Озеро во дворе дома

Александр Шкурин, 2021

Новая повесть с мистически-детективным уклоном, о том, как опасно ездить в командировки в провинцию и в какие криминальные истории попадает герой, когда оказывается в провинциальном городе.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Так получилось, что повесть «Озеро во дворе дома» было написано до повести «Алимчик», но сначала была издана повесть «Алимчик», которая, к удивлению автора, была очень положительно оценена читателями.

Автор надеется, что повесть «Озеро во дворе дома» будет также положительно оценена читателями.

Повесть «Озеро во дворе дома» — это криминально-мистическое повествование об одной командировке в провинцию.

Следом готовится к печати повесть «Моя шляпа, моё пальто», которая планируется быть изданной в виде черновика.

Повесть «Моя шляпа, моё пальто» также написана в детективно-мистическом жанре. Надеюсь, что читателям, которым понравилась повесть «Алимчик», понравится и повесть «Моя шляпа, моё пальто».

1.НОЧЬ И УТРО

— Это ваш паспорт? — недоверчиво спросила администраторша, толстая тетка лет пятидесяти, отчаянно молодящаяся, подозрительно сличая фото в паспорте с живым оригиналом. — Вы выглядите еще моложе, чем в паспорте и очень похожи на двоюродного брата моего мужа. Может, вы наш родственник?

Мужчина отрицательно замотал головой. На фото в паспорте он был совсем молодым щенком, пухлощеким, толстогубым, с гривой вьющихся волос. Ныне это был сильно побитый жизнью пес, с туго обтянутыми кожей скулами, ртом-щелочкой и обритый под «ноль». У него была особенность, которая временами помогала, но чаще мешала. Вместо него часто видели кого-то другого, неприлично юного, о ком могли думать или случайно вспомнить. Даже его одноклассница, с которой проучился в школе с первого по последний классы, и которую не видел ни разу после окончания школы, с завистливо спросила:

— Andy, ты живое воплощение Дориана Грея! Скажи, где ты прячешь свой настоящий портрет? Я хочу на него посмотреть!

Одноклассница, бывшая в школе в школе тоненькой березкой, при встрече превратилась в толстенный баобаб. В школе она увлекалась иностранными языками, и, закончив престижный вуз, долгие годы работала переводчиком в Эфиопии, поэтому и произнесла его имя по-английски. Из-за спины одноклассницы, как напоминание о годах работы в Африке, высовывалась любопытная светло-коричневая мордашка девчушки с густой шапкой курчавых черных волос.

Поэтому он сосредоточился, чтобы приобрести свой настоящий облик. Администраторша, посмотрев на него еще раз, вздрогнула и схватилась за сердце.

— Батюшка-светы, что эт-то с вами? — дрожащим голосом произнесла она.

— Не понял, вы, о чем говорите? — он прикинулся непонимающим.

— Дак резко так сменились, то были на двоюродного мужниного брата похожи, а так враз постарели, — администраторша хотела еще добавить подурнели, но передумала, чтобы не пугать нового постояльца, чтобы он не сбежал из гостиницы. Однако будущий постоялец уловил её мысли и усмехнулся. Так было, так будет, с годами человек превращается в сгорбленную обезьяну, и он не исключение из правил. Только вслух вежливо сказал:

— Это плохое освещение. Вам показалось.

— Возможно, — с сомнением протянула тетка и по слогам начала читать. — Ла-у-керт Анд — рей Воль-фо-вич.

Вот и добрались до имени нового постояльца, который предпочитал себя называть первым слогом фамилии: «Лау».

— Я немец, точнее потомок поволжских немцев, — предвосхищая вопрос администраторши, сказал Лау, хотя толком не знал своей родословной, но употреблял выражение «поволжские немцы». Наверное, проверял знание отечественной истории у тех, кому говорил, и частенько убеждался, что многих словосочетание «поволжские немцы» не несло никакой смысловой нагрузки, а, наоборот, вызывало неподдельное удивление. Какие такие поволжские немцы. Разве такие были? На что можно ответить, — были, да сплыли в лихую годину войны.

— Понятно, — сказала администраторша, хотя было видно, что ей ничего не понятно, историю в школе она учила через пень колоду, и протянула ему анкету гостя. — Заполняйте. Надолго к нам приехали?

Лау пожал плечами:

— В командировку, на недельку, а может и две. Как дела пойдут.

— Да, к нам, в глушь, только и командированные и ездют. Вам какой номер, — двухместный, трехместный, со всеми или с частичными удобствами?

— Хотелось бы одноместный. Со всеми, так сказать, удобствами.

Тетка воровато посмотрела по сторонам, хотя в полутемном холле они были вдвоем и шепотом присоветовала:

— Бери двухместный, с частичными удобствами. Туалет и душ в конце коридора.

— Но почему двухместный?

— Чтоб не так страшно было. Мне все равно, какой номер возьмешь, но потом не жалуйся. По ночам спать не будешь. Ходют и ходют. Кто — неизвестно, но страшно-о-о!

Ему стало интересно. Сцена прямо из готического романа ужасов о вампирах, герой — простофиля — дурачок, ему прямым текстом толстые намеки делают, а он не обращает внимания, и обязательно вляпается в самую опасную ситуацию, грозящую неглубокой могилой в конце повествования. Оставалось надеяться, что дуракам всегда везет, в огне не тонут, в воде не горят, а укусы вампиров для них не страшнее укусов местных комаров. Почешется и тут же забудет.

— А вам — не страшно?

— Не, мы — местные, привычные, и потом ходют на втором и третьем, а на первый этаж не спускаются.

— Соседи будут?

— Какие соседи? — тетка скривилась. — Это летом, еще приезжают, полазать тут по терикам и провальцам, как их, исктремалы, вечно в пустоты проваливаются, а осенью и зимой гостиница пустая, по ночам в гостинице страшно оставаться, так пусто, хоть волком вой, и тетка неожиданно завыла: у-у-йо-у. Волчье завывание у тетки-администраторши вышло так правдоподобно, что он вздрогнул, шерсть на загривке стала дыбом, и нестерпимо захотелось спрятаться. Лау обшарил глазами полутемный холл, в котором, кроме стойки администратора да пары стульев, ничего не было. Тетка же продолжала самозабвенно выть, то повышая, то понижая голос: у-у-йо-у, у-у-йо-у, у-у-йо-у! Неожиданно на улице раздался громкий собачий лай. Тетка мгновенно прекратила выть, словно невидимый щелкнул тумблером, отключая звук в динамиках аудиосистемы, взяла заполненную анкету и протянула ключ с деревянной култышкой на кольце.

— Второй этаж, комната тринадцать. Если лампочка не загорается, стукните по выключателю. Только не очень сильно!

Лау взял ключ и рассмотрел култышку. Это оказалась грубо вырезанная фигурка человечка на кресте.

Администраторша, увидев, что он с любопытством рассматривает деревянную фигурку, пояснила:

— Это наш, последний дериктор, царствие нему небесное, баловался, фигурки вырезал. Любимая тема: сусики на хресте. Бывало, запрется в кабинете, и целый день ни гу-гу, подойдешь на цыпочках к кабинету, послушаешь возле двери, а там тишина, словно могила разверстая на кладбище поджидает, и тьма на мягких лапах готова броситься на тебя. Обмочиться можно. Вечером дериктор уходил и строго наказывал, чтобы уборщица в кабинете ни в коем случае не убирала. Он, мол, сам полы моет. У него на столе ценные документы какие-то, вдруг стронет с места или переложит, а тут проверка на носу и не сможет их найти.

Он мягко вклинился в монолог тетки:

— Не дериктор, а директор.

Тетка осуждающе глянула на него:

— Сама знаю, русский в школе учила и к училке дополнительно ходила, думала в ститут поступать. Но он — Дериктор! С большой буквы! Посмотрите на табличку. Еще не сняли.

Лау вновь осмотрел холл. До этого в полутемном холле была лишь стойка администратора и два стула. Теперь к ним добавилась белая дверь с черной табличкой. Он мог побиться об заклад, что до слов тетки этой двери не было.

— Эх, любопытство кошку сгубило, — с кривой усмешкой прошептал он и подошел к двери. На табличке было написано крупными буквами «ДЕРИКТОР Б.Х.», а ниже «директор гостиницы». Хм, Б.Х. — это Борис Христофорович или Before Christ, т.е. до Рождества Христова? Лау был твердо убежден, что в те далекие времена толпы бродячих проповедников шастали по тем местам, которые потом прозвали землей обетованной, но только одному удалось прославиться, и имя ему было — Иисус Христос. Аминь!

— Убедились? — громко вопросила администраторща.

— Да. Но почему табличку не сняли?

— Так помер Дериктор, только что был — и помер. Позавчерась помер, при выходе из гостиницы. Еще скорую вызывали. Врач сказал, что обширный инфаркт миокарда, а сегодня, — тетка испуганно понизила голос, — Дериктор приходил на работу. Весь синий, лицо перекошенное, ноги деревянные, не ступал, а скакал как конь, цокал подковами. Я, как увидела, обмерла вся, аж дышать перестала. Сердечко как забьется, потом целый флакон валокордина выпила, — для убедительности администраторша поставила на стойку пустой флакончик. — На меня посмотрел, а взгляд страшный, глаза закатившиеся, что-то прогугнил, и шасть к двери. Дверь, хоть и на замок была закрыта и бумажка с печатью была приклеена, сама открылась и закрылась за ним. Я — звонить в полицию и скорую. Меня на смех подняли, не могут, мол, покойники сами ходить, это противоречит законам природы. Я от страха чуть лужу не напудила и хотела с работы сбежать, а тут в кабинете Дериктора такой грохот образовался, словно потолок обвалился, и серой запахло. Я позвонила в МЧС, мол, газом пахнет, врать пришлось, иначе бы не приехали. Аварийка приехала, а я от страха говорить не могу, на дверь кабинета тычу. Те дверь взломали, а там во весь рост растянулся Дериктор, а по всем кабинету разбросаны фигурки сусиков на хресте. МЧСники вызвали полицию, те — скорую, и у них — бледный вид, руки трясутся, покойничек-то восстал. Да не просто восстал, а на работу пришел и опять помер. Его увезли, а фигурки — не пропадать добру, — мы к ключам прицепили. Слава богу, больше Дериктор на работу не приходил. Говорят, бедного всего разрезали, причину искали, почему восстал. — Тетка понизила голос — Но так и не нашли.

Тетка, закончив монолог, вдруг опять завыла по волчьи: у-у-йо-у, у-у-йо-у, у-у-йо-у! Лау поежился, неприятный волчий вой резанул по ушам, а она продолжала заливаться: у-у-йо-у, у-у-йо-у, у-у-йо-у! Воровато оглядевшись, он убедительно взлаял по-собачьи. Тетка мгновенно заткнулась, посмотрела виноватыми глазами и молвила:

— Так вы идите.

Лау поднялся по скрипучей лестнице на третий этаж. Лампочки здесь горели через одну. Он нашел тридцатую дверь, открыл и сразу почувствовал сырой запах штукатурки. Включив свет, обнаружил, что комната пуста, стоят ведра, кисти и кули сухим раствором. Нехорошо тетка шутит, неодобрительно проворчал и спустился в холл.

— Что же вы так надо мной изволите шутить, заселяете на третий этаж, в номер, в котором ремонт делают.

— Как ремонт делают? — удивилась администраторша.

Он объяснил. Тетка вздохнула с облегчением:

— Так вы промахнулись с этажом. Вам на второй, а вы на третий поднялись. Вы не обессудьте. В нашей гостинице постояльцы часто этажом промахиваются. Потом привыкают. Идут на третий, а попадают на второй, и наоборот. У нас гостиница с чудинкой.Ваш номер на втором этаже тринадцатый.

— Однако на третьем то же есть тринадцатый номер, — удивился Лау. — Получается, на двух этажах есть два номера под тринадцатым номером.

— Нет, один, это двенадцатый, а следом тринадцатый. Просто таблички сами местами меняются, а бывают и раздваиваются. На двух номерах бывают одинаковые. Мы привыкли, в этом нет ничего страшного.

— Что за чертовщина, — недовольно ворчал Лау. — Вот попал в командировочку. Вся эта чертовщина уже стала откровенно надоедать. Хотелось спать, ночью в поезде плохо спал.

На втором этаже он прошел мимо номера с цифрой «13» и подошел к следующему номеру с такой цифрой «13» и с опаской вставил ключ в замочную скважину. Дверь нехотя отворилась, явив малюсенькую комнатушку, с двумя кроватями, посредине тумбочка с непременным подносом с пустым графином и двумя стаканами. Еще в комнатушку сумели воткнуть шкаф с двумя стульями.

Непрерывно зевая, Лау, сунул сумку с вещами в шкаф и, раздевшись, юркнул под одеяло. Однако, едва голова коснулась подушки, как сон пропал. Он повертелся и понял, что не уснет. Пришлось лезть в сумку за снотворным. Таблетка растворилась на языке, и он стал медленно проваливаться в сон, но его тут стали бесцеремонно будить.

Он с трудом разодрал слипшиеся веки: перед ним стояла какая-то девица и что-то от него требовала. Лау ничего не понял и повернулся на другой бок. Девица ухватилась за его плечо. Пальцы у нее были ледяные.

— Бр-р-р, да что же это такое! — возмущенный Лау откинул одеяло и, не одеваясь, в одних трусах, босиком по холодному полу побежал вниз, к администраторше. Тетка спала на кушетке за стойкой, укрытая пестрым пледом. Он ее разбудил. Его вид в одних трусах тетку не шокировал. За годы работы в гостинице она видела и не такое. Тетка поморгала глазками и стала скупо выдавать информацию. Да, была девица. Да, съехала, но заплатила за месяц вперед. Теперь время от времени приезжает ночевать. Но почему именно в 13-й номер? Жила в нем, денюжку заплатила, так что имеет право ночевать.

Лау вернулся в номер. Девица уже спала на его месте. Когда он вошел, девица открыла один глаз и внимательно проследила, как он улегся спать на другую кровать. Еще девица посоветовала ночью к ней не приставать. Иначе будет лягаться и кусаться. Зубы у нее ядовитые, враз перекинется. Зомбей восстанет.

Лау хмыкнул. Как ни странно, но девица рядом совсем не возбудила. Он даже встревожился, неужели у него пропал основной инстинкт? Так в сомнениях, он уснул.

Сон приснился в виде диалога с самим собой. С одной стороны — вроде как начинающий, неуверенный еще в своих силах писатель, с другой стороны — хамовитый малый. Обе ипостаси ему были несвойственны, он никогда не мечтал стать писателем, количество писателей стремительно превысило количество золотарей и продукт, соответственно, выдавало говенный, но в ипостаси писателя был исключительно вежлив, что делало сон очень странным.

Что привело его в этот городишко? Наследство. Он стряпчий, представляющий наследников. Боже, как банально начинать повествование, ухмыльнулся хамоватый малый, это же избитый литературный прием, пришедший нам с берегов его Величества Альбиона Туманного, над которым в викторианскую эпоху солнце всегда стояло в зените и никогда не пряталось в водах Великих океанов. Не надо дальше продолжать, убогое начало, и сюжет дальше предсказуемый, герой, чистый и наивный, столкнется со страшной тайной и попытается ее разгадать. Тайна крепко захватит его щупальцами и приведет в разверстую по случаю могилу, из которой герой выберется в самый последний момент, полностью опустошенный, потеряв чистоту и наивность, став циником и подлецом, но в награду ему будет дана девица-красавица, сундук с золотыми пиастрами, что примирит его с мерзкой действительностью. Нет, лучше один сундук с золотыми пиастрами. У девицы окажется несносный характер, и она со скандалами потребует на ней жениться, а потом в одну прекрасную ночь перехватит ему горло острой бритвой. Он, видите ли, был не очень нежным и слишком часто заставлял исполнять супружеский долг. Бедняжка умаялась по ночам не спать, и здоровый цвет лица потеряла. Суд оправдает безутешную вдову, поскольку судебно-психиатрическая экспертиза даст заключение: «циклический синдром (ПМС) тяжёлой степени». Одному ему не повезет, придется медленно гнить в неглубокой могилке, а вдовушка будет наслаждаться роскошной жизнью, сундук окажется бездонным, и пиастры никогда не кончались.

— Такое фуфло сочиняешь, аффтар! — продолжил изгаляться хамовитый малый. — Байки дешевые! Говенный продукт!

— Согласен, байки, но не плохие, — обиделся начинающий вежливый писатель. — Чем байки хороши? Не знаешь? Литература должна возвышать человеческие души, находить в них прекрасное.. Если грубо, чтобы ты понял, — умному надо учиться на ошибках дураков.

— Дуракам, выходит, только и остается совершать ошибки? — неожиданно насупился хамовитый малый. — Я догадываюсь, кем ты меня считаешь. Знаешь, эта, не умничай. В табло получишь. Глаз подобью, и пальцы отрублю, чтоб не писал. Был один гуманист, — это слово хамовитый малый протянул с презрением, советовал хорошо сечь, чтобы не писали.

Хамовитый малый сделал неприличный жест и гордо удалился в темноту. Начинающий вежливый писатель взъерошил остатки волос на голове:

— Ёх-хо-хо, грехи наши тяжкие… Так на чем мы остановились?

— На приезде в город, тупица, на приезде в город, — сам себе ответил начинающий писатель. — Пора просыпаться, герр Лаукерт цур Зее. Точнее, герр Лау. Андрею Лаукерту не нравилась его фамилия, слишком длинная, тяжелая в произношении, особенно на последнем слоге, поэтому для себя сократил до первого слога «Лау». По-немецки это означало «равнодушный, неэмоциональный». Он и в самом деле был такой, ко всему равнодушный. Его бывшая жена, когда желала с ним поссориться, а обожала это делать часто, называла роботом, чурбаком и деревяшкой. Её гнев разбивался об него, как морская волна о камень, превращаясь в пену. Она даже с кулаками бросалась на него, но Лау отходил в сторону, и жена с визгом натыкалась на стены. Что и говорить, их брак оказался недолговечным.

Лаукертом цур Зее¹ он называл себя иронически, поскольку обожал плавать. Везде, куда приезжал в командировки, после работы искал водоемы, в которых обязательно долго плескался. Наверное, в другой жизни он был водоплавающим, человеком-амфибией. В воде он чувствовал себя гораздо свободнее, чем на суше, а когда попадал на море, мог не выходить из него часами и совершенно не уставал.

Я говорю себе — три, два, один! Глаза открыл! Вспомни, что спишь в местной гостинице, в двухместном номере. Рядом с тобой должна спать неприветливая стервь-девица.

Открыв глаза, он убедился, что девица ночью не сбежала из номера, а продолжала спать на соседней кровати. Во сне она сбросила с себя одеяло, обнажив длинные ноги в красных носках. Ноги были стройные, как у моделей из глянцевых мужских журналов, тонкие в щиколотках с округлыми коленями. Отдохнувший организм вдруг бурно прореагировал, и Лау нестерпимо захотел женского тепла и ласки. Эх, очутится у нее под бочком, и погладить ножки, а потом забраться повыше и оседлать ее, такую теплую и мягкую со сна.

Но едва он сладко потянулся и встал, как девица, не открывая глаз, пробормотала:

— Хочешь посмотреть на меня голую, плати денежку.

Лау еще раз сладко потянулся и решил слегка похамить, в отместку за то, что ночью девица выгнала из прогретой постели, и пришлось греть другую:

— Меркантильность не украшает девушку. Смотри на себя сама. Можешь помастурбировать в мое отсутствие.

Он побежал в туалет, расположенный в конце коридора, а вдогонку ему понеслось возмущенное: «Пошел к черту! Сам дрочи!».

Когда он вернулся, девицы и след простыл. В номере от нее остался слабый запах цветочных духов, разбросанная постель и длинный темно-красный волос на подушке. Странно, ему показалось, что девица была блондинкой.

Лау заправил свою постель и, посмотрев на соседскую, скрипнул зубами и убрал ее. Немецкая составляющая его души требовала, даже в мелочах, порядка. Его жена была неряхой, и он убирал за ней постель, а также разбросанные женские вещи: колготки, юбки и блузки. Броню его равнодушия пробивало грязное женское белье, которое мог найти в самых неожиданных местах. Ругаясь сквозь зубы, он педантично складывал вещи для стирки в корзину.

Когда они стали встречаться, её привычка разбрасывать вещи казалось милой шалостью, но когда поженились, а жена по-прежнему продолжила страдать этим недугом, это стало причиной первых размолвок. Лау попытался привить жене полезный навык складывать вещи в одно место. Жена соглашалась, день-два помнила о своем обещании, а потом все возвращалось на круги своя. В период брака они взяли в ипотеку однокомнатную квартиру с большой лоджией. Лоджия была соединена с кухней. В лоджии он вставил рамы с двойными стеклами и провел отопление. Лоджия стала второй комнатой.

Потом отношения разладились, но остались платежи по ипотеке, он был вынужден остаться в этой мгновенно опостылевшей квартире. В противном случае бывшая жена осталась без жилья. Со временем Лау думал найти себе другое жилье. Пока же он добровольно выселился в лоджию, а в дверь вставил замок. Еще он купил маленький холодильник. Бывшая супруга не умела готовить, но всегда любила поесть, что он готовил, и постоянно паслась в общем холодильнике.

Кухня, туалет и ванная остались в общем пользовании. После развода в комнату, где стала жить бывшая супруга, он не заходил, а когда однажды случайно зашел, тут же вышел. Безалаберность бывшей жены расцвела махровым цветом. Вещи валялись по всей комнате. Пыль, грязь и неприятный запах. Простыни на постели были несвежими и липкими. Немецкая составляющая его души упрашивала навести порядок, но русская перевесила, и он оставил там все в прежнем виде. Комната, вслед за бывшей женой, для него перестали существовать. В лоджии у него была идеальный порядок и чистота. Такой же порядок и чистоту он старался поддерживать в «местах общего пользования».

Утром гостиница выглядела не так зловеще, как ночью, когда два жалких плафона в длинном коридоре еле разгоняли тьму жидким светом, а двери номеров напоминали входы в склепы, набитые гробами. Осталось только войти и выбрать гроб посимпатичнее, с мягкой подстилкой, чтобы улечься и навек в нём уснуть. Утренняя тишина уже не казалось тревожной.

В туалете Лау с удовольствием умылся холодной водой и почувствовал себя бодрым, словно не было ночных приключений. Когда вернулся, обратил внимание, что на двери его номера гордо красовалась цифра «14». Он внимательно осмотрел номерок. Не похоже, что его ночью поменяли. Он прошелся по коридору, но тринадцатого номера на этом этаже не обнаружил. В этой гостинице точно не соскучишься. Лау сплюнул через плечо и решительно вошел в комнату. Он повесил мокрое полотенце сушиться и позавтракал бутербродами, которые взял с собой. После захотелось ароматного кофейку.

Лау спустился в холл гостиницы. Администраторша еще не сменилась, терла красные глаза и пыталась кое-как навести порядок на голове, которое напоминало разворошенное воронье гнездо. Щетка цеплялась за волосы, и тетка сквозь зубы тихонько ругалась. Сегодня волосы были у нее иссиня-черного цвета. Кажется, вчера она была блондинистой, или это плохое освещение? Наплевать, он уже стал привыкать к странностям этой гостиницы.

— Кипятка не найдется?

Тетка перестала драть волосы и выставила на стойку электрический чайник с водой:

— Розетка рядом с кабинетом Дериктора.

Наученный горьким опытом, он на всякий случай осмотрел холл, который за ночь не изменился и был таким же пустым. Лау поставил на табуретку чайник и включил его в розетку. Бумажка с печатью на директорском кабинете была небрежно оторвана. Лау не любил непорядок и тщательно приклеил бумажку на место. Вода в чайнике забурлила. Он налил в кружку кипяток и хотел вернуться в номер, но дорогу неожиданно перебежал фикус в большой кадке. Он споткнулся о кадку и растянулся во весь рост на полу. Горячая вода расплескалась по линолеуму. Стоп, какой линолеум? Ночью же был пол из мраморной крошки.

— Осторожнее, — взвизгнула тетка. — Осторожнее надо быть. Я фикус на ночь в угол оттаскиваю, а утром ставлю в центр холла.

Лау прикинул на глаз: кадка большая, фикус немаленький, и вес должны иметь приличный. Зачем таскать с места на место? Впрочем, не надо спрашивать, зачем тетка делает эту сизифову работу, и кто за ночь постелил линолеум на мраморную крошку. Очевидно, так распорядился покойный Дериктор. Волю умерших надо уважать. Поэтому, если нравится гостинице быть странной и пугать посетителей, — пусть будет так. Надо привыкнуть и не обращать внимания. Он вновь налил в кружку кипятка и вернулся в номер. Лау высыпал в чашку два пакетика свежемолотого кофе, и дразнящий запах арабики поплыл по комнате. Это, к сожалению, не доппио из кофемашины на работе, но в походных условиях сойдет.

Дверь комнаты скрипнула, и на пороге появилась ночная стервь-девица. При дневном свете она преобразилась в красавицу. Высокая, длинноногая (красоту ног оценил еще утром), узкие бедра, грудь почти незаметна, тонкие руки, на точеной шее небольшая головка. Овальное лицо с высоким лбом, на переносице небольшой белесый шрам, серые пронзительные глаза, римский нос с тонкими бледными губами, на верхней губе слева родинка, делающая ее, как писали старинных романах, пикантной особой. Лицо густо усыпано веснушками. Длинные медно-красные волосы собраны в тугую косу, болтавшуюся за спиной огненной змейкой.

Девица, на удивление, выглядела интеллигентной, хотя в общении пыталась быть вульгарной. Очевидно, защитная реакция. На дневной красавице было серое худи с длинными рукавами и логотипом группы Пинк Флойд. Высокие голубые джинсы туго обтягивали бедра, на ногах — ослепительно белые кроссовки.

Дневная красавица повела носом и возмущенно спросила:

— Почему мне кофе не налили?

Лау оценил ее наглость и с усмешкой сказал:

— Ваше величество не заказывало кофе в постель.

Девица надменно задрала римский нос и ответила о себе в третьем лице:

— Привычки её величества не обсуждаются. Она привыкла каждое утро пить кофе со сливками и свежими круассанами. В исключительных случаях, в походных условиях, — девица обвела рукой комнату, — её величество может обойтись кофе без сливок, но с печеньем. Учтите, без утреннего кофе её величество становится стервозной и неуправляемой. Поэтому немедленно подайте её кофе.

Он изобразил шутовской полупоклон:

— Чашка на полке, кипяток внизу, а кофе я с вами поделюсь.

— Нет, — голос девицы был полон ледяного спокойствия. — Это вы быстро возьмете кружку, мухой нальете кипяток, а потом заварите себе кофе. Со своей стороны угощу вас печеньем. Не поняли? Быстро подали мне кружку с кофе!

Лау хотел что-то сказать, но девица прикрикнула: «Не сметь возражать!»

Умеет девица строить! Тогда почему одна, где толпа преданных поклонников? Может, ждут, не дождутся, пока она откушает кофею без свежих сливок, но с печеньем?

Пока он раздумывал, девица ловко подхватила кружку с кофе, и ему ничего не осталось, как сходить вниз за кипятком. Когда вернулся, девица сидела на постели по-турецки и, жмурясь от удовольствия, мелкими глотками пила горячий кофе и хрустела финским печеньем.

Он сыпанул в чашку кофе, и вновь одуряющий аромат арабики поплыл по комнате.

— Держи печенье, мой верный паж, — девица царственным жестом протянула ему два печенья. Будешь на старости лет вспоминать, как я, самая прекрасная в этом Мухосранске, угощала печеньем. Кстати, я не поблагодарила за заправку постели. Весьма признательна. Никогда не любила убирать. Мама всегда ругала, а бабушка тайком заправляла, — девица хихикнула, что-то вспоминая и мечтательно, потягиваясь, произнесла. — Мне бы такого мужа, чтобы убирал за мной.

Лау понравилась дневная красавица, захотелось поцеловать ее пикантную родинку на верхней губе, но такой жены номер два его Боливар точно не вынесет, споткнется и издохнет. Потом — я безэмоциональная скотина. Надо соответствовать.

— К сожалению, паж из меня плохой, поэтому не могу подавать кофе в постель. Был неприятный случай, когда одну свою пассию нечаянно обварил горячим кофием, — сухо проинформировал он.

— Я и не набиваюсь, — фыркнула девица. — Кстати, я ночью вела себя прилично?

Лау с трудом подавил смешок и замахал руками:

— Очень даже прилично! Вы лично разобрали постель, извинились, что простыни холодные и порывались лечь рядом, чтобы согреть. Но я не позволил, слишком устал. Ваше величество обиделось и всю ночь заливисто храпело рядом, мешая спать. Но я назло всем напастям прекрасно выспался.

Девица с ледяным спокойствием встретила его чудовищную инвективу и заключила со вздохом:

— Значит, хамила, и по-крупному, — и тут же попыталась перейти в наступление. — Посмотри на себя в зеркало! Ведь старенький ослик, вусмерть заездили, совсем облысел, а все мечтаешь о юных невинных девах. Ночью такой треск стоял, видно, бес грыз твои ребра. Как ты утром жадно обглядывал меня? Я уже решила испугаться, ведь съешь бедняжку ненароком и не подавишься. Маньячище натуральный! А ну признавайся, хотел испробовать свежего мясца и лишить девушку невинности?

Лау еще больше понравилась эта языкастая девица, но решил не отвечать, чтобы не нарваться на очередную колкость от девицы.

В комнате повисла тишина, прерываемая обоюдным причмокиванием и хрустом печенья.

Первой прервала тишину девица:

— Надеюсь, не обиделся? Извини за глупый язык. Плету не пойти что. На самом деле ты — кавалер хоть куда. Мужественный, с мощным бритым черепом, с крепкими мускулами и тугим кошельком. Мечта юных провинциальных дурочек, писающих от восторга, когда их приглашают прокатиться в крутой тачке, где с них по-хозяйски снимают трусы и раскладывают на заднем диване автомобиля.

О, как, мы еще не знакомы, но девица ловко перешла на «ты», подумал Лау и вновь согнулся в шутовском полупоклоне:

— Я восхищен и потрясен вашим величеством. Только двух печенюшек мало. Не наелся. Прошу добавки.

— Добавка будет завтра, — безжалостно отрезала девица. — Когда подашь кофе в постель и обязательно — слышишь, обязательно! — раздобудешь свежих сливок. Без них кофе невкусный и жизнь не мила.

Лау задумчиво почесал бритый затылок и достал из сумки очередной бутерброд с салями и только открыл рот, чтобы откусить большую часть бутерброда, как девица плеснула руками и гнусавым голосом уличной прошмандовки заверещала:

— Люди! Гад жрет бутерброд, честно мной заработанный! Не для того я юбку задирала, и всем подряд давала, чтобы он так сытно жрал. Дивись, що робиться!

От неожиданности Лау так и остался с открытым ртом, а дальнейшие события произошли в темпе вальса, на счет:

— раз, — девица вырвала из его рук бутерброд,

— два, — откусила от него,

— три, — он только зубами клацнул.

Если до этого поведение дневной красавицы вызывало у него веселую усмешку, то теперь он разозлился. Хваленое равнодушие исчезло. Захотелось разложить девицу на постели, содрать джинсы и всласть хлестнуть ремешком по нежной попе. Лау закрыл глаза и мечтательно улыбнулся, представляя сию экзекуцию. Гнев моментально прошел.

Когда Лау открыл глаза, дневная красавица с невинным видом аккуратно откусывала от бутерброда и чуть не урчала от удовольствия:

— Беру тебя в мужья, — безапелляционно заявила девица. — Ты доказал, что можешь ухаживать, кормить и поить юную беззащитную девушку.

Лау расхохотался:

— Я отказываюсь, даже и не мечтай.

— Ты был женат? — уточнила девица.

— Да.

— Значит, умеешь обращаться с юными нежными девами, которые подчас сами не знают, чего хотят. Надеюсь, желание содрать с меня джинсы и настучать по моей нежной попе уже прошло?

— Не было у меня такого желания, — хмыкнул Лау.

— Было, не спорь со мной, — безапелляционно отрезала дневная красавица. — По твоей мечтательной физиономии вижу. Однако хорошо, что ты сдерживаешься и не воплощаешь в жизнь свои садистские наклонности. Уважаю за сдержанность. Еще приношу свои извинения за некоторое, ммм, вежливое хамство с моей стороны. Когда я волнуюсь, плету, не пойми что и зачем. За кофе отдельное спасибо. Давно не пила такой хороший кофей. Здесь в магазинах одна дрянь.

— Извинения принимаются, — легко сказал Лау. — В самом деле, встретились и расстались. Он же равнодушная чурка. Так выражалась его бывшая жена. — Кофе могу отсыпать или приходи каждое утро. Буду угощать. Скажи, зачем ты вернулась и долго вокруг меня хороводы водила? Тебе что-то надо от меня?

— Надо, — вздохнула девица. — Очень надо. Я хочу выбраться отсюда.

— В чем проблема? — удивился Лау. — Бери билет и уезжай.

— В том-то и дело, что билет взять просто. Сложно уехать отсюда. Я пять раз пыталась, и не получилось! То опоздала, то забыла, то проспала, то праздничные дни.

— Какие? — не понял Лау.

— Что у женщин бывают. Должен знать, если был женатый. Сам же хвастался.

— Извини, — Лау не смутился. — Давно расстался с женой. Позабыл.

— Проехали. Ты здесь новенький, можешь сразу развернуться и уехать, и меня взять. Только так могу выбраться отсюда. Я отблагодарю, не пожалеешь.

Он скептически посмотрел на девицу:

— Не поверю, что такая девушка здесь одна и без толпы преданных кавалеров.

Она всхлипнула. Выглядело это немного наигранно, но девица сама устанавливала правила игры, Лау только зритель.

— Кавалеры, к сожалению, сплыли. В прямом смысле слова. До одного.

Он опять промолчал, девица должна сама, без подсказок, рассказать о своих внезапно исчезнувших поклонниках. Теперь его ход:

— Хорошо, через недельку…

Девица всплеснула руками:

— Через неделю ты завязнешь, как муха в сиропе или утонешь в этом болоте. Сожалею, зря время на тебя время потратила.

Девица посмотрела на часы. Это были скромные, японские, в стальном корпусе Elegance Collection от Grand Seiko. Хорошо, что часы были не в корпусе из розового золота и не усыпаны бриллиантами. За такие часы, если бы предложила в качестве благодарности, её, от греха подальше, предварительно очистив карманы, заботливо утопили в одном из провальцев. Местным доверять опасно. Поэтому дневная красавица искала именно такого, как Лау, что не польстится на сравнительно недорогие часы.

Девица подскочила к окну:

— Иди сюда и запоминай. Сейчас — восемь тридцать.

Он замешкался, и девица подогнала его:

— Бегом, иначе пропустишь интересное. Возможно, это пригодится.

Через немытое оконное стекло он увидел, как мимо гостиницы четверо ражих мужиков тащили какие-то странные решетчатые конструкции. Конструкции были тяжелые, и на лбах мужиков, хоть и был теплый осенний день, блестел пот. На затылках, как плевки, чудом держались засаленные кепчонки². Они были босиком.

Мужики выглядели усталыми, словно оттоптали не один десяток километров, но не выпускали странные конструкции из рук.

— Зачем на руках несут? — удивился Лау. — Можно же в грузовик положить и отвезти. Кто на плечах носит такие тяжести?

— Вот и я о том, — задумчиво протянула девица. — Я выходила, спрашивала, они отшучивались и ничего толком не говорили. Каюсь, приставала к аборигенам, крепко приставала, гладила и руки выкручивала, но они молчат. Швайне руссишь партизанен! Как я теперь понимаю немцев! Ответь сразу и честно, получи пулю в лоб и радуйся, что долго не пытали и не издевались! Это нерационально и абсурдно, каждый день таскать по городу такие тяжести. Я специально город обошла, и не увидела, где эти конструкции должны быть установлены.

— Весь город? — уточнил Лау.

— Пфф, — презрительно выдохнула дневная красавица. — Это не город, а огромная миргородская лужа. Точнее озеро. Нет, по здешним меркам город большой, только весьма странный. Город складывается из поселков, каждый из которых отстоит друг от друга на расстоянии от пяти до пятнадцати км. От скуки я проехалась по ним. Поселки вымирают, там полная разруха. Этот, главный, можно считать центром цивилизации. Но и этот поселок разбит на две части. Одна еще нормальная, жилая, а другая уходит под землю. Словно здесь живет однодневная мошкара со своими маленькими радостями и жалкими несчастьями.

— Какая ты жестокая.

— Неправда, я не жестокая. Я смирная овечка, которая обожает, когда ей кофе в постель подают. Это русская литература жестокая, в частности Мариенгоф, у которого слямзила эту фразу про однодневную мошкару, а я, как попугай, повторяю удачные фразы русских писателей. Кстати, ты не заметил, что можно прожить всю жизнь и не сказать ни одного оригинального слова? Мы, как глупые попки, повторяем, что сказали до нас и про нас. Ни одного оригинального слова! Одни цитаты! Эти чертовы русские классики так много «наваяли», что нам, ныне живущим, сирым и убогим, ничего не оставили. Чувства, мысли, слова, — все чужое, краденное.

— Ты не права, — возразил Лау. — У каждого времени свои проблемы и герои, но беда, наверное, в том, что нравственный императив любого произведения описывается одними и теми же словами. Других-то слов в русском языке не выдумали, если не считать обезьяньих заимствований из английского языка. Согласен, есть айтишники с шаманством на инглише, есть молодежь, что чирикает на слэнге, но остальные, разве изъясняются на олбанском? Здесь, например, в ходу суржик. Твоя гневная тирада с головой выдает в тебе филолога, что пытается в муках писать и не находит нужных слов?

— Ну и что? — неожиданно ощетинилась девица.

— Ничего, я сам подвержен эпистолярному жанру, когда составляю отчеты о командировках. Мой шеф любит пространные описания, иногда даже заставляет переписывать и добавлять детали, хотя я считаю это мартышкиным трудом

— Извини, — девица махнула рукой. — Я пытаюсь писать, но меня поднимают на смех. Кто, мол, в настоящее время читает? С трудом одолевают коротенькие посты, на которых специально пишут, что чтение займет всего три минуты! Лонгридов (длинных текстов) пугаются как черт ладана. Меня одолевает зуд писательства, но чувствую, не получается. Когда пишешь, твои слова кажутся гениальными, а на следующее день с унынием понимаешь, что моя писанина, — это цитаты, надерганные из классиков. Нет своих мыслей и идей, а если появляются, — такие убогие! Чертово образование и чертовы классики. Я пытаюсь писать в жанре нон-фикш.

Лау пожевал губами. Он был невысокого мнения о писательшах и решительно отказывал им в воображении. Самое большее, что они могли из себя выдавить — это бесконечное пережевывание своих, ах, страданий, в семейной жизни и бесконечные жалобы на мужей-мучителей. У него был опыт общения с одной такой писательшей. Как-то выпил больше положенного и подцепил девицу. Утром увидел ее «керзовое», грубое лицо, мосластую фигуру без намека на грудь, кривые ноги с острыми коленками и покаянно подумал, что пить много вредно. Он хотел по-быстрому отделаться от этой девицы, но та вцепилась в него мертвой хваткой. Для начала девица с апломбом заявила, что она подающая надежды писательша и публиковалась в каком-то известном иностранном литературном журнале. Поэтому он должен проникнуться, как ему повезло и должен помочь ей материально, поскольку недавно развелась с мужем, оставившим её без денег. Лау предусмотрительно ничего не пообещал, но решил для расширения кругозора прочитать опусы новой надежды русской литературы. Новое, что внесла эта писательша в русскую литературу, были двадцать мертвых петухов. Двадцать мертвых петухов! Она писала, как купила живых, самолично зарубила и составила художественные инсталляции из мертвых окровавленных петухов на могильных плитах ближайшего кладбища. Как у неё, бедняжки, руки должны были устать, когда рубила петухам головы! Нет бы, хоть одного для приличия ощипала и сварила диетический супчик для мужа. Так писательша выразила свое презрение к этому мерзавцу, который после того, как она ублажила его и отсосала, заставил борщ варить! Так оскорбить натуру нежную и возвышенную! Двадцать мертвых петухов! Новая тема разгневанной русской феминистки, подавшейся в писательши.

Лау хохотал во все горло. Писательша в постели оказалась бревном бесчувственным, о которую занозил все тело, а минет не научилась делать. От неё бесполезно ждать, что для себя, любимой, хоть раз в жизни сварит борщ. Остальные рассказы этой писательши были полны мелочного сведения счетов с бывшим мужем. Лау еще раз вечерком встретился с писательшой и как бы невзначай задал вопрос о том, что будет на ужин. «На ужин будет моя красная помада!» — этот ответ писательша сочла верхом остроумия (очевидно, имея в виду, что поцелуем он сотрет помаду с её губ). Лау, как и предчувствовал, купил тюбик помады, который подарил онемевшей писательше, развернулся и был таков. Глупая, она не понимала, что, разведясь с мужем, лишила себя темы вечной мученицы-страдалицы. На большее ее скудного воображения не хватало. Писательша несколько раз звонила, хотела встретиться, но он не рискнул стать очередным её антигероем, который бы заставил ее страдать и изливать свои муки на бумаге. Ему стало жалко очередных безвинных петухов, которые могли лишиться своих голов под топором кровожадной писательши. Пепел двадцати мертвых петухов, как пепел Клааса, стучал в его сердце. Дневная красавица была вторым представителем пишущих женщин, встретившаяся на его пути. Интересно, как она здесь оказалась?

Оказывается, дневная красавица помчалась сюда за новыми идеями и сюжетами. Ей так расхваливали это место. И она, дурра дурская, поверила. Приехала. Специально ничего не читала и не смотрела инет, чтобы были именно свои, а не чужие впечатления. Что получила? Это бывший угольный город. Рудники закрыли в прошлом веке. Остались одни терики. Кстати, ты видел?

— Нет, — признался Лау. — Никогда не видел и слова такого «терики» не слышал.

— Так местные называют терриконы. Занятные высокие черные горки. По мне — это громадные надгробия над советским прошлым. По терикам лазают, как по горам и на байках гоняют. Только опасно. Многие терики выгорели изнутри, раз прошел-проехал — ничего, два — ничего, на третий — хоп и провалился. Искать бесполезно, хоть и пытались. Говорят, очень глубоко выгорает. Еще есть провальцы. Тоже занятно зрелище. Это провалы в земле. Уголь добывали близко от поверхности. Рудники закрыли, и земля стала оседать. Дома под землю проваливаются. Много зданий заброшено. Есть сухие провальцы, но их мало. Остальные заполнены водой. Целые подземные озера. Глубокие. Я видела стриминг, снятый под водой, там воистину дворцы и лабиринты. Сюда дайверы повадились ездить. Они байки травили, что в этих подземных озерах люди живут. Днем на земле, а ночью подземных озерах. Увидишь такого аборигена, и с перепуга обосрешься! У них внешние жабры, как у аксолотлей, чешуя на теле и между пальцами перепонки. Я не верила. Приехала сюда с друзьями дайверами. Мне повезло, раз днем спустилась и раз ночью. Там приключилось увидеть аборигена, когда тот ухватил холодными пальцами за ногу и посмотрел немигающими рыбьими глазами. Я пулей вылетела из воды, а когда костюм сняла, поняла, что обмочилась со страха. Друзья вынырнули позже, и все как мешком пришибленные. Потом стрим показывали, как местные там резвятся. Я больше под воду ни ногой! Я люблю смотреть кинохоррор, но в реальной жизни — это безумно страшно. Зато друзья — cool³! Я их отговаривала, но они опять полезли, — на пушистых веках девицы задрожали слезы. Она смахнула их рукой, пару раз порывисто вздохнула и продолжила. — Только пузыри воздуха всплыли, и тишина. Я в турслужбу, МЧС, полицию, а мне в ответ — не зарегистрированы, маршрут не утвержден, и кто будет платить за поиски? Полициянты поковырялись для приличия, под воду не рискнули спускаться и, естественно, ничего не нашли. Мои друзья теперь в категории «без вести пропавшие». Теперь здесь одна кукую. Хорошо, что банковские карты всей группы у меня, с голоду не помру. Поэтому уезжай отсюда поскорей и меня с собой забери. Я с тобой расплачусь. Готова замуж выйти. У меня много денег! Ты станешь богатым! Только увези меня отсюда! Я всегда держу своё слово! — Глаза девицы были полны слезами, готовые, еще мгновение, пролиться ниагарским водопадом.

Лау помолчал, анализируя сказанное дневной красавицей. Сначала она предстала в образе взбалмошной принцески, пытавшейся вывести его из себя. Потом, не выдержав этот образ, роль и превратилась в испуганную девчонку, нуждающуюся в защите. Как с ней поступить? Поверить, или это отличная игра? Сейчас она всеми силами пытается изобразить смирную овечку, едва он вывезет ее отсюда, сразу покажет зубки. Поэтому ни в коем случае нельзя ее брать с собой! Ему никогда не нравились девицы с резкой сменой гормонального состояния. Она мечтает писать, значит, чрезмерно амбициозна, семья побоку, ей нужна слава и признание. От этой девицы он заработает только головную боль. У него уже имелся печальный опыт «счастливой» семейной жизни. Или рискнуть?

Пока он раздумывал, как поступить, девица не выдержала и спросила:

— Ты-то как сюда попал?

— По службе-матушке. В обед приказали, хотел улететь самолетом, чтобы быстрее, но уехал вечерним паровозом. Оказываются, сюда самолеты не летают. Нерентабельно! Тебя — убедила — с собой заберу, но ничего мне не надо.

— Какое благородство, — скривилась девица. — Ты случайно не в гусарах служил, сладкоголосый мой соловушка?

Лау позволил себе немного разозлиться:

— Нет, во вторую кавказскую санитаром в полевом морге. При возможности труп обрядить в новую форму, сначала положить в деревянный гроб, а потом в цинковый и запаять.

После его слов девица малость побледнела и замолчала. Потом достала из сумки серебряную фляжку, сделала два глотка, поморщилась и передала фляжку ему.

— Что это? — спросил Лау.

— Вискарь, не бойся. Кажется, Белая лошадь. Дрянной, но другого не имеется. Вискарь достался в наследство от моих друзей-дайверов.

Лау то же сделал два глотка и поморщился вслед за девицей. Лучше джин глотать. Он, по крайней мере, пахнет можжевельником, а не отдает сивухой, как эта белая лошадь.

— Извини, — покаянно произнесла девица. — Сейчас я очень злая и поэтому такая кусучая. Обычно я очень ласковая кошечка и люблю, когда меня чешут за ушком и восхищаются моей гениальностью. Обожаю, когда мне дарят живые розы и финские шоколадные конфеты. Запомни, именно в такой последовательности, — сначала живые розы, потом финские шоколадные конфеты. Меня очень интересует, когда будешь отсюда уезжать?

Лау прикинул, сколько примерно будет здесь находиться, и сказал:

— Думаю, за недельку управлюсь. Повторяю, мне от тебя ничего не надо. Я — безнадежный альтруист.

Девица покачала головой:

— Здесь можно находиться максимум три дня. Дальше бесполезно. Не уедешь. Жаль. Тогда прощай. Зря время потеряла. Но за кофе — отдельное спасибо.

Она взяла свою сумку и направилась к двери

— Подожди, — он остановил ее. — Если я раньше управлюсь, за три дня, где тебя найти? И как тебя зовут?

— Что в имени тебе моем, несчастный?

Теперь Лау разозлился, чертова филологичка, любит прихвастнуть грамотностью и поставить в тупик собеседника. Он лихорадочно стал вспоминать, чьи это стихи, в которых точно не было эпитета «несчастный». Вспомнив, он продолжил:

— Оно умрет, как шум печальный

Волны, плеснувшей в берег дальный⁴…

— Молодец, — перебила его девица, школьную программу помнишь. Но я продолжу. Если управишься за три дня, тогда и имя скажу. Пока оно тебе ни к чему. Меня не ищи. Я тебя сама найду. Прощай.

Дверь за дневной красавицей закрылась. Что ж, с глаз долой и с сердца вон. Лау недоуменно покачала головой. Что за странный город, что за страшилки рассказала девица? Может, девицу специально наняли конкуренты, чтобы его запугать, и он убрался отсюда, а они спокойно обтяпали свои дела? Хотя с конкурентами он точно переборщил. Где наша бритвочка Оккама⁵?

Итак, наследство. Этим делом изначально занимался региональный представитель. Он сообщил, что подал нотариусу заявление о принятии наследства и больше на связь не выходил. Документы о подаче заявления нотариусу в контору не выслал. За две недели до окончания шестимесячного срока для получения свидетельства о принятии наследства шеф запросил регионального представителя по какому-то другому делу. Тот не ответил. Его стали искать и с удивлением обнаружили, что он пропал. Куда — неизвестно. Шеф всполошился. Контора могла потерять весьма приличный гонорар. Поэтому шеф вызвал его и приказал срочно ехать и разбираться на месте.

Надо признать, что странности начались с самого начала, едва он зашел в гостиницу. Однако труба зовет, выкидываем из головы всю блажь и начинаем работать.

Он спустился вниз. Место администратора за стойкой занимала молодая симпатичная женщина восточной наружности. Он протянул ей ключ, а та неожиданно попросила:

— Подождите немного, с вами наш директор хочет поговорить.

Лау словно обухом по голове ударили. Он не верящее посмотрел на новую администраторшу:

— Мне вчера ваша сменщица сказала, что он покойник и в то же время она говорила о нем как о неупокоенном. Честно, я принял это за байки на сон грядущий.

— Вы нас обижаете. Наш Дериктор, хоть и преставился, но продолжает ходить на работу.

— Но как мертвый может ходить на работу? — удивленно воскликнул Лау. Всю его хваленую невозмутимость как водой смыло.

— Да, мертвый, — согласилась новая администраторша. — Ну и что из этого? Приказа о его увольнении в связи со смертью еще не было. У нас гостиница не частная, муниципальная, управление находится в области, а там пока почешутся. Гостиницу-то нельзя оставлять без присмотра. Поскольку нет приказа об увольнении, директор ходит на работу. Как получим приказ, тогда…

— Тогда похороним, — закончил Лау. Формальная логика в ее словах присутствовала, но какая-то извращенная. Ну, помер, но разве можно оставить работу без приказа об увольнении?

Лау почему-то не хотелось встречаться с неупокоенным. Возможно, встреча с покойником — это плохая примета? Но он не верил в приметы. Лау осторожно сказал:

— Давайте перенесем разговор с директором на другой раз. Я очень спешу.

Женщина заволновалась и привстала с места:

— Поверьте, это займет пару минут. Дериктор сейчас подойдет. Он всегда был пунктуальным и приходил на работу минута в минуту. — Она посмотрела на часы.

— Ровно через минуту он будет здесь.

Сбежать не получилось. Пришлось подождать. От нечего делать он спросил:

— Кто же будет новый директор?

— Я.

— Вы? — он удивился. — Разве не пришлют кого-нибудь с области?

— Почему вы удивляетесь? Разве женщина не может быть директором гостиницы? У меня есть высшее образование, и работаю здесь уже три года.

— Буду рад за вас, — с чувством произнес Лау.

— Дериктор пришел, — шепотом произнесла восточная женщина.

Он подошел к директору. Обычный мужчина в сером костюме, невзрачный, такого встретишь на улице и тут же забудешь. Разве что необычно бледный и губы синие. Поверх костюма были небрежно намотаны бинты, пропитанные черной кровью. От мужчины неприятно пахло сладковатым запахом разлагающейся плоти.

Лау по привычке поздоровался и поймал себя на мысли, что в первый раз в жизни собирается разговаривать с покойником. Это показалось в высшей степени забавным. Никто не поверит, что он разговаривал с покойником.

Дериктор не ответил на приветствие, а сразу взял быка за рога

— Зз-ччем прр-ехалл? — запинаясь, прошептал покойник.

Лау уже устал удивляться здесь, ну, разговаривает покойник с ним, ну и что? Может, он такой разговорчивый, еще надоест в гробу в молчанку играть. На погосте, наверное, все соседи-покойнички давно окуклились, и не реагируют на внешние раздражители, а тут новенький, пусть его. Поболтает и надоест. Еще же не снесли и не зарыли.

Он пожал плечами и нейтрально ответил:

— В командировку послали.

— З-з-зрря.

— Я человек маленький, подневольный, меня послали, и я приехал.

— Зззрря, — повторил Дериктор.

— Что зря? — он не понял.

— Сссюда прр-ехалл, прропад-дешшшь.

Лау пожал плечами. Говорить банальности не хотелось, на ум кроме глупой сентенции «никто не знает своей судьбы» ничего не приходило. Ему не нравилось изрекать с умным видом банальности, поэтому промолчал.

— Трр-ри дд-дняя, — прошелестел Дериктор. — Трр-ри дд-дняя.

Он уже слышал про три дня от дневной красавицы. И этот туда же!

— Что за три дня? — решил уточнить Лау.

— Есс-сли чч-черезз трр-ри дд-дняя нн-не уу-уедд-ешшь, пп-прропадд-дешшшь.

Под покойником на полу стала разливаться вода. Доски пола неожиданно разошлись, и директор провалился в воду и стал медленно тонуть. Следом за покойником стал тонуть Лау, но, как ни странно, не испытал никакого испуга и ужаса. Как-никак он герр Лаукерт цур Зее. Водоплавающий. Вот и есть повод поплескаться в водичке.

Вода была прозрачной, кристально-чистой. Сначала на желтый песок опустился покойник, а потом Лау. Песок под ногами взметнулся вверх, окутал их по колено, и опустился на дно. Дно было на удивление чистое, вокруг шныряли какие-то мелкие рыбешки, а недалеко на дне было что-то темное, плохо различимое.

Покойник взмахнул руками, от него испуганно порскнули рыбки и еле слышно пробормотал. Воздух при этом не вырвался изо рта пузырями:

— Нне-нна-вижу воду.

— Что? — опять не понял Лау. Вместе с директором они оказались в гостинице. Даже одежда не намокла.

— Ненавижу воду, — отчетливо произнес покойник и стал перебирать ногами, как лошадь. — Н-не хх-ххоччу т-то-ннуть. Х-хоч-чу уп-покоиться в с-сухом м-месте, на пр-ригорке, ч-чтоб г-гроб в в-воде не пл-лавал. Прр-оклятое оз-зеро во дворе дома!

— Что за озеро? — не понял Лау. — Какое озеро?

Дериктор не удостоил ответом, неуклюже выбрался и лужи и поскакал по полу, как стреноженная лошадь, к двери своего кабинета. Едва Дериктор выбрался из лужи, как вода тут же всосалась в пол из мраморной крошки.

Лау никогда не видел стреноженную лошадь, но встречал такое выражение в художественной литературе, и скачки покойника лучше всего описывались этим выражением. Он был в раздрае. Фокус с водой его не впечатлил. Его занимала другая проблема. Сначала девица, потом Дериктор. Может, на все плюнуть и сдернуть отсюда с приятным приложением в виде девицы? Кажется, она намекала на оплату наличными. Что он скажет шефу? Запугали покойнички? У него с головой все в порядке или насмотрелся на ночь ужастиков? Или, под белы рученьки и пожалуйте к Кащенко? Тогда придется искать новое место работы. Не хотелось бы. Не будем поддаваться на провокации. Он не чувствительная кисейная барышня, чтобы бояться нечисти, и поддаваться панике по малейшему поводу. Поэтому — вперед! Труба зовет! Играет марш победы!

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

zur Zee — нем. — приставка к военному званию, обозначающая принадлежность в военно-морскому флоту

2

Кепчонки как плевки — данное выражение использовал А.Мариенгоф в романе «Циники», а автор его просто повторил

3

Cool — англ — слэнг — крутой

4

А.С.Пушкин, Что в имени тебе моем?

5

Бритва Оккама — принцип «Не следует множить сущее без необходимости»