Шестой знак. Том второй

Александра Лисина, 2021

Для Гайдэ нет ничего важнее, чем обязательства перед своей землей и обещание, данное королю Валлиона. Даже оказавшись бог знает где, она всей душой стремится вернуться на Во-Аллар, ставший ей настоящим домом. Но не все так просто с возвращением – чтобы вновь увидеть родных, Гайдэ нужно отыскать ангела и демона, запечатавших этот неполноценный мир нерушимой печатью, создать портал, удержать и без того начавший разрушаться Купол… но для Ишты нет ничего невозможного. Особенно когда рядом есть верные друзья, на которых можно полностью положиться.

Глава 5

Мне снова снится сон — тяжелый, тревожный и чересчур яркий для того, чтобы быть обычным. Я томлюсь в тесной клетке, откуда нет выхода. Вокруг — мрачные черные стены, сдавливающие меня со всех сторон, подо мной — такие же черные плиты, сквозь которые невозможно сделать подкоп, сверху — низко нависший потолок, заставляющий то и дело униженно пригибать голову. И я сижу в этой тюрьме годы… столетия… безнадежно исследуя холодный камень в попытке когда-нибудь отыскать хотя бы крохотный шанс на спасение.

Сжавшись в комок, я затравленно смотрю на окружающие меня стены.

Ненавижу… Аллар милосердный, как же я их ненавижу!

Да… когда-то эта ненависть была обжигающей. Когда-то она была сродни бурлящей лаве, готовой вырваться на волю при малейшей оплошности тюремщика. Но с годами бушующая ярость угасла, постепенно перекипела, притихла, смирившись с уготованной ролью узницы. Много раз потерпев неудачу, она все-таки сдалась на милость победителя. И теперь лишь изредка напоминает о себе вялыми всплесками недовольства. Например, такими, как сейчас, когда дежурящий снаружи охранник спит и какое-то время не может меня услышать.

Впрочем, какое мне теперь дело до этого смертного? Одного из многих, кто когда-то решил, что сумеет меня обмануть?

За время моего заточения их было немало — хитроумных двуногих существ, желавших меня подчинить. Двуличных, изобретательных, коварных… так много, что я уже даже не запоминаю их лиц. Сперва они внимательно смотрят, стараясь разглядеть то, что от меня осталось. Потом пробуют разговаривать. Просить. Говорить красивые слова и что-то обещать. Затем уже требуют, не получая ответа. Наконец, злятся и отбирают то, что им нужно, насильно, на удивление верно угадывая моменты моей слабости и точным ударом ослабляя меня еще больше.

Так было много раз. Одинаково. Противно. Лживо. Один и тот же сценарий. Одни и те же слова и увещевания. Один и тот же обман… но, к счастью, он никогда не длится слишком долго. Столетие-два-три — и смертные меняют друг друга, уступая почетное место тюремщика и гордо именуя себя хранителем…

Глупцы. Настоящий хранитель давно покинул меня и больше не откликается на зов. Когда-то давно он еще пытался сюда пробиться… а его младшие дети и сейчас еще стараются ему помочь. Причем иногда я даже слышу их жаркое дыхание возле своих границ и смутно ощущаю их тоску и безнадежное отчаяние… но они слабы… теперь они стали слишком слабы, чтобы сломать прутья моей темницы и помочь мне обрести свободу.

Увы. Надежды ни у кого из нас уже не осталось. Даже у меня. Впрочем, сил не осталось тоже — прошли тысячелетия с тех пор, как меня заключили в проклятую клетку. Немного, конечно, для того, кем мне доводилось быть, но если каждый миг от души забирать по кусочку — что от нее останется на исходе всего лишь одного тысячелетия? А что останется, если этих тысячелетий прошло не одно, а гораздо… гораздо больше?

Тяжело вздыхаю, с тоской оглядывая стены своей тюрьмы.

Я ненавижу ее точно так же, как и в первый день своего заключения. Но если тогда мне еще хотелось вырваться, то теперь уже все равно. Не осталось ни сил, не желания бороться… одна лишь тоска по утраченному еще вяло царапается внутри. И время от времени устало грызет неподатливый камень, который давит на меня, как могильная плита. Впрочем, мне действительно уже все равно. Я слишком давно так живу, чтобы обращать на нее внимание. Конечно, если такое бессмысленное существование можно назвать подобием жизни.

Наверное, только одно еще удерживает меня от последнего решения — драгоценность, доверенная богами и волею случая оказавшаяся в заточении вместе со мной. Мой Знак. Мое сердце. Мое самое уязвимое место, которое тем не менее до сих пор мне удавалось сохранить в неприкосновенности. Ни одному их тех, кто веками ждал моего согласия, это сокровище не удалось заполучить в полной мере. Коснуться ненадолго — да. Забрать часть моих сил, наивно веря, что это именно то, что они ищут — конечно. Для того, чтобы защитить свою душу, я пойду на многое, если того потребуют обстоятельства. Даже смирюсь со своей участью, сдамся, умолкну навеки, но никогда и при каких обстоятельствах не предам то, что так часто предают люди…

Как ни удивительно, обмануть их оказалось совсем несложно. Не зная, что именно искать, они с таким воодушевлением кидались на заманчиво яркий цветок, выдаваемый мною за истину, что какое-то время это казалось даже смешным.

Потом мне стало грустно.

Затем — все равно.

И теперь я лишь равнодушно слежу за тем, как раз за разом эти глупцы попадают в свою собственную ловушку, не в силах понять, что и я могу у них чему-нибудь научиться.

Впрочем, последний тюремщик превзошел всех остальных по части изобретательства. Таких настырных мне, пожалуй, не доводилось видеть. Уже два века с половиной прошло, а он все еще упорствует. Пытается чего-то добиться. Настаивает. Долго просиживает на пороге моей тюрьмы и почему-то думает, что этого достаточно для того, чтобы вернуть утраченное доверие… да, однажды он совершил то, что казалось невозможным, но, видимо, лишь потому, что и сам не понимал, что творит. А когда опомнился, стало уже поздно что-либо менять, хотя, наверное, только это в один из дней удержало меня от того, чтобы забрать его жизнь в уплату грехов целого рода…

Возможно, кто-то скажет, что я просто сжился с мыслью о плене, побоялся рисковать тем, что имею, и, наверное, будет в чем-то прав. Потому что единственный раз, когда человек полностью мне открылся, став таким же уязвимым, как я, мне пришлось оставить его в покое. Да, мне хотелось его уничтожить. Хотелось так страстно, что я едва сумел остановиться. Но все-таки, несмотря ни на что, мне удалось удержаться от этого сомнительного решения. А потом я просто привык к тому, что он по-прежнему рядом и все еще чего-то ждет, просит, разговаривает, увещевает.

Впрочем, сейчас мне уже нет нужды слушать его речи или ждать от него понимания. Его время давно прошло. Его шанс безвозвратно упущен. Предательство… еще одно. Абсолютно такое же, как и раньше. А еще высокомерие. Нежелание принимать истину. Неправильная сила. Неправильный дар. И, что самое главное, неправильные устремления… воистину он — достойный потомок своего проклятого рода. Не умеющий ни слушать, ни смотреть, ни замечать важных деталей. Совсем как ОНИ. Он так же самоуверен. Холоден. Равнодушен. И даже тот единственный раз, когда я сумел заглянуть в его душу и не стал ее трогать, не дает ему права что-либо требовать.

Да и разве мог бы потомок Проклятых стать моим хранителем?

Мог бы удержать в руках то сокровище, которое так истово жаждет заполучить?

Снова вздыхаю и угрюмо смотрю за зарешеченное окно.

Увы, но больше в моей тюрьме нет ничего интересного. Хотя недавно заглянувшая в него Пустота оказалась близка к тому, чтобы отбить охоту туда смотреть.

Впрочем, мне и она уже не страшна. Вечная противница, соперница, сестра… такая же холодная и мрачная, как бог, который ее создал.

Я не осуждаю ее. Отнюдь. Просто думаю о том, что было бы, если бы вчера она сумела ворваться. Сколько бы мне тогда удалось протянуть? Оборот? Два? Три? И что бы потом осталось от моего сокровища?

Кроме горстки праха, наверное, ничего — Пустоту не интересует ничто иное. А мне, наверное, все еще жаль было отдавать Ей самое дорогое, и только этим можно объяснить ту вялую попытку к сопротивлению. Правда, никто не ожидал, что до меня хоть кому-то окажется дело, но даже вмешательство извне, приведшее к поспешному уходу Тени, не способно ничего изменить.

Да, я чувствую сейчас в себе присутствие той крохотной искорки, которая сумела ненадолго отсрочить мою гибель. Она до смешного мала, но при этом поразительно упряма и безмерно любопытна. Она и сейчас не утратила своей индивидуальности. Прислушивается к моим вязким мыслям. Удивляется чему-то. Иногда хмурится. Мрачнеет, когда сознает, что раньше ей показывали лишь малую часть того, что действительно меня составляет. Ей не нравится это открытие. Ей тоже кажется, что это — обман. И тут она безусловно права. И правильно сердится, настороженно изучая мое древнее тело. Но, несмотря ни на что, она зачем-то старается в себе… вернее, во мне разобраться.

Пустое…

Наверное, ей просто повезло войти в мой карцер, минуя чуткого охранника. Но если поначалу мне показалось, что из этого может что-то получиться, то сейчас, видя ее отстраненность, я все больше склоняюсь к мысли, что и эта надежда оказалась ложной.

Почему?

Да потому, что кроха, поначалу зачем-то подарившая мне толику своих сил и не испугавшаяся моего общества, вдруг не захотела пройти обязательную проверку. Решительно отвернулась от дара, который до нее предлагался лишь единицам. Конечно, она не отказалась меня выслушать… точнее, она и сейчас продолжает меня внимательно слушать… но, кроме сочувствия, я от нее больше ничего не жду.

Какая теперь разница, если она узнает чуть больше или услышит не только отголоски былой радости, которой мне удалось с ней поделиться? Какая разница, если вместо отживших свое чувств я покажу ей истинное нутро? И если она, наконец, узнает, что я давно и искусно умеют лгать? Причем не столько другим, сколько себе самому?

Все равно это ничего не изменит…

Хочет она увидеть этот мир без прикрас?

Хочет понять, почему я упорно скрываю ото всех истинное положение дел?

Хочет смотреть на то, как я умираю?

Хорошо. Я дам ей возможность это увидеть.

Хочет почувствовать то, что чувствую сейчас я… пускай. Горечь от этого не уменьшится. А боль, хоть и станет чуточку легче, никуда уже не денется. Как и тоска, и печаль, и тот мертвый груз похороненных в веках надежд, который тяжелой плитой давит на мои плечи…

Что? Тебе больно, незнакомая кроха?

Я же говорил, что ты напрасно упорствуешь.

Ты плачешь и кусаешь губы, чтобы не закричать?

Но я ведь не утверждал, что это будет просто.

Тебе стало трудно дышать? У тебя тоже открылись старые раны в душе… ого… как их, оказывается, много… наверное, даже слишком много для такой искорки, как ты… и они невероятно глубоки для той, чья жизнь — лишь крохотный проблеск в глазах равнодушной Вечности…

Кроха, да ты сумасшедшая, если предлагаешь взглянуть на тебя поближе! Ты думаешь, это просто — вместить в себя настоящий Знак… ох… да как же тебя угораздило разделить эту тяжкую участь четырежды? Как, в пятый раз?! Нет… такого не может быть! Как ты живешь с этой ношей?!

Молча?!

А ты шутница, кроха. Откуда же ты такая взялась?!

Всматриваюсь в маленькую искорку внимательнее и недоуменно замираю.

А она меня не боится. Странно. И ее не пугают ни моя древность, ни слабость, ни смирение.

Ей не нравится, что я сдался. Ее раздражают моя покорность и безразличие. А еще она до крови кусает губы, чтобы понять, почему это произошло…

Эх, кроха… Сколько веков я ждал того, кто сумеет меня хотя бы услышать, не говоря уж о том, чтобы понять и разделить со мной Вечность. Вот ты понимаешь… вроде бы. Конечно, как бы не поняла, если до меня с тобой уже пять раз говорили мои старшие братья и сестры. Интересно, что они в тебе нашли? Такая маленькая, слабая человечка… хотя нет. Кажется, я ошибочно посчитал тебя человечкой — в твоих жилах течет кровь не только смертных, но и оборотней, очень необычных магов, одному из которых разрешено напрямую обращаться к Тени. А еще там есть…

Я пораженно замираю, рассматривая на ладони слабую искорку чужой души. Она лежит очень тихо, спокойно, доверчиво согревая мои пальцы своим удивительным теплом. И она поет мне… действительно поет! На старом, почти забытом языке, каждое слово которого отзывается в моем теле сладкой истомой.

Я помню его… далекое небо! Эти слова, благословенные звуки изначальной речи, которые напоминают о том, что еще рано сдаваться. Стыдно тосковать. И совсем не время опускать руки.

Наверное, кроха не знает, что иногда бывают дни, когда ничего, кроме тоски, не остается… хотя нет. Я вижу в ее прошлом целые годы, наполненные бессмыслицей и ненужной суетой. Но, несмотря на это, она все равно поет! Утешает МЕНЯ! Стремится ободрить! Помочь! Встряхнуть и заставить хоть что-то сделать…

Я грустно улыбаюсь, молча говоря ей, что она опоздала со своими советами, а она в это время по-прежнему поет. Зовет куда-то. Настойчиво, смело. О чем-то спрашивает. Чего-то требует. А потом вдруг начинает расти — стремительно и неумолимо. В считанные мгновения, будто получив откуда-то мощный поток невидимых мне сил, становится шире, больше, ярче! Вот она уже не помещается на моей руке… вот стала еще больше, радостно осветив мрачные стены моего узилища… вот заставляет меня изумленно отшатнуться, а сама растет дальше, словно сердясь на то, что ее пытаются ограничить.

Я недоуменно слежу за ней и хочу спросить: КАК?! И зачем все это, если шансов все равно не осталось?!

Но она не дает мне времени на размышления. Разросшись до невероятных размеров, она уже упирается в прутья решетки. Раздраженно мигает и, коснувшись прочной стены, упрямо вгрызается в камень. Ей больно — я вижу. Ей очень тяжело ломать мою тюрьму… но она, позабыв про боль, настойчиво рвется на свободу. Стремится. Летит прочь, отринув сомнения и обиду. И столько нерастраченных сил в ее порыве, столько энергии, упрямства и даже ярости… что моя тюрьма содрогается до основания и негодующе скрипит, отчаянно не желая выпускать это маленькое солнце.

А потом зачарованные прутья с отвратительным скрежетом выходят из пазов, и я растерянно смотрю на узкое окно, неожиданно лишившееся решетки. Неверяще слежу за тем, как победно вспыхнувшее солнце устремляется наверх, к недоступному для меня небу, где разгорается еще ярче и бьет по глазам так, что мне приходится зажмуриться. А потом упрямо вскинуть голову и увидеть, как это чудо возвращается, по пути так же стремительно уменьшаясь в размерах. Сперва становится небольшим светящимся шаром, уверенно протискивающимся сквозь образовавшуюся дыру. Затем уменьшается еще больше, аккуратно зависнув над моей рукой. Наконец, опускается обратно на ладонь и, согрев ее теплом, от которого затрещали и внезапно разомкнулись мои оковы, удовлетворенно вздыхает. Так, словно сделала именно то, для чего была предназначена.

Маленькая, невесомая и кажущаяся такой беззащитной искорка чужой души, у которой тем не менее хватило сил, чтобы разбить мои цепи…

Растерянно смыкаю ладони, плохо понимая, что же сейчас произошло. Потом поспешно размыкаю их снова, чтобы убедиться, что не повредил эту кроху. Невольно улыбаюсь, когда она насмешливо подмигивает в ответ, и тихо-тихо, чтобы не услышал тюремщик, шепчу:

— Спасибо, кроха, что попыталась вернуть мне свободу…

Когда я открыла глаза, вокруг снова было темно. Ни ветерка, ни звука, ни даже легкого шевеления листвы над моей головой. Интересно, еще ночь или это УЖЕ на дворе потемнело? И если верно последнее утверждение, то не нарушила ли я договоренности с господином Иггером?

Повернув голову, с удивлением обнаружила себя лежащей в каком-то подобие гамака, сплетенном ветвями старого дерева. Причем довольно далеко от земли. Метра три навскидку, не меньше. Лежу себе, покачиваясь в свое удовольствие. Хорошо, тепло, удобно…

Хм. Вот только зачем было так высоко меня поднимать? Хищников тут вроде нет.

Попробовав пошевелиться и показав свое стремление спуститься, я без труда оказалась на земле. Настороженно себя оглядела, расправила помявшийся подол, но, убедившись, что все в полном порядке, растерянно огляделась.

Ну и сон у меня был! Настолько реалистичный, что, пожалуй, претендует на полноценное видение. Правда, последний раз нечто подобное со мной случилось на Равнине, когда я Дангора пришибла, а тут… гм. Действительно странно.

Прислушавшись к себе, я удивленно замерла и, ощутив присутствие постороннего, обернулась. А когда увидела, как со стоящего неподалеку плетеного кресла неторопливо поднимается живой и невредимый повелитель, свела брови к переносице.

— Что вы здесь делаете, сударь?

Мужчина сделал шаг по направлению ко мне, но, заметив, как недвусмысленно шевельнулись окружавшие меня со всех сторон ветки, благоразумно остановился.

— Прошу прощения, — тихо сказал он, внимательно изучая мое озадаченное лицо. — Я не хотел вас напугать.

— С некоторых пор напугать меня довольно сложно. Но увидеть вас здесь я действительно не ожидала. Как вы себя чувствуете?

— Благодарю, неплохо.

Я так же внимательно оглядела владыку и скептически поджала губы: на мой взгляд, выглядел он отвратительно. Худой, как скелет, все еще бледный, словно умертвие. Ослабленный и откровенно вымотанный недавними событиями. Глаза запавшие, на лбу появились глубокие морщины, а взгляд настолько тусклый, что поневоле закрадывается мысль — а тот ли это человек, который неделю назад пытался меня сломать?

— Мне кажется, вы слишком рано встали, — наконец, заключила я. — Для вашего здоровья это неполезно.

— Я должен был вас найти, чтобы задать несколько вопросов.

Заметив прикушенную губу мужчины и только сейчас осознав, каких трудов ему стоило сюда прийти, я поспешила подойти ближе.

— Я готова с вами поговорить.

— Благодарю, — вымученно улыбнулся он, но сел только тогда, когда я сообразила, что слишком долго туплю, и торопливо опустилась на сидение.

Блин. Ну вот зачем он благородного рыцаря изображает, а? Издалека же видно, что его сейчас любой комар сшибет с ног и, не запыхавшись, полетит дальше? На меня, если он не понял, впечатление производить уже не надо — я его давно составила. А вот рисковать собой после тяжелого недуга глупо. Неужели он этого не понимает?!

— Вы беспокоитесь за меня, — неожиданно заметил владыка, позволив себе еще одну слабую улыбку. — И это на удивление приятно.

Я проворчала:

— Вы совсем себя не бережете. У вас проблемы с даром еще не закончились. Одно малейшее напряжение, и тут можно будет играть в снежки. Сразу после ваших торжественных похорон, конечно.

— Я не настолько слаб, — возразил повелитель.

Я выразительно промолчала, и он с досадой отвернулся.

— Хорошо, — сдалась я. Этого типа переупрямить — себе дороже. Наверное, проще действительно поговорить и отправить его поскорее прочь, чтобы не терзал и без того уязвленное самолюбие. — О чем вы хотели меня спросить?

— Зачем вы мне помогли?

— Что? — сперва не поняла я.

Повелитель поднял взгляд и очень внимательно на меня посмотрел.

— Я спросил: зачем вы мне помогли?

— А что, не надо было? — вконец озадачилась я. Но потом поняла, что ему действительно важно услышать ответ, и пожала плечами. — Я посчитала, что ваша смерть — явление преждевременное и совершенно не вписывается в мои планы. К тому же мы заключили договор о взаимопомощи, и мне показалось, что данная ситуация как раз под него подпадает. Я удовлетворила ваше любопытство, сударь?

Повелитель непонятно от чего напрягся.

— И это — единственная причина?

Я вздохнула.

— Иногда у меня складывается впечатление, что когда мужчину хорошенько стукнут по голове, он, когда очнется, на какое-то время теряет способность трезво мыслить. Мне нужно повторить свои слова?

— Нет, — так же тихо сказал он. — Но я бы хотел услышать ВСЕ причины, побудившие вас рисковать собой.

— Кто вам сказал, что я рисковала? — тут же нахмурилась я.

— Я умею читать следы аур, леди, — натянуто улыбнулся владыка. — И могу распознать, в каком состоянии ко мне приходили и уходили люди, которые к тому же имели неосторожность пользоваться своими силами в присутствии моих сторожевых заклятий.

Я поморщилась. Вот как знала я, что без сюрпризов прожить не удастся. И прямо чуяла, что здешняя магическая наука мало в чем отстала от достижений многоуважаемого господина да Миро.

— Я прошу вас ответить, — неожиданно попросил повелитель, устало сгорбившись. — Не требую… просто прошу. Для меня это действительно важно.

Я снова вздохнула.

— Раз вы задаете этот вопрос, значит, ничего не знаете об Иштах, сударь.

Конец ознакомительного фрагмента.