На краю вулкана. Сказки для взрослых, или Неадекватные мысли об адекватных событиях

Александр Холин, 2016

«…А младшенький горем обиженный, печалью придавленный, согнал бабу-рыбу с камушка, сам уселся, чтобы всласть наплакаться. Ан, нет. Русалка-таки тут как тут. И этому тоже богатство предлагает даже в американских рублях, за один только разик любовью-лаской одарить. А младшой вовсе не глядит на неё, знай себе, слёзы проливает. Но всё-таки дошло до его гениального сознания, чево русалке надобно, и за какую грандиозную цену. Это ж надоть такому счастью подвернуться! – Да чево уж там, – промолвил молодец, вытирая горючие слёзы. – Ты ведь баба хоть куда. Тебе, типа, как бы, одного-то раза маловато будет, поди? – А ты и пару раз сумеешь? – ахнула белорыбица. – Нет проблем. И пару, и, типа, как бы, тройку разов. Вот только… – Что? – навострила уши русалка. – А если десять? – Ой, милай-ай! – захлопала в ладоши красавица. – Ой, да неужто мне с тобой так повезло?…»

Сказка о божием промысле

— Что вы можете знать о Боге? — вопрошал приятеля бородатый крепкий мужик в полукафтане и выглядывающей из-под него красной косоворотке с отстёгнутым воротом. Мужик сидел, утрамбовав свою могутную фигуру между пластиковым кухонным столом и пузатым холодильником. Ноги его в шикарных хромовых прохорях с раструбами были закинуты одна на другую и в подтверждение своей убежденной речи он качал начищенным носком сапога. — Ничего вы знать не можете и не должны знать о Промысле Божием. Притчу о блаженном Иове помните?

— Что с того? — скривил капризные губы его собеседник и, сдвинув на затылок канотье, посмотрел на закопчённые иконы в углу маленькой кухоньки, которая была явным образцом знаменитых московских хрущоб. Затем элегантный мужчина перевел взгляд на новенький кухонный комбайн — последнее слово немецкой техники — поставил в угол тросточку с серебряным набалдашником, сдул невидимую пылинку с рукава своего модного светлого лапсердака и как можно беспечнее произнёс:

— Давай-ка, Прокоп Силыч, ещё по рюмочке твоей необыкновенной водовки.

— Как же, как же, Филимон Прометеевич, — засуетился мужик, — это завсегда пользительно. В водовке русскому мужику, окромя пользы, никакого резону искать не надобно.

— И где ты только берешь её, а, Прокоп Силыч?

— Кх-м, — удовлетворённо крякнул мужик, — эт-ка напиток будущего! — он любовно похлопал по запотевшему боку кристалловской «Завалинки» и, подмигнув своему собеседнику, принялся разливать водку в витиеватые штофы богемского хрусталя.

— За что пьём?

— Да за твой Божий Промысел, — опять съехидничал Филимон Прометеевич, — ведь по-твоему выходит — моя дочь умерла именно по Божьей воле. Чем же ребёнок так Богу-то не угодил? Ведь ежели Господь ведает, что творит, то безвинные не страдали бы. А тут, куда ни глянь — злоба да мрак, зависть да корысть. Скажешь, Господь попущает? Да не попущает Он, а насаждает.

— Это как сказать, Филимон Прометеевич, — парировал мужик. — Может Господь смертью дитяти батюшку его наказывает — вас то-биш. А, может, ещё что — Бог весть.

— Вот именно! — подхватил тот. — Ну, за здоровье Господа нашего.

Франт осушил штоф и, закусывая заливной осетриной, посмотрел на собутыльника.

Мужик, как бы прислушиваясь к внутреннему голосу, застыл на несколько мгновений, затем выдохнул, опрокинул штоф, крякнул по обыкновению и, подцепив ложкой мелко нарезанного лангуста под бамбуковым соусом из китайского фарфорового блюда, произнес:

— Зря вы так, Филимон Прометеевич, ей-ей зря!

— Ты хочешь сказать, зря Господь злодеям благо посылает, а праведникам страдание? Согласен. Потому как злобе — злобово, а добру…

Долго бы, может быть, продолжался спор этот застольный, потому как у Прокопа Силыча и другая бутылочка припасена была, и закусь неплохая, но вдруг тёмные образа в углу крохотной московской кухоньки вспыхнули радужным переливом и собутыльники замерли, ошарашенные зрелищем.

Филимон Прометеевич так и не успел донести до рта серебряную вилку с насаженным на неё каргопольским солёным рыжиком, а Прокоп Силыч безуспешно пытался подняться из-за стола и сквозь побледневшие губы смог выдавить только «Господи, помилуй!»

Меж тем свечение становилось весомей и ощутимее, будто солнечный вихрь ворвался в это утлое жилище, развеяв темноту, осколки которой спешно расползались по углам.

— Истинно говорю вам, маловеры! — прозвучал вдруг в кухоньке голос, показавшийся собутыльникам громом небесным. — Истинно говорю вам: покайтесь пока не поздно. Да ступайте с рассветом к дубу, что стоит в трёх верстах от городской заставы, да залезайте в дупло его, да сидите тихо весь день и слушайте…

Тут голос утих, свечение пропало и только двое затрапезников никак не могли прийти в себя от виденного и слышанного.

Рука Филимона Прометеевича донесла, наконец, долгожданный рыжик до рта, но тот никак не хотел закрываться, поэтому на помощь пришла другая рука, придавившая челюсть снизу. Только после этого хозяин челюсти обрел возможность пережёвывания и уничтожения пищи.

Прокоп Силыч же в это время удобно уперся лбом в холодильник, дабы пребывал коленопреклоненным и усердно нашёптывал все известные ему молитвы, иногда путая и заменяя слова, но всё же усердно бодая холодильник, поскольку именно над ним висели старые чёрные, давно не чищенные иконы.

— Ить идтить надобно, — икнул он, глядя на товарища снизу вверх. Потом, поднявшись с полу и косясь на иконы, каким-то чужим скрипучим голосом добавил:

— С Богом не шутют, понимаешь!

— Так ведь нет Его, — в унисон икнул Филимон Прометеевич.

— Кого? — не понял Прокоп Силыч.

— Бога.

— Бога!? А это хто по-вашему? — мужик указал на иконы и глаза у Прокопа Силыча стали наливаться кровью.

— Это? — франт покрутил в воздухе рукой. — Ну, это галлюцинация такая. Массовая. Все марксисты-индивидуалисты о том говорят. Трактаты пишут. Революции делают.

— Да иди ты со своими марксистами! — рявкнул Прокоп Силыч. — Нашёл авторитетов, понимаешь.

— Да не серчайте вы так, нервные клетки не восстанавливаются, — пытался успокоить его франт. — Кто знает, может и есть Он. Давайте-ка лучше ещё по маленькой за Господа нашего.

— Нет! — Прокоп Силыч грохнул по столу увесистым кулачищем. — Нет! Вы как хотите, а я пойду куда сказано и сделаю, как велено.

— Ну, что вы, что вы, милейший, — примирительно заворковал Филимон Прометеевич, — разве я против. Только за. Но на дорожку по маленькой не помешает.

— Действительно, не помешает, — согласился тот.

Примирение и взаимопонимание было полностью достигнуто, так что после взаимных признаний в искренней дружбе и любви друзья отправились к городской заставе, в трёх верстах от которой должен ждать их дуб с дубовым дуплом и будущими приключениями.

И действительно вскоре малоезжий тракт привёл их на перекрёсток двух дорог, где рос столетний красавец. Только вот дупло обнаружилось не сразу. Однако нашли и его. Высоко в густой кроне зияло чёрное отверстие, приглашая войти и обогреться.

Помогая друг другу, друзья забрались всё-таки в дупло, которое внутри оказалось очень даже вместительным и уютным. Устроившись поудобнее, они время от времени выглядывали наружу, словно кукушка из часов, но «не пылит дорога, не дрожат листы», поэтому оба вскоре задремали, то ли после принятого на грудь, то ли после пережитого стресса.

И вдруг чёткий топот конских копыт разбудил обоих. Во сне это было, наяву ли, но оба увидели всадника в богатом малиновом халате, подбитого чёрным соболем, сафьяновых сапогах и белой чалмой на голове. На боку у всадника висела деревянная кобура маузера, украшенная изумрудами и рубинами.

— Вот это да! — выдавил Прокоп Силыч.

— Откуда это чучело здесь появилось? — Филимон Прометеевич по-старушечьи поджал губы. — Этого просто не может быть в нашем материалистическом мире!

— Может, может, — прервал его ворчание Прокоп Силыч, — что невозможно человеку — возможно Богу.

А незнакомец тем временем слез с коня, расстелил достархан и принялся закусывать.

— Во даёт! — не унимался Филимон Прометеевич. — У него же сейчас по расписанию должен быть утренний намаз, а этот нехристь нашу русскую икру на хлеб намазывает и французским «Бордо» запивает.

Откушав, незнакомец с трудом взобрался на коня по причине живота, и по этой же причине из-за пояса у него выпал объёмистый кожаный кошель, который, глухо звякнув содержимым, упал на траву. Но толстяк не заметил потери и поскакал куда-то по своим делам.

— Может, слезем, посмотрим, что в кошельке, — подал голос Филимон Прометеевич, но, заметив тяжёлый взгляд напарника, тут же стушевался. — Да нет, я ведь так просто. Интересно же что у него в кошельке.

А в это время к дереву подошёл ещё один странник. Судя по тяжкой походке и горьким вздохам, жизнь побила этого бедолагу, потёрла мордой об асфальт, да так и оставила ковылять по миру. Одет он был в старую полотняную рубаху, которая от времени уже прохудилась во многих местах, а на ногах вместо сапог были обычные лыковые лапти.

Мужик остановился возле дерева, взглянул на него, видимо тоже решил отдохнуть в тени развесистого красавца. Потом положил свою суковатую палку на траву и сам опустился рядом. Порывшись в видавшем виды «сидоре», путник вытащил сухарь и принялся грызть его. Но вдруг он замер. Неподалеку на траве мирно дремал обронённый кем-то кошель. Глаза видели этот кошель: вот он, толстый, кожаный, упитанный, завязанный сверху таким же кожаным шнурком, а разум отказывался верить.

И всё же он решился. Протянул руку, но, едва коснувшись кошеля, отдернул её, будто кожа была раскаленным металлом. Путник взял палку и осторожно начал подтаскивать кошель к себе. Тот послушно, как толстый щенок, подкатился к ногам хозяина. Взяв, наконец, кошель в руки, бедняк осторожно распустил шнурок и в следующее мгновение крик изумления взлетел к небесам, вспугнув по пути птицу, дремавшую на ветке дерева.

Тут же он принялся истово молиться, вознося благодарение Богу за такую милость.

— Беги, дурак, скорее, — буркнул Прокоп Силыч, — а то толстяк может вернуться.

Человек испуганно оглянулся. То ли голос услышал, хотя Прокоп Силыч ворчал себе под нос, то ли ещё что, но в следующую секунду рыси бедняка позавидовали бы лучшие ахалтекинские скакуны.

Вскоре снова под дубом зазвучали копыта. К дереву подъехал статный джигит в белой черкеске с серебряными газырями. Он легко спрыгнул с коня, поправил кинжал, рукоять которого сверкнула крупным алмазом. Затем отцепил от седла дорожную сумку с яркой наклейкой, на которой что-то было написано по-английски. Из переметной сумки достал бутыль «Хванчкары», заплетённую в ивовые прутья, овечий сыр, голландский сыр, сушеный сыр, плавленый сыр, горшочек с лобио и принялся за еду.

В самый разгар обеда к дереву подскакал давешний купец, потерявший кошель. Он издали ещё что-то кричал и размахивал руками. Подскакав к дереву, толстяк мешком свалился с коня и подбежал к джигиту.

— Отдавай мой кошель, вор!

Парень даже поперхнулся:

— Какой кошель?

— Отдавай, неверный! Отдавай, собака!

Джигит потемнел лицом, и рука его потянулась к кинжалу, но мусульманин опередил его. Из своей кобуры, разукрашенной драгоценными каменьями, он выхватил маузер и всю обойму выпустил в грудь джигиту. Тот, не успев даже вытащить кинжал, рухнул на траву. Бай подскочил к нему и начал обшаривать. Но сколько он ни ползал по трупу, сколько ни искал в переметной суме и седле, — толку не было. Не было и кошеля.

— О, Аллах! — причитал бай. — О, Аллах!

Так ни с чем ему и пришлось уехать. Но совершенно ни с чем богач уехать не мог, поэтому прихватил одежду убитого, а также его кинжал с алмазом и коня.

Только затихли вдали стенания богача, как снова послышался дробный перестук копыт. На этот раз к дереву подъехал всадник на белоснежном коне. Под красным плащом на нём был виден золотой доспех греческого воина, а в руках длинное копьё.

— Это ещё кто? — прошептал Филимон Прометеевич.

— Кажется, я знаю, — так же тихо ответил Прокоп Силыч.

Но тут всадник обратил взор к дуплу и громко воззвал:

— Спускайтесь сюда, маловеры!

Друзья поняли, что всадник по их души прибыл, и неуклюже принялись выбираться из дупла.

Потом, стоя уже на земле, они всё время отворачивались от всадника, потому как свет, исходящий, казалось бы, из всего существа его, слепил, путал мысли и волю.

— Что теперь скажете о Промысле Божием? — спросил всадник. — Что Господь помогает злодею и предает смерти невиновного?

Друзья стояли, как на Страшном Суде, не зная, что ответить, да и нужно ли?

Тогда всадник продолжил.

— Бедняк, который нашёл кошель, не всегда был бедняком, хитрый и злой бай обманул его, отсудил дом, имущество, а семья бедняка батрачит на богача. Тех денег, что были в кошеле, бедняку хватит на откуп и возвращение дома. А убитый джигит когда-то из ревности зарезал любимую девушку. С тех пор он не находил себе места и молил Бога о смерти, насильственной смерти. Своими молитвами и добрыми делами он заслужил прощение. Сейчас джигит уже возле трона Божия, так что не волнуйтесь за него.

Ну а богач… Богач тоже свое получит, но это будет совсем другая история. А вы идите и помните: не вам судить о Промысле Божием. Не вам судачить за рюмкой чая о Всевышнем. Лучше делайте своё дело, как надо и с добрыми мыслями. Ступайте.