Эпоха молчания

Александра Игоревна Трофименко, 2021

Недалекое будущее. Людям почти запретили говорить. Произошло это не вчера, не на прошлой неделе, а больше ста лет назад. Режим работает как часы: к каждому прицеплен датчик учета слов, а почти любой проступок карается смертью. И вот в таком государстве рождается маленький мальчик с аномалией. Он может стать причиной новой революции, путем к освобождению для самой угнетенной касты молчунов… Неудивительно, что власть попытается его уничтожить.

Кабинет главного министра

Здание правительства возвышалось над главной площадью как огромный серий кирпич. Его своды поддерживали старинные колонны, а прямо по центру громоздилась лестница с массивными ступенями. У входа перед тяжеленной дубовой дверью днем и ночью стояли два армейца с автоматами, еще десять патрулировали территорию вокруг. Объект считался режимным, хотя внутри работало не больше трех десятков человек, а девяносто процентов кабинетов пустовали за ненадобностью. И причина такого пристального отцепления была одна — это было единственное место в стране без прослушки и счетчиков, без лишних ушей и тем более глаз. Место, куда допускались лишь проверенные люди, только элита, те, кому полностью доверяли.

Но, по сути, военные охраняли даже не знание, а одну конкретную комнату — кабинет главного министра, за дверьми которого вершились судьбы всего остального выжившего мира. Ни одна непосвященная душа не должна была знать, что там происходит. В первую очередь потому, что речевые ограничения законодательно действовали на все слои населения. На молчунов, естественно, на ограниченных (тех, кому выделялось определенное количество слов в месяц) и даже на политиков. Конечно же, последних это вообще никак не касалось. Но люди должны были оставаться уверенны, что даже голоса, стоящие у власти, тщательно думали перед тем, как что-то сказать. Однако здесь, за толстыми бетонными стенами рамки стирались, датчики выключились, и за количеством слов никто не следил.

В тихом погруженном практически в кромешную тишину мире этот кабинет был оплотом крайне искаженной свободы. Но лишь для тех, кто строил этот мир таким, какой он есть. Власть чувствовала себя здесь в безопасности, во вседозволенности, эти люди творили, что хотели. И именно это осознание давало им сил и фантазии изобретать все новые и новые ограничения. Они будто бы были не внутри, а как бы со стороны наблюдали за тем, как все остальные корчатся и мучаются, определенно получая от увиденного огромное наслаждение.

*

За окном, обрамленным толстой дубовой рамой, моросил мерзкий октябрьский дождь. Угнетающий, промозглый, забирающийся под любую одежду ветер разгуливал по серым улицам. Солнце скрылось за тучами две недели назад и с тех пор ни разу не показалось. Людей это удручало. Впрочем, как и любое другое время года.

Казалось, что раньше все было по-другому, но теперь почему-то изменилось. Осень наступала одним днем и была слишком уж холодной. Зимние морозы и того хуже. Снег будто специально падал на землю огромными кучами и был сразу серого цвета. Весной не пели птицы, и даже в солнечные погожие дни слякоть настолько разливалась по усталым улицам, что радости от тепла и света не было все равно. А потом наступало лето, парящее, душное, невыносимое, прожигающее головы до самого мозга и тоже почему-то серое. Получался такой черно-белый мир, в котором жить не хотелось никогда.

Главный министр прервал оцепенение, наконец отвернулся от окна и посмотрел на собравшихся вокруг огромного овального стола людей. Девять не до конца проснувшихся человек молча сидели и ждали объявления, которое должно было последовать за таким ранним подъемом — часы показывали ровно шесть утра. Давненько им не приходилось вставать в такое время. Стояла непривычная для этого места, но привычная для всего остального мира тишина.

— Произошло то, что нам предсказывали, — наконец произнес главный министр, подняв глаза. — Мне доложили, что вчера в центральном роддоме родился ребенок, у которого полностью отсутствует рот. — Министр устало вздохнул и добавил. — Это случилось, господа.

Собравшиеся озадаченно переглянулись. Не сказать, чтобы кто-то сильно удивился: возникновение данного феномена была предсказано учеными около двадцати лет назад. И год от года в докладах то и дело мелькала статистика влияния постоянного молчания на низшие слои населения. Но все же это произошло внезапно, как ни крути.

— Он совсем немой? — прервал тишину министр транспорта. Когда он говорил, его обвисшие щеки колыхались, как у английского бульдога.

— Ничего, абсолютно. Еще в утробе у мальчика не развились губы, зубы и язык. Соответственно, он никогда не сможет разговаривать.

— А как же еда? Ему же надо… э… есть… — послышался озадаченный тонкий голос министра образования, самого худого из всех, находящихся в кабинете.

— Ребенок будет питаться только через трубку в животе. Его родители — потомственные молчуны. Для них это не ново, почти все гетто ходит с таким устройствами. Другое дело, что мы впервые имеем дело с новорожденным. Кстати, прямо сейчас мальчику делают операцию по вживлению этой самой гастростомической трубки.

Снова повисла пауза. Каждый из присутствующих в комнате понимал, в себе несет ребенок, который всю жизнь будет питься через трубку, потому что у него не открылся рот. Понятное дело, когда его зашивают насильно. Это всегда за дело. Они выродки, которые не могут держать язык за зубами, заслужили такой жизни. Но ребенок? Всем было ясно, что теоретически, если другие люди узнают о нем, то рано или поздно это может привести к новой революции. Не иметь даже призрачной возможности заговорить в будущем — вряд ли кто-то спокойно примет подобное.

— Господин министр, — тихо послышалось с противоположной стороны стола, — мы держим ситуацию под контролем. Родители вместе с новорожденным располагаются в одиночном изолированном боксе в окружении доверенных лиц.

— Госпожа министр здравоохранения, я верю в вас, но вы же понимаете, что эта информация в любом случае может просочиться, и тогда нам снова придется противостоять! — взвизгнул главный.

— Да, но что же нам делать? — озадаченно спросила тучная дама. Ее лицо было похоже на облако белой сахарной ваты, на которое кто-то нацепил очки. За толстыми линзами виднелись маленькие поросячьи глазки, которые постоянно бегали и никак не могли остановиться.

— Хм… хороший вопрос.

Главный министр встал и отправился в путешествие по своему кабинету, обходя остальных со спины. Когда он проходил мимо, почти каждый присутствующий поневоле напрягался и немного вжимался в стул. Засевший за много лет в подкорке страх не позволял им поднять глаза. Все знали, что один щелчок пальцев этого человека, одно его слово может определить дельнейшую судьбу каждого из них.

— Самое главное для нас сейчас понять, можно ли выявить данную патологию… эээ… на ранних сроках беременности, — главный поднял взгляд от своих ботинок. — Господа, я же надеюсь, никому не нужно объяснять, что появление этого мальчика — не случайность, а эволюция. Совсем скоро их станет больше…

— Да-да, — затараторила министр здравоохранения, перебив главного, — мы вчера в экстренном порядке провели узи всем женщинам из касты молчунов, которые лежат в роддоме. Там таких трое!

— Как трое?! — воскликнул министр культуры, — вчера ни одного не было, а сейчас — почти четверо, если считать родившегося? Ничего себе скорость!

— А что вы хотели, мой дорогой, — главный положил ему руки на плечи, и тот вжался в стул еще глубже, — мы сами этого добивались. Ведь, если размышлять, по сути, зачем им рот? Говорить многие не могут с рождения. Еду можно доставлять в организм и другими способами: хотите — через нос, хотите — через живот. Все давно налажено. Выродки, как бы это выразиться… привыкли, в общем. Вот природа и решила… — он снова отправился в путь. — Отличное решение, если задуматься, только слегка несвоевременное.

— Хорошо, но, если мы их всех еще в утробе выявим, что делать? На аборт отправлять?

Главный министр перевел взгляд на тучную белую женщину. Она тут же подскочила и, запинаясь, начал объяснять.

— Если мы хотим, чтобы опыт прошлых лет не повторился, если мы не хотим новой революции и смертей, другого пути нет. Появление этого мальчика несет угрозу для всех нас. Если они узнают, что их ждет в будущем, что он и есть их будущее, может начаться война. Поэтому план пока такой: мы объявим женщинам с дефектными младенцами, что у детей обнаружены несовместимые с жизнью пороки, и отправим их на искусственное прерывание.

— Но, погодите. А если молчуны начнут только таких детей рожать? Нам их всех под нож что ли? — задумавшись, произнес министр транспорта.

— Надейтесь, что не начнут. Это в их же интересах, — пробурчал главный. — Иначе они выродятся, если, конечно, до этого не поймут, что происходит, — он протяжно зевнул, это совещание его утомило. — Я надеюсь, господа, вы уловили суть нашей проблемы. У вас есть время до вечера. Тогда буду готов рассмотреть любые конструктивные решения по данному вопросу. Просто помните: если мы не решим эту проблему сейчас, завтра может наступить война, а мы на данном этапе к ней абсолютно не готовы. Все свободны.

Главный министр мог бы провести голосование сейчас, но он безумно хотел спать. Честно признаться, его внезапно настиг жуткий приступ лени. Так бывало часто.

Собравшиеся встали из-за стола и начали медленно расходиться.

— Погодите, господин главный министр, а что же нам делать с родившимся мальчиком? — опомнившись вскрикнула министр здравоохранения.

— Утилизировать вместе с родителями. Постарайтесь успеть сегодня, — абсолютно безразлично произнес главный. — Увы, пока они живы, мы все в опасности.

Министры на секунду замерли, а потом еще быстрее зашагали прочь. Каждый из них понимал, что так будет правильно. И, тем не менее, то равнодушие, с которым глава государства распорядился убить трех невинных людей, пускай и молчунов, задела даже их.