Ревность как следствие деонтологизации любви. Психолого-философский очерк

Александр Шубняков

Основной проблемой любви является ревность. Но если задуматься повнимательнее, то можно удивиться. Любовь как таковая является альтруистическим чувством, то как она может причинить страдания от ревности. Так как я шизоид и обладаю куда большим пониманием своих эмоций, то я знаю ответ на этот парадокс. Поэтому я своим знанием делюсь… с другими психотипами. Поэтому другие психотипы могут быть мне благодарными.

ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ ЧАСТЬ

НЕКОТОРЫЕ ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

Чтобы понять этот феномен, давай условимся что сначала разберём это на философском уровне, а потом разберем его на уровне психологическом. Психология в анализе этого феномена может служить только вспомогательную роль. Так как из дальнейшего станет ясным, что феномен ревности скорее всего носит философский характер, чем психологический.

ОСНОВНОЙ ПАРАДОКС ЛЮБВИ

Начнем с того, что любовь является по сути альтруистическим чувством. Как вообще может возникнуть ревность.

Если любая любовь по сути дела есть альтруизм, то как она может быть эгоизмом.

Как она может быть по отношению к объекту любви эгоизмом.

А эта проблема есть.

Даже собака ревнует по отношению к хозяину.

Из этого парадокса есть три выхода.

Первый Любовь это не альтруизм

Второй, Эгоизм который возникает по отношению к любви это не эгоизм. А что другое.

Третье. Ревность это не эгоизм

Есть ещё одно решение.

Аристотелевская логика не верна. То есть любовь и эгоизм это взаимно пресекающиеся понятия, и к ним не приложим закон исключения третьего.

Может быть стоит применить диалектическую логику. Но если мы собираемся применить диалектический синтез то возникает вопрос будет ли полным этот синтез или они будут частично пресекающие понятия. Если мы сделаем это частичный синтез то следствием этого будет выделение зоны не любви и не эгоизма.

Для того чтобы понять, что собой представляет ревность надо рассмотреть один очень важный вопрос всякая ли любовь связанна с ревностью

без ревностные формы любви

Надо понимать, что не всякая любовь связна с ревностью. Любовь к музыке не связана например с ревностью глупо предполагать, что музыка способна любить в ответ. Так же ревность немыслима по отношению к блюдам которые мы поедаем.

Ревность возникает только тогда когда есть угроза измены. То есть ревность возникает только тогда, когда вступает личностный компонент любви.

Возникает вопрос лежащий на поверхности, чем вообще отличается эта любовь предположим к пирожкам от любви к женщине.

Можно предположить что ревность связана с тем, что есть угроза увести человека. В таком случае ревность уподобляется простой угрозе кражи.

Многие ревнивцы так и поступают запирают объект любви в квартиру. Запрещают работать, общаться с другими и тому подобное. Но при внимательном анализе выясняется, что это не так просто.

Дело в том, что ревность может возникать не только при угрозе увода человека, но и по отношению к прошлым отношениям. Это приводит к тому что ревнивец начинает копаться в прошлом партнёра, какие у него были связи, дело доходит до того, что он нанимает следователей, чтобы узнать с кем спал в прошлом партнёр.

Может ли без ревностная форма любви как-то влиять на любовь которая связана с ревностью.

Ответ тут таков-да. Если люди любят общую еду, музыку и увлекаются общими темами, то естественно, что люди будут более спокойно относиться к тому что их партнер общается с другими людьми.

Таким образом мы можем прийти к выводу, что ревность это сомнения в качестве своей любви.

Но не так всё просто.

ПСИХОЛОГИЯ НЕ ИМЕЕТ ОТНОШЕНИЯ К РЕВНОСТИ ВООБЩЕ

Для понимания того как вообще относятся без ревностные любви к любви личностной надо проанализировать как вообще какие особенности личности приводят к ревности.

Если любовь это полное принятие другого человека то она может относиться к тому что человек отличается от другого совершенно спокойно. Хочу добавить что такая любовь встречается очень редко. обычно полное принятие возможно только в детстве во взрослой жизни так или иначе мы вынуждены подстраиваться друг к другу. вопрос в том до какой степени. Так как мы занимается философским исследованием любви то мы вынуждены опускать частности, чтобы понять, как вообще любовь может причинять боль невыносимую от ревности..В чем вообще поставлен был вопрос.

Выяснить почему любовь — альтруистическое чувство может вызывать боль от ревности.. как альтруизм может заставить страдать.

Если люди очень сильно различаются друг от друга то они должны казалось бы ревновать ещё сильнее так как они не могут общаться на общие темы или тому подобное.

Но практика показывает удивительную вещь, чем более сильно принимает человек другого, чем меньше он ревнует.

Это наводит на мысль, что есть, что — то что выходит за пределы интенсивности любви. Я называю это качество любви…

Пора разобраться с вопросом, что такое качество любви..

ЧТО ТАКОЕ КАЧЕСТВО ЛЮБВИ

Чтобы ответить на этот вопрос, что такое качество любви начнём анализ с самого широкого метафорического описания, что такое любовь, а потом применяя логический анализ будем прояснять и сужать это понятие отсекая другие понятия от основного понятия.

Итак есть одна сказка прочитайте её.

Сказка об одиноком волшебнике

Знаете ли Вы, почему сказки рассказывают только старики?

Потому что сказка — это самое мудрое в мире!

Ведь все проходит, и только истинные сказки остаются…

Сказка — это мудрость.

Чтобы рассказывать сказки, надо очень много знать,

Необходимо видеть то, что не видно другим,

А для этого нужно долго жить.

Поэтому только старики умеют рассказывать сказки.

Как сказано в главной, древней и большой книге волшебств:

«Старец — это тот, кто обрел мудрость!»

А дети…

Они очень любят слушать сказки,

Потому что есть у них

Фантазия и ум думать обо всем,

А не только о том, что видят все.

И если ребенок вырос, но все же видит

То, чего не видят другие,

Он знает, что фантазия — это истина!

И остается ребенком, мудрым ребенком,

«Старцем, познавшим мудрость»,

Как сказано в большой древней книге волшебств —

Книге Зоар.

Жил-был волшебник.

Большой, особенный, красивый и очень-очень добрый…

Но он был один, и не было никого,

Кто был бы рядом с ним,

Не было никого, с кем бы мог он играть,

К кому мог обратиться,

Кто бы тоже обратил на него внимание,

С кем бы мог он поделиться всем,

Что есть у него.

Что же делать?..

Ведь так тоскливо быть одному!

Задумался он: «А что, если создам я камень,

Хотя бы очень маленький, но красивый?

Может, этого будет достаточно мне?

Я буду его гладить и чувствовать,

Что есть кто-то рядом со мной,

И тогда вдвоем нам будет хорошо,

Ведь так тоскливо быть одному…»

Сделал он «Чак!» своей волшебной палочкой,

И появился рядом с ним камень,

Точно такой, как задумал.

Глядит он на камень, обнимает его,

Но тот никак не отвечает, не двигается,

Даже если ударить камень или погладить его —

Он остается как и был, бесчувственным!

Как же дружить с ним?

Начал пробовать волшебник делать еще камни,

Другие и разные,

Скалы и горы, земли и суши,

Земной шар, солнце и луну.

Заполнил камнями всю вселенную —

Но все они как один камень —

Нет от них никакого ответа.

И как прежде, он чувствует,

Как тоскливо быть одному…

Подумал волшебник:

«Может быть, вместо камня создам я растение —

Допустим, красивый цветок?

Я полью его водой,

Поставлю на воздух, на солнце,

Я буду ухаживать за ним —

Цветок будет радоваться,

И вместе нам будет хорошо,

Ведь очень тоскливо быть одному…»

Сделал он «Чак!» волшебной палочкой,

И появился перед ним цветок,

Точно такой, как хотел.

Начал он от радости танцевать перед ним,

А цветок не танцует, не кружится,

Почти не чувствует его.

Он реагирует только на то, что волшебник дает ему:

Когда волшебник поливает его — он оживает,

Не поливает — он умирает.

Но как можно так скупо отвечать такому доброму волшебнику,

Который готов отдать все свое сердце!.. Но некому…

Что же делать?..

Ведь так тоскливо быть одному!..

Начал волшебник создавать всякие растения,

Большие и малые, сады и леса, рощи и поля…

Но все они, как одно растение —

Никак не отвечают ему.

И по-прежнему очень тоскливо быть одному…

Думал волшебник, думал и придумал:

«А если я создам какое-нибудь животное?

Какое именно? — Лучше всего собаку. Да, собаку!

Такую маленькую, веселую, ласковую.

Я все время буду с ней играть,

Мы пойдем гулять, и моя собачка будет бегать

И впереди, и позади, и вокруг меня.

А когда я буду возвращаться домой, в свой замок,

Так вот, когда я буду возвращаться в наш замок,

Она уже заранее выбежит навстречу мне,

И так хорошо будет нам вместе,

Ведь так тоскливо быть одному!»

Сделал он «Чак!» своей палочкой,

И появилась рядом с ним собачка,

Точно как хотел.

Стал он заботиться о ней,

Давал кушать и пить, обнимал ее,

Мыл и водил гулять —

Все делал для нее…

Но любовь собачья…

Вся она только в том,

Чтобы быть рядом с ним,

Лежать у ног, ходить за ним.

Увидел волшебник с сожалением,

Что даже собака,

С которой он так хорошо играет,

Все-таки не способна вернуть ему ту любовь,

Которую он дает ей.

Она просто неспособна быть его другом,

Не способна оценить,

Что он делает для нее!

А ведь этого так желает волшебник!

Начал он создавать вокруг себя

Рыб и ящериц, птиц и животных —

Но стало только хуже:

Никто не понимает его,

И по-прежнему тоскливо ему одному…

Долго думал волшебник и понял:

«Настоящим другом может быть только тот,

Кто очень будет нуждаться во мне

И будет искать меня.

Это должен быть кто-то,

Кто сможет жить как я,

Кто все сможет делать как я,

Сможет любить как я,

Понимать как я.

Только тогда он поймет меня!

Но быть как я?.. ммм…

Кто же может быть таким, как я?

Чтобы оценил то, что я даю ему,

Чтобы смог ответить мне тем же,

Ведь и волшебник нуждается в любви.

Кто же может быть таким,

Чтобы вместе нам было хорошо,

Ведь так тоскливо быть одному!..»

Подумал волшебник:

«Может быть, это человек?

И правда… а вдруг именно он

Сможет стать близким и другом мне,

Сможет быть как я.

Только надо помочь ему в этом.

И тогда уж вместе нам будет хорошо,

Ведь так тоскливо быть одному!..

Но чтобы вместе было нам хорошо,

Он должен прежде ощутить,

Что значит быть одиноким, без меня,

Ощутить, как я… без него,

Насколько тоскливо быть одному!..»

Снова сделал волшебник «Чак!» —

И появилось далеко от него место,

И в нем — человек…

Но человек настолько далек от волшебника,

Что даже не чувствует, что есть волшебник,

Который создал его и все для него:

Камни, растения, животных и птиц,

Дома и горы, поля и леса,

Луну и солнце, дождик и небо,

И еще много чего… весь мир…

Даже футбол и компьютер!

Все это есть у человека…

А вот волшебник так и остался один…

А как тоскливо быть одному!.. А человек… даже не подозревает,

Что существует волшебник,

Который создал его,

Который любит его,

Который ждет и зовет его:

«Эй, неужели ты не видишь меня?!

Ведь это я… я все тебе дал,

Ну, иди же ко мне!

Вдвоем нам будет так хорошо,

Ведь тоскливо быть одному!..»

Но как может человек, которому и так хорошо,

У которого есть даже футбол и компьютер,

Который не знаком с волшебником,

Вдруг пожелать найти его,

Познакомиться с ним,

Сблизиться и подружиться с ним,

Полюбить его, быть другом его,

Быть близким ему,

Так же сказать волшебнику:

«Эй!.. Волшебник!..

Иди ко мне, вместе будет нам хорошо,

Ведь тоскливо быть без тебя одному!..»

Ведь человек знаком лишь с такими, как он,

И только с тем, что находится вокруг,

Знает, что надо быть, как все:

Делать то, что делают все,

Говорить так, как говорят все,

Желать того, чего желают все.

Больших — не злить, красиво просить,

Дома — компьютер, в выходные — футбол,

И все, что хочет, есть у него,

И зачем ему вообще знать,

Что существует волшебник,

Которому тоскливо без него?..

Но волшебник — он добр и мудр,

Наблюдает он незаметно за человеком…

…И вот в особый час…

Тихо-тихо, медленно, осторожно

Делает…

«Чак!» своей палочкой, И вот уже не может человек

Жить как прежде,

И ни футбол, ни компьютер теперь

Не в радость ему,

И хочет, и ищет он чего-то,

Еще не понимая, что это

Волшебник проник маленькой палочкой

В сердце его, говоря:

«Ну!.. Давай же,

Иди ко мне, вместе будет нам хорошо,

Ведь теперь и тебе тоскливо быть одному!..»

И волшебник — добрый и мудрый —

Вновь помогает ему:

Еще один только «Чак!» —

И человек уже ощущает,

Что есть где-то волшебный замок,

Полный всяких добрых чудес,

И сам волшебник ждет его там,

И только вместе будет им хорошо…

Но где этот замок?

Кто укажет мне путь к нему?

Как встретиться с волшебником?

Как найти мне его?

Постоянно в его сердце: «Чак!»… «Чак!»,

И уже не может он ни есть и ни спать,

Везде видятся ему волшебники с замками,

И совсем уж не может быть один,

А вместе будет им так хорошо!.. Но чтобы стал человек как волшебник,

Мудрым, добрым, любящим, верным,

Он должен уметь делать все,

Что умеет делать волшебник,

Должен во всем быть похожим на него,

Но для этого «Чак!» уже не годится —

Этому человек должен сам научиться.

Но как?..

Поэтому волшебник незаметно… осторожно,

Медленно… нежно…

«чак — чак… чак — чак»…

Тихонько ведет человека

К большой древней книге волшебств,

Книге Зоар…

А в ней все ответы на все-все,

Весь путь, как все делать,

Чтобы было в конце концов хорошо,

Сколько ж можно быть одному…

И человек торопится быстро-быстро

Пробраться в замок, встретиться с волшебником,

Встретиться с другом,

быть рядом с ним,

Сказать ему: «Ну!..

Вместе нам будет так хорошо,

Ведь так плохо быть одному…»

Но вокруг замка высокая стена

И строгие стражники на ней,

И чем выше взбирается на стену человек,

Тем грубее отталкивают его,

Тем больнее падает он,

Обессилен и опустошен,

Кричит он волшебнику:

«Где же мудрость твоя,

Зачем мучаешь ты меня,

Зачем же звал ты меня к себе,

Потому что плохо тебе одному?

Зачем сделал ты так,

Что плохо мне без тебя?..»

Но… вдруг чувствует: «Ча… ак!» — и снова

Он стремится вперед, вверх по стене.

Обойти стражников, взобраться на стену,

Ворваться в закрытые ворота замка,

Найти своего волшебника…

И от всех ударов и неудач

Обретает он силу, упорство,

Мудрость.

Вдруг из разочарования растет желание…

Он учится сам делать все чудеса,

Которые делает волшебник,

Он сам учится создавать то,

Что мог только волшебник!

Из глубин неудач растет любовь,

И желает он больше всего и только одного:

Быть с волшебником, видеть его,

Все отдать ему, ничего не прося взамен.

Ведь только тогда будет ему хорошо,

И совсем невозможно быть одному!..

И когда уже вовсе не может без него,

Открываются сами большие врата,

И из замка навстречу ему

Спешит волшебник, говоря:

«Ну! Где же ты был! Иди ко мне!

Как нам будет теперь хорошо,

Ведь мы оба знаем, как плохо,

Как тоскливо быть одному!»

С той минуты они уже вместе всегда,

Верные, неразлучные и любящие друзья,

Нет выше и глубже их чувств,

А любовь заполняет настолько сердца,

Что не может даже припомнить никто

О том, как тоскливо быть одному!..

Если чувствует кто-то в сердце своем

Тихо-тихо: «…чак…чак»

(Прислушайтесь внимательно, каждый),

Что главное в жизни — встреча с волшебником,

Соединиться, слиться с ним,

Что только тогда будет Вам хорошо,

А пока так грустно и плохо…

Обратитесь к помощникам волшебника

Мы ждем…

Ваши «Чак — чак»…

Стоит внимательно изучить этот текст и перевести метафорические идеи в более понятную логическую форму

Возможно одни люди увидят в них одни мысли, другие люди другие мысли, но что касается меня то я увидел в ней вот такие идеи

1 идея

зависимость любви от уровня развития сознания.

2 идея

то что любовь это нечто развивающееся

3 идея

у любви есть вектор развития

4 идея

Любовь это сила для развития сознания

5 идея

Возможно, что любовь без возможности развития сознания невозможна

Самое странное, что ревность есть у маленьких собачек.

Я помню одну собачку которая выла и гавкала оттого, что хозяин обнимал жену.

Становится понятным что ревность связана не с силой чувств, но и уровнем любви. Невозможно ревновать если уровень любви значительно выше, чем уровень собачки.

Ведь мы не ревнуем к собаке, хоть она любит очень сильно.

Таким образом становится понятным, что ревность может быть по отношению в самому себе.

Мы ревнуем оттого, что в жизни другого человека есть другой человек, и он может быть куда более развит сознанием.

Так как в нас есть импульс развития сознания то мы начинаем психовать, а не оказал ли на возлюбленного другой человек и поэтому начинаем сомневаться в том, что можем ли мы оказать на него такое влияние что и бывший на него. Человек навсегда поселяется в сердце.

Таким образом становится понятным, что мы всегда ревнуем по отношению к самому себе.

В ЧЕМ МЫ РЕВНУЕМ ПО ОТНОШЕНИЮ К САМОМУ СЕБЕ

Если ревность связана с тем что любовь это процесс взаимного развития сознания происходящий в супружеской жизни. Естественно возникает вопрос, что есть развитие сознания. Ясно, что если этого не происходит то брак распадается.

Куда направлен вектор развития? Ответ на этот вопрос может спасти семьи.

Для ответа на этот вопрос надо разобрать, что значит любить самого себя.

Мы исходим в обыденном сознании из того, что есть два вида нравственных чувств.

Альтруизм и эгоизм.

Но готовые суждения обыденного сознания в данном случае так же мало соответствуют истине, как и в огромном большинстве других случаев. Мы говорим пока об истине не в морально-практическом, а просто в познавательно-теоретическом смысле. Как бы мы ни оценивали любовь к себе и любовь к людям, несомненно одно: этими чувствами не исчерпываются все наши моральные побуждения. Существует целый ряд импульсов, не направленных ни на собственное благо, ни на благо ближних и, тем не менее, обладающих бесспорною моральною ценностью. Послушаем умного, тонкого и спокойного исследователя моральных фактов. «Не нужно никогда упускать из виду, что антитеза между эгоизмом и альтруизмом ни в коем случае не исчерпывает всей совокупности мотивов наших действий. Фактически мы объективно заинтересованы в осуществлении или неосуществлении известных событий или состояний, и притом вне всякого отношения к их последствиям, затрагивающим какого-либо субъекта. Нам важно, чтобы в мире царила гармония, чтобы в нем воплотились известные идеи, чтобы осуществилось что-либо ценное, и мы чувствуем потребность содействовать этому, отнюдь не задаваясь всегда вопросом, полезно или приятно это какой-либо личности, какому-либо мне или тебе… Во многих случаях сознание цели нашей деятельности останавливается в мире объективного, не заимствуя моральной ценности от каких-либо субъективных соображений… Это — несомненный психологический факт». Приведенное указание на существование мотивов объективных, не подходящих под рубрики эгоизма и альтруизма, можно было бы иллюстрировать подавляющим множеством примеров. Мыслитель, жизнь которого направлена на открытие истины, вне всякого соображения о пользе или надобности ее для кого-либо; художник, стремящийся воплотить художественный образ, не задумываясь о том, кому полезно или приятно его дело; человек, мстящий за поруганную справедливость или честь и достигающий этого, быть может, путем гибели и своей и своего противника, — вот первые наудачу выбранные примеры, которые даже как типы, конечно, отнюдь не исчерпывают всего разнообразия мотивов этого рода. Во всех этих и им подобных случаях люди не руководятся, очевидно, ни себялюбием, ни любовью к людям: движущим мотивом их является стремление к достижению известного объективного состояния, вне всякого отношения к чьей-либо выгоде или к чьему-либо удовольствию. Мы не знаем более меткого и удачного обозначения подобного рода стремлений к отвлеченным, обладающим внутреннею ценностью моральным благам, как несколько фантастический, на первый взгляд, термин Ницше: «любовь к вещам и призракам». Понятие «вещи» имеет здесь тот смысл, что целью действия в подобных побуждениях бывает не человек, не субъект, а нечто внечеловеческое, объективное; понятие «призрака» необыкновенно тонко характеризует особенность этих объектов: это не реальные, материальные предметы, это — с психологической точки зрения вымыслы, продукты субъективной душевной жизни, которым, однако, придается характер объективного, субстанциального существования: истина, справедливость, красота, гармония, честь — вот некоторые из этих «призраков», любовь к которым издавна служила и служит одной из самых могучих движущих сил человечества.

Но самый факт ее существования как третьего, равно удаленного от эгоизма и альтруизма вида нравственного чувства не может — вопреки ходячему взгляду — быть оспариваем. Но раз проблема разрешена теоретически, раз не остается более сомнения в наличности особого морального чувства «любви к вещам и призракам», не совпадающего ни с эгоизмом, ни с альтруизмом, то не представляет более трудностей и разрешение морально-практической проблемы, именно вопроса о моральной ценности этого чувства. Доказывать вообще моральную ценность чего-либо невозможно; здесь есть только один путь — апелляция к нравственному чувству. И это нравственное чувство властно и внушительно говорит, что любовь к истине, справедливости, красоте, чести и прочим «призракам» обладает бесспорною и весьма высокою моральною ценностью. Выше ли она, чем ценность любви к людям, как это утверждает или, вернее, внушает Ницше, — это опять-таки не может быть доказано логически. Согласно изложенному нами взгляду, спор между двумя независимыми моральными принципами за верховенство разрешается не аргументами, а стихийною моральною силой каждого из них в душе человека. Бывают люди, бывают настроения, общества, эпохи, для которых высшим нравственным идеалом является счастье, благополучие ближних во всей его конкретной материальности; бывают иные люди, иные общества и эпохи, для которых символом веры становятся отвлеченные моральные блага — «призраки» — как какой-нибудь религиозный или нравственный идеал, поднятие морального уровня, осуществление справедливости, защита истины, свободы, человеческого достоинства. Для таких эпох, для таких людей и гласит слово Заратустры: выше любви к людям стоит любовь к вещам и призракам.

Как бы каждый из нас ни решил для себя вопроса о сравнительной ценности «любви к людям» и «любви к призракам», во всяком случае заслугой ницшевской «переоценки всех ценностей» является критическое углубление нашего морального сознания. Мы видели, что понятие «любви к призракам» несомненно выражает давно знакомое человечеству нравственное чувство и, следовательно, не постулирует никакого новшества в морали. Но одно дело — нравственное чувство, а другое — моральная доктрина и воспитанное ею моральное сознание. Последние всегда отстают от первого, всегда не вполне соответствуют ему и не выражают его точно и полно. Задачей этики как нормативной дисциплины и является установление согласия между моральными убеждениямии нравственными чувствами, пересмотр и углубление морального сознания путем сопоставления его с прирожденными или бессознательно привитыми человечеству нравственными инстинктами. Такова и заслуга ницшевской «переоценки ценностей»: выяснение морального конфликта между любовью к ближнему и любовью к дальнему и доказательство наличности и самостоятельной моральной ценности практически давно известного, но сознательно не оцененного чувства «любви к призракам». Несомненно, что это последнее чувство оставалось в тени и не проникало к свету морального сознания только благодаря господству узкой этической доктрины утилитаризма, которая признавала единственным верховным моральным благом счастье людей, а потому и не хотела замечать и признавать в моральных чувствах ничего, кроме стремления к счастью ближних — альтруизма — и его прямого антипода — эгоизма.

Отрывок взят из одной интересной работы Семена Людвиговича Франка «Фридрих Ницше и этика любви к дальнему».

Итак, мы видим то, что мы называем Эго имеет очень сложное строение.

Основная психологическая И ЭТИЧЕСКАЯ ошибка ревнивца

Я задавал очень простой вопрос

Представим себе, что если ваш муж или жена изменил вам в первом случае, а в другом случае вам сказал, что я встретил другую женщину и хочу уйти. Где вы будете более спокойным?

Почти все отвечали, что они будут более спокойными во втором случае.

При дальнейшем анализе выяснялось, что им это нравится потому что тут удовлетворена любовь к вещам и призракам.

Поэтому-то инстинкт «любви к призракам» способен по своему психологическому эффекту походить на эгоизм, хотя теоретически — мы еще раз подчеркиваем это — между ними лежит моральная пропасть, отделяющая побуждения, имеющие лишь субъективную цену, от побуждений, обладающих объективною моральною ценностью. Моральный закон, предписывающий заботиться о благе ближнего, будет по большей части ощущаться как повеление пожертвовать интересами моего «я» в угоду интересов какого-либо «ты»; моральный же закон, повелевающий любить и защищать известные «призраки», будет сознаваться как требование заботиться о лучших, важнейших и святейших интересах моего собственного «я». У Ницше есть одно чудесное изречение, касающееся личных отношений между людьми и объясняющее это различие между любовью к людям и «любовью к призракам». «Если друг твой обидит тебя, — говорит он, — то скажи ему: то, в чем ты преступил против меня, я тебе охотно прощаю, но в чем ты преступил против самого себя, как я могу простить тебе это?» В обиде, нанесенной ближнему, нарушаются, таким образом, не только интересы этого ближнего, но и интересы самого обидчика, поскольку в его поступке содержится умаление его собственного лучшего достояния — «призрака» справедливости, благородства или великодушия. Таков смысл ницшевского сближения «любви к призракам» с эгоизмом.

Но что происходит в психике ревнивцев.

Ревнивец не осознает, что есть разница между эгоизмом и любовью к вещам и призракам. Отсюда они считают морально оправданным преследовать свою жертву. Для них любовь к вещам и призракам это одно и то же, что и эгоизм.

Бывает и такое что любовь к вещам и призракам отождествляется бессознательно с альтруизмом и ревнивец начинает преследовать свою жертву из альтруистических соображений. Это может звучать странно, но такое бывает.

Этот случай легче для осознания действительных причин ревности, так как стремление преследовать жертву вызывает противоречие с самой альтруистической направленностью личности.

Смещение акцента на качество любви происходит само собой. Но почему не всегда мы это осознаём.

МЕХАНИЗМ РАЗВИТИЯ ПАТОЛОГИЧЕСКИХ ФОРМ РЕВНОСТИ

Давай разберем как вообще развивается то, что мы называем Эго.

Сначала мы идентифицируем себя с своим телом. Потом мы начинаем идентифицировать себя с человечеством.

Как вообще происходит такое.

Дело в том, что даже любовь к ближнему невозможно представить без любви к вещам и призракам.

Сначала мы представляем что любовь к ближнему это соска бутылочки с молоком, но когда мы поедим нам обязательно захочется сходить в кино. Потом мы захотим почитать книгу. В общем по мере заполнения одних потребностей появляются другие формы потребностей.

И самое главное это то что по мере заполнение субъективных потребностей мы передвигаемся в сторону того, что Ницше назвал любовью к вещам и призракам.

В свете этого становится понятным что у ревнивцев не развито эго и они идентифицирует себя с потребностями тела.

Ведь в дальнейшем развитии человек понимает, что невозможно любить себя без удовлетворения потребностей духовного плана.

Ведь как сказано в Евангелии не хлебом единым сыт человек.

Но возникает вопрос лежащий на поверхности, а что тормозит развитие Эго.

Есть несколько причин.

1 причина

Она самая очевидная.

Отсутствие в окружении духовных потребностей. Например если человек не имел возможности слушать прекрасную музыку то он не поймет красоты.

2 причина

Неудовлетворенность телесных потребностей. Если человек жил в голоде, то ему не до того чтобы увлекаться музыкой или рисованием и других способов развития сознания

ЧТО ЗНАЧИТ ЛЮБИТЬ ВЕЩИ И ПРИЗРАКИ

Дальнейший анализ этого явления, как ревность требует более тщательного рассмотрения понятия, что есть любовь к вещам и призракам

Тут надо быть внимательным к тому как записаны слова на немецком

als die Liebe zu Menschen gilt mir die Liebe zu Sachen und Gespenstern.

Тут надо внимательно рассмотреть на одну очень интересную особенность текста Ницше

Дело в в том что немецкое слово Sachen можно перевести как дело или как вещь

В немецком есть другое слово ding

Оно не имеет такого двойного значения оно всегда означает одно слово вещь, или предмет.

Откуда происходит слово вещь

Русское слово вещь происходит от слова вече

Немецкое слово ding происходит от слова тинг, что означает то же самое собрание.

Как утверждают лингвисты слово вещь происходит от слова вещать.

«Понимание вещи как части материального мира и процесса его познания человеком с зарождения философии до наших дней находится в центре любой системы мировоззрения. Вещь — одна из основных онтологических категорий (сущее, то, что существует, форма бытия), отдельный объект материального мира, обладающий относительной независимостью, объективностью и устойчивостью существования. В общем понимании вещь характеризует количественную характеристику материи».

Вывод

Исходя из определений философии и окружающей действительности (здравого смысла), очевидно, что при употреблении термина «вещь-вешть» нашему сознанию передаётся общеустановленный и общепонятный сигнал. Сигнал обозначает какой-либо предмет, явление — сущность, которая есть сама по себе, в отличие от других вещей и в отличие от изменчивых состояний вещей, он существует в мире, он есть, это то, что имеется в бытии. Соответственно и связь графики и фонетики термина с его значением надо искать в социально-религиозном учении, доминировавшем долгое время на европейском континенте, а оно у нас общее — иудеохристианство.

Терминология иврита и библейский образ

а) Терминология

Приведем термин в форму близкую к грамматике иврита и выделим корень — ВЕЩЬ = ВЕШТЬ = В+ЕШ+ТЬ; В+ЕШТЬ.

* В+ЕШ+ТЬ = ивр. В (Б) предлог — как, в виде (пишется слитно) + ЙЕШ сущность, реальность, есть, имеется, субстанция, бытие, существование.

* В+ЕШТЬ = ЙЕШУТ бытие, сущность; т.е. то, что имеется, есть, существует (поздний, талмудический термин).

б) Библейский образ

* Притчи 20:15: «Есть (ЙЕШ) золото и много жемчуга, но драгоценная утварь — уста разумные».

* Бытие 18:24: «может быть, есть (ЙЕШ) в этом городе пятьдесят праведников? неужели Ты погубишь, и не пощадишь места сего ради пятидесяти праведников, в нем?».

Таким образом, очевидно, что русский термин «вещь-вешть» является транслитерацией (перевод знаков с одного алфавита на другой) термина иврита ЙЕШ, ЙЕШУТ, фонетика, графика (с учетом транслитерации) и смысл совпадают.

В генеалогии морали Ницше написал вот такие слова

Я пользуюсь случаем, который дает мне это рассмотрение, чтобы публично и официально выразить пожелание, высказывавшееся мною до сих пор лишь в случайных беседах с учеными: именно, что какой-нибудь философский факультет мог бы стяжать себе честь серией академических конкурсов в поощрение штудий по истории морали; должно быть, сама эта книга послужит тому, чтобы дать мощный стимул как раз в указанном направлении. В предвидении такой возможности пусть будет предложен следующий вопрос: он в равной мере заслуживает внимания филологов и историков, как и собственно профессиональных философов. «Какие указания дает языкознание, в особенности этимологическое исследование по части истории развития моральных понятий?»

Мы последуем его путем и начнем лингвистически анализировать что же означает вещь

Первая мысль приходит к нам голову это то что понятие вещь немыслима без человеческого общества так как в нем есть линггвистическая связь со словом вече.

Есть еще связь со словом вещать вещи вещают. Что именно они вещают.

Становится понятным что они вещают о призраках.

Создание вещей невозможно без призраков.

Всякая вещь создается для чего-то. Красота, гармония. или тому подобное.

Вещам приписывают свойство качества вещи делят на качественные и некачественные.

Но что такое качество?

Для этого давай изучим один отрывок из книги Дзен и искусство ухода за мотоциклом.

Ему надо было ответить на вопрос: «Если вы не можете дать его определения, то почему же считаете, что оно существует?»

Он на это давал старый ответ, который принадлежал философской школе, называвшей себя реализмом. Он говорил: «Если мир не может нормально существовать без чего-либо, то оно есть. Если можно показать, что мир функционирует без качества ненормально, то мы доказали, что оно существует, независимо от того, дано ли ему определение или нет». Затем он переходил к изъятию качества из известного нам сейчас описания мира.

— Первой жертвой такого изъятия, — утверждал он, — были бы изящные искусства. Если в искусстве нельзя провести различий между хорошим и плохим, то оно исчезает. Нет никакого смысла вешать картину на стену, если голая стена смотрится ничуть не хуже без неё. Зачем нужны симфонии, если скрип пластинки или гул проигрывателя звучат так же хорошо? Исчезнет поэзия, поскольку в ней редко бывает смысл, и она не имеет практического значения. Интересно также то, что исчезнет комедия. Никто больше не будет воспринимать шуток, ибо разница между юмором и его отсутствием заключена только в качестве.

Затем он исключал спорт. Исчезнут футбол, бейсбол и разного рода игры. Подсчёт очков уже не будет мерой чего-либо значимого, а просто статистическими данными, как, например, количество камней в куче гравия. Кто тогда пойдёт смотреть их? Кто будет играть?

Затем он переходил к изъятию качества из рыночных отношений и предсказал те перемены, которые возникнут при этом. Поскольку качество вкуса станет бессмысленным, то на рынках останутся только такие основные продукты как рис, кукуруза, бобовые и мука, возможно мясо без разделения на сорта, молоко для грудных детей, ну и витамины и минеральные добавки для восполнения недостающего. Исчезнут алкогольные напитки, чай, кофе и табак. То же произойдёт с кино, танцами, театром и вечеринками. Все мы тогда будем пользоваться только общественным транспортом. Все будем носить только солдатскую обувь. Большая доля из нас останется без работы, но это, возможно, будет временно, до тех пор, пока мы все не перейдём на некачественную работу. Прикладная наука и технология изменятся коренным образом, а чистая наука, математика, философия и в особенности логика останутся неизменными. Вот это последнее явление показалось Федру исключительно интересным. Чисто интеллектуальные занятия меньше всего пострадают при изъятии качества. Если убрать качество, то без изменений останется только рациональность. Странно. С чего бы это?

Этого он не знал, но ему было точно известно, что изъяв качество из картины известного нам мира, он вскрывает масштабы важности этого термина, чего он не представлял себе раньше. Мир может функционировать и без него, но жизнь станет настолько скучной, что вряд ли стоит тогда жить. Практически, тогда незачем будет и жить. Термин «стоит» — это термин качества. Жизнь станет тогда только существованием без каких-либо ценностей и целей.

Он оглянулся на расстояние, на которое его увело это направление мысли, и решил, что наверняка доказал свою точку зрения. Если мир очевидно не функционирует нормально при изъятии качества, то оно существует независимо от наличия или отсутствия определения.

Представив таким образом картину без качественного мира, он вскоре обратил внимание на его схожесть с рядом социальных ситуаций, о которых уже читал. На ум пришла древняя Спарта, коммунистическая Россия и её спутники. Коммунистический Китай, «Прекрасный новый мир» Олдоса Хаксли и «1984 год» Джорджа Орвела. Он также припомнил людей из своего собственного опыта, которые вполне бы приняли такой мир без качества. Это были те самые люди, которые пытались заставить его бросить курить. Они добивались от него рациональных причин, почему он курит, и когда он не приводил им таковых, то они вели себя с ним весьма покровительственно, как будто бы он потерял лицо или ещё что-то в этом роде. Им нужно иметь причины, планы и решения для всего на свете. Они были такие же, как и сам он. На них-то он теперь и ополчился. И он долгое время подыскивал им подходящее название, чтобы обобщить то, что характеризует их, чтобы дать прозвище этому некачественному миру. Это было главным образом интеллектуальное занятие, но фундаментальной была не просто интеллектуальность. Это было некое основополагающее отношение к тому, каков мир, предполагаемое видение того, что он управляется законами, разумом, и что развитие человека состоит главным образом в открытии этих законов разума и в применении их к удовлетворению своих собственных желаний. Всё держится на этой вере. Некоторое время он смотрел прищурившись на картину бескачественного мира, представил себе кое-какие новые детали, поразмышлял, снова полюбовался увиденным и ещё подумал, и затем вновь вернулся по кругу туда, где был прежде.

Ортодоксальность.

Вот такой взгляд. Это обобщает всё. Прямоугольность. Если изъять качество, остаётся ортодоксальность. Существом прямоугольности является отсутствие качества. Ему вспомнился кое-кто из друзей художников, с которыми он путешествовал по Соединённым штатам. Они были негры и всё время жаловались на отсутствие качества, которое он описывал. Ортодоксально. Они так это и называли. Ещё задолго до того, как средства массовой информации подхватили этот термин и дали ему широкое распространение в среде белых, они называли все интеллектуальные занятия ортодоксальными и не хотели иметь с ними ничего общего. И у них с ним завязывались такие фантастические беседы и отношения, потому что он был наглядным примером той ортодоксальности, о которой они вели речь. Чем больше он пытался уточнить то, о чём они толкуют, тем туманнее становились их речи. Теперь же с этим качеством он вроде бы говорил то же, что и они, и так же туманно, несмотря на то, что предмет его речи был чёток, ясен и веществен, как и любое рационально определённое понятие, с каким ему когда-либо приходилось сталкиваться.

Качество. Вот о чём они говорили всё это время. «Милый мой, будь так любезен, брось ты всё это напрочь, — припомнил он, как об этом сказал один из них, — не хватайся ты за эти пустяковые вопросы. Если всё время будешь спрашивать, что это такое, у тебя не останется времени, чтобы понять это.» Душа. Качество. Одно и то же?

Волна кристаллизации катилась дальше. Он видел два мира одновременно. С интеллектуальной, ортодоксальной, стороны он теперь видел, что качество — разделительный термин. То, чего ищет любой аналитик интеллектуал. Берёшь аналитический нож, наставляешь лезвие прямо на термин качество и слегка, не очень сильно, стукни. Тогда весь мир раскалывается, разламывается на две части: круглое и плоское, классическое и романтическое, техническое и гуманитарное, и раскол получался чётким. Нет никаких лохмотьев. Нет путаницы. Нет никаких осколков, которые можно приладить и туда и сюда. Не просто чёткий разрыв, а весьма удачное разделение. Иногда самые лучшие аналитики, работающие по самым очевидным границам раздела, вскрывают суть и не находят ничего кроме груды мусора. И вот вам качество, тонкая, почти незаметная линия, линия алогичности в нашей концепции вселенной. Коснитесь её, и вся вселенная раскалывается пополам, причём невероятно чисто. Жаль, что Канта нет в живых. Кант сумел бы это оценить. Настоящий ювелир. Он бы увидел. Оставьте качество без определения. Вот в этом и есть секрет. Федр писал, начиная сознавать, что он причастен к некоему странному интеллектуальному самоубийству: «Ортодоксальность можно кратко и всё же полно определить как неспособность разглядеть качество до того, как ему дано интеллектуальное определение, то есть до того, как его всё изрубят на слова… Мы доказали, что качество, хоть и без определения, но существует. Его наличие можно эмпирически наблюдать в классной комнате и можно логически продемонстрировать, показав, что мир, как мы его знаем, не может существовать без него. И остаётся лишь увидеть и проанализировать не качество, а те особые привычки мышления, называемые „ортодоксальностью“, которая иногда мешает нам заметить его.»

Вот так он стремился перейти в контрнаступление. Предметом анализа, пациентом на столе уже больше было не качество, а сам анализ. Качество же было здоровым и в отличной форме. В анализе же, однако, что-то было не так, и оно-то и мешает увидеть очевидное.

Она возникла в ответ на отчаянные блуждания Федра в поисках качества, когда сотрудники факультета английского языка в Бозмене, узнав о своей ортодоксальности, задали ему резонный вопрос: «Существует ли это не определённое вами „качество“ в наблюдаемых нами вещах? — спросили они. — Или же оно субъективно и существует только в воображении наблюдателя?» Это был простой, нормальный вопрос, и не было никакой спешки в том, чтобы отвечать на него.

Ха. Торопиться было некуда. Это было окончательное предложение, вопрос на засыпку, сокрушительный удар, особый номер, от которого не оправишься.

Ибо, если качество присуще предмету, тогда надо объяснить, почему научные приборы не в состоянии обнаружить его. Тогда надо предложить такие приборы, которые обнаружат его, или же смириться с объяснением, что приборы не обнаруживают его потому, что вся ваша концепция качества, мягко говоря, несусветная renyxa.

С другой стороны, если качество субъективно и существует только в воображении наблюдателя, то тогда это качество, с которым вы так носитесь, лишь красивое название чего угодно. Сотрудники факультета английского языка Колледжа штата Монтана поставили перед Федром древнюю логическую конструкцию, известную под названием дилеммы. Дилемма, которая по гречески означает «два рога», стала похожей на переднюю часть разъяренного быка, идущего в наступление.

Если он признает, что качество объективно, то окажется на одном из рогов дилеммы. Если же согласится с тем, что оно субъективно, тогда он попадает на другой. И независимо от того, субъективно или объективно качество, как бы он ни ответил, он всё равно оказывается на роге.

Он заметил, что кое-кто из сотрудников факультета снисходительно улыбается ему.

Однако Федр, будучи подкованным в логике, знал, что каждая дилемма допускает не два, а три классических опровержения, к тому же ему были известны несколько не столь уж классических доводов, поэтому он улыбался в ответ. Он мог взяться за левый рог и опровергнуть мысль о том, что объективность подразумевает научное обнаружение. Или можно ухватиться за правый рог и оспорить мысль, что субъективность подразумевает «всё что угодно». Или же можно пройти между рогов и отрицать, что выбор заключается только между объективностью и субъективностью. Можете быть уверены, он испробовал всё три. Помимо этих классических логических опровержений есть ещё алогичные, «риторические» приёмы. Будучи риториком, Федр имел в своём распоряжении и их.

Можно пускать пыль быку в глаза. Он уже сделал это, заявив, что отсутствие знания о том, что такое качество, представляет собой некомпетентность. Но есть старое правило логики о том, что компетентность говорящего не имеет отношения к тому, что он говорит, так что все разговоры о некомпетентности — чистейшая пыль. Самый большой дурак в мире может сказать, что солнце светит, но от этого оно не померкнет. Сократ, древнейший враг риторической аргументации, распушил бы за это Федра в пух и прах, сказав: «Да, я согласен с вашей посылкой о том, что я некомпетентен в вопросах качества. Тогда, пожалуйста, покажите старику, что такое качество. Иначе, как же смогу я исправить его?» Затем Федру дали бы побурлить несколько минут, а потом его раздавили бы вопросами, которые доказывают, что он сам не знает, что такое качество, и что сам он, по собственным меркам, некомпетентен. Можно попробовать убаюкать быка. Федр мог бы заявить вопрошателям, что ответ на эту дилемму выходит за пределы его скромных способностей, но тот факт, что он не может найти ответа, не является логическим доказательством того, что ответ найти нельзя. Не могли бы они, имея более обширный опыт, попытаться найти этот ответ? Но для убаюкиваний такого рода было уже слишком поздно. На это они могли ему просто ответить:

«Нет, мы слишком ортодоксальны. И до тех пор, пока вы не найдете ответа, придерживайтесь-ка учебной программы, чтобы нам не пришлось в следующей четверти проваливать ваших совсем запутавшихся студентов.»

И третьим риторическим выходом из положения, по моему мнению, лучшим, было бы вовсе не выходить на арену. Федр попросту мог заявить: «Попытка классифицировать качество как субъективное или объективное — есть попытка дать ему определение. А я уже сказал, что оно не поддаётся определению». И остановиться на этом. Полагаю, что в своё время Ди-Виз так и советовал ему поступить.

Не знаю, почему он пренебрёг этим советом и стал отвечать на дилемму логически и диалектически, вместо того, чтобы легко укрыться под пологом мистики. Могу только догадываться. Прежде всего, думаю, он считал, что весь Храм разума бесповоротно укоренился на арене логики, и если поставить себя вне логического диспута, то оказываешься вовсе за пределами какого-либо академического рассмотрения. Философская мистика, мысль о том, что истина не поддаётся определению и её можно постигнуть лишь нерациональными средствами, существовала ещё на заре истории. Она является основой практики дзэн. Но это не академический предмет. Академия, Храм разума, занимается лишь тем, что можно определить, а если хочешь быть мистиком, то иди в монастырь, а не в университет. Университет — это место, где всё должно быть разложено по полочкам. Думаю, вторая причина того, что он вышел на арену, была продиктована эгоизмом. Он считал себя довольно тонким логиком и диалектиком, гордился этим и рассматривал данную дилемму как вызов своему мастерству. Полагаю, что эти черты эгоизма возможно и стали началом всех его бед.

Я вижу, как олень движется впереди нас среди сосен на расстоянии около двухсот ярдов. Пробую показать его Крису, но к тому времени, как он глянул, олень уже пропал.

Первый рог дилеммы Федра был: «Если качество присутствует в предмете, то почему научные приборы не могут выявить его». Это очень щекотливый вопрос. Он с самого начала видел, насколько он опасен. Если он собирается предстать неким сверхучёным, умеющим видеть в предметах качество, которого не может обнаружить ни один учёный, то просто докажет, что он либо чокнутый, либо дурак, или то и другое вместе. В наше время идеи, несовместимые с научными знаниями, не взлетают с земли. Он вспомнил утверждение Локка, что никакой предмет, будь он научным или другим, не поддаётся познанию, кроме как с точки зрения его качеств. Эта неопровержимая истина как бы доказывала, что учёные не в состоянии обнаружить качество в предметах только потому, что они выявляют только качество. «Предмет — это умственное построение, выводимое из качеств». Если такой ответ верен, то он, конечно же, разрушал первый рог дилеммы, и это на время очень взволновало его. Но он оказался ложным. Качество, которое он со студентами видел в аудитории, совершенно отличалось от качеств цвета, тепла и твердости, наблюдаемых в лаборатории. Все эти физические свойства можно измерить приборами. Его же качество «отличное», «хорошее», «добротное», не было физическим свойством и не поддавалось измерению. Его сбила с толку двойственность термина «качество». Он удивлялся, откуда эта двойственность, сделал себе заметку раскопать исторические корни слова «качество», но отложил это дело. Рог дилеммы по-прежнему оставался на месте.

Он обратил внимание на другой рог дилеммы, который содержал большую вероятность опровержения. Он думал, «Итак, качество — это всё что угодно?» Это бесило его. Великие художники в истории человечества: Рафаэль, Бетховен, Микельанжело, они все выдавали то, что нравится людям. У них не было другой цели, кроме как по большому счёту щекотать чувства людей. Что это? Это сердило его, и больше всего его бесило то, что он не находил непосредственного пути отделить это логически. Тогда он тщательно исследовал это утверждение, точно так же как он обдуманно изучал вещи, прежде чем взяться за них. И тогда его озарило. Он достал скальпель и вырезал то слово, которое и создавало эффект возмущения в этом предложении. Это было слово «лишь». Почему качество должно быть «лишь» тем, что вам нравится? Почему то, что вам нравится, должно быть «лишь»? Что означает «лишь» в данном случае? При выделении его таким образом для отдельного исследования стало очевидно, что «лишь» в данном случае не означает совершенно ничего. Это просто уничижительный термин, логический вклад которого во всё предложение равняется нулю. Так вот, если убрать это слово, то предложение принимает вид: «Качество — это то, что вам нравится», и смысл предложения меняется полностью. Оно становится безвредной банальностью.

Он стал вспоминать, почему это предложение так раздражало его с самого начала. Оно ведь казалось таким естественным. Почему понадобилось так много времени, чтобы увидеть, что в действительности говорилось: «То, что вам нравится — плохо, по крайней мере несущественно»? Что скрывалось под этой броской фразой о том, что вам нравится — плохо, или по крайней мере неважно в сравнении с другими вещами? Кажется, в этом и была суть той ортодоксальности, с которой он боролся. Маленьких детей приучают к тому, чтобы они не поступали «лишь так, как им нравится», а… а как?… Ну конечно! Так, как нравится другим. А кому другим? Родителям, учителям, воспитателям, полицейским, судьям, работникам аппарата, королям, диктаторам. Любым властям. Когда тебя приучат презирать то, что «лишь тебе нравится», тогда, естественно, ты становишься гораздо более послушным слугой другим людям — хорошим рабом. Если приучишься не делать так, «лишь бы тебе нравилось», тогда система тебя полюбит.

А допустим, что ты делаешь «лишь то, что тебе нравится»? Значит ли это, что ты тут же бросишься колоть себе героин, грабить банки и насиловать старушек? Тот, кто советует тебе не делать «лишь так, как тебе нравится», делает многозначительные намёки на то, во что это может вылиться. Кажется, он не сознаёт того, что люди не грабят банков не потому, что взвесили последствия и решили, что это им не нравится. Он не сознаёт того, что банки прежде всего и существуют потому, что они и есть как раз то, «что нравится людям», а именно: предоставляют займы. Федр стал задумываться над тем, каким образом осуждение того, «что вам нравится» раньше представлялось таким естественным возражением с самого начала. Вскоре он понял, что за этим скрывается нечто большее. Когда говорят: «Не делай лишь так, как тебе хочется», то не только подразумевают: «Подчиняйся властям». При этом имеется в виду и нечто другое.

Это «нечто иное» выходит на огромное пространство классического научного верования, которое гласит: «То, что тебе нравится — неважно, ибо оно состоит из иррациональных эмоций внутри себя». Он долгое время исследовал этот аргумент, затем расчленил его на две небольшие группы, которые назвал научным материализмом и классическим формализмом. Он говорил, что эти два понятия часто бывают совместно в одном и том же человеке, но логически они раздельны.

Научный материализм, который чаще встречается среди любителей научных изысканий, чем в среде самих учёных, считает, реально то, что состоит из вещества или энергии и поддаётся измерению научными приборами. Всё остальное — нереально или, по крайней мере, несущественно. «То, что вам нравится» — неизмеримо и, следовательно, — нереально. «То, что вам нравится» может быть фактом, а может быть и галлюцинацией. Когда нравится, тогда не делаешь различий между этими понятиями. Задача научного метода целиком состоит в том, чтобы провести чёткое разграничение между ложным и настоящим в природе, исключить субъективные, нереальные, воображаемые элементы из своей работы с тем, чтобы получить объективную, достоверную картину действительности. Когда он говорил, что качество субъективно, то для них это всего лишь значило, что качество — воображаемо, и поэтому с ним можно не считаться при любом серьезном рассмотрении действительности. С другой стороны подходит классический формализм, который утверждает, то, чего нельзя понять интеллектуально, нельзя понять вообще. Качество в данном случае не важно, ибо представляет собой эмоциональное понимание, не сопровождающееся интеллектуальными элементами разума. Из этих двух основных источников происхождения эпитета «лишь», Федр считал, что первый, научный материализм, гораздо легче разодрать на куски. По своему прежнему образованию он знал, что это наивная наука. На него он сперва и набросился, применив метод reductio ad absurdum. Эта форма аргументации покоится на истине, что, если выводы из набора посылок — неизбежно абсурдны, то логически следует, что по крайней мере одна из этих посылок абсурдна. Давайте рассмотрим, что следует из посылки о том, что всё, не состоящее из массы-энергии — нереально и неважно.

В качестве пробного шара он использовал число ноль. Ноль, изначально индусское число, было введено на западе арабами в средние века и не было известно древним грекам и римлянам. «Как же так?» — удивлялся он. Как сумела природа так искусно скрыть ноль, что миллионы и миллионы греков и римлян не смогли обнаружить его? Обычно думают, что ноль находится на виду у всех и каждого. Он показал абсурдность попыток вывода ноля из любой формы массы-энергии и затем задавал риторический вопрос, значит ли это, что число ноль «не научно»? Если так, то значит ли это, что цифровые компьютеры, работающие исключительно на единицах и нолях, должны сводиться лишь к выполнению научных работ? Здесь нетрудно усмотреть абсурдность. Затем он перешёл к другим научным концепциям, одна за другой, и показал, что они никак не могут существовать независимо от субъективных соображений. Закончил же он законом тяготения в примере, который я привёл Джону, Сильвии и Крису в первую ночь нашего путешествия. Если отбросить субъективность как нечто неважное, говорил он, то тогда весь состав науки следует отбросить вместе с ней.

Такое отрицание научного материализма, однако, как бы приводило его в лагерь философского идеализма: Беркли, Юм, Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель, Брэдли, Босанкет, — очень неплохая компания, они логичны до последней запятой, но их так трудно обосновать на языке «здравого смысла», что в защите качества они больше мешали ему, чем помогали. Аргумент о том, что весь мир — это разум, возможно, и представляет собой здоровую логическую позицию, но в плане риторики он, разумеется, не так уж и здрав. Он оказывался слишком скучным и трудным для курса начинающих литераторов. Слишком уж «заумным». На данном этапе весь субъективный рог дилеммы выглядит почти так же невдохновляюще, как и объективный. А аргументация классического формализма, когда он стал рассматривать её, ещё больше усугубляла дело. Они оказывались исключительно мощными аргументами в плане, что не следует реагировать на непосредственные эмоциональные импульсы без рассмотрения большой рациональной картины.

Детям говорят: «Не тратьте все свои карманные деньги на жвачку (непосредственный эмоциональный импульс), потому что вам позже захочется израсходовать их на что-нибудь иное (большая картина)». Взрослым говорят: «От бумажной фабрики может исходить ужасный запах даже при самых лучших способах борьбы с ним (непосредственные эмоции), но без неё экономика всего города развалится» (широкий контекст). В плане нашей старой дихотомии говорят следующее: «Не делайте выводов на основе романтических поверхностных впечатлений без рассмотрения классической подлежащей формы». С этим он в какой-то мере был согласен.

В возражении классических формалистов «Качество это лишь то, что вам нравится» подразумевалась мысль, что субъективное, неопределённое качество, которое он преподаёт, представляет собой лишь романтическое поверхностное впечатление. Конкурсы популярности в классе могут определить, что данное сочинение обладает непосредственной привлекательностью, но представляет ли оно собой это качество? Является ли качество чем-то, что «просто видишь», или же это нечто более тонкое, что сразу и не разглядишь, а поймёшь лишь после долгого времени? Чем больше он исследовал этот аргумент, тем зловещее он ему представлялся. Он мог разрушить всё его построение. Зловещим в нём было то, что он вроде бы отвечал на вопрос, который часто возникал в классе, и на который ему всегда приходилось отвечать довольно казуистически. Вопрос был следующий: «Если всем известно, что такое качество, то почему вокруг него возникает столько разногласий?»

Его казуистический ответ был таков: хоть качество в чистом виде одинаково для всех, объекты, которым по мнению людей оно присуще, различны для каждого человека. До тех пор, пока качество остаётся без определения, с этим нельзя спорить, но он знал, и ему было известно, что это чувствуют и студенты, что в этом есть какая-то фальшь. По существу это не было ответом на вопрос.

Вот ещё один вариант объяснения: у людей имеются разногласия по поводу качества, ибо одни исходят из непосредственных эмоций, а другие применяют имеющиеся у них общие познания. И он знал, что в любом конкурсе популярности среди преподавателей английского этот последний аргумент, подкрепляющий их собственный авторитет, получит подавляющее одобрение. Но этот аргумент был совершенно разрушительным. Вместо единого, однообразного качества теперь возникают два качества: одно романтическое, которое просто видят, и им обладают студенты, и классическое, при общем понимании, которое есть у преподавателей. Одно хиповое, другое ортодоксальное. Ортодоксальность — это не отсутствие качества, это классическое качество. Хиповость — это не просто наличие качества, это всего лишь романтическое качество. Раскол между хиповостью и ортодоксальностью, который он обнаружил, всё так же в наличии, но качество теперь не склонялось полностью на одну сторону, как он это предполагал раньше. Вместо этого само качество расчленялось на два рода, по одному на каждой стороне линии раздела. Его простое, опрятное, прекрасное неопределённое качество становилось сложным.

Ему не нравился такой ход вещей. Разграничительный термин, который должен был объединить классический и романтический пути рассмотрения вещей, теперь сам расчленился на две части и больше не мог объединять что-либо. Он попал в аналитическую мясорубку. Скальпель субъективности-объективности разрезал качество надвое и уничтожил его как рабочую концепцию. Если он хочет спасти его, то нельзя допустить, чтобы нож попал туда.

И действительно, качество, о котором он вёл речь, не было ни классическим, ни романтическим. Оно выходило за пределы обоих. И клянусь Богом, оно не было ни субъективным, ни объективным, было вне этих обеих категорий. В самом деле, вся дилемма субъективности-объективности, умственного и вещественного по отношению к качеству была несправедлива. В течение веков взаимоотношения умственного и вещественного были интеллектуально нерешёнными. И чтобы утопить качество, эту нерешённость ставили над качеством. Как можно сказать, является ли качество умственным или вещественным проявлением, если с самого начала нет логической ясности относительно того, что такое умственность и что такое вещественность?

Итак, он отвергал левый рог. Качество не является объективным, утверждал он. Оно существует не в материальном мире. Затем отвергал и правый рог. Качество не субъективно, говорил он. Оно находится не просто в уме. И наконец, Федр, следуя пути, по которому, насколько ему было известно, ещё никто в истории западного мышления не проходил, направился прямо между рогами дилеммы субъективности-объективности и заявил, что качество — это и не часть ума, и не часть вещества. Это некое образование третьего порядка, независимое от двух предыдущих.

Кое-кто слыхал, как он ходил по коридорам и лестницам Монтана-холла и тихонько, почти про себя, напевал: «Святая, святая, святая… благословенная Троица».

Мир теперь, по Федру, состоит из трёх компонентов: ума, вещества и качества. Его вначале не беспокоило, что он не установил между ними никаких взаимоотношений. Если над отношениями духа и материи бились веками и ничего ещё не решили, то зачем ему за несколько недель добиваться каких-либо выводов в отношении качества? Итак, он оставил его в покое. Он как бы положил эту мысль в долгий ящик, куда он складывал многие вопросы, на которые у него сразу не находилось ответа. Он знал, что рано или поздно придётся установить взаимосвязь в этой метафизической троице субъекта, объекта и качества, но не торопился что-либо делать. Ему было так хорошо находиться в безопасности от этих рогов, что он расслабился и предавался блаженству, пока это было возможно.

Однако впоследствии он исследовал его повнимательней. Хотя логических возражений против метафизической троицы, трехголовой действительности, не было, такие троицы встречаются редко, и они весьма непопулярны. Метафизик обычно стремится либо к монизму, например к Богу, который даёт объяснение природы мира как проявление одной единственной вещи, либо к дуализму, такому как материя-дух, который разъясняет его как две вещи, либо оставляет его плюрализму, который толкует мир как проявление бесконечного множества вещей. Но три — неудобное число. Сразу же хочется узнать: Почему три? Каково взаимоотношение между ними? И когда потребность расслабиться поутихла, Федра также заинтересовало это взаимоотношение. Он отметил, что хоть обычно качество ассоциируется с предметами, ощущение качества иногда возникает безотносительно к какому-либо предмету. Вначале это навело его на мысль, что, возможно, качество полностью субъективно. Но субъективное удовольствие — совсем не то, что он подразумевал под качеством. Качество снижает субъективность. Качество выводит из замкнутости, заставляет осознать мир вокруг себя. Качество противопоставлено субъективности.

Не знаю уж, сколько он передумал, прежде чем пришёл к этому, но в конечном итоге он понял, что качество нельзя независимо увязать ни с субъектом, ни с объектом, его можно найти только во взаимоотношении их друг с другом. Вот в этой точке и сходятся субъект и объект.

Стало уже тепло.

Качество — это не вещь. Это явление.

Теплее.

Это явление, при котором субъект начинает осознавать объект. А поскольку без объекта не может быть субъекта, ибо объект пробуждает самосознание субъекта, — качество — такое явление, при котором делается возможным осознание и субъекта и объекта. Горячо.

Теперь он понял, что нашёл.

Это значит, что качество не просто результат коллизии между субъектом и объектом. Само наличие субъекта и объекта выводится из явления качества. Явление качества есть причина субъекта и объекта, которые ошибочно считают причиной качества! Теперь он ухватил за горло всю эту проклятую злую дилемму. У дилеммы всё время была невидимая порочная предпосылка, для которой нет логического обоснования, что качество — следствие субъекта и объекта. Но ведь это не так! Он достал скальпель.

Солнце качества, — записал он, — не вращается вокруг субъекта и объекта нашего существования. Оно не просто пассивно освещает их. Оно не подчинено им никоим образом. Оно само породило их. Они подчинены ему!

И в тот миг, когда он записал это, он понял, что достиг некоего рода кульминации мысли, к которой он бессознательно стремился очень долгое время

.Итак что есть качество первое что мы приходим к выводу что оно не субьект и не объект. Второе это то, что в оно имеет связь с призраком.

Любая вещь имеет связь с призраком

.Возьмем призрак

Например красота

Например музыка имеет вещную связь с грампластинками и музыкальными инструментами.

Сколько вещей обслуживают этот призрак — музыка, требуют создания музыкальных инструментов, и печатания нот и создания магнитофонов..

Происхождение слова предмет и объект

По этимологическому словарю Цыганенко, предмет — буквальный перевод (калька) слова объект. Латинская приставка ob — переведена русской приставкой пред — (т.е. перед, вперёд). Корень — ject — имеет значение бросать, кидать. На русский язык корень переведён словом метать. Вместе получилось: ob-ject = пред-мет = то, что брошено вперёд, то, что лежит впереди.

В английском словаре — ещё нюанс: слово object означает то, что напротив, против. Поэтому одно из значений слова — глагол «быть против, возражать».

Почему такое странное слово — кидать перед — для обозначения вещи? Латинское слово — калька древнегреческого слова пара-боло (παραβολο) = бросать около, перед. А в древнегреческом языке это был научный грамматический термин. Он образно описывал один из компонентов речи — то, о чём говорят или на что направлена деятельность (буквально то, что брошено, лежит, находится перед).

Например: Коля взял ручку. Действие — брать, оно направлено на ручку. Значит, ручка — объект, предмет.

В древнегреческом слово — боло имело прямое значение — кидать (например, литобол — камнемёт), и переносное — бросать идею, мысль, говорить. Это проявляется, например, в слове гипербола — сверх-речь, преувеличение речи.

В французском языке, а затем и в эсперанто, древнегреческое слово пара-боло изменило звучание и значение. Теперь на эсперанто paroli — говорить. В русском языке это слово тоже сменило значение и звучит как пароль.

По сравнению с более ранними значениями, современное значение слов предмет и объект расширилось. В древности оно было научным и философским термином. Сейчас — почти любая штука вокруг.

Итак, предмет и вещь — действительно одно и то же СЕЙЧАС, но на разных языках. Однако, происхождение, а также нюансы использования разные. Хотя, как ни странно, оба слова связаны с речью: и предмет, и объект, и пароль, и вещь — то, что говорят и то, о чём говорят.

Пример со словом предмет с учётом происхождения.

Коля ворошил уголь в печи кочергой. Здесь перед Колей три объекта — кочерга, печь и уголь. На них направлено действиие. Значит, это предметы.

Ваш пример:

Как много примеров нужно составлять с каждым значением слова? До тех пор, пока значение не станет полностью понято. Как отличить полное понимание от просто зазубривания? Когда человек точно прояснил слово, то

Он быстро и правильно даёт определение слова своими словами. Он быстро и правильно приводит примеры, раскрывающие смысл слова.

Происхождение слова субъект и подлежащее:

Конец ознакомительного фрагмента.