Брест. Изгнание и возвращение

Александр Черновалов, 2022

В книге освещаются события 1939-1947 годов, относящиеся к темной стороне историографии г. Бреста, не касающейся героической обороны Брестской крепости. Представлены подробности отправления из Бреста последнего эшелона с депортированными 22 июня 1941 года. Публикуются воспоминания очевидцев об условиях жизни депортированных белорусов в г. Барнауле Алтайского края. Описывается, как встретил Брест своих граждан, возвратившихся после окончания войны. В заключение автор посчитал необходимым поделиться некоторыми рассуждениями философского характера, которые касаются белорусской ментальности и событий августа 2020 года в Беларуси. Для читателей, интересующихся историей и философией, а также широкого круга исследователей данных событий, преподавателей, студентов и школьников. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Глава 1

1914–1939 годы. На перепутье

Работа над любой книгой начинается с какой-то зацепки. Однажды я с моей супругой Жанной Васильевной в выходной день после бассейна решали, какое заведение нам лучше всего посетить с обоюдной пользой. Жанна тянула меня в торговый центр Didas persia, расположенный в новом здании шикарной гостиницы на Советской — пешеходной улице современного Бреста. Когда-то, лет 30–40 назад, здесь начинали строить гостиницу к московской Олимпиаде, но так и не достроили. Здание в законсервированном виде находилось довольно долго, пока им в рыночные времена не заинтересовался иностранный инвестор. В результате в центре Бреста выросло здание с довольно приятной архитектурой снаружи и шикарное внутри.

В субботу всюду толкотня, а в воскресенье в магазинах людей поменьше, поэтому Жанна настаивала на посещении этого заведения. Я не люблю большие торговые центры, тем более в воскресенье, поэтому предложил прогуляться в парке. Победила, конечно же, Жанна. Я ходил за ней из отдела в отдел со скучающим видом и внутренним раздражением. Ну хотя бы не зря тратила время, купила бы что-нибудь. Так нет. Чисто по-женски примерит одну вещь, потом другую, прикинет на себя цвет ткани, посмотрит на фасон и уйдет ни с чем. Только в одном из отделов, даже не помню в каком, купила какую-то безделушку, очевидно, очень нужную в хозяйстве.

«Нельзя так показывать свое безразличие, — упрекнула меня Жанна, взяв под руку. — К женщине, попавшей в магазин, надо быть снисходительным. У вас, мужчин, жизнь значительно проще. Джинсы, куртка, кроссовки или туфли — и ты уже одетый. А нам нужны всякие мелочи, которые вы даже не замечаете».

Погода была ни то ни се: то вовсю светило солнце, то начинал накрапывать дождик. Заглянули в кафешку, но не остались. Как-то не уютно там нам показалось. В открытом окне киоска возле центрального рынка продавали блины с различными начинками — большие, с аппетитной корочкой после обжарки.

— Я хочу блинов с ветчиной и сыром, — сказала Жанна, и я встал в очередь за блинами.

Получив свою порцию блинов, остановились здесь же, у киоска, чтобы поесть их, еще горячих.

— Неудобно как-то на улице есть эти блины, — посетовал я, вытаскивая из пакета очередной.

— Не знаю, может, я плохо воспитана, но мне эти условности чужды, — отозвалась Жанна. — Что тебе не нравится? Кто тебя тут увидит? Незнакомые? Так им до нас, как и нам до них, нет никакого дела. А знакомые спросят, вкусные ли. Я такие блины с детства люблю.

Так, продолжая есть блинчики, мы очутились рядом с музеем города Бреста.

— Давай зайдем на пару минут, — обратился я к Жанне. — Может, найду материалы о депортации жителей ближайших к Бресту деревень 22 июня 1941 г. — В то время в моем распоряжении находились только диктофонные записи воспоминаний моей мамы, Нины Антоновны, без какой-либо событийной конкретики и зафиксированных фактов. — Хорошо, только не долго, — проговорила Жанна без особого энтузиазма.

Мы зашли в музей, и я поинтересовался: «Платный ли вход?» Да, посещение оказалось платным — 3 рубля 14 копеек. Потратив наличные на блины, мы оказались без денег, потому не смогли купить входные билеты, так как терминала для оплаты банковскими картами в музее не оказалось.

Тогда я спросил:

— А имеются ли у вас материалы о последнем эшелоне с депортированными жителями окрестных брестских деревень перед самой войной, 22 июня 1941 года?

— Нет, мы такими материалами не располагаем, — прозвучало в ответ.

Грустно. Кроме прочего, у меня также был пробел с описанием послевоенного Бреста, поэтому я интересовался тем периодом, когда мама со своей семьей вернулась из ссылки. Задал следующий вопрос:

— А о послевоенном Бресте 1947–1948 годов у вас что-нибудь есть?

И на этот вопрос прозвучал отрицательный ответ. И тут я решил, что обязательно напишу книгу об этих событиях и подарю ее музею. Энтузиазм относительно необходимости проведения работы над книгой возрос во мне многократно. С этого, можно сказать, все и началось.

Начиная рассказ о судьбах моих родственников и их соотечественников, прошедших через испытания, обусловленные событиями нелегких 1920–1940-х годов, нельзя не описать историческую канву, в которую были вплетены судьбы этих людей. Приведенные далее историографические факты со стороны как польских исследователей, так и советских историков, позволяют более объективно представить себе существовавшие в то время условия жизни белорусов, в том числе западных белорусов, и понять, насколько неустойчивой была жизненная ситуация моих соотечественников. Однако, как это ни странно и удивительно, мои родственники, да и многие белорусы, пройдя через подобные испытания, не сломались, сохранили вкус к жизни, типично белорусскую способность устраиваться в любой ситуации и неуемный оптимизм.

Итак, начнем с истории.

Территория проживания белорусского этноса в разное время входила в состав различных государственных образований — Киевской Руси, Великого княжества Литовского, а после подписания Люблинской унии 1569 года — и в состав Польского государства. Затем с 1795 по 1917 год белорусские земли полностью принадлежали Российской империи и вместе с областями современной Литвы образовывали северо-западный край России. В административном отношении они были разделены на несколько губерний. В начале ХХ в. Белоруссия была аграрной областью, практически лишенной каких-либо крупных промышленных центров. 53%

земельной собственности находилось в руках 2,8 % населения края — помещиков, абсолютное большинство которых принадлежало к полякам^[2].

Согласно переписи 1897 года, в этих пяти губерниях (Минской, Гродненской, Виленской, Витебской и Могилевской) проживало 8 518 247 чел. Из них 5 408 420 чел., или 63,5 % населения, относили себя к белорусам, 1 202 129 (14,1 %) — евреям, 492 921 (5,8 %) — русским, 424 236 (5,0 %) — полякам, 377 487 (4,4 %) — украинцам, 288 921 (3,4 %) — литовцам. Около 480 тыс. жителей соседних губерний, в основном Черниговской и Смоленской, также относили себя к белорусам^[3]. Большинство населения — этнические белорусы были крестьянами, вероисповедания в основном православного (81 % по переписи 1897 года), говорившими на диалектах белорусского языка, который считался простонародным наречием, а в представлениях поляков — «хлопской мовой». Часть белорусов, исповедовавшая католицизм (18,5 %), как правило, тяготела к польским культуре и языку.

Экономически и культурно доминировали поляки, а также ополячившиеся белорусы и литовцы, как правило, шляхта, землевладельцы, в том числе крупные, исповедовавшие в основном католицизм. Они составляли местную элиту белорусского социума, однако свои интересы связывали с Польшей и ее судьбой. Значительной группой жителей белорусских земель, влиятельной экономически, но не политически, были евреи, которые составляли большинство городских жителей. Немногочисленные русские были представлены в основном чиновниками и также проживали в городах.

Политика русификации белорусского крестьянства проводилась непоследовательно и значительных плодов не принесла. Оно не обладало и выраженным национальным самосознанием, считая свой язык «простым», а себя часто называя не по национальности, а «местными» — «тутейшими»^[4]. Понимая, что в национальном отношении они отличаются от поляков, белорусы тем не менее считали и себя, и их в полной мере принадлежавшими польскому культурному миру. «Белоруссия» и «белорус» (а чаще, как было привычнее, «Литва» и «литвин») были для них не национальными, а региональными обозначениями.

Такая же тематическая направленность была свойственна первым советским исследователям данной проблематики, тоже выходцам из белорусского движения — Ф. Туруку^[5], В. Игнатовскому^[6], Д. Жилуновичу^[7], а также известному историку, основоположнику белорусской национальной историографии М. Довнар-Запольскому^[8] (чей труд по истории Белоруссии, написанный в 1925–1926 годах в качестве учебника для вузов, был изъят из планов издательства в связи с начавшейся кампанией по сворачиванию политики коренизации и увидел свет лишь в 1994 году).

В межвоенной польской историографии исследователи обращались к белорусской теме в основном из практических соображений. Первыми публикациями, посвященными белорусскому вопросу, стали статьи Леона Василевского, еще в довоенный период зарекомендовавшего себя знатоком национального вопроса, в конце 1918 — начале 1919 года, занимавшего пост министра иностранных дел Польши^[9].

Особняком стоят исследования «белостокской школы» группы польских историков белорусского происхождения, в основном из Белостокского и Торуньского университетов, которые занимались изучением различных аспектов истории белорусского движения, его идеологии, биографий участников, белорусских военных формирований и их связей с Польшей. Они зачастую достаточно жестко полемизируют с официальной белорусской наукой, не считая Советскую Белоруссию или современную Республику Беларусь действительно национальными белорусскими государствами. Старейшими представителями этой группы являются Ю. Туронок, А. Латышонак и Я. Миронович^[10].

Наиболее значимыми событиями для белорусов стали заключение Брестского мира и выход Советской России из Первой мировой войны. По условиям Брестского мира^[11] этническая белорусская территория была поделена между несколькими государствами. Белорусская часть Виленщины и Гродненщины с Бельским и Белостокским уездами была присоединена к литовскому государству, провозглашенному литовской Тарибой 11 декабря 1917 года при поддержке Германии. Земли на юг от Полесской железной дороги по договоренности с украинской Радой передавались Украинской Народной Республике (УНР). Немцы заняли большую часть Белоруссии с Минском, не оккупированными оставались лишь 14 уездов Витебской и Могилевской губерний. Нужно отметить, что Белоруссия не получала никакой компенсации за полученные разрушения в результате военных действий, хотя и были они достаточно значительными, так как, согласно п. 9 Брестского договора, Германия и Россия взаимно отказались от компенсации потерь, понесенных их населением.

31 марта 1920 года литовское правительство выразило желание и готовность заключить мирный договор с РСФСР при условии признания независимости Литвы в ее этнографических границах со столицей в Вильно^[12]. Переговоры начались 7 мая 1920 года. Поскольку Россия и Литва не вели военных действий друг с другом, советские дипломаты рассчитывали на скорое заключение договора, так как обе стороны были заинтересованы в нем. Литве нужно было признание России, России — союзник против Польши на Западном фронте. Успехи Красной армии на Юго-Западном фронте в июне 1920 года, а в июле — и на Западном фронте, вновь актуализировали вопрос о восстановлении белорусской советской государственности уже вне связи с Литвой, поскольку РСФСР признала литовское правительство в Ковно.

7 июля 1920 года на освобожденной от польских войск территории был создан Минский губревком. 11 июля Минский губревком объявил о переходе под его юрисдикцию всей гражданской власти на освобожденной от поляков территории^[13]. 31 июля 1920 года на совместном заседании ЦК КП(б) ЛиБ, ЦК БКО, ЦБ профсоюзов Минска и Минской губернии была принята декларация о провозглашении независимости Советской Социалистической Республики Белоруссии.

Границы молодой республики, в соответствии со взглядами руководства Советской России, описывались следующим образом: на западе ею должна была стать «этнографическая граница с буржуазными государствами», на востоке и юге ее надлежало определить соответствующими решениями уездных и губернских съездов Советов «в полном согласии с правительствами РСФСР и ССРУ». В итоге в состав Советской Белоруссии должны были войти 11 уездов Минской и Гродненской губерний^[14]. Исходя из этих политических позиций и после того как наступил переломный момент в битве за Варшаву, в Минске в августе 1920 года велись мирные переговоры между РСФСР и Польшей. По предложению РСФСР восточную польскую границу следовало провести по линии Керзона, с отступлением в пользу Польши в районе Белостока (в Белоруссии) и Холма (на Украине). В ответ польская делегация обратила внимание на то, что «польский элемент простирается далеко за линию, предложенную советской делегацией», и что соответствующая линия практически целиком совпадает с линией раздела Речи Посполитой 1795 года и поэтому оскорбляет национальные чувства поляков.

Однако к этому времени ситуация на фронте изменилась в пользу Польши (16 августа польские войска прорвали участок фронта, удерживаемый так называемой Мозырской группой)^[15]. Белорусский вопрос возник вновь и на новых условиях, диктуемых уже Польшей. Если первоначальные условия перемирия, выдвинутые советской стороной, действительно скорее походили на ультиматум, то после августовско-сентябрьских поражений Красной армии ситуация радикально изменилась. Теперь польская сторона могла попытаться диктовать свои условия. В развитие дискуссии о судьбе Восточных Кресов Я. Домбский подчеркнул факт признания польским руководством в лице Ю. Пилсудского права на самоопределение народов Литвы, Украины и Белоруссии, и это при том, что Польша обладала «несомненными историческими правами» на эти территории и могла бы «просто их присоединить»^[16].

По итогам Рижской конференции 1920–1921 годов граница между Советской Белоруссией и Польшей проходила по Западной Двине от границы России с Латвией, по границе Виленской и Витебской губерний, до пункта, где граничат Дисненский, Лепельский и Борисовский уезды, рекам Березина, Вилия, Илия, Рыбчанка, ж. д. станции Радошковичи, далее к востоку от селений Волма, Раков и Рубежевичи до ж. д. линии Минск — Барановичи, по рекам Лань, Припять и Ствига до границы Минской и Волынской губерний^[17] (см. карту ниже).

Территория Беларуси после заключения Рижского мирного договора. Укрупнение БССР в 1924 и 1926 годах

У каждого своя правда: у мужа по отношению к жене, у семьи — к соседям, у деревни — к городу, у страны к соседним странам, национальные герои которых зачастую у нас являлись преступниками. Во всем этом трудно разобраться. Да мы и не ставим перед собой такие задачи. Здесь хочется рассказать о трудных судьбах не только моих родственников, но и других людей, прошедших через аналогичные испытания, о которых очень емко высказался польский писатель Г. Сенкевич, назвав свой роман «Огнем и мечом». Действительно, и огнем, и мечом прошлась судьба по линии жизни многих белорусов, родившихся в начале ХХ века. Революции, две мировые войны, постоянные переселения с места на место. Кто в этом виноват, где правда о том, что тогда произошло? Эти вопросы будут неразрешимы до скончания века, а затем перейдут в разряд преданий и былин.

Показателен в этом отношении пример, связанный с историей жизни известных белорусских писателей Янки Купалы и Якуба Колоса. В 1939 году первый секретарь ЦК КП(б) Белоруссии Пантелеймон Пономаренко написал Сталину письмо, где просил его если не расстрелять этих видных белорусских деятелей культуры, то выслать в Сибирь. И Я. Колас, и Я. Купала прекрасно понимали, в какой политической системе живут и чего могут ожидать от большевистской диктатуры, являясь уроженцами территорий Западной Белоруссии. Однако и Сталин понимал, что в новом государстве — Советской Белоруссии — не стоит начинать с репрессий национальной элиты, и наградил обоих белорусских «песняров» орденами Ленина.

Город Вильнюс, современная столица Литвы, до 1939 года всегда был главным городом Западной Беларуси, его культурным и научным центром. Работая над учебником для студентов экономических специальностей Беларуси, который назывался «История экономических учений»^[18], я собрал богатейший материал о белорусских ученых экономистах, работавших в университете Вильнюса и обогативших мировую и национальную науку того периода многочисленными достижениями. Чего только стоит первый белорусский учебник по экономике, изданный в Вильнюсе на белорусском языке под редакцией А. Бильдюкевича, опередившего свое время не только в Беларуси, но и в России и Польше. А если вспомнить современный польский город Белосток, то именно здесь 5 октября 1939 года в помещении городского театра состоялось собрание представителей Западной Беларуси и была принята Декларация об объединении с советской Белоруссией (БССР).

Многое стерлось из памяти тех людей, воспоминаниями которых мы воспользовались в данной книге. Многое под воздействием пропаганды изменилось в эмоциональном восприятии. Однако общее содержание воспоминаний и рассказов, отражая ранее изложенный ход исторических событий, позволяет глубже заглянуть в те явления и процессы, которые на изломе веков в разных странах и на разных территориях Европы и Сибири сделали одних преступниками, других — героями, третьих — жертвами.

С моей мамой. 2018 год

Моя мама, Черновалова (далее — Грицук) Нина Антоновна, — одна из тех, кто, родившись в 1930-х годах на территории Польши, в так называемых Восточных Кресах, была белоруской в Польше, полькой на Алтае и русской по возвращении в Брест. Училась в школе на польском, белорусском и русском языках, была дочерью ссыльно-поселенного, вышла замуж за героя Великой Отечественной войны. Была репрессирована, затем реабилитирована, тайком переписывалась с соотечественниками из Америки в советское время, чтобы найти своего отца, арестованного работниками НКВД и сбежавшего из Брестской тюрьмы в 1941 году после того, как Брест заняли немцы. Многое переплелось в жизни этих людей на протяжении ХХ века. Но обо всем по порядку.

* * *

Вспоминая минувшие события, мама всегда начинала свой рассказ с судьбы моей бабушки Марфы Федоровны: «Мама моя, в девичестве Кузьмицкая, родом была из деревни Антоново (ныне Малоритский район Брестской области). Бабушка и дедушка по материнской линии также жили в деревне Антоново. Это была небольшая деревушка, затерянная в лесу, там не было ни церкви, ни костела — одни домики сельчан. Родилась она в 1905 году и до 1914 года проживала в этой деревне.

С началом Первой мировой войны в 1914 году мой дед и баба были призваны в царскую российскую армию, но что там делали — я не знаю, так как при царе это еще было. Всех детей из семьи деда (а их было четверо) сначала вывезли в Москву, а потом — вглубь России, в г. Ярославль. Одна из сестер (старше мамы на десять лет) вышла замуж за литовца и уехала жить в Литву, а остальных троих детей (мою маму и двух братьев) поселили в детском доме в Ярославле. Один из сыновей — Яшка — в Ярославле погиб. В 1924 году семья вернулась в Западную Беларусь. Мама моя, Марфа Федоровна, возвращаться не хотела, так как закончила в Ярославле гимназию, но мой дед, ее отец, после войны получил разрешение от польских властей вернуться на родину, приехал и забрал ее. Мама училась в гимназии г. Ярославля хорошо, с отличием окончила ее и не хотела возвращаться в Беларусь в деревню. Что там ее ждало? Коровы да свиньи? Но по настоянию отца она вернулась в 1924 году. У нее там, в России, и кавалер какой-то был из Москвы, а отец приехал и забрал ее. Вернулся и оставшийся в живых ее брат. Приехал и построил себе какую-то хижину, потом женился. Когда мама приехала в деревню Антоново, там не было ни кола, ни двора. В 1928 году она вышла замуж за моего отца, вдовца, и они начали строиться в деревне Волки».

Трое внуков с бабушкой Марфой Федоровной. 1963 год

Рассказы мамы о своем отце, Антоне Никитиче, отличались другим эмоциональным настроем и некоей обидой за то, что, будучи тогда уже в Америке, в г. Сан-Франциско, он не признал семью, возвратившуюся из Барнаула в Брест в

1947 г.: «Мой отец имел фамилию Грицук-Томашук, он был средней руки хозяином крестьянского двора, не хуже и не лучше других. Жили мы в то время в деревне Волки, а через реку была деревня Щебрин, куда мы, дети, ходили вброд по разным делам. А взрослые ходили и в г. Брест.

Белорусские деревни 1920-х годов

Отец известен был тем, что пел в церковном хоре и один во всей деревне учил алгебру, чему учил и брата Сашу. Я училась сначала в польской школе, было мне тогда семь лет, а пошла в школу я в 1938 году. Школа эта находилась в другой деревне, Литвинах, — небольшой деревне без церкви. В церковь мы все ходили в деревню Щебрин, там же и все записи делались — о рождениях и другие. В Литвинах сначала учились я и брат Саша, который потом перешел в другую школу (в Литвинах было только четыре класса), чтобы учиться дальше. А я отучилась три года, и отец сказал: «Для девочки достаточно». Никаких документов об обучении в школе мне не выдали. Учили мы то польский, то белорусский, то русский языки. Времена были такие — мы сначала находились под польской властью, а потом пришли «Советы».

Брест 1920-х годов

У деда моего по отцовской линии было двое сыновей и две дочери. Они жили в деревне Гули, за дорогой стоял их дом. Отец мой во дворе у них стал строить домик. Он был 1895 года рождения, а мама родилась в 1905 году. Еда у нас была скудная — в основном картошка да хлеб, который сами пекли. Иногда ели и мясное — колбасу, которую тоже сами делали. Держали баранов, отсюда колбаса, мясо; их подвешивали на чердаке, и на зиму хватало. В ящиках солили сало, которое тоже растягивали на зиму. Какую-то другую еду или продукты не покупали, жили за счет своих запасов. Картошку, помидоры, огурцы держали в погребе, всем занимались сами. Самогон мы не делали, а в Антоново дед гнал самогон, и там они много пили, отчего дед и умер в 60 лет.

Деревня Волки

У него было два брата, и они тоже сильно пили. Говорили, что дед начал пить, как только приехал с фронта, с Первой мировой войны. А бабушка сильно принялась^[19] и через неделю тоже умерла. У нас же в Волках с выпивкой было строго, иногда на большие праздники и то чуть-чуть».

Марфа Федоровна была второй женой Антона Никитича. В период Первой мировой войны ее родителей рекрутировали в царскую армию. Так моя бабушка попала сначала в Москву из Западной Беларуси, а затем в г. Ярославль, где ее определили в женскую гимназию.

Ярославль, начало XX века

Мода на женское среднее образование в то время прочно вошла в русскую жизнь. Для выбившихся в люди мещан, торговцев или сельских кулаков женская гимназия стала модным атрибутом, таким как приличный дом с экипажем. Конечно, в масштабах всего народа процент образованных девушек был каплей в море, но среди интеллигентной публики уровень женского образования был весьма высок. В 1861 году в Ярославле открывается первая Мариинская женская гимназия «облегченного типа», которая первоначально располагалась в Доме призрения ближнего. Она предназначалась «для девиц всех сословий», которых обучали Закону Божьему, чтению, письму, счету, географии. На начало ХХ века в губернии действовали семь гимназий, из них пять женских. Все они были построены по классическому типу. Позже, в 1920-х годах, когда Марфу Федоровну перевезли в Ярославль, в гимназиях изучали Закон Божий, русский язык, включая азы церковнославянского и словесности (литературы), математику, русскую и всеобщую историю и географию, рукоделие, естествознание, физику, математическую географию, педагогику, рисование, чистописание, французский, английский, немецкий языки. В женских гимназиях (как и в мужских) нужно было носить форму. За основу было взято платье кофейного цвета девушек из Института благородных девиц, только вместо шелкового его сделали шерстяным. В зависимости от моды и веяний времени платья постоянно менялись, упрощались и укорачивались.

Воспитанница Епархиального женского училища

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

2

Короткова Д. А. Белоруссия в советско-польских отношениях в 1918–1921 гг.: автореф. дис… канд. ист. наук: специальность 07.00.00, 07.00.03 / МГУ им. М. В. Ломоносова. М., 2015. 32 с.

3

Хомич С. Территория и государственные границы Беларуси в ХХ веке: от незавершенной самоидентификации и внешнеполитического произвола к современному status quo. Минск, 2011. С. 7.

4

Латышонак А., Мірановіч Я. Гісторыя Беларусі ад сярэдзіны XVIII ст. да пачатку XXI ст. Вільня. Беласток, 2010. С. 123.

5

Турук Ф. Белорусское движение. Очерк истории национального и революционного движения белорусов. М., 1921.

6

Игнатовский В., Смолич А. Белоруссия: территория, население, важнейшие моменты истории. Минск, 1924; Iгнатоўскi У. Кароткi нарыс гicторыi Беларусi. Мiнск, 1926; Его же. Гiсторыя Беларусi ў XIX і пачатку XX ст. Мінск, 1928.

7

Жылуновіч З. Беларусь: нарысы гісторыі, культуры і рэвалюцыйнага руху. Минск, 1924.

8

Доўнар-Запольскі М. В. Гісторыя Беларусі. Мінск, 1994.

9

Wasilewski L. Litwa i Białoruś. Zarys historyczno-polityczny stosunków narodowościowych. Warszawa, 1925.

10

Łatyszonek O. Białoruskie formacje wojskowe 1917–1923. Białystok, 1995; Mironowicz E. Białorisini i Ukraińcy w polityce obozu piłsudczykowego. Białystok, 2007; Латышонак А., Мірановіч Я. Гісторыя Беларусі ад сярэдзіны XVIII ст. да пачатку XXI ст. Вільня. Беласток, 2010; и др.

11

Документы внешней политики СССР. 1957. Т. 1. С. 119–124.

12

Ціхаміраў А. В. Беларусь у сістэме міжнародных адносін перыяду пасляваеннага ўладкавання Еўропы і польска-савецкай вайны (1918–1921 гг.). Miнск: Экаперспетыва, 2003. C. 236.

13

Там же. С. 260.

14

Там же. С. 262.

15

Круталевіч В. А., Юхо І. А. Гісторыя дзяржавы и права Беларусі. — Мiнск: Беларуская навука, 2000. С. 89.

16

Там же. С. 90.

17

ДВП СССР. 1959. Т. 3. С. 245–256.

18

Клюня В. Л., Короленок Г. А., Черновалов А. В., Черновалова Ж. В. История экономических учений. Минск: Изд. Центр БГУ, 2019. 304 с.

19

Понятие «принялась» в Западной Беларуси обозначало сильную депрессию на уровне психического расстройства, связанную с частичной потерей памяти и проблемами с ориентацией в пространстве и времени. Как отмечается в книге, белорусы — народ трудолюбивый, и употребление спиртного было крайне редким явлением, как правило, только в церковные праздники.