Каждому аз воздам! Книга первая

Александр Хан-Рязанский, 2019

1945–2020. В честь 75-летия Победы в Великой Отечественной Войне. Это наша история. Роман по воспоминаниям моего деда, капитана подразделения Смерш-4. Почти все имена главных героев этого романа изменены, а вот биографии подлинные и все максимально правдиво. Когда гриф секретности был частично снят, я по воспоминанием деда написал этот роман. Люди, которые видели эти события своими глазами, участвовали в них и были преданными патриотами своего государства. Сейчас на фоне вражеской оголтелой русофобии, что ежедневно звучит из-за рубежа, эти слова выглядят несколько странновато, но это было так.

Глава первая

Александр Шульга с наслаждением растянулся на деревянных нарах, день прошел, туда ему и дорога. Впереди еще более пяти лет этого ада, этих нечеловеческих условий. Думать ни о чем не хотелось, хотелось мучительно спать, только сон мог выключить этот кошмар, который уже два с лишним года, длился не по его воле. Шульга по каторжному этапу, добрался до Колымы к концу 1938 года. К тому времени, либеральное правление в лагерях закончилось, а рассказы о новом распорядке содержания радости не прибавляли. Этот лагерный пункт, был одним из 58 лагерей Дальстроя, раскинулся у подножия сопки сплошь покрытой вековыми деревьями. Бараки довольно старые, но ближе к подножию сопки, белели срубы новых строений. Строится новая санчасть, за санчастью, несколько зеков в черных спецовках и с большими цифрами на груди, копают огромные ямы под фундамент штрафного барака усиленного режима (Бур). Столовая тоже новая, её отстроили всего два месяца назад. Шульгу поселили во втором бараке, расположенном несколько выше, совсем рядом находился КПП лагеря. Он устроился на верхних нарах, где нет вертикальных стоек, подальше от окна, это суровый Север и холодного пронизывающего ветра здесь хватает и банальная простуда, в течение недели, может с легкостью осложниться до воспаления легких и оправить тебя в мир иной. Лечения здесь никакого нет. Вообще летом здесь очень красиво из окна открывается изумительный вид на местный ландшафт. Сопки со скалистыми вершинами, изумрудное плато, речка с бурлящим потоком переходящая в перекаты и гомон северных птиц. Но всю эту райскую красоту, этот альпийский пейзаж, угрюмо венчают неказистые черные вышки с молчаливыми автоматчиками. Те, кто уже давно здесь, прекрасно знают, что в этих лагерных пунктах, закон имеет второстепенное значение и все, что ты можешь тут получить, за свой нечеловеческий труд, будет пустая баланда, да маленький островок каши. Формально, его судили по 197 статье, за превышение служебных полномочий, а потом вдруг, собрали все в одну кучу, так как существующая судебная практика изменников родины и бабников при случае, смешивала в одну кучу их действия и квалифицировала одинаково — статья 58. ч.1 УК РСФСР (контрреволюционные преступления). То есть, как говорил Шульга, Володе Назарову, соседу по нарам, — Я получил свой срок за то, что залез не на ту революционерку, на что, засмеявшись, Назаров ответил, — Выходит дорог нынче лохматый сейф, раз за пользование женским телом, судят, как за контрреволюционную деятельность! У Шульги не было претензий к судебной тройке, срок он свой получил за дело, как говорится, вначале надо было со своими бабами разобраться, но он одного не мог понять, почему их политзаключенных держали заодно с ворами и грабителями? Ведь это же не люди — это людоеды! Мало того, что они уничтожали себе подобных, можно сказать, собратьев по несчастью, так они еще умудрялись прицепом третировать нас политических. Не проходило и дня, чтобы кого-то не выносили по утрам, ногами вперед! Резали и убивали за неосторожно оброненное слово, за мизерную краюху хлеба, за отстаивание своих взглядов, которые могли отличаться от их пещерных правил. Причем в большинстве там не на что было смотреть, маленькие, плюгавенькие, щербатые, греху то зацепиться там не за что, но гонору и косноязычия хоть отбавляй. А эта, так называемая воровская феня, которая порой доводила его до белого каления. Эти воры говорили, как будто бы на русском языке, но Шульга с удивлением ловил себя на том, что не понимает и доброй половины произносимых этими странными людьми, слов. И порой он испытывал непреодолимое желание, набить всем этим невеждам морду орфографическим словарём русского языка. У этих недочеловеков, поголовно, со временем вырабатывался менталитет волка, уступил — значит слабый! Раз слабый, надо дожимать и топтать дальше! И тут же, если получил достойный отпор, начинают попутно подшучивать над неугодным, чаще, иронично унижать его своим довольно таки, злобным и воинственным сарказмом и пренебрежением. То есть напрямую они доставать уже опасались и ждали, когда он сам нарушит свод воровских понятий, дальше сходняк воров, вызов его на правило и, как закономерность, ставят на ножи. Не идти нельзя, убьют сразу на месте! Особенно бесновались не воры, а их прислужники из шестерок, но с их молчаливого согласия. Как известно в таких местах бедновато с развлечениями, а тут целый спектакль с тремя актами. Но шутки и приколы злые и бесчеловечные. Как правило они всегда заканчивались жестоким мордобитием. Известный воровской девиз:"Ты умри сегодня, а я завтра", как никогда подходил именно для этой среды! Работать они не любили, да и делать ничего не умели. Помимо воров политических очень третировала администрация лагеря, а военный конвой из солдат и офицеров, вообще зверел от малейшего неповиновения, стреляли в любого, кто посмотрит криво или не туда шагнет в колонне по пути на работу. Майор Старцев, садист и сумасброд, начальник лагерного пункта, очень любил водочку с селедочкой и порой, изрядно поддав горячительного, размахивая пистолетом, издевательски орал с крыльца администрации: — Запомните, паскуды, сталинская конституция для вас — это я! Вы никто, вы грязь лагерная! Что хочу то и сделаю с любым из вас! Я для вас закон, и я для вас мама и папа! Прибегал, матерясь, зам. начальника лагеря по режиму, отбирал пистолет и уводил его спать. А люди и так умирали ежедневно по несколько человек. Равнодушный вахтер сверял номер личного дела с номером уже готовой таблички, прокалывал покойнику грудь специальным стальным штырем и выпускал умершего, как говориться, на вольные хлеба!

Больше всего людей, помимо холода и изнурительной работы на Колыме губит странная система пайков — сколько наработал, столько и получишь. Ленинский постулат: «кто не работает, тот не ест», работает здесь на всю катушку. Иногда приходили очень большие этапы с большой земли и, так как в лагерь никогда не присылали газет и другой периодики, то новости передавались от человека к человеку, а если вдруг находился клочок газеты, то мигом разрывалась на «тарочки» — узкие полоски, для самокруток. Бумага здесь ценилась очень высоко, а радио и кино отсутствовали в принципе. Все ждали новостей, выискивали земляков с вновь прибывшего этапа и слушали новости с Большой земли, а в основном успевали перекинуться парой фраз, как там, на воле и есть ли курево, прибывших сразу загоняли в карантинный барак. Месяц полтора доходяги, прибывавшие с этапа, помещались в карантин и не выходили на работу, им просто давали передышку после многодневного изнурительного этапа. Кормили сносно и не тревожили. Это делалось для сохранения, точнее, для временного сохранения, рабочей силы. Любой лагерный пункт был рассчитан, в конце концов, на постепенное истребление всех заключенных — от голода, цинги, туберкулеза и от других болезней. Даже если природа награждала от рождения отменным здоровьем, человек жил в таких условиях всего несколько месяцев. Была середина 1941 года! Новость о начавшийся войне всколыхнула весь контингент лагеря. И принес её начальник режима во время общего собрания. Урки, обзывали его кумом, а его помощника, женственного вида лейтенантика, называли подкумком! Вообще кум или заместитель начальника лагеря по режиму имел довольно большие полномочия в этой специфической среде, даже больше, чем сам начальник лагеря. Если начальник лагеря, так называемый «хозяин» был из специальных войск МВД, которого в основном волновал только план суточной выработки, то кум, следящий за режимом содержания, обязательно подбирался из органов НКВД. От него здесь зависело все! Это, как особист при штабе полка! Это кум постепенно усиливал режим, урезал суточную пайку, работал с доносчиками, пресекал попытки побега, а работать порой заставлял по шестнадцать часов при любой погоде. Все с нетерпением ждали вестей с фронта, но информации было очень мало, знали только то, что фашисты потерпели поражение под Москвой. Многие кулаки, бандеровцы, шпионы, изменники родины, прибалтийцы не принявшую советскую власть, шушукались по углам, вот, наконец-то, большевикам придет кердык. Только Шульга ночами скрипел зубами от злости и бессилия, что он, кадровый офицер-контрразведчик, на которого Родина потратила столько средств, выучила, одела, обула, вынужден был прозябать здесь, в этом забытом богом крае. Урки еще больше распоясались, еды стало меньше, работы больше, террор конвоя усилился. Месяц назад перевели к ним в жилой барак из барака усиленного режима (бур) братьев Поповых из Читы. «Попики» как их тут метко окрестили, чувствовали себя в этой среде, как рыба в воде. Старший брат горбатый и беспалый инвалид был злющий как черт. Средний, худой, маленький, в чем дух держится у канальи, был законченным садистом и беспредельщиком. С предпоследним этапом прибился к ним еще один хлыщ, Овсянников, по кличке Овес, он приходился им племянником, высокий рыжий детина, лошадиное, землистого цвета вытянутое лицо в оспинах, сразу наталкивала на мысль, что интеллект там даже не ночевал. У Овса всегда с собой были закоцанные стиры (карты), он их крапил своим, только ему известным способом, он порой так искусно, перед игрой зарядит пулемет, то есть колоду карт, что играть с ним пустое дело. Он всегда бахвалился перед молодыми зэками воровскими прибаутками, чтобы закоцать стиры по уму, нужно не один год провести на казенных харчах у хозяина. Как только приходит новый этап, Овес тут как тут и напевая свое неизменное: «Вася, крой — грачи летят, не накроешь — улетят» Смысл этой гнусной песенки в том, чтобы выбрать простоватого арестанта по первой ходке и вовлечь в азартную карточную игру, если этого не сделать сразу, потом уже не получится, так как арестанты земляки или знакомые сразу объяснят, что за этим кроется. Позже новичку будет понятен этот бесчеловечный прием, когда он проиграет месячную норму сахара или пайку хлеба, а без пайки в лагере верная смерть, на тяжелую работу ты должен выходить каждый день. Но главным, у Овса были не карты, а животный интерес, эта тварь страсть как любил одно омерзительное занятие — он любил молодых и неопытных мальчиков. Приходит по этапу симпатичный парень в возрасте от 18 до 25 лет и ошарашено мыкаясь по углам, несколько дней привыкает к местным звериным порядкам. Он еще очень смутно представлял куда попал, зачем он здесь и чем это ему грозит. Ни лагерных понятий, ни знакомых он еще не успел приобрести. Если ты слаб духом, интеллигент по жизни, то эти скотские воровские понятия в лагере со временем травмируют его до основания. Шульге всегда было мучительно стыдно наблюдать за истощенными людьми, окончательно утратившими свой человеческий облик. А с едой в лагере была просто катастрофа. Опустившиеся люди, ели все, что мало-мальски напоминало еду, прогорклый цвета красной побежалости маргарин, промасленную оберточную бумагу, все то, что когда-то было съедобным или напоминало съедобное, или лежало рядом с ним. А так называемые воры, глумясь над человеческим желанием просто выжить, кидали им дубелую шкуру от балабаса (сало), которой утром они толпой чистили свои сапоги и с чувством собственного превосходства, ржали над человеческими слабостями, как умалишенные. Ну не сможет нормальный человек с нормальной психикой с мягким и добрым характером пожить в этом злом зоопарке. А те, которые окончательно опустились, выискивали в мусорных баках, всевозможные очистки картофеля, головы от кильки, делали смывы из порожней посуды, а вечером, собрав все эти, отдаленно напоминающие продукты, варганят себе что-то наподобие супа. Это жуткое порождение ежовской пенитенциарной системы придумано так специально, чтобы унизить и окончательно сломить волю человека. Здесь ты не человек, здесь ты подобие человека.

Овес, всеми известными ему «добрыми» способами, приближал молодого парня к себе, подкармливал, не давал в обиду, всюду таскал за собой, даже ел с ним из одной миски, но потом, как бы невзначай, предлагал сыграть в карты, «на просто так». А в воровском мире существует понятие, что «на просто так» никогда играть нельзя, а раз сел играть и если проиграешь, а проиграешь ты обязательно, то будешь расплачиваться натурой. Так как долг ему отдать нечем! Пайку отдавать нельзя, сидельцы уже успели объяснить, чем это ему грозит. И бедолага всегда проигрывал, так как карты были основательно крапленые. Карточные игры — очень распространенное средство разведения первоходов. Умелый карточный шулер, всегда чуточку извращенный психолог и играя на чувствах важности и значимости, ненавязчиво гнет свою людоедскую линию, он коварно расставляет сети и подталкивает в западню, о которых наивный первоход даже не подозревает. Конец всегда один и он закономерен и никогда не в пользу молодого парня. Опытный Овес долго подводит жертву к игре, зачастую часто ему, проигрывая, расточая похвалы или подкалывая, заставляет его потерять бдительность и поставить на игру все, что у него есть и даже больше и затем наносит решающий удар. Овсу было наплевать на воровские понятия и правила, что нельзя играть под интерес с человеком, который пробыл в лагере меньше полугода. Игра под интерес, кроме плотских утех, было выгодна и остальным ворам, так как игроки под интерес платят в общую воровскую кассу некую положенную сумму или, как в нашем случае, дефицитными продуктами. До 1938 года хранение дензнаков на территории исправительно-трудовых лагерей каралось тюремным сроком, как для зэка, так и для администрации, вплоть до начальника лагерного пункта. Это делалось для того, чтобы лишить любителей азартных игр предмета выигрыша и проигрыша. Для лагерного хождения были введены так называемые «боны» или купоны. Однако каталы умудрились играть и на боны. И человек проигрывался в пух и прах, а еще со времен чеховского «Острова Сахалин» и поныне карточный долг является для арестанта делом чести. А чем отдавать долг? Кроме молодого тела — ничего больше нет! И, как результат, по ночам из отгороженного воровского угла, доносились сдавленные крики и возня. Его за карточный долг попросту насиловали. Потом этот парень шел по рукам. В дальнейшем любой из воровской масти имел право подойти и поставить его раком, при отказе лицо разукрасят так, что он всю жизнь будет помнить свою игру в карты. Отныне он не властен над своим телом, он становится изгоем лагерного сообщества, там, где воры или работяги обитают, едят, кучкуются, байки травят, ему появляться категорически запрещено, иначе убьют. Дырявому, как их здесь называют, не положено спать на нарах и тем более на них нечаянно присесть. Он становится в бараке штатной прачкой, стирает белье воров, моет пол, ловит живность в их одежде, а вечером голый обходит по очереди все нары и вступает в половые отношения с любым, кто его пожелает. Глубоко за полночь ему, наконец, разрешают поспать под нарами. Свою миску и ложку он всегда держит при себе и, если вдруг он об этом забудет и поставит свою посуду вместе с воровскими чашками и ложками на стол, его ждет жестокое наказание. Это грубая и непростительная ошибка воровских правил и бить будут до потери сознания. И так каждый день! А отбывать свое наказание в таких жутких условиях ему придется весь срок. О человек, ты самый мерзко-пакостный подвид млекопитающих на Земле. Человек — ты сама мерзость! Но не человек в этом виноват, а породившая его система.

Шульга несколько раз пытался этому помешать, но, сосед по нарам, Володя Назаров его останавливал, — Не вмешивайся Санек, он сам сел добровольно играть, а если ты вступишься, то тебя воры потащат на правило. Твои действия будут трактоваться не по понятиям! Предложат исправить этот косяк и вернуть долг тебе. А там их будет не один десяток и при положительном решении воров, что ты не прав, тебя поставят на ножи. От всех, ты не отмахнешься. Их слишком много. Вокруг братьев Попиков всегда крутилась пара-тройка шестерок, которые были на подхвате. Принеси, подай и пошел к черту — не мешай! Попики были потомственными ворами, старший начинал тюремную жизнь еще наверно при царе Николае Вторым, младший Попик, худой, изможденный, намного моложе старшего, но какой-то он был заторможенный, всегда ходил угрюмый и злой, но заточкой и ножом махал неплохо. Хоть шмон (обыск) проходил ежедневно, он всегда умудрялся вовремя спрятать заточку. Он каким-то шестым звериным чутьем узнавал, что сейчас будет произведен шмон и с криком, — Атас, шухер, цветные на шмон канают, — вбегал в барак, и они успевали все запрещенные предметы попрятать. Минут через пять, залетали несколько солдат с офицером, всех зеков выгоняли на мороз, выход и вход перекрывались, и начиналась вакханалия, вспарывались подушки, матрацы, поднимались половицы, опрокидывали печку-буржуйку, простукивались стенки, перетряхивалась и ощупывалась вся одежда и соломенные матрацы. Что интересно, вертухаи, никогда не приходили в одно время, время прихода всегда держалось в строгом секрете, но каким образом младший Попик узнавал об этом, так и оставалось загадкой. Казалось бы, ну что можно спрятать в таких диких условиях? Нет же, ворье всегда что-то придумывало новое и порой вертухаи дивились находчивости этих сидельцев. Как-то, эти сучата, изобрели новый способ изготовления и сохранения браги, сахар был на вес золота, так они умудрились ставить брагу на ягодах морошке или голубике и мизерной щепотке сахара, если удавалось у кого-нибудь выиграть в карты месячную пайку. Шестерки, выходили работать в лес, но не работали, а заготавливали ягоду и по горсти, на дне кармана, проносили в лагерь. Когда набиралось нужное количество ягод, все приготавливалось, и они ждали удобный случай. Обычно это был, какой-нибудь предпраздничный короткий день. По бараку в нескольких местах висело несколько красных огнетушителей на случай пожара. Так эти доморощенные бутлегеры, вскрывали их, выливали все огнегасящее содержимое, промывали и все огнетушители заполнялись ягодами, сахаром и водой, дрожжами служил кислый хлеб. Все это чинно вывешивалось на положенные места и ждало своего часа, когда брага поспеет. Шмон, как всегда производился каждый день, но вертухаи ни о чем не догадывались. Проходила неделя, другая и начинался пир, как правило, он проходил ночью под выходные дни, когда шастало меньше начальства. Вот тогда Шульга насмотрелся, какой все-таки дурной народ, эти воры, их злобность и неадекватность превышала все нормальные пределы человеческих отношений. Перепившись браги, это были уже не люди, а озверевшие животные. Им доставляло видно большое удовольствие, измываться над людьми, которые не могли себе позволить постоять за себя. Поднимали сонных работяг и начинали глумиться над ними. Хорошо, если все это заканчивалось банальным мордобитием, но так бывало редко. Малейшее неповиновение и тебе в бок вонзалась острая заточка. Им ничего не стоило, схватить за голенище сапог или выломанный черенок от метлы и, пробегая по продолу (коридору) барака, разбивать спящим головы всем подряд. Этим любил заниматься изверг Овес. Никто не мог ответить, иначе забьют до смерти. Разбили один раз голову и Шульге, когда он спал, Шульга, молча, слез с нар, набрал воды из бачка, умылся, протер чистой тряпкой рану и пошел в воровской угол. Володя Назаров схватил его за руку, — Санек, ты куда? — Убьют же, их трое, и они все упившиеся! Шульга ничего не ответил, в бешенстве вырвал руку и направился к ворам.

— Овес, можно тебя на минутку?

— Кто там такой борзый, обзовись, бессмертный что ли? Откинулся немедленно полог и показалось отвратительное, рыжее в оспинах лицо Овса.

— Значит ты тварь, — зловещим шепотом продолжил Шульга на фене, — Не хочешь считаться с честным воровским законом и при случае запала, заваливаешь пса? То есть, ты считаешь, что это правильно, бить спящих людей сапогом по голове? Ты, сучонок, действительно решил, что твое поведение подобным образом, по воровским законам, не считается подлым поступком?

— Имею право, мы воровская масть! А ты кто такой?

— Какие вы воры, вы стервятники и вас надо повсеместно истреблять, честные воры такой беспредел среди арестантов не приветствуют. Да кто бы он ни был, это же все-таки человек, пусть виновен, пусть проигрался, но он не должен подвергаться таким мерзким пыткам и унижениям. Ты падаль, и не должен жить на этом свете, твой жуткий смрад разносится далеко вокруг и отравляет жизнь нормальных людей. Ответить Овес не успел, Шульга со всей силы сверху вниз, ударил в это ненавистное лицо. Овес громко хрюкнул, ударился головой о раскаленную трубу буржуйки и повалился на пол. Двинувшись дальше, он ребром ладони проломил ему кадык и тот замолчал навеки. Старшего Попика он убил ударом в сердце открытой ладонью, а младшему, для начала сильнейшим ударом ноги в промежность устроил знатную яичницу, а когда он жутко заверещал и схватился за причинное место, просто руками, переломил его цыплячью шею! Весь барак видел это быстрое смертоубийство, но никто не проронил ни слова. Повисла мертвая тишина. Никто не ожидал, от всегда внешне спокойного Шульги, таких решительных действий. Молча поднялись с нар Володя Назаров и еще трое политических. Они оттащили труппы в закуток, потом оставшуюся брагу разлили по одежде, переворошили все их постели и измазали кровью два кирпича, которые для жара, лежали на печке-буржуйке. Так же молча, они улеглись на свои места и затихли. Шульга вымыл руки и тоже, не проронив ни слова, лег на нары. В бараке по-прежнему было ни звука. И тут вдруг, в звенящей тишине в дальнем углу раздался тихий хлопок, потом еще один, потом два, три и весь барак, а там было более двух сотен человек, дружно захлопал. Володя Назаров привстал и тихо шепнул на ухо Шульге, — Аплодисменты, сэр в вашу честь! Вы это заслужили сударь, надеюсь, не найдется сучонок, который донесет этот акт возмездия куму! А здорово у тебя получается драться, где научился?

— Жизнь несчастливая научила! Рано утром Володя Назаров, как бы невзначай, подошел к двум шестеркам и между делом предупредил, что если вдруг, нам покажется, что вам надоела ваша бренная жизнь, то мы это дело быстренько исправим и темной ноченькой попросту, по-тихому удавим. И скажем, что вы сами поубивали друг друга! Через час, громыхая сапогами, влетел в барак кум, кипеж был вселенский, сначала, как всегда, фирменный кропотливый шмон, потом допрос с пристрастием каждого зека. Все твердили, как под копирку, вот огнетушители, вот брага, вот кирпичи, перепились и поубивали друг друга. Кум, как ни орал, как ни бесновался несколько дней, но так ничего толком не добился, одни говорили про брагу и кирпичи, а другие твердили, что спали и ничего не видели. Трупы днем отнесли на проходную вахту и жить стало чуть спокойней. Ворье притихло и все ждали перемен. И они дождались! Осенью вышел известный приказ Сталина, о фильтрационных лагерях и принудительной высылке неблагонадежных из прифронтовой зоны и все очень сильно в лагере изменилось. Сюда стали прибывать люди, ни каким образом не связанные ни с политикой, ни с блатным миром. Это был контингент с неблагонадежной пятой графой. Стали прибывать поволжские немцы, чеченцы, кабардинцы, карачаевцы, греки, крымские татары, но были и полицаи, прибалты не принявшие советскую власть и откровенные бандеровцы успевшие послужить у немцев и люто ненавидели советскую власть. Этих последних невзлюбили и воры, и политические. Воры поняли, что с этим контингентом им не справиться, это были здоровые, упитанные на вольных хлебах люди и им в корне не понравились воровские понятия. Эти люди хотели просто выжить и по возможности сохранить свои жизни. Но, через некоторое время, полицаи и бандеровцы стали по одному неожиданно пропадать, то на делянке сосной придавит, то током невзначай убьет, то замерзнет за бараком. Добавило сумятицы и то, что стали прибывать фронтовики из тех, которые были когда-то ворами, но изъявили желание воевать на фронте. В начале войны многие «законники» были призваны в РККА из лагерей, правда находились и те, кто пошел на фронт добровольцем. Такой поступок считался порочащим масть вора и однозначно служил поводом для развенчания обладателя этого титула. Впоследствии их"правильные воры"окрестили ссучившимися ворами или просто суками. Они по каким-то причинам, завязали с воровской жизнью, ушли добровольно на фронт, но преступили суровый закон войны и оказались здесь. И началась нешуточная резня! Резали сук непримиримые воры, а честных воров резали суки, доставалось и политическим. Но, как ни странно, ссученные воры и осужденные фронтовики так не беспредельничали, как урки, видно знали цену человеческой кровушки. Война катилась по просторам СССР, уже была занята Украина и Белоруссия, этот вал сметал все на своем пути.

Администрация лагеря окончательно ужесточила режим содержания и прежде всего взялась за всевозможных воров и блатных. Выход на работы стал обязательным для всех, независимо от масти и воровской иерархии, воры взвыли, но делать нечего — умирать-то никому хочется, а изменения были довольно суровыми, если не сказать драконовскими. Раньше за отказ от работы водворяли в штрафной изолятор сроком до десяти суток, то теперь за это уже судил военный трибунал по статье 58, параграф 14 (контрреволюционный саботаж) и, как правило, приговор был один — расстрел. Каждый вечер на поверках стали зачитываться приказы со списками зэков, расстрелянных за контрреволюционный саботаж: то были преимущественно уголовники-рецидивисты. Сладкая жизнь воров закончилась. Уж теперь не полежишь днем в бараке, убивая время за картишками. Не вышел на работу — статья 58, параграф 14, и к стенке. И воры, ломая свои воровские устои, потянулись добровольно на фронт.

К осени 1942 года, когда немец подошел к Сталинграду, был издан приказ, где предписывалось создавать на фронтах подразделения контрразведки для выявления в прифронтовой полосе предателей, дезертиров, агентов вражеской разведки и их пособников. По сути, начала создаваться фронтовая контрразведка. Немец пер напролом, занял Минск, Киев и подходил к Сталинграду. Катастрофически не хватало кадровых разведчиков. Тогда начальник Управления Особых отделов НКВД СССР Меркулов с заместителем начальника 1-го Разведывательного управления НКГБ СССР Судоплатовым (позже он стал преподавать в Школе особого назначения НКВД), обратились к Берии с предложением, выпустить из тюрем бывших сотрудников разведки и госбезопасности, которые были уволены или находились в заключении. Лаврентий Берия, помявшись для порядка, дал согласие. Многие бывшие разведчики, находящиеся в заключении, начали сами писать заявления с просьбой вернуть их в строй, так как решили, что лучше смерть на фронте, чем медленно сходить с ума в этих нечеловеческих условиях. Написал такое заявление и Шульга, и забыл об этом, суровая реальность Колымы, начисто выбивала все надежды, прошло три месяца, никто его не вызывал, и он уже смирился со своей участью и стиснув зубы вкалывал на лесоповале. Усиленная пайка хлеба, была платой за этот стахановский труд. И вдруг, вечером, когда, вымотавшись до предела, Шульга хотел без сил, грохнуться на нары в бараке прозвучала его фамилия. — Шульга, зека Шульга, есть такой? Сосед по нарам Володя Назаров толкает в бок, — Санек, кажется, тебя вертухай кличет, вон как разоряется! Шульга вскинул голову и прислушался, да, это наверно это его, так как он за время своего ареста ни разу не встречал своих однофамильцев. Володя, бывший бригадир МТС, был тихим и не конфликтным парнем, любил слушать, темными промерзшими вечерами рассказы начитанного Шульги и немудрено, что они сдружились. Три года назад Владимир на одном из сельских собраний, критикуя начальство из района необдуманно выпалил, что люди никогда не выполнят эту драконовскую норму и падают уже без сил, а в районе начальство в теплых кабинетах сидит и раздает директивы. Его обвинителям показалось, что при этом он грозил пальцем, глядя на портрет вождя. Ему дали 6 лет лагерей с последующим поражением в правах на два года. Шульга подивился его приговору, но промолчал. Вообще лагерь научил его поменьше болтать и больше слушать.

— Я Шульга, кому понадобилось мое бренное тело? В бараке прекратился гомон, все притихли, этот контингент довольно подозрительно относилась к зекам, которыми интересуется администрация лагеря. Стукачей и сексотов в этой среде не любили и относились к ним враждебно.

— Шульга, срочно явиться к начальнику спецчасти! — Бегом, бегом разведчик, дождался, там тебя ждет сюрприз! Делать нечего, надо идти, не хочется за неповиновение оказаться в карцере без еды. Он поднялся, намотал онучи, надел валенки, плотнее запахнул бушлат и поплелся на вахту.

— Александр? — попридержал его Назаров за рукав, — Ты больше ничего не натворил? В спецчасть просто так не вызывают или довесок к сроку или пересмотр дела.

— Нет, Володя, я чту уголовный кодекс и ничем противозаконным не занимался! Солдат с автоматом, сверил номер на бушлате Шульги со своим списком и открыл дверь в добротное деревянное здание администрации лагеря. Шульга отряхнул валенки от снега и пошел искать двери спецчасти, до этого он ни разу не был в этом заведении, здесь было тепло, пахло овчиной, едой и гуталином. Перед дверью остановился, по заведенной привычке, поправил робу, жиденькую шапку и постучал.

— Войдите! — За столом сидела миловидная женщина в чине капитана, лет сорока и пила чай,

— Кто таков? Представьтесь!

— Заключенный Шульга, ст. 58.п.1, осужден к 8 годам лишения свободы, по вашему приказанию прибыл!

— О, произнесла женщина, — Сразу видно военную косточку, присаживайся, вот бумага — читайте! Шульга вчитывался, вдруг сердце бешено забилось и медленно стало опускаться в ноги. Согласно постановлению Совета народных комиссаров СССР и Приказу генерального комиссара государственной безопасности СССР Л.П. Берии, вы Шульга Александр Николаевич, 1916 года рождения, осужденный по ст. 58.п.1 к 8 годам лишения свободы, освобождаетесь от отбывания оставшегося срока наказания и переводитесь в резерв НКВД СССР! Вы полностью восстановлены в правах, вам вернут все награды и воинское звание.

— Вам, Шульга Александр Николаевич, следует явиться через 15 дней в Ленинград на Фонтанку, деньги на питание, предписание и личные документы получите сейчас же и через час вас отвезет грузовик на станцию. Вы переводитесь в резерв НКВД. Ноги не держали, пришлось облокотиться на стол. Предательски задрожал голос он заикаясь спросил, — Вы это серьезно гражданин капитан?

— Товарищ Шульга, — рассердилась начальник спецчасти, — Ого… уже товарищ — хороший признак! — пронеслось в голове Шульги, — Такими вещами не шутят, я не хочу оказаться на вашем месте! Шульга попятился, — Можно пойти собраться? — Нет! Во избежание ненужных расспросов, вас уже отсюда не выпустят! Ваши личные вещи вам принесут на вахту! Шульга, ощущая слабость в ногах, вышел в коридор, земля стала уходить из-под ног, он обессиленный устало прислонился к стене. Дыхание сперло, предательский комок подкатил к горлу. Неужели весь этот зловещий ад закончился? Что значит в резерве? Что же меня ждет впереди?