Смерть старателя

Александр Цуканов, 2021

Опытный старатель-поисковик много лет ищет легендарное месторождение на Зимнояхе у Шайтан-горы. Он обладает карт-планом месторождения, но золото – сакральный металл. Поэтому путь старателя труден, тернист, тем более что кругом воцаряется бандитский беспредел. И все же он находит золоторудный пласт. Счастье так близко, но победить невозможно. Как и обрести свободу в несвободной стране… Одна надежда на сына, который хотя и Иван, но далеко не дурак.

Глава 3. Приисковое золото

В ту зиму, когда выпустили из тюрьмы, Цукан тут же подался от греха подальше, в Якутию, опасаясь, что в Уфе в покое гэбня не оставит. По прилете из-за поганого своего настроения забичевал в алданской гостинице, стягивая в номер услужливых придурков. От продолжительной пьянки и безделья стало пошаливать давление, о чем он никогда раньше не подозревал. Но и это его не огорчило, когда припекало и делалось худо, он умышленно вспоминал лагерный быт, промороженный хлеб, фуфайку на рыбьем меху и совсем нехолостые выстрелы конвоиров и тут же невольно проговаривал: «Всё будет абгемахт, Аркаша». Через чужих людей узнавал новости в поселке и про артель «Звезда», куда ему входа нет. Когда сорвался в отъезд в сентябре, Барабанов сказал, что не примет заново на работу, и это железно, тут хоть на колени становись, всё одно не возьмет, упертый мужик.

— Писец нашей «Звезде», — пошутил знакомый артельщик. — Наехали круто, со всех сторон обложили.

— Да не впервой. Барабанов выкрутится, вот увидишь…

«Обойдусь», — старательно успокаивал себя Цукан, а не очень-то получалось. В подпитии выползали разные обиды. «Да я столько для вас сделал!» — жалился он неизвестно кому. Вспоминал про открытый золотоносный участок на Чульгане, с которого за один сезон взяли 340 килограммов золота.

Мог бы и дальше бездельничать, денег на книжке оставалось достаточно, да надоело. Стал подыскивать работу.

Когда вошел в кабинет директора горно-обогатительного комбината Струмилина, тот неожиданно обрадовался, как давнему знакомому, и даже пошутил:

— Что же Барабанов такого спеца отпустил?

— Да я сам сорвался в сезон, по дурости, — честно признался Цукан. — Могу на бульдозер сесть, могу в бригаду…

— Да ты что, Аркадий! Мне позарез начальник отдела снабжения нужен.

Около часа судили-рядили. Оклад небольшой, зато премиальные каждый квартал и отдельная комната с удобствами. Но главный козырь директор выложил в конце: на работу примут задним числом, чтоб сохранился непрерывный стаж и северные надбавки. А это дорогого стоит. Согласился Цукан. Вместе поехали осматривать производственный участок, мехмастерские. По перекидным трапам поднялись на драгу.

— Прожорливая, сука, — пожалился механик. — Опять встали. Приводной механизм полетел. Сальниковой набивки нет. Масло на исходе…

Он протянул длинный список необходимых запчастей и ГСМ. Когда Струмилин отошел в сторону, механик подыгрывая Цукану, похвалил: «Вовремя ты от Барабанова ушел. На них уголовное дело завели». В другой раз обматерил бы доброхота, но тут сдержался, лишь поддел тем, что завтра же сверит нормы расхода ГСМ, которые установил завод-изготовитель, от чего перекосилось лицо у механика.

Зашел к драгеру на пульт управления, чтобы переговорить со специалистом, который рулит всем процессом.

— Ты поясни мне, как идет процесс обогащения шлихов?

Драгер лет тридцати пяти, атлетически сложенный, в куртке с крупными иностранными надписями, охотно взялся пояснять, что для извлечения золота они используют шлюзовую и отсадочную технологии обогащения.

— А попроще?

— Пески при помощи черпаков разгружаются в специальную бутару. Вон она — бандуренция… Эта дражная бочка предназначена для промывки грунтов и разделения его на классы крупности. Затем мелкая порода, просеянная через отверстия дражной бочки, попадает через распределительные окна на операцию обогащения. Далее легкие частицы смываются с рабочей поверхности, а тяжелые — в том числе золото — оседают на дражных ковриках шлюзов.

— Это мне знакомо. А вот как смыв производится, там же чертова уйма этих ковриков?

— Полуавтоматом. Я два раза за смену — это зависит от плотности грунтов, произвожу переворот, включаю смыв.

— И давно стоите?

— Вторую смену. Я про этот вал еще на прошлой неделе трубил… Тоже мне — начальники, повесили чайники!

Парень огорченно взмахнул рукой, всем своим видом показывая степень презрения. Огромный мини-завод стоял посреди котлована, заполненного водой, недвижим, только грохотали кувалдой возле черпаков слесаря, выбивая застрявшую арматуру. Во всю километровую ширь этой долины, привычно обжатой сопками с зеленым частоколом лиственниц, высились горы отмытой гальки, бугрились темные иловые хвосты. На самом верху драги развевался на ветру красный флаг, а чуть ниже, выгоревший транспарант: «Перевыполним задание партии!» Призыв давно скособочился на одну сторону, но настолько примелькался, что на это не обращали внимания даже секретари райкома, приезжавшие не раз на собрание коллектива, чтобы поддать жару своими гневными речами.

В машине Струмилин молчал, сердито хмуря брови, прокручивая разговор с начальником драги.

— Если завтра не отремонтируют — плану хана. Меня опять трепать начнут вплоть до министерства. А тут еще навалились на лучшую артель. Перевыборы председателя затеяли. Развалят «Звезду», тогда точно план всего района лопнет, как мыльный пузырь. Ладно, я тебе, Аркадий Федорович, этого не говорил… Ты пособи с запчастями, а мы наличкой, пусть небольшой, но обеспечим. Может, как-то и выкрутимся? — Внимательно, как бы оценивающе, посмотрел на Цукана, о котором старожилы не раз выдавали странные байки.

Особенно удивительной казалась история про чешский экскаватор, простоявший на приколе больше двух лет. Его не смогли восстановить иностранные шеф-наладчики. Цукан вместе с Барабановым сумел оприходовать этот металлолом на баланс артели. Через два месяца запустили в работу. Это позволило Барабанову обеспечить короткое плечо на большом гидровашгерде, да еще сэкономить несколько тонн солярки, потому что до этого толкали пески в промприбор бульдозерами. А тут стоит хреновина с многокубовым ковшом на одном месте и кидает песок — только успевай гидромониторить.

— А как же тебя урки в Красноярске обвели вокруг пальца? — спросил Струмилин, вспомнив анекдотичную историю.

— Они в милицейской форме были. А в нас старых зэках, сидит внутренняя дрожь перед этой кастой. Да и расслабился, коньячку выпил, подзакусил… Эх, чего там ворошить. Такие суки попались, что не только деньги выгребли, но и унты собачьи, почти новые, с меня сняли.

Комнату Цукану выделили в новой пятиэтажке с теплым сортиром и ванной, что для поселка на 541 километре Амуро-Якутской магистрали большая редкость. Но обустроить жилье толком он не успел, работа так закрутила, что не продохнуть. Запчасти и механизмы, сплошной дефицит, только жесткая хватка, изворотливость и личное обаяние, которым Цукан обладал в нужной ситуации, спасали его от позора, а ГОК от простоев. В первые же год он объездил всю Якутию, Амурскую область, побывал даже на Челябинском тракторном по своим снабженческим делам, которых оказалось такое количество, что мама не горюй, как поговаривал давний товарищ и старатель номер один Барабанов. Скучал по артели Цукан, но виду не показывал, трудился в полный рост, как привык это делать и раньше, только тяготила бумажная дребедень. Отчеты-подсчеты: один пишем, два в уме, без подарочка ходу нет. Он словно Дед Мороз с шутками-прибаутками одаривал коньяком, икоркой за каждую подпись на документах по сверхлимитному отпуску нужных механизмов, поругивая эту систему бесконечного дефицита, когда ничего не купить, а только достать, но зато достать можно все, что угодно. Так он выбил новый бульдозер ЧТЗ-150 с мехлопатой к великой радости директора ГОКа Струмилина и рабочих на промывке золотоносных песков в распадке вдоль речной долины Чульгана, где он еще два года назад вел с помощниками из артели «Звезда» разведку на золото и определил Чульган как один из перспективных участков. Но не сложилось.

Вот только что лежал снег под два метра в отвалах вдоль дороги, по ночам морозило, наст хрустел, как лед на реке, а днем уже припекало на солнце, хотелось скинуть полушубок и пыжиковую шапку и верилось снова, что весна все же наступит и вместе с ней новая счастливая жизнь. Он мог бы взять директорский уазик, но захотелось пройтись пешочком по центральной улице поселка к зданию райкома партии с огромным выгоревшим на солнце портретом вождя на фасаде здания. Ленин хитровато и одновременно ободряюще смотрел из-под кепки на Цукана, определив с прозорливой точностью, что трудности будут всегда — диалектика.

Секретаря по промышленности не оказалось в своем кабинете. Цукану требовалось подписать ходатайство для Министерства транспорта о выделении гусеничного вездехода и, собрав нужные документы, улететь с ними в Якутск, поэтому он уселся на стуле под дверью, дожидаясь, когда закончится очередное совещание у первого. Пару раз в кабинет нырнула торопливо женщина в беленькой кофте, пронесла поднос с чайными стаканами, и сквозь неплотно закрытую дверь Цукан услышал реплику секретаря райкома на повышенных тонах:

— Когда вы закончите возню с артелью Барабанова? Позорище! Не можете справиться с этими рвачами. Надоели всем разговоры про низкую зарплату в ГОКе и высокую в артели.

— Но сотрудники ОБХЭСС ничего не выявили серьезного… — стал оправдываться его собеседник.

— Так ищите лучше! С золотом люди работают, я не верю, что не утекает.

— Могу доложить, товарищи, что у нас имеется надежный источник информации в артели «Звезда». Думаю, это даст результат в ближайшее время, — говорил кто-то, по-военному четко. — Кроме того, мы обнаружили несколько актов по съему золота, составленных с нарушением установленных законом требований.

«Видимо, мент», — подумал Цукан, продолжая вслушиваться в речитативы руководителей Алданского района.

— С этим нужно покончить, как можно быстрее. Дело на контроле в Центральном комитете партии. Прошу еженедельно докладывать о результатах. Транспорт, вертолетчики, помощники — всё по первому вашему требованию, товарищ Ахметшахов. Действуйте через нашего второго секретаря Агиркина. И пожалуйста…

Дверь так энергично прихлопнули, что Цукан вздрогнул, словно от выстрела, втянув голову в плечи. Он не стал ждать товарища Агиркина, про которого гуляли по Алдану похабные частушки. Он сразу вспомнил фамилию сотрудника, который приходил несколько раз в следственный изолятор в Уфе и с удивительной вежливостью задавал свои каверзные вопросы, не повышая голос до крика, как это делали остальные. Но в его усмешках и посверке маслянисто-черных глаз таилось что-то злое, опасное, от чего пробирало по спине холодком. Не Ахметшахов ли добивался тогда, чтобы его поместили в психлечебницу для допросов с применением специальных средств.

«Промахнулись вы тогда, суки поганые! Небось дырки на мундирах сверлили, когда ехали на вокзал за самородком». Он снова представил, как они рылись в его сумке с вещами, брезгливо перебирая трусы, носки, инструмент, готовые порвать сумку и его самого на мелкие части…

Цукан решил всё отложить и ехать в Кучкан — там находилась контора и мехцех артели «Звезда». На улице он расстегивает полушубок. Вывеска кафе «Ахтамар». Заходит. За столиками двое. У стойки женщина импозантная армянских кровей.

— Мне бы водки, Тамара.

— Аркадий, ты же знаешь, только коньяк и шампанское, — отвечает она, раскатывая хрипловато слова. — Водка — яд. Хороший армянский коньяк — лекарство. Жена потом спасибо скажет.

— Нет жены.

— Ну, так любовница…

— Эх, Тамара, Тамара… Наливай армянского. Накину для храбрости двести грамм.

Выходит на улицу. Водитель райкомовской служебной «Волги» здоровается, как с давним знакомым.

— Подбрось до Кучкана.

— Ты что, не могу. Уволят.

Цукан кидает на бардачок червонец. Водитель торопливо прячет.

— Ладно. Рискну. А че у тебя там в Кучкане? Баба…

— Нет. В артель… У них прямо на окраине мехцех и контора.

— Да знаю. Сам хотел к ним устроиться. По пять тыщ за сезон, не хило гребут. Не взяли водителем. Конкурс, как в лётное училище…

Барабанов поздоровался, как будто расстались вчера, но руки не подал. Впрочем, ничего другого Цукан и не ждал. Кратко пересказал случайно услышанный разговор в приемной секретаря райкома. Барабанов потер защетинившийся к вечеру подбородок. «Про стукача знаю. С актами по сдаче золота промахнулись, моя тут вина, но теперь ничего не поправить. Если и привлекут по статье, то меня одного. В нашем министерстве люди пытаются помочь мне выйти на самого Косыгина… За хлопоты спасибо».

На том и расстались сухо и вежливо, будто и не было десятилетней дружбы. Похоже, сторожился Барабанов, прослышав, что повязали в Уфе Цукана, держали под следствием, а после выпустили, как ни в чем не бывало. Любой опытный каторжанин призадумается, узнав про такое. Два месяца с лишним Аркадий не выпивал водки, а тут накатило желание. Зашел по дороге к своей пятиэтажке снова в «Ахтамар». Знаменитый тем, что сюда не пускали в спецовках и подавали «по благородному» только шампанское, коньяк, зато без ограничений и хорошего качества, и он пил фужер за фужером и, казалось бы, не пьянел.

В Якутске дома прятались под огромными снеговыми шапками, на окраинах во дворах громоздились квадратные глыбы разноцветных помоев, в небе висели дымные столбы от множества котельных, мороз утром прихватывал щеки и губы, но дворовые собаки, почуяв весну, сбились в стаи, носились по улицам города с веселым визгом и лаем. Таксист по пути в аэропорт балаболил о наболевшем, о том, что механик за тормозные колодки, сволочь такая, потребовал трешку, а слесаря так и вовсе охамели: переставить баллон — давай рваный и не спорь… И всем дай, дай, словно червонцы на дороге валяются. Аркадий беспечно поддакивал. Командировка в Благовещенск на завод насосного оборудования казалась ему увеселительной прогулкой. По радио передали прогноз погоды: в Благовещенске днем около ноля. Настоящая весна. Поэтому он взял с собой плащ с шерстяной подкладкой и ботинки, прикидывая, что полушубок и унты можно будет оставить в багажном отделении и налегке прогуляться по городу, когда подпишут накладные на отпуск товара, а то, что подпишут, в этом он не сомневался, имея в кармане записку от старого колымского кореша и хороший якутский презент…

Когда Ан-24 тяжело с подсадом оторвался от взлетной полосы, взяв курс на юго-восток, сразу стало спокойнее. Передний ряд возле переборки в багажный отсек пустовал. Цукан перебрался туда, ощущая неприятную тяжесть в голове и желудке после загула в кафе «Ахтамар». Странный рейс, пассажиров всего-то человек десять, прикинул он, умащиваясь на сиденьях в своем полушубке. Проснулся в непривычной тишине. В хвосте салона бились в истерике женщины, которых пытался успокоить молоденький бортмеханик, подсовывая под нос вату с нашатырем.

— Что случилось?..

— Планируем. Перебои с топливом. Идет проверка бортовых систем. Без паники. Возможна вынужденная посадка…

Облачность мешала разглядеть землю. Но вот в прорехе меж туч мелькнула река, и тут же самолет все так же беззвучно взмыл вверх, огибая каменистый хребет, затем плавно пошел на снижение под истеричные вопли женщин и матерщину мужчин. Заснеженный лесистый склон замелькал в иллюминаторе, следом оглушительный треск. От ударов оба кресло вырвало с корнем, по инерции вдавило в перегородку багажного отсека, нагромоздив сверху кучу вещей и тел пассажиров.

Цукан на карачках выполз из завала, испачкав ладони в крови. В задней части фюзеляжа зияла огромная дыра. Самолет переломился пополам, ударившись о склон сопки.

Глаза заволокло туманом, Цукан предположил, что начинается пожар, такое однажды видел в кино. Торопливо полез через вещи и кресла, пробрался к пролому и без раздумий маханул вниз, увязнув по колено в снегу. Словно пловец, выгребая руками, побрел в сторону от самолета, ожидая взрыва топливных баков. Успел прилично проползти по снежной целине, когда метрах в ста вверх по склону взвился огненный столб, следом ударная волна накрыла, вжала в снег, как когда-то при мощных артобстрелах. Следом взметнулся второй столб пламени. Снег плавился и шипел, в небо поднимались клубы пара и дыма.

Самолет проломил на пологом склоне сопки длинную просеку. От ударов об сосны сначала срубило оба крыла вместе с двигателями и бензобаками, затем при ударе о камни переломился корпус и хвостовое оперение. Словно огромная серебристая рыбина с большими рваными ранами самолет лежал в речной долине, прижатый с запада покатыми забайкальскими сопками. Огонь буйствовал долго, оголив юго-восточную боковину сопки, но вскоре сошел на нет, прибитый снежной метелью. Цукан лежал на спине, осыпаемый мартовским снегом, неимоверно болела вся левая часть тела, ухо распухло, а когда попытался подняться, то заштормило, как после выпитой бутылки водки. Он ждал, что кто-то выберется из самолета или хотя бы позовет на помощь, тогда, пересиливая боль, пошел бы помогать… А никто не кричал, не ругался, только там, вдали, трещал местами огонь, пожирая облитые керосином деревья. Посидел на корточках, пытаясь восстановить диоптрию, избавиться от тумана в глазах и подступающей тошноты. Приложил к полыхающему уху ком снега, обтер лицо, и стало немного легче.

«Шапку пыжиковую потерял, когда выбирался. Почти новая», — промелькнуло и ушло. Эта шкурная мысль слегка развеселила: «Шапку ему, дураку, видишь ли, жалко».

Кабина пилотов от удара об деревья развалилась, обнажив рваный металл, патрубки, жгуты проводов. Командир внешне не пострадал, он продолжал тянуть на себя рычаг набора высоты, чтобы самолет не клюнул носом в землю. Цукан попытался перевернуть его на спину, голова завалилась, переломленная в шейных позвонках. У второго пилота лица не было вовсе, вместо него жуткое месиво с проломом на лбу. Убедился, что у обоих пульса нет, зачем-то положил рядом на пол. Из кабины пилотов пролез в багажный отсек, затем в салон.

— Есть кто живой?

Правой рукой — левая плохо слушалась, взялся разбирать завал, образовавшийся в дверном проеме из кресел, сумок, чемоданов. Наткнулся на тело женщины. Пульс не прощупывался. Оттащил тело к кабине, где уже лежали два трупа. Затем среди кресел у перегородки нашел мужчину с разбитым черепом. Совсем молодой парень лет двадцати лежал на полу в луже крови и тихо стонал. Это обрадовало, что хоть кто-то живой. Открытый перелом в районе стопы, из разорванной мышечной ткани кровь слабо сочилась. Цукан наложил жгут из брючного ремня, да видать поздно. Парень потерял много крови, пульс едва прощупывался… «Так у меня же с собой бутылка коньяка!» — его обдало жарким нетерпеливым позывом — найти сумку. И нашел. Но бутылка от ударов разбилась и только в нижней части у донышка оставалось граммов сто коньяка. «Махануть бы их разом!..» Но парня жаль, совсем молодой, чуть старше сына.

Ни стакана, ни ложки под рукой. Стал осторожно макать носовой платок, чтоб не подцепить осколков стекла и отжимать в рот пострадавшему. В какой-то момент подумал, что напрасно, что это, как мертвому припарки. Дрогнули ресницы, блеснул влажный глаз, следом какой-то сип из горла.

— Вот и отлично! Лежи тихо, — обрадовался Цукан. — Я тебя сейчас укрою, разными польтами, а потом посудой разживусь и сразу чайку сварганю.

Парень молчал, он опять впал в забытье, что и неважно, главное живой. Это Цукана приободрило. Привалил его сверху разной одеждой для согрева и полез дальше осматривать уцелевшие кресла. Нашел пожилую женщину. В клетчатом шерстяном платке и душегрейке она лежала, свернувшись калачиком, словно спала, положив руку под голову. Потрогал холодную шею, перетаскивать к другим трупам не стал, потому что не было сил. А главное не понимал, что делать дальше, где остальные, — бортинженер, что находился в салоне перед приземлением, мужчины, женщины…

Очнулся после недолгого забытья с тяжелой головой, как с похмелья и с теми же мыслями: что делать, как выжить? Это втемяшилось, пугало, мешало сосредоточиться на самом главном. Огляделся. Переднюю часть салона потихоньку засыпало снегом. Морозец небольшой, градусов в десять, но пробрался под полушубок, пока лежал в кресле. Порадовался, что в суете сборов не стал переобувать унты, а то бы напрочь замерз, а так ничего, можно терпеть. Парень с переломом ноги не отзывался, пульс прощупывался, ему срочно надо помочь. «Чайку бы!» — привычно сработало в голове. Чай в такой ситуации первое дело.

Хвостовая часть самолета вместе с туалетом и кухонным блоком валялась неподалеку на склоне.

Взмок пока пробирался по снежной целине к обломкам самолета. Наткнулся на труп бортинженера, его выбросило через пролом при ударе о землю. Цукан наметил план действий, прикинул, что первым делом нужно найти нож, хотя бы перочинный и под чай посуду или что-то подобное. Потом пошарить по всем сумкам и закоулкам, найти аптечку и обязательно антибиотик. Нужно спасать парня, в метель быстро не найдут — это он понимал. А еще нужно определиться с продуктами, обустроить подобие чума или логова, чтобы не замерзнуть, надо на чем-то железном развести костер… Десятки разных «надо» возникали и отшелушивались, приходили новые, пока он лез по снегу к задней части самолета, чтобы сделать ревизию.

От удара отсек с хозблоком и туалетом смяло, изрядно покорежило. Он долго копался в обломках железа, перепутанных проводах, вытащил трупы женщин. «А зачем? — тут же укорил он себя. — Если невозможно похоронить». Вскоре нашел самое главное для себя в этот момент — металлический термос, большую аптечку, несколько пачек чая. В холщовом мешке обнаружил хлеб, леденцы «Взлетные», немного кухонной утвари и три ярко-желтых лимона, очень удививших его в этот момент. А ножа не нашлось. Зато нашел под сиденьем отсек с резиновым спасательным плотом и топорик, как он понял по картинке, для прорубания аварийного выхода в самолете.

Обшарил закоченевший труп бортмеханика. Снял с него меховую куртку. В кармане комбинезона нашел перочинный нож. Приободрил себя привычным: «Всё будет абгемахт, Аркаша». Ему пришлось дважды лезть по склону сопки на подъем, да по снегу, который сыпал и сыпал, словно собирался похоронить их тут заживо. Мокрый от пота тут же принялся мастерить очаг из камней и куска дюралевой обшивки. Края подогнул топором и подумал, что если соорудить трубу да зашить проем тряпками, то отличное логово получится в багажном отсеке.

Сцедил через тряпочку остатки коньяку, влил в чашку с чаем, немного отхлебнул сам, чувствуя, как теплеет в желудке. Затем стал поить сладким чаем с коньяком парнишку. Парень ахнул, забормотал неразборчиво что-то, едва разлепив глаза. Спросил про аварию и как давно это случилось. Назвался Виктором. Попытался привстать и тут же взвыл от боли.

— Что там у меня?

— Открытый перелом на стопе, кость мышцы порвала и, возможно, сосуды… Кровотечение прекратилось. Я жгут снял, долго нельзя. А у нас вторые сутки пошли. Голеностоп синюшный с краснотой, запах пошел нехороший. Тянуть нельзя, начнется гангрена и тогда оттяпают ногу, либо смерть от заражения крови…

— Нет-нет, я не хочу умирать! — заверещал Виктор. Слезы катились по щекам. Он находился в полуобморочном состоянии, продолжая шептать свое «не хочу».

— Если не обнаружат, тогда придется отрезать ступню.

Цукан разом позавтракал и поужинал куском балыка с хлебом, попил чаю с леденцами, продолжая размышлять, как ему соорудить в закрытом отсеке очаг без трубы и не задохнуться от дыма. «Надо пробить топориком в потолке дырку, — решил он. — Для этого нужно влезть на фюзеляж. Потом нужно вырубить топором две железные полосы, вставить в распор куски железа, края обстучать на изгиб, скрутить проводом — и получится сшивная труба…»

Сухостоя самолет наломал целые горы. Он натаскал про запас дровишек и принялся кашеварить, обустраивать багажный отсек, уцелевший лучше других отделений.

Парень смотрел, силился понять — это шутка или какой-то кошмар про отрезание стопы.

— Вы, правда, ногу отрежете?

— Можно не резать. Помрешь тогда от гангрены…

Парень молчал, казалось, он снова впал в забытье. Цукан подумал о том, что напрасно лезет со своей жалостью. Самому бы не пропасть. А тут еще инвалид прицепом, одна маета. Тут же укорил себя, что за эти годы стал циничным, расчетливым. В двадцать лет, не задумываясь, бросался под пули выручать товарища, Барабанова тащил на брезенте в метель, чуть сам не подох, но вытащил… И мысли не возникало, поступить по-другому. А теперь вот поддался, решил — пусть умирает, если глупый.

— Режьте! Я готов…

Виктор приподнялся на локтях, скинул с себя навал из одежды: режьте, потерплю. Слезы градом текли по бледному обескровленному лицу, затянутому светло-русым пушком. Он представил себя на костылях в подтрибунном помещении стадиона «Спартак», представил, как приятели из институтской команды стремительно носятся по полю, а он стоит одиноко и теперь уже никогда не сможет разбежаться и лупануть со всех сил по мячу. И это почему-то представилось страшнее всего на свете.

К операции Цукан тщательно подготовился. Сначала соорудил из кресла и куска обшивки столик, нагрел воды, прокипятил ножик, крючки, сделанные из жесткой проволоки, тряпки, посуду. Старательно растер в порошок таблетки стрептоцида. Пока выкладывал из аптечки йод, бинты, ножницы, наплывом вдруг вспомнилось, как зимой в начале пятидесятых попал в больничку на прииске «Большевик» с обморожением рук. Больше всего пострадали оба локтя. Когда кожа на локтях зарубцевалась, заставили помогать санитарам, чему был чертовски рад, лишь бы не идти снова в зону. В тот день нес ведра с водой по коридору и неожиданно налетел врач Лизовский — громогласный, вспыльчивый и сразу: «Где тебя носит? Фельдшер заболел. Санитар Красов полный тюфяк… Скидывай телогрейку, одевай халат, подменишь фельдшера во время операции».

В операционной лежал заключенный, судя по множеству наколок, из старых воров.

— Скажу — подашь. Нет, стоишь молча и держишь крючками мышцы, где покажу, расширяешь рану.

Доктор оказался словоохотливым. Весь процесс с подготовкой и саму ампутацию руки он проговаривал с веселыми прибаутками: «Пульс проверь после хлороформа, а то будем с трупом напрасно возиться… Обрабатываем, надрезаем. Косточку пилим осторожно. Мышцы раздвинь крючками! Так, так… А теперь закрываем всё мышцами, потом кожным фартуком. Видишь, как кожа тянется хорошо. Не случайно фашисты из нее шили перчатки. А теперь все сшиваем. Сшиваем не торопясь. Снова всё йодом. Бинтуй, Цукан, ты воевал, небось приходилось.

Лизовский стоял рядом усталый и больше не балаболил. Приказал прибраться и прокипятить инструмент, потом плеснул в мензурку спирту и, не дожидаясь, когда Цукан выпьет, вышел из операционной.

Больничка в лагере не бог весть какая. Лекарства разворовывались, антибиотики американские уходили вольняжкам за деньги. Но инструмент все же имелся. А тут с одним ножиком да аварийным топором… Но другого выхода нет, жалость губительна в подобных делах.

Цукан дважды примотал ремнями парнишку к креслам, приговаривая: «Будет больно, я знаю, так ты кричи. Главное не молчи. Аптечка добрая. Ножик на гранитном булыжнике я отточил. Спирту маленько имеется. Хлороформа нет, поэтому придется тебе, Витя, терпеть. Еще чуток развиднеется — и начнем».

Перед отсечением стопы Цукан смазал йодом кожу вокруг намеченного разреза, заново наложил жгут, чтобы перекрыть артериальный ток крови к оперируемому участку. Дал хлебнуть разведенного спирта.

Затем начал обрезать ножиком кожу, расширил рану крючками, стал резать сосуды, сухожилия. И тут Виктор завыл, задергался так, что пришлось остановить работу. Влил ему в рот немного спирта.

— Терпи! Иначе сдохнешь. Терпи, мать твою так!

Кожу обрезал старательно в виде фартука — этакий лоскут, чтобы можно было закрыть кость. Крупные сосуды перевязал леской, смоченной спиртом, мелкие нитками. Начал пришивать кожу, и снова крик, нервическая дерготня. Кое-как управился, усевшись задницей на колено. Парень затих, то ли впал в забытье, то ли умер, что ни проверить, ни оторваться. Присыпал рану стрептоцидом. Когда сшивал кожу тонкой капроновой леской, которую обнаружил в одной из сумок, начала колотить дрожь. Едва справился. Забинтовал туго культю. Укутал разными одежками. После этого потрогал артерию на шее. Кровь слабо пульсировала, а что там дальше, одному Богу известно. Еще бы пару дней продержаться. Снегопад кончился, начнут активно искать и непременно найдут.

«Надо костры заготовить возле самолета», — размышлял, сидя в кресле. Он перебирал подробности: не упустил ли чего-то важного. Врач как-то говорил, что больной долгое время ощущает присутствие удаленной конечности, пытается шевелить пальцами, но постепенно эти ощущения пропадают. Такая рана долго мокнет, кровоточит. Надо каждый раз делать перевязки. А у него оставался всего один стерильный бинт. Потом придется кипятить, добавляя золу от костра. Но это его не пугало, он был уверен, что их скоро найдут…