей, и народу туда помещается не бог весть сколько, от ста человек до трехсот, если клуб побольше. С таких выступлений миллионы не заработаешь.

— Понятно, — протянула Настя. — А фанаты у них есть? Настоящие, постоянные?

— Ну а как же, — Андрей усмехнулся и снова захлопал ресницами. — Это все как у больших. У них даже администратор есть. О, кажется, нас уже ждут.

Перед входом в отделение милиции стоял, ссутулившись и глядя куда-то в сторону, мужчина лет сорока пяти.

— Курбанов, — представился он странно-глуховатым голосом.

Настя в недоумении обернулась к Чеботаеву, потом перевела взгляд на мужчину. Тот коротко кивнул, при этом лицо его исказилось в болезненной гримасе.

— Ну да, это моего сына… Майор Курбанов, Василий Петрович, отдел милиции Орехово-Борисово Южное. К вам должен был приехать другой сотрудник, но я попросил…

— Да-да, понятно, — поспешно кивнул Чеботаев. — Знакомьтесь, наши коллеги с Петровки, подполковник Каменская, капитан Доценко.

— Настя, — она протянула руку Курбанову и невольно вздрогнула. Ей показалось, что боль, которую испытывал отец погибшего юноши, передалась ей через пальцы и пронзила насквозь.

— Михаил, — представился Доценко. — Мы хотели проехать к месту происшествия.

— Я покажу, — вздохнул Курбанов. — Пойдемте, я на машине.

В гробовом молчании они сели в машину. К встрече с отцом потерпевшего никто из троих готов не был, всем было неловко и отчего-то стыдно.

— Вы не молчите, — неожиданно произнес Курбанов, — спрашивайте. Все равно вам придется опрашивать меня как отца. И не стесняйтесь. В нашей семье беда, вы, наверное, уже знаете, Коля состоял на учете как наркоман. Мы ничего не могли сделать. И уговаривали, и лечили, и в реабилитацию направляли — все без толку. Деньги у нас с женой воровал. Мы каждый день ждали, что он умрет от передозировки. Знаете, он уходит утром, а мы мысленно прощаемся с ним навсегда, потому что не знаем, вернется он вечером живой или нет. Вот вчера не вернулся… Вы спрашивайте, не старайтесь меня щадить, я его уже давно похоронил.

Курбанов пытался говорить ровно, но голос его все равно дрожал и срывался. Боль, казалось, заполнила все пространство небольшого автомобильного салона, проникала через поры в кровь сидящих в нем людей, разбегалась по жилам и железным обручем стискивала мозг. Настя понимала, что молчать нельзя, нужно что-то говорить, о чем-то спрашивать, но никак не могла сообразить, что сказать, чтобы не сделать этому человеку еще больнее.

— Василий Петрович, вы не думали о том, что вашего сына… — она замялась, — убили в виде акции устрашения? Может быть, вы работаете по какому-то делу и на вас пытаются воздействовать?

Курбанов помолчал несколько секунд.

— Я думал об этом. Знаете, это первое, о чем думает разыскник. Может, это прозвучит ужасно, кощунственно, но я был бы рад, если бы Коля погиб из-за меня. Лучше так, чем знать, что мальчик сам, своими руками себя убивает, по собственной воле каждый день приближается к смерти. Он же не может не понимать, что с ним происходит и что происходит с нами, его родителями, но ему на это наплевать. Он перестал быть человеком, личностью, он превратился в неразумное животное. Лучше я буду думать, что мой сын был чудесным мальчиком, умным и добрым, и всю оставшуюся жизнь винить себя в том, что Коля умер по моей вине, из-за моей работы, чем знать, что он сам привел себя к смерти, потому что сначала стал дураком, потом подонком, а потом — безмозглым чудовищем.

— Но ведь он умер не от передозировки, — осторожно возразила Настя. — Он не сам привел себя к этому.

— Какое это имеет значение! — с горечью ответил Курбанов. — Он был наркоманом, он вел свою, особенную жизнь, которую ведут все наркоманы, а это означает, что он постоянно крутился возле криминала. Тех денег, которые он воровал у нас с женой, не хватило бы ему на ежедневные дозы, значит, он брал их еще где-то. Скорее всего сам торговал наркотиками или еще во что впутался. За это и убили. Вы не понимаете! — Он сделал судорожный вдох, и Настя поняла, что Курбанов с трудом сдерживает рыдания. — Если уж мне суждено потерять единственного сына, то пусть у меня хотя бы будет моральное право его оплакивать. А то, во что он превратился, оплакивать невозможно. Я лишен даже этого.

— Василий Петрович, я не знаю, станет ли вам легче от моих слов, но месяц назад при точно таких же обстоятельствах был убит еще один молодой человек, который вовсе не был наркоманом, он даже не курил и не пил ничего, кроме пива. Думаю, у нас есть основания полагать, что убийство вашего сына все-таки не связано с наркотиками.

— Как зовут того, второго?

— Валерий Фризе. Вам это имя что-нибудь говорит?

— Ничего. Я никогда не слышал этого имени.

— А знакомые из университета, с философского факультета у Николая были?

— Понятия не имею, но он никогда об этом не упоминал.

— А о фирме «Тектон»?

— Тоже нет. Что это за фирма?

— Торговля мебелью. Там работал Фризе. А на философском факультете он учился. Как вы думаете, что могло быть общего у этого Фризе с вашим сыном?

Курбанов снова замолчал, но было видно, что на этот раз он не борется с собой, а действительно размышляет.

— Трудно сказать, — наконец ответил он. — Так сразу ничего в голову не приходит. Погодите, но если, как вы говорите, был убит еще один человек, то почему вы спрашивали, не пытаются ли на меня воздействовать? Если убиты двое, то дело не во мне, это же ясно.

— Не совсем, — мягко возразила Настя. — Может быть, этот Фризе проходил по какому-то делу, по которому вы работали. Его убийство — это попытка спрятать концы или убрать свидетеля, а убийство вашего сына — попытка надавить на вас. Пожалуйста, Василий Петрович, вспомните, не мелькала ли где-то в вашей работе эта фамилия. Фризе, Валерий Фризе, студент философского факультета.

— Нет, — твердо повторил Курбанов, — имя редкое, я бы запомнил.

Он припарковал машину возле киоска «Пресса для всех».

— Приехали. Это здесь, в проходе между гаражами.