Богоборец

Александр Чикин

Рассказы разных лет. Некоторые написаны давно, другие – недавно. Одни уже публиковались в периодике, другие печатаются впервые.

Подвиг Александра Матрасова

1

Душный запах полыни и жестокое солнце доводили до одурения. Палящая жара разогнала даже ящериц и саранчу. Мудрые суслики отсиживались в прохладе своих нор, а мы третий час пеклись на солнце. Нас выкинули с вертолёта посреди степи, где мы устроили засаду на десятый полк нашей дивизии. Мы изображали разведдиверсионную группу противника и должны были воспрепятствовать смене боевого дежурства. Норматив отводил ограниченное время на смену и мы, внезапно напав на новый наряд, должны были сорвать нормативные планы.

Нас было шестеро: прапор Петруха, два сержанта и трое рядовых. Петруха — за старшего, но фактически все плясали под дудку рядового Гоши Дрягина. Нам всем не давало покоя «шило» в Гошиной заднице, но больше всего страдал он сам.

Третий час подходил к концу, а полкашей всё не было. Засадники валялись в придорожном бурьяне, спрятав головы под вещмешками. Я сидел, думая, что так меньшая площадь моего «х/б» будет нагреваться солнцем. На краю степи, у горизонта, в другой стороне от ожидаемого появления наряда я заметил какое-то движение. Над степью стояло марево, и поначалу было непонятно, что там: фата-моргана или реальный объект. Через какое-то время стало ясно, что это одинокий путник, который трансформировался в одинокого всадника на приземистой лошадке, а затем выяснилось, что он вовсе не одинок: перед ним трусила, бесформенной кошмой, отара овец.

Я тронул за плечо Гошу и указал на процессию, двигавшуюся по касательной относительно нас.

— Товарищ прапорщик, можно пострелять? — живо пристал Дрягин к Петрухе.

— Отвали, — буркнул прапор из-под мешка.

— Конечно, не здесь, — гнул своё Гоша. — Сейчас отвалим подальше в степь, там и постреляем. Мешать не будем.

— Придурок, ты же в части норовил чужой автомат схватить, чтобы потом свой не чистить, а теперь стрелять собрался. Радовался бы, что вертолётчики нас не на ту дорогу выбросили.

— Спасибо, что про автомат напомнили, товарищ прапорщик, — озабоченный Гоша вытащил из-под руки рядового Киселя АкаэМ. — Спи, спи, Колёк, — успокоил он салабона, пристраивая ему под мышку своего «калаша».

Никто ничего не замечал, все продолжали лежать и неугомонный Игорь, поманив меня, пополз наперерез отаре. Расположившись на пути следования овец, мы дождались их приближения и резко вскочили. Овцы брызнули в стороны, а лошадь с пастухом, всхрапнув, остановилась. Гоша демонстративно передёрнул затвор и долбанул очередью в сторону всадника. Глаза у пастуха-казаха приобрели европейскую круглоту и он, лихорадочно понукая мохнорылую «савраску», умчался обратно в степной горизонт. Примерно в том же направлении разбежались и овцы.

— Ты что, Гоша — перегрелся? Я думал, мы его в плен возьмём, а ты его сразу расстреливать взялся.

— Шура, мы же диверсанты: террор и никаких обозов с пленными. Видал, как его с холостых-то патронов пробрало: с такими темпами он к вечеру до Владивостока долетит! — Гоша ласково похлопал киселёвский автомат. — Люблю в войнушку поиграть!

— Дурень ты, Игорь. Мужику, наверное, небо с овчинку показалось. Из бурьяна уже торчали головы наших ребят, а к нам поспешал прапорщик Петров.

— Идиоты! В дисбат захотели? — тщедушный и мелкий прапорщик был похож на задиристого воробья. — А если бы его хватил инфаркт? Или он теперь овец растеряет? Остолопы!

— Ха! Скажете тоже, товарищ прапорщик, — инфаркт. С такой-то рожей? — возмутился Гоша. — Да он здоровее своей лошади! Скорее её «кондратий» хватит.

— Рапорт командиру напишу, — отрезал Петруха. — на «губе» насидитесь.

— За что «губа», товарищ прапорщик? — заканючил Игорь. — Мы же ничего особенного не сделали: чем больше он сейчас напугался, тем счастливее будет потом, когда обнаружит, что жив и невредим.

— Вот и ты «осчастливишься», когда вместо дисбата на «губе» окажешься.

2

Все, кроме Киселя, повалились обратно в полынь. Киселёву валиться не пришлось — он, несмотря на стрельбу, продолжал безмятежно спать.

— Вот здоровый сон у хлопца! — похвалил его Игорь, меняя автоматы. — Я тоже по первому году службы мог бы на парадной лестнице вниз головой выспаться, но три часа на таком пекле ни за что бы не смог. Какая смена растёт: орёл! Вставай, скотина! — ткнув «орла» в бок, заорал Гоша.

Кисель мгновенно вскочил, затравленно вытаращив мутные со сна и залитые потом глаза.

— Пригнись, — повалил его Гоша, дёрнув снизу за ремень. — Диверсант хренов! Чего как столб встал? «Шпиён» недорезанный. Ты где, салага, находишься? На боевом задании или у мамкиной титьки? Мы с Шурой только что тебе жизнь спасли — фалангу раздавили, — Игорь указал на Петрухин плевок, подсыхавший рядом. — Полюбуйся: по твоей заднице ползала.

Руки Киселя непроизвольно поползли к ягодицам, и он с ужасом воззрился на Петрухину соплю:

— Спасибо, братцы. Фу, какая она мерзкая! Хорошо, что эти фаланги у нас в Свердловске не водятся.

— Ещё как водятся! Был я проездом на вашем вокзале: полным-полно.

— Полно пугать, Игорь: дома я, отродясь этой сволочи, не видел. Её нужно в коробок положить, — Кисель полез в карман. — Высушу и маме пошлю: пусть полюбуется, какие страсти-то на белом свете бывают.

— Дятел ты, Коля. Выкинь свой коробок, пока нас не вырвало, — Гоша выбил спички из его рук. — Если уж невтерпёж мамулю «порадовать», я тебе у казармы в курилке покрупнее экземплярчик покажу.

— Да кончайте пугать-то, ребята! Нешто эти твари прямо в дивизии водятся? Нужно же каким-нибудь дихлофосом всё полить. Товарищ прапорщик! — позвал Кисель. — Разрешите обратиться? Что делать, если фаланга укусит?

— Помирать, — посоветовал Петруха, недовольный тем, что его обеспокоили. — Фаланги, Киселёв, километров на пятьсот южнее живут, в пустыне.

— Да в какой пустыне, товарищ прапорщик? Вот же ребята только сейчас раздавили! По мне ползала, — не без некоторой гордости добавил Кисель.

— Где? Дайте глянуть, — встрепенулся Петруха. — В жизни не видал! — прапор вперился в артефакт и тоже его не узнал. — Это, ребята, наверное не фаланга, — скептически произнес он. — Мне кто-то рассказывал, что у них ноги большие, волосатые, а у этой и ног-то нет!

— Может быть, она их под себя поджала? — сделал предположение Кисель и стал отламывать былинку от куста полыни, явно намереваясь перевернуть «животное».

Работая коленями и локтями, подгребли оба сержанта.

— Знаете, какая она шустрая была? Как заводная носилась. Поэтому Шурик ей первым делом ноги оторвал, прежде чем я её раздавил, — с этими словами Гоша, которого уже вовсю мутило от всей этой «зоологии», вскочил и первым движением сапога — присыпал пылью, а вторым — размазал по земле предмет всеобщего внимания. Все возмущённо загудели.

— Да кончайте дурака валять! — прикрикнул на них Гоша. — Откуда такая любовь к живой природе? Меня чуть не вырвало! Как дети, право слово. Найдут какую-то мерзость и ну «консилиум» разводить: «Волосы, ноги…» Если хотите, я вам могу дохлую кошку подарить — в автопарке за седьмым боксом валяется: там уж и волос, и ног сколько хочешь!

Пристыжённые «натуралисты» расползлись по местам.

— Так, боец, — обратился Игорь к Киселю, — занимай пост. Твоя очередь за дорогой следить.

— А если фаланга? — забеспокоился Киселёв. — Что тогда делать-то? Я их боюсь.

— Нас не беспокой — Петруху свистнешь: он их не видел никогда, вот пусть и любуется.

3

Гоша растянулся на земле и, спрятав голову под вещмешком, замер. Через пять минут задремал и Кисель. Ещё через две, его перетянула голова и он ткнулся лбом мне в бедро. Спустя ещё минуту он разогнул ноги, вытянулся поудобней и захрапел. Гоша вылез из-под рюкзака, сел, потянулся и неодобрительно посмотрел на Киселя:

— Аника-воин, завалит всю операцию! — презрительно пробормотал он, но тут же засуетился, заметив что-то сзади меня. — Автомат, на всякий случай, у него возьму. Айда на лошадях кататься!

Примерно в километре от нас откуда-то появился табунок лошадей: штук шесть — семь с жеребятами. Мы направились прямо к ним. Лошади не подпускали.

— Нужно сменить тактику, — предложил я. — Ты, Игорь, стой здесь. Я один попробую. Я стал заходить по большой дуге, делая вид, что иду как бы мимо, но потихоньку, по спирали приближался к лошадям. Оказавшись от них в трёх — четырёх метрах, зайдя с подветренной стороны, я протянул к ближайшей «сивке» магазин от автомата, и ласково поманил. Наивная скотинка клюнула на дешёвый трюк и поплатилась тем, что я поймал её за чёлку. Она, было, попыталась ухватить меня желтыми зубами за локоть, но получив по носу магазином, поняла кто здесь главный.

— Ловко ты, Шура, её охомутал, — восхитился Гоша, приближаясь к нам. — А скакать-то как? У неё и сиденья-то нет.

Лошади, напуганные его приближением, отбежали подальше в степь. Да и моей пленнице Гошина стремительность была не по душе: она пригнула шею к земле, ощерилась, прижав уши, захрапела и топнула по земле передним копытом.

— Осторожно, Игорь! Ты ей не нравишься, — только и успел сказать я.

— Да что я ей, конь что ли? — брякнул он и тут она его ухватила за ляжку зубами.

— Ой,…! — матерщина брызнула из Гоши, как из разбитого горшка, — Она мне, сволочь, ногу откусила! — Игорь ужом извивался в траве. — Ни хрена себе: прокатился! Гони её отсюда!

Просто так отпускать кобылку было жалко: столько ловили, и я опрометчиво прыгнул ей на спину. Тут Гоша жахнул из автомата у самого лошадиного уха. Лошадёнка вскинулась, подхватилась и понесла. Напрасно я, сжав колени и вцепившись в гриву, пытался остановить или хотя бы развернуть её в сторону нашей засады — она упрямо несла меня вперёд, в степную ширь, вслед за своими товарками, летящими впереди. Кубарем спешился и похромал к маячившему вдали Гоше.

— Ну, ты мастер! — начал подлизываться Игорь. — Словно с этой клячей между ног родился. Лихо ты от меня усвистал. Хоть бы меня прокатил. Она тебя не покусала? — Гоша озабоченно осмотрел меня. — Мне, смотри, «х/б» порвала и синячище на ноге — страх! О, она тебе флягу помяла! Копытом? — с надеждой в голосе спросил он. — Как это раньше гусары с ними справлялись? Рыцарем-то ещё можно: в железе всё-таки, а вот если бы я гусаром был? У меня бы всё время на войну с лошадью ушло. Что с флягой-то делать будем? Может у Киселя поменяем, пока он спит? Петруха-то тебя за неё не похвалит.

— Да шут с ней, может «на войну» спишет? Это я её примял, когда с лошади падал.

— А я и не разглядел, что ты упал. Вроде бы, со стороны, ты прямо ковбоем выглядел: только пыль столбом!

— Да у нас, недалеко от моего дома, сразу две конюшни было: катайся, сколько влезет, пока конюхи пьяные спят. Слышь, Игорь, а мы заблудились.

— Головой ушибся? Тут и деревьев-то нет. Где блуждать-то будем?

— Вот тут, Игорёк, и будем. По моим расчетам, мы уже на дорогу должны были выйти, а её всё нет. Видимо, пока за лошадями гонялись да гарцевали потом, куда-то в сторону отклонились. Какие предложения будут?

Наконец до Гоши дошло наше положение и он встревожено закрутил головой.

— О, суслик! — тут же отвлёкся он от неприятных мыслей. — В нору удрал. Вот бы его в руках подержать. С виду прямо красавец. Приручить бы его и на дембель с собой увезти: сестра бы порадовалась.

Гоша подбежал к норе и припал к лазу.

— Ничего не видно. Как бы его поймать? — не долго думая, он сунул в дыру автомат и нажал на курок.

Нора оказалась сквозной, в виде латинской буквы «U», и суслика выкинуло из второго отнорка метра на три в высоту.

— Вот он! Лови! — Гоша бросил АКМ и, как футбольный вратарь, грудью кинулся на грызуна. — Тьфу, черт! Я его, кажется, раздавил.

Игорь вытащил из-под себя бездыханное тельце. Из ушей и ноздрей зверька выступила кровь.

— Не обломится Иришке подарок…, — огорчился Гоша. — Что ж ты какой хлипкий?

— Его, похоже, выстрелом убило, он же, как пуля в стволе оказался, — рассудил я.

— Думаешь?… Ох, мразь! — Игорь отшвырнул суслика и стал лихорадочно отряхивать рукава.

— Ты чего?

— Блохи! Как из мешка посыпались. Господи боже, неужели на такой маленькой зверюшке, столько насекомых живёт?

4

— Рядовые, ко мне! — заорал Петруха. Из полыни опять торчали головы наших ребят, а Петров, уперев руки в бока, метал громы и молнии: мы не дошли до них всего метров сто.

— Смирно! — заорал прапор, едва мы приблизились. — Рядовой Дрягин!

— Я! — Гоша подобострастно вытаращил глаза

— Рядовой Павлов!

— Я!

— Объявляю вам: два наряда вне очереди!

— Служим Советскому Союзу! — заорал Гоша.

— Рядовой Павлов!

— Я!

— Как нужно отвечать? — Петруха с ненавистью посмотрел на Гошу.

— Хайль Гитлер? — с надеждой спросил я: безалаберная Гошина дурь заразила и меня.

Сержанты прыснули со смеху.

— Идиоты! Рядовой Киселёв! — прапор повернулся к Киселю. — Как нужно отвечать?

— Есть: два наряда вне очереди! — заорал салабон, напуганный Петрухиным криком и нашей дерзостью.

— Уроды! — Петруха закашлялся и харкнул в землю. Мокроты, кувыркнувшись по глине, покрылись мохнатой шубкой из пыли.

— О! Эта «фаланга» покрупнее прежней будет, — Гоша поманил Киселя. — Где коробок? Вот эту мамусе пошли.

— Да вы,…! — Петруха извергал матерщину, как треска икру. — Всё командиру доложу! Вольно! Занять оборону! — закончил он.

— Точно «стуканёт» командиру, — бормотал Игорь, устраиваясь на земле. — А меня начальник «губы» ненавидит… — вздохнул он.

— А что ты ему сделал? — я начал переживать за Гошу.

— Да он дурак какой-то! Чуть меня не расстрелял. Помнишь, — начал он, — мне командир в последний раз «сутки» объявил, а я целый месяц на «губе» просидел? Я напился там случайно за сутки-то. Вместе с часовым, который меня охранял: больше не с кем было. Так-то, сам знаешь, я бы ни за что с салагой пить не стал — одни неприятности из-за них! Такой же балбес, как Кисель. Вечером, как привели, начальник «губы» меня в камеру оприходовал и уже домой ушёл, я и говорю этому «щеглу» — часовому: «Дай закурить!». А он мне, мол, не положено, дымом пахнуть будет, начкар завоет и всё такое прочее. Был бы наш брат, старослужащий, он просто послал бы меня — и вся недолга! А этот — гниль так и сквозит! Тогда, говорю, веди меня во двор, пока ещё двери не закрыли. Ну, он и «потрясся», идиот, выгуливать меня. Если бы не он — всё хорошо было бы. Двор-то «губы», сам знаешь, с автопарком граничит. Ну, курю я и слышу: вроде, Андрюхи Виногурского голос! Я к забору, дырочку нашёл, и покричал его. Андрюшка обрадовался, привалился с той стороны к доскам: перегаром от него — так и прёт. Ребята с его автобата водку в «Военторг» возили и два ящика спёрли: уже облевались все, а водки всё ещё полно! Куда её девать — не знают. Всю её проблевать у них сил нет: четверо уже «плахами» лежат, а остальные на алкоголь смотреть не могут: глаза уже почти не открываются. А тут я, на их счастье! Они и давай мне под забор бутылки совать. Насовали двенадцать с половиной штук — мне уж и девать их некуда: во всех карманах пузыри торчат и в руках охапка. А этот часовой, дурачина, помочь не хочет, говорит, мол, оружие у него и вообще он охранять меня должен, а не бутылки носить. Словом, насилу от Андрюхи отбился и под конвоем проследовал в помещение. Сам понимаешь, в камере из мебели — одни нары, да и те на день в стене запирают, всё это хозяйство спрятать некуда и значит, к утру всё оприходовать придется. Расставил вдоль стены пузыри и думаю: с чего начать? Полбутылки сначала допить или наоборот, на конец её оставить?

Тут, на моё счастье, помощник начкара — сержант, с разводящим и новым караульным, идёт менять моего часового. Я их всех в камеру пригласил, предъявил батарею бутылок и предложил провести ночь в моём «номере» за дружеской беседой о жизни, о службе, узнать какими РВК призывались и прочие разные разности.

— Ты что, с ума сошёл? — перебил я. — А как же начальник караула? Он что, не хватился помощника и разводящего? А говорил ещё, что пил с одним часовым?

— Да не перебивай! В том-то и дело, — продолжал Игорь. — что начкаром с ними заступил летёха, а у него жена и он её ревнует. Вот он, летёха-то, и свалил супругу выслеживать, а в карауле сержант остался за старшего. Ребята уж к этому привыкли, не в первый раз с этим лейтенантом в караул ходили и знали, что раньше семи утра летёха не появится. А вот посидеть со мной сержантик не может: у него в карауле под началом девять душ и он за ними смотреть должен. Дал я им на всех по бутылке и они умчались. От радости даже моего салагу поменять забыли. Хотя, — призадумался Гоша, — его всё равно бы менять не стали — он один в карауле «молодой» был: по любому ему всю ночь куковать. Они его просто проверить зашли — вдруг уже повесился?

— Ты лучше бы арестантам водку отдал. Зачем же караул-то спаивать? — спросил Кисель.

— Да что ты лезешь? — возмутился Гоша. — Что я виноват, по-твоему, что на десять тысяч личного состава я один, на тот момент, арестованным оказался? — Игорь обиженно засопел.

— Ну вот, стало быть: — продолжал он. — осталось у меня две с половиной бутылки — уже легче! Но одному-то пить, всё равно, в «ломы». Эй, говорю, воин, поди сюда!

Ну, посидели, попили, а ему, лоботрясу, и рассказать-то мне нечего: этот караул — первое событие в его жизни после окончания детского сада. Попели с ним немного и только собрались ему автомат во дворе пристрелять — он блевать начал. «Опарафинил» всю камеру! А на улице-то уже давно светло стало: утро. Думаю, скоро начальник караула придёт, а следом и начальник «губы» объявится: времени в обрез, а этому дурню ещё полы помыть надо и в себя прийти. Сам-то я себя хорошо чувствовал, даже жалеть стал, что много водки в караул отправил. Пошёл в туалет, воды набрать. Вышел в коридор, дверь в камеру прикрыл на замок…

— А на замок-то зачем? Побоялся, что часовой от тебя удерёт? — влез Кисель.

— Шура, дай ему свой ремень, — отвлёкся Гоша. — Иди за дорогой наблюдай и пряху почисти: нечего встревать, когда «дедушка» говорит.

— Дверь на замок запер, — продолжил Игорь, — потому, что вдруг зайдёт кто? А у нас бардачина — дверь в камеру настежь! Это ж — трибунал! — пояснил любитель порядка. — Зашёл в туалет, воду в ведро набираю, другой рукой автомат на плече придерживаю, (он почему-то у меня оказался, хотели же его пристреливать идти). А этот придурок проблевался, ему, видать, полегче стало, он возьми, да заори: «Из-за острова на стрежень…", — Шаляпин хренов! Ну, думаю, сейчас я на него ведро воды вылью, он и орать перестанет, и очухается, и полы сразу мыть начнёт. Стал из туалета в коридор выходить, а там две ступеньки вниз. Меня качнуло немного, ведро из руки выскочило — блямс! Всё и разлилось на линолеум в коридоре. А я, представляешь, босиком. Слетел я со ступенек в эту лужу и как на коньках поехал. Там напротив туалета, через коридор, тамбурчик небольшой перед кабинетом начальника «губы». Вот меня через коридор в этот тамбур и прокатило. Я, пока летел, разглядеть успел, что возле моей камеры этот самый начальник-то «губы» и стоит. В глазок смотрит: кто, мол, там так выводит-старается, глотки не жалеет? Меня-то он тоже углядел: ещё бы такой грохот не заметить? А я, значит, так ловко в этом тупичке перед его дверью брякнулся, что только автомат в коридор торчит! Ни хрена себе, думаю: откуда этот урод в такую рань припёрся? Может, его летёха-начкар со своей любимой вспугнул? И, представляешь, этот лоботряс увидел, что на него АКаэМ из-за угла торчит, да и возомнил невесть что! Детский сад, ей богу! Где таких идиотов в армию набирают? Этот дебил выхватывает из кобуры «макара», ковбой недоделанный, и давай в мой тупичок палить! Ему, недоумку, пригрезилось, что я салагу-то разоружил и в бега собрался! Это я-то! Мне ж тогда всего четыре месяца до дембеля оставалось, скорее бы этот салабон от меня сбежал!

— Он в тебя попал? — опять влез Кисель.

— Шура, убери этого «щегла»! Вали отсюда! Тебе, что сказано было? Пряжку почистил? На и мою заодно. Всё, иди! — Гоша сунул Киселю свой ремень и толкнул его к дороге.

— Про что уж я говорил? А! — Гоша продолжил, — Ну вот, значит: я еле втолковал ему ситуацию, когда у него патроны кончились. Он только тогда мне верить начал, когда мы с ним в камеру зашли и он, дубина такая, узрел, что салага пьяный лежит. Тогда этот прапор, начальник-то «губы», и давай на меня орать: я тебя убить мог, и всё такое прочее. Я его успокаиваю как могу, мол, не расстраивайтесь, товарищ прапорщик, у вас так руки тряслись, что вы бы с двух шагов в сарай не попали, что я сильно переживал за него: как бы он себе ноги не отстрелил, пока пистолетом махал. А он только пуще разошёлся!… К вечеру на «губе» — яблоку упасть негде было: пол-автобата приволокли с Андрюшкой Виногурским во главе и весь караул в полном составе. А летёха-начкар опять «шланганул» — его не видно было. Снова, наверное, за женой следить отпросился: вот служба у офицеров — лафа! — Гоша на минуту примолк.

— Да, — вновь начал он, — с Андрюшкой-то в камере веселее стало, но знаешь, что я думаю? Не верно это: такие длинные наказания людям давать — получишь наряд вне очереди и пока его отбываешь, очень даже запросто ещё один, как минимум, схватишь! Постоянно со мной такая хренотень приключается. Я раз за время наряда ещё шесть нарядов получил от старшины, комбата и командира части. И с Андрюхой мы, как начали от начальника «губы» по суткам, да по трое хватать, так я через месяц насилу вырвался, а Виногурский, кажется, ещё до сих пор сидит.

5

Гоша замолчал, минут пять полежал, глядя в небо, и позвал Киселя: «Дай-ка автомат! Пойду «до ветру». Через некоторое время прозвучал приглушённый выстрел и следом Гошина матерщина. Петруха уже ни на что не реагировал.

— Что случилось? — разглядывал я расквашенную Гошину рожу.

— Нора глухая.

–???

— Ну, хотел ещё одного суслика поймать, — рассердился Игорь на мою тупость, — не верится мне, что его порохом убить может. Стрельнул в нору, а она тупиком закончилась: пороховые газы вместе с камешками из норы мне в лицо ударили. Вот, полюбуйся: все руки ободрало. И морду посекло, ладно хоть глаза целы! — Гоша лёг на землю. — Кисель! Забери свой автомат долбаный!

— Больно, Игорь? — заюлил Кисель.

— Да отвали ты от меня! «Брат милосердия» выискался! — Гоша оттолкнул «щегла». — Шура, у тебя вода ещё осталась? Полей, рожу ополосну.

Через полчаса верхняя губа, нос и левая скула Гоши раздулись и стали лиловыми.

— Товарищ прапорщик, пойдёмте в часть, — предложил Игорь Петрову. — Обед уже прошёл давно и вода кончается, может хоть к ужину успеем?

— В какую «часть»? — отозвался Петруха. — До дивизии километров восемьдесят! С такими придурками, как ты с Павловым, мы и к Киселёвскому дембелю туда не попадём. Нас всех из-за вас либо в тюрьму посадят, либо казахи кетменями забьют! Лежи уж! Заберут рано или поздно.

— А вдруг про нас забыли? — влез Кисель.

— Да надо бы вас тут забыть — сколько бы сразу у командира головных болей исчезло, — мечтательно закончил разговор прапор.

Начинало смеркаться и вскоре, ночь накрыла степь. Где-то в темноте появился какой-то отблеск и потом, далеко-далеко, из небытия выскочил крошечный огонёк. Прихотливо подрагивая, то исчезая, то, вновь появляясь, искорка стала приближаться. Медленно увеличиваясь, она превратилась в одинокую фару.

Я тронул Игоря за плечо и показал на мотоцикл вдали. Гоша приподнялся, глянул в темноту, с тоской в не заплывшем глазу повернул ко мне опухшее лицо и покачал головой: «Давай, Шура, сам». «Совсем расквасился, — подумал я, — придётся мне за всех отдуваться. Ну, что ж? Жара — не жара, а косить надо!» Я схватил Киселёвский автомат и пополз вдоль дороги, подальше от прапора, навстречу мотоциклу.

— Стоять! — заорал я, выпрыгнув из темноты на освещённую фарой дорогу и передёрнул затвор.

— Твою мать! — донеслась приглушённая расстоянием Петрухина матерщина, (опять он всё проспал). — Да когда же это кончится?

— Твою мать! — вторя Петрову, разнёсся львиный рык, отозвавшийся чем-то знакомым в ушах и кузнечными ударами в сердце, — Это что ещё за фрукт?

Ослеплённому светом и парализованному собственной дерзостью, отступать мне было некуда: голос принадлежал полковнику Капустяну — начальнику штаба дивизии. Мужик он был крутой и в дивизии его боялись все, вплоть до комдива. Взыскания он раздавал щедрой рукой направо и налево, как нищим милостыню. Даже наш командир, убелённый сединами ветеран и не последний вояка в соединении, в его присутствии начинал лебезить и бестолково носиться, как цыплёнок с отрубленной башкой.

— Рядовой Павлов, товарищ полковник! — заорал я, млея от собственной борзости и продолжая держать фару на мушке, — Вы арестованы разведдиверсионной группой «синих»!

— Да? Где старший? — пророкотал он и выплыл вперёд. Рассеявшийся назад свет, рефлексирующий от его спины, показал, что передо мной вовсе не мотоцикл, а просто «УАЗик» с одной не горящей фарой.

— Командир диверсионной группы «синих» прапорщик Петров! — затявкал Петруха, одной рукой отдавая честь, а на другую наматывая сзади меня мой ремень, чтобы начищенная Киселём бляха заняла положенное ей по уставу место на моём животе.

После небольшого разговора выяснилось, что десятый полк ещё утром отрапортовал об успешном выполнении норматива, что раз так, то наша миссия провалилась, нас значит «убили» в перестрелке и все считали, что мы в «плену» у полкашей, в тепле и сытости. Начальник штаба как раз едет в караул десятого полка, где пребывает комиссия штаба округа, проверявшая выполнение норматива и придумавшая трюк с нашей засадой. Вертолётчики не ошиблись, высадив нас на эту дорогу, но, видимо, где-то на уровне штаба дивизии, то есть в хозяйстве товарища полковника, прошла утечка и хитрый жук, командир десятого полка, объехал нас овечьими тропами и избежал засады. Теперь он с комиссией отмечает зачёт норматива и товарищ начштаба едет к ним присоединиться.

Было решено посетить всем диверсионным составом полк с целью на месте проверить боеготовность караула. Все полезли в «УАЗик».

— Что с бойцом? — строго поинтересовался гроза нарушителей. — Что у него за рожа?

«Рожа» скромно, но с достоинством потупилась.

— С вертолёта выпал, товарищ полковник! — не моргнув глазом соврал Петруха.

— С какой высоты?

— Да нет, после приземления уже, товарищ начштаба! — Петруха показал Гоше кулак за своей спиной.

Втиснулись в машину и поехали.

— Хоть какая-то польза от Киселёвского автомата, — зашептал мне в ухо Гоша, — слава богу, не признал! — покосился он на полковника, — Теперь главное не проговориться, чтобы меня голос не выдал.

— Да? А что он и голос твой знает? — я начал переживать за Гошу.

— Да он дурачок какой-то! Чуть меня не расстрелял. Потом расскажу как-нибудь. — Гоша умолк.

6

В тёмной дали запрыгали три пары лучей, ощупывающих ночь. Потом появились источники лучей — фары: нам на встречу двигались три автомобиля. Вскоре мы пронеслись мимо грузовиков — «Уралов». В призрачном свете я разглядел полкашей в полной боевой выкладке, сидящих в машинах. По моим прикидкам их было человек шестьдесят-семьдесят и ехали они явно по наши души.

«Расчёт усиления. Значит, на точке осталось человек двенадцать караула, — промелькнула в голове мысль, — но у часовых-то боекомплект не „холостой“. Как это мы с ними воевать будем?»

Из темноты неожиданно выскочила «сетка-100», высоковольтное ограждение-ловушка. За ней едва угадывалось «сто первое» сооружение — караул десятого полка. Фара «УАЗика» осветила сетчатые ворота, за которыми, щурясь от света и направив на нас автомат, стоял часовой.

— Караул: в ружьё! — заревел начштаба, предавая нас. — Тревога!

Эффект получился обратный: вместо того, чтобы занять оборону, солдатик, узнав голос полковника, кинулся открывать ворота. Растворив их, он стал толкать одну половинку ворот, повернувшись к нам спиной. Мы как горох высыпались из машины и бросились к нему.

— Ты убит! — я сшиб часового на землю и помчался к карпому. Бойца тут же оседлали Олег с Оскаром — наши сержанты.

Я летел пулей. Судя по топоту за моей спиной, тылы у меня были прикрыты. Карпом прорезала слепящая щель приоткрывшейся двери.

— Тревога! — заорал кто-то мелькнувший в дверном проёме и оказавшийся полковником, командиром десятого полка, тычущим в мой нос своим пистолетом. Мне этот приём сразу не понравился, он меня напугал. Я инстинктивно дёрнул Киселёвским автоматом, случайно ударив полковника стволом по руке и «макар» улетел в темноту. Глаза «полкана» удивлённо раскрылись, (похоже, он узнал во мне «кракатиста» и «дзюбориста», агента 09 из справочного бюро), и он попытался, оттесняя меня, навалиться на дверь. Швырнув в его объятия подлетевшего Киселя, верхом на них, я ввалился внутрь помещения, вскочил и бросился по коридору. Сзади, бряцая оружием, посыпались «ястребы» — диверсанты, образуя «кучу-малу» на командире полка.

Часовой, оказавшийся, почему-то, в другом конце коридора, а не за дверью, бежал мне навстречу стаскивая с плеча АКаэМ. Сзади грохнула по ушам автоматная очередь и завыли пули, сбивая штукатурку впереди меня. Часовой обронил АКаэМ, не прекращая бега, нырнул головой вперёд в боковую стену и исчез. В стене оказалось кухонное окно раздачи, и я заметил, боковым зрением, там, далеко за кастрюлями и плитами, удирающего бойца. Подхватив его автомат, я на секунду оглянулся и увидел стоящего Гошу. В руках у него был чей-то «калаш» с примкнутым штык-ножом. Игорь удивлённо таращился здоровым глазом в изуродованный потолок, с которого, как снег на его голову, сыпалась известь. У его ног, скорчившись и прикрыв головы руками, валялись все диверсанты и оба полковника.

Оказавшись в конце коридора, я увидел дверь с пришпиленной бумажкой, на которой писарским почерком было выведено: «Комиссия». Дверь растворилась и на пороге возник генерал в расхристанном «п/ш» на голое тело. В руках он держал портупею. Он был пьян и обнаружив меня, прилипнув к косяку, начал неловко копаться в хитросплетении поясных и наплечных ремней портупеи, пытаясь выковырять из них кобуру с пистолетом.

— Тревога! — заревел он так, что вздулись вены на шее.

«И этот туда же! — подумалось мне. — Сейчас начнёт пистолетом в меня тыкать». Я бесцеремонно забрал у него портупею с кобурой и, обронив её на пол, слегка толкнул автоматом генерала назад, в комнату. То ли уж я не рассчитал свои силы, то ли генерал был ещё пьянее, чем притворялся, но он улетел и грохнулся под богато сервированный объедками стол.

— Товарищ генерал! — заорал я на него. — Вы арестованы диверсионной группой «синих»!.. Остальные убиты! — добавил я, окинув взглядом лежащих вповалку на диванах офицеров.

Двигаться дальше было некуда и я, прикрыв дверь, приставил к стене трофейный автомат, а Киселёвский повесив на грудь, встал на охрану «Комиссии». По коридору, в мою сторону, размашистым шагом приближался полковник Капустян, в одной руке держа автомат, а другой таща за ухо Гошу. Игорь торопливо семенил, страдальчески кривя и без того перекошенную физиономию. «Откуда я знал, что там „боевые“, ведь учения же!» — оправдывался Дрягин. Командир десятого полка, поспевавший следом, дал Гоше пинка для скорости. В некотором отдалении, испуганой стайкой институток, трусили «диверсанты» с Петрухой во главе. Среди них виднелись оба часовых: «убитый» мною у ворот и второй, едва не подстрелянный Гошей.

— Товарищ полковник, караульное помещение группой «синих» захвачено! — заорал я. — Комиссия штаба округа уничтожена! Взят в плен генерал-майор! Захвачен один АКаэМ и один ПээМ! Рядовой Павлов доклад закончил!

Начальник штаба, бросив крутить Гошино ухо, поспешно схватил генеральскую портупею с «пушкой» и ловко подхватил автомат.

— Прапорщик, ко мне! — скомандовал Капустян. — Людей в столовую: накормить и отдыхать. Этого, — ткнул пальцем в Гошу, — отведи в караул под арест.

Полковники скрылись в «Комиссии».

— На отпуск «прогнулся»! — шушукались между собой наши сержанты, поглощая ужин и косясь на меня. — А Дрягин — на «губу». Нечего было у часового автомат хватать: мог бы и из своего «холостыми» пострелять, если бы не ленился оружие чистить. Чуть всех не перестрелял, идиот!

От наряда по кухне мы узнали, что затея с нашей засадой была незрелой авантюрой, по-пьяни родившейся в головах генерала из округа и нашего начальника штаба дивизии. Прошлой ночью, подгуляв, они решили поиграть в войну. Капустян позвонил, ближе к утру, своему заместителю с приказом: разработать план учений. Заместитель, справедливо рассудив, что утро утра раннего мудренее, спокойно удрых, а придя на службу обнаружил, что ещё не разработанный им план уже действует. По наущению начальника штаба и генерала была сформирована группа «диверсантов» в нашей части и вертолётчики уже закинули «синих» в степь. Всё было «на мази», маховик раскрутился, была только одна «маленькая» деталь: десятый полк ничего об этом не знал. Соответственно они не получили никаких холостых патронов и взрывпакетов, а отправились на обычное боевое дежурство с боевым же оружием. Испугавшись, что «диверсантов» искрошат в «капусту», заместитель начштаба догнал на машине колонну полка и объехал вместе с ней нас по большой дуге. В норматив, каким-то чудом, уложились и даже, чтобы потешить генерала с комиссией, заброшенных на точку вертолётом, предъявили им лжедиверсантов, якобы пленённых по дороге. После этого они сели отмечать «победу», а про нас все забыли.

Ночью командир полка про нас вспомнил и решил дать поиграть в войну своим подчинённым, которых и спровадил в степь на наши поиски. Он к тому времени выяснил, что мы ещё в часть не вернулись. Ещё он узнал, что с дружественным визитом к генералу едет начальник штаба и предупредил часовых. Только поэтому нас и не подстрелили.

Гоша просидел на «губе» три недели. Мне, за оккупацию карпома, никакого отпуска не объявили. А ещё, за мой «подвиг», ко мне прилипла кличка «Матрасов» и во все разведки меня брали.